"Похищенный трон" - читать интересную книгу автора (Тёртлдав Гарри)

Глава 13

Прошлую зиму Абивард провел в изгнании, в холодном Серрхизе, городе Видессийской империи. Позапрошлая зима была полна возбуждения и лихорадочных приготовлений к мятежу; Шарбараз был тогда беглецом, а Смердис держал в руках большую часть Макурана.

Эта зима была не такова. Она проходила не в той полуспячке, которую Абивард изведал в детстве и юности. Теперь он, а не Годарс был дихганом и нес на своих плечах ответственность за улаживание всяких раздоров в наделе и за то, чтобы запасов хватило до весны. Но урожай собрали хороший — лучше, чем он рассчитывал, — и в закромах было достаточно зерна, орехов и фруктов, чтобы надел жил сыто до возвращения теплых дней.

У него впервые за последние два с половиной года появилась возможность немного расслабиться. И эту возможность он использовал вовсю: спал длинные зимние ночи напролет, пил горячее вино со специями, борясь с морозными метелями и ледяным ветром, и отъедался, благо не было надобности экономить припасы. Ему даже пришлось проделать дополнительную дырочку на ремне, поближе к концу.

Кое-что росло даже и в эту гнусную погоду. Живот Рошнани набухал, и она смотрела на это со смешанной гордостью и иронией. На последних стадиях беременности у нее начинали пухнуть лодыжки, если она оставалась на ногах продолжительное время. Из-за этого, к ее большому неудовольствию, пришлось ограничить ее выходы с женской половины.

Абивард продолжал вызывать Рошнани в свою постель, даже когда она совсем округлилась. Это вызывало недовольство других жен. Одна из них пожаловалась:

— Почему ты не вызываешь меня чаще? Разве я не красивее ее?

— Если тебе приходится задавать такой вопрос, значит, нет, — ответил Абивард, — потому что, когда такие слова сходят с твоих губ, ты становишься очень некрасивой.

Женщина в полном недоумении посмотрела на него:

— Я не понимаю.

— Знаю, — со вздохом ответил он. — И в этом часть наших с тобой трудностей.

Постепенно он начал выпускать и других своих жен погулять вне женской половины. Он по-прежнему не был уверен, что поступает правильно, но другого выхода не видел. Но прежде чем разрешить женам гулять по крепости, он предложил такую вольность матери. Барзоя, как и прежде, наотрез отказалась. Он ожидал этого, и все же ее отказ опечалил его. Другие открывали для себя новые пути, но ее дорожка в жизни оставалась неизменной.

— Что же нам с ней делать? — спросил он Рошнани холодной ночью, когда они лежали в обнимку в его кровати — как ради ласки, так и ради тепла. — Если другие будут выходить, видеть то, чего не видит она, делать то, чего она не делает, ей будет трудно оставаться хозяйкой на женской половине.

— Скорее всего, она ею не останется, — ответила Рошнани. — Главенство перейдет к другой. — Поскольку она сама была главной женой дихгана, под этой «другой» она, разумеется, подразумевала себя, но, верная себе, и здесь постаралась держаться в тени.

И конечно, она была права. Абивард понял, что рано или поздно, но перемена неизбежна. В конце концов, Барзоя была лишь вдовой бывшего дихгана. Но она была и непререкаемой хозяйкой над всем женским населением крепости задолго до рождения Абиварда. Мысль о том, что теперь эта власть уходит из ее рук, была равносильна землетрясению. Абивард озадаченно покачал головой.

Рошнани увидела это движение и спросила:

— Что с тобой?

Абивард объяснил, а потом сказал:

— Я думал обо всех переменах, которые произошли за последнее время, но вот эта застигла меня врасплох; может быть, поэтому она так огорчительна.

— Но ты же сам сказал, что эта перемена происходит потому, что сама Барзоя отказывается меняться, — напомнила ему Рошнани. — А впереди еще много перемен. — Она взяла его руку и положила ее себе на живот. Над ее набухшим чревом туго натянулась кожа.

Ребенок начал брыкаться и ворочаться, а потом ткнулся чем-то твердым и круглым в ладонь Абиварда.

— Это головка! — с восторгом сказал он. — Определенно головка.

Она положила рядом с его рукой свою.

— Думаю, ты прав, — сказала она и тут же, словно волшебный остров, который может подняться из воды и сразу уйти обратно, головка уплыла от них: ребенок поменял положение.

Абивард прижал Рошнани к себе. При этом ребенок энергично заворочался. Оба засмеялись.

— Кто-то очень старается оказаться между нами, — сказал он.

Рошнани посерьезнела.

— Знаешь, а ведь так и будет какое-то время, — сказала она. — Мне нужно оправиться после родов, и ему не обойтись без меня, несмотря на нянек и служанок.

— Я знаю, — сказал Абивард. — Надеюсь, все мы это переживем. Только вот очень любопытно, в кого из нас он пойдет. Если он окажется похож на твоего брата Охоса, по нему все девчонки сохнуть будут.

— У меня нет никаких оснований жаловаться на внешность членов семьи по твоей линии, — сказала Рошнани, и Абивард снова обнял ее, а ребенок заелозил в животе. Впрочем, он, наверное, елозил бы и без супружеских объятий. Рошнани сказала:

— А когда он родится, как мы назовем его?

— Я хотел бы дать ему имя Вараз, в память о брате, погибшем на Пардрайянской равнине, — ответил Абивард. — Ты не против? Ты ведь тоже потеряла отца и братьев в степи.

— Он родится в наделе Век-Руд и унаследует его, так что имя у него должно быть соответствующее, — после некоторых раздумий сказала Рошнани. — У нас будут другие дети, и в их именах мы сохраним память о моих родных… и о твоем отце. Я думала, что ты захочешь назвать его Годарсом. Почему ты решил иначе?

— Потому что память о моем отце останется свежей еще долгие годы в сердцах и умах всех, кто знал его, — сказал Абивард. У него тоже была мысль назвать ребенка в память отца. — Он был дихганом, и хорошим дихганом, он оказал влияние на многие судьбы. В этом его память сохранится лучше, чем в имени ребенка. А Вараз погиб, не успев показать всем, на что способен в этой жизни. Он тоже заслуживает, чтобы о нем помнили, и наилучший способ добиться этого — сохранить его имя.

— Понятно. — Рошнани кивнула, касаясь его груди. — Ты так часто укорял меня в здравомыслии. О муж мой, должна сказать, что среди присутствующих не я одна страдаю этим недугом.

— Укорял? Недугом? — Абивард фыркнул. — Ты говоришь так, будто здравомыслие — это что-то нехорошее. А по-моему, нехорошо в нем только то, что недостаточно много людей им наделены… В частности, приходят на ум некоторые мои бывшие жены, — прибавил он с некоторым злорадством.

Но Рошнани не дала отвлечь себя этой колкостью.

— Так это и есть самое плохое. Или нет? — спросила она и, по своему обыкновению, заставила Абиварда искать ответ в потемках.

Зимнее солнцестояние пришло и ушло. В прошлом году, в Серрхизе, видессийцы отмечали этот день шумными, иногда излишне буйными торжествами. Здесь же оно прошло тихо, почти незаметно. С одной стороны, это было хорошо, привычно. С другой стороны, Абивард с тоской вспоминал о веселом видессийском празднике.

Снежные бури накатывали с севера одна за другой; эти северные налетчики были не лучше хаморов, к тому же их атаки было не отразить. В бурях погибал скот, а иногда и пастухи; Абивард, как и все обитатели крепости и деревни под горой, опасался, что топлива, столь старательно собранного в теплое время года, не хватит до весны. Каждый порыв ледяного ветра, сотрясавший ставни в окне его опочивальни, лишь усиливал его опасения.

Но в один день, когда, согласно календарю, приближалось весеннее равноденствие, хотя заснеженная земля наводила на мысль, что зима не кончится никогда, такие обыденные заботы, как топливо, моментально исчезли из его головы: с женской половины выбежала служанка и, закутавшись в толстую овчину, поспешила в деревню. Вскоре она вернулась с повитухой, седовласой женщиной по имени Фаригис.

Абивард встретил повитуху во дворе, сразу за воротами. Она вежливо поклонилась ему и сказала:

— Прошу прощения, повелитель, но мне не хотелось бы тратить время на пустые разговоры. Сейчас я нужнее твоей жене, чем тебе.

— Разумеется, — сказал Абивард и шагнул в сторону, пропуская ее.

Она прошла мимо не оглянувшись. Подол ее шубы волочился по земле. Абивард нисколько не обиделся, он был даже доволен: по его суждению, тот, кто ставил дело выше разговоров, скорее всего, знал свое дело хорошо.

Он не пошел на женскую половину вслед за Фаригис. Во-первых, он подозревал, что она приказала бы попросту выставить его вон, а в таких случаях законом было ее слово, а не его. А во-вторых, роды были женской тайной, которая пугала его больше, чем любой копейщик в доспехах, с которым он сталкивался на войне. На этом поле брани он сражаться не мог.

Он расхаживал по коридору возле своей опочивальни и бормотал:

— Преподобная Шивини, если ты слышишь смиренную молитву мужа, помоги моей жене пережить испытание. — Произнеся это, он вновь принялся беспокойно расхаживать. Ему хотелось повторять молитву вновь и вновь, но он воздержался, боясь рассердить пророчицу назойливостью.

Через некоторое время Фрада взял его за руку, отвел на кухню, усадил и поставил перед ним кружку с вином. Абивард механически выпил, почти не сознавая, что делает.

— Что-то они очень долго там, — произнес он некоторое время спустя.

— Так бывает, знаешь ли, — ответил Фрада, хотя знал об этом еще меньше Абиварда, что, учитывая степень невежества будущего отца, было крайне нелегко.

Он взял у Абиварда пустую кружку, унес ее и через мгновение вернулся с полной, неся в другой руке такую же для себя.

Всякий раз, когда на кухне появлялась служанка, Абивард вскакивал, то принимая ее за Фаригис, то ожидая услышать вести от повитухи. Но солнце село, и на крепость покрывалом опустилась тьма, и лишь тогда появилась Фаригис. Абивард вскочил на ноги. Улыбка на лице повитухи сказала все, что ему следовало знать, но он, запинаясь, выпалил:

— Она?.. Ребенок?..

— Оба в порядке. У тебя сын. Думаю, Таншар уже сказал тебе, что у тебя будет сын, — ответила Фаригис. — Крупный парнишка, орет оглушительно, и это хорошо. Но думаю, что твоя супруга будет другого мнения, когда он начнет будить ее среди ночи своим воем. Она говорит, что ты назвал его в память брата. Дай Господь твоему сыну долгой и счастливой жизни.

— Можно повидаться с ней? — спросил он и тут же поправился:

— С ними?

— Да, хотя она очень устала, — сказала повитуха. — Не знаю, захочет ли она, чтобы ты побыл у нее подольше, а сейчас, повелитель, будет лучше, если желания твоей жены возобладают над твоими.

— Желания моей жены преобладают чаще, чем ты думаешь, — сказал Абивард.

Похоже, это не произвело на нее большого впечатления; у Абиварда возникло такое чувство, что она вообще не из впечатлительных.

Однако сладкий звон серебряных аркетов, которыми он рассчитался с ней за ее труды, определенно вызвал ее полное одобрение и всецело завладел ее вниманием.

— Поздравляем, повелитель! — Эти возгласы сопровождали его по всей крепости до самых дверей опочивальни и возобновились на женской половине в более высокой тональности.

Он зашел в комнату Рошнани, и она подняла на него взгляд. Фаригис предупредила его, что она устала, но ее совершенно измученный вид потряс его.

Ее от природы смуглая кожа была мертвенно-бледной. В комнате пахло потом, будто весь день она трудилась в поле.

— Ты… ты здорова? — встревоженно спросил он. Уголки ее рта приподнялись.

Это могло бы походить на улыбку, если бы было не так заметно, сколько усилий Рошнани в нее вложила.

— Если бы я теперь могла проспать всю неделю, то потом была бы совсем здорова. Только я сомневаюсь, что Вараз даст мне такую возможность. — Она чуть подвинула укутанный в одеяло кулек, который обнимала левой рукой.

— Дай мне взглянуть на него, — сказал Абивард, и Рошнани откинула уголок мягкого одеяльца с лица младенца.

И вновь он испытал потрясение и опять постарался не показать этого. Больше всего Вараз походил на сморщенную красную обезьянку с нелепыми редкими волосенками, как у лысого старика. Глаза его были так плотно прикрыты, что все личико стянулось в гримасу. Он дышал часто, похрюкивая и время от времени беспричинно дергаясь.

— Симпатичный мальчишка, — заявил Абивард. Так искренне лгать ему в жизни не доводилось.

— А как же! — с гордостью подхватила Рошнани. Либо она тоже лгала, либо материнская любовь — или тяготы родов? — ослепили ее.

Абивард решил, что второе вероятнее: чем дольше он смотрел на Вараза, тем симпатичнее выглядел младенец.

— Можно подержать его? — спросил он, сглотнув от волнения. Он знал, как надо держать новорожденных щенят, но младенцы — особенно этот, его собственный ребенок — это нечто совсем другое.

— Держи. — Рошнани протянула ему запакованного в одеяло Вараза. — Только не забудь положить свою руку под головку — сам он пока не умеет ее держать.

— Он, бедняжка, в этом не виноват, — отозвался Абивард. — Голова у него покрупнее всего прочего. — Когда Рошнани передавала ему сына, Вараз зашевелился и, не просыпаясь, задрыгал ручками и ножками. Абивард старательно поддерживал головку. — Когда-то и я был такой маленький, и отец держал меня на руках. Разве такое возможно?

— Если бы ты родился такого размера, как ты сейчас, твоя бедная мать была бы… нет, «огорчена» не то слово, — заметила Рошнани. — Нет уж, даже такую кроху родить — дело нелегкое.

Абивард моргнул и рассмеялся:

— Если ты уже можешь шутить, значит, поправишься скорее, чем думаешь.

— Ох, хорошо бы. — Рошнани зевнула и сказала:

— Положи его в колыбельку, будь добр. Я хочу проспать столько, сколько он мне позволит.

Абивард уложил Вараза так, будто тот был сделан из самого хрупкого стекла.

Младенец уголком рта задел одеяло, положенное в колыбель, и тут же зачмокал губами. Абивард поцеловал Рошнани и сказал:

— Отдыхай. Надеюсь, он даст тебе такую возможность.

— Я тоже надеюсь, — сказала Рошнани. — Но это зависит от него, не от меня. — Она вновь зевнула. — Я использую все возможности, которые он мне даст.

Когда он направлялся в опочивальню в ночь сразу после возвращения в Век-Руд, выпив слишком много вина, ему казалось, что его ноги парят над землей.

Сегодня он тоже пил вино, в тревоге дожидаясь, когда Рошнани произведет на свет Вараза, но был практически трезв. И тем не менее сегодня он парил гораздо выше, чем тогда.

Зима уступила место весне как всегда неохотно и ворчливо. Вараз расцветал, как весенний цветок. Все восторженно ахали по поводу его роста, внешности, аппетита, с которым он сосал грудь. Он рано научился улыбаться. Он и до того покорил сердце Абиварда, но теперь отец был им сражен полностью.

На полях появились первые ростки, когда пропыленный и покрытый грязью всадник поднялся к воротам крепости Век-Руд и попросил вызвать Абиварда.

Стражники побежали за дихганом — ведь гонец прибыл от Шарбараза, Царя Царей.

Когда Абивард вышел к гонцу, тот с поклоном сказал:

— Повелитель, мне приказано передать тебе два сообщения. Первое — это то, что сестра твоя, госпожа Динак, еще до моего отправления сюда родила дочь, царевну Джарирэ. Когда я покидал Машиз, и она, и малышка были в добром здравии.

— Спасибо за добрую весть, — сказал Абивард и вручил гонцу несколько аркетов. Он надеялся, что Динак не пришлось просить у Шарбараза прощения за то, что родила ему дочь. Сам он посчитал бы весть еще более доброй, если бы у Динак родился мальчик, но, раз роды прошли хорошо, такая возможность у нее будет и позже. — А второе сообщение Царя Царей?

— Повелитель, оно может не обрадовать тебя. — Гонец в волнении облизал губы. — Шарбараз, Царь Царей, повелевает тебе прибыть в Машиз как можно скорее.

— Что? — спросил Абивард. — А почему, он не сказал?

— Не сказал, — ответил гонец. — Но приказ тебе передан. Осмелишься ли ты ослушаться Царя Царей?

— Ни в коем случае, — мгновенно ответил Абивард. Он вдруг осознал, что положение зятя Шарбараза чревато не только благами, но и опасностями.

Ослушавшись Царя Царей даже в мелочи, он рискует быть заподозренным в измене или чрезмерных амбициях — что, с точки зрения Шарбараза, почти равнозначно.

Если какой-то неприметный дальний родственник мог претендовать на престол, что же говорить об отнюдь не столь неприметном зяте?

Абиварду хотелось стать Царем Царей не больше, чем забраться на крепостную стену и прыгнуть с нее вниз. Но он чувствовал, что чем больше стал бы убеждать в этом Шарбараза, тем меньше тот бы ему поверил. Он спросил гонца:

— Желает ли величайший, чтобы я отправился в Машиз сегодня же?

— Да, повелитель, — отозвался царский гонец. — Мне предписано сопровождать тебя в пути и доставить как можно быстрее. — Из футляра на поясе он достал два куска пергамента:

— Вот его письменный приказ, который я только что передал тебе на словах. Этот приказ позволяет нам менять лошадей во всех наделах по дороге в столицу, что ускорит наш путь.

— Да, значит, он настроен серьезно, — кивнул Абивард и полушутливо добавил:

— Ты позволишь мне попрощаться с близкими перед дорогой?

— Повелитель, я твой слуга, — сказал гонец. — Но мы оба — слуги Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство.

— Прекрасно сказано, — ответил Абивард. — Ступай-ка на кухню, поешь, выпей. Я выйду к тебе, как только смогу. — Он приказал одному из своих людей отвести гонца в жилую часть крепости, а сам отправился искать Фраду.

Брат захлопал глазами от возбуждения, когда Абивард сообщил ему новости.

— Что это, по-твоему, значит? — спросил Фрада. — Думаешь, мы уже воюем с Видессией?

— Не представляю себе, как это может быть, — сказал Абивард. — Без веских оснований Шарбараз не станет нападать на Ликиния, а Ликиний слишком недавно приложил столько сил, чтобы посадить Шарбараза на трон, чтобы давать ему такие основания уже сейчас.

Фрада зацокал языком.

— Я бы с тобой поспорил, только не знаю как. Но ты опять уезжаешь и оставляешь меня следить за наделом. Это несправедливо. — Увидев выражение лица Абиварда, он засмеялся:

— Нет, не смотри так. Это я просто из вредности. Чего бы ни хотел от тебя Шарбараз, я полагаю, ты дашь мне знать, найдется ли там местечко и для меня. А может, это касается Динак?

— Вполне возможно, — согласился Абивард. — Не случайно же он почти ничего не сказал гонцу. — Он и сам почувствовал, что у него обеспокоенный вид. Надеюсь, ничего плохого… Нет, это вряд ли, судя по второй вести, что передал гонец.

— Скоро узнаешь, — сказал Фрада. — Машиз отсюда далеко, но в этом году тебе не нужно сражаться, чтобы попасть туда.

— Не дай Господь! — со смехом воскликнул Абивард и тут же посерьезнел. — Значит, ты снова остаешься за хозяина, братец. Я знаю, что управляться с наделом ты можешь — у тебя было больше времени доказать это, чем у меня. Я оставлю тебе указания лишь относительно одного места…

— Женской половины, я надеюсь, — сказал Фрада.

— Почему-то я догадывался, что ты так и скажешь. — Абивард невесело усмехнулся. — Кстати, ты прав. Пусть мои жены по-прежнему пользуются теми привилегиями, которые я им дал, но ничего нового им не позволяй. Если понадобится совет, то совсем неглупо будет обратиться к матери, Рошнани или к обеим сразу. Если они сойдутся во мнениях, значит, так и поступай. Если же не сойдутся, решай сам. Лично я более склонен соглашаться с Рошнани.

Фрада кивнул:

— Буду иметь в виду. Но не это меня по-настоящему беспокоит. Вопрос несложный: что мне делать, если у одной из твоих жен начнет расти живот?

— Об этом я позабочусь, — мрачно сказал Абивард. Он покопался в земле дворика и поднял три черных камешка, а потом вызвал трех свидетелей. Он выбрал людей, чья репутация сомнений не вызывала, среди них и кузнеца Ганзака — уж ему-то никто и не подумал бы не поверить. Абивард при свидетелях передал камешки Фраде и сказал:

— Передаю их моему брату вместе с правом использовать от моего имени для развода с любой из моих жен, которая, нарушив супружескую верность, забеременеет во время моего отсутствия в крепости.

— Я буду хранить эти камешки на тот день, который, надеюсь, никогда не наступит, — торжественно сказал Фрада.

— Мы слышали твои слова, повелитель, и подтвердим их, если в том возникнет нужда, — сказал Ганзак. — Я тоже надеюсь, что такой день никогда не наступит. — Остальные свидетели закивали.

— Я тоже, — сказал Абивард. — Но надежды — это одно, а жизнь… — Он не стал договаривать. И брат, и свидетели знали, о чем он.

Когда он вошел на женскую половину, вести о прибытии гонца уже проникли туда. Он не стал предупреждать жен, что оставил камешки у Фрады; он сомневался, что такая угроза удержит их на узкой и прямой стезе добродетели, если они склонны пойти по другой дорожке. А если при этом они не сумеют догадаться, что он мог оставить подобное распоряжение, значит, они слишком глупы и на женской половине им не место даже в качестве украшений. Рошнани сказала:

— На этот раз, муженек, я не стану докучать тебе просьбами взять меня с собой. Вараз еще совсем маленький. Я буду молить Господь, чтобы Она побыстрее вернула тебя домой живым и здоровым.

— И я буду молить Его о том же, — ответил Абивард.

Рошнани начала было что-то говорить, но тут же замолчала, а потом осторожно предприняла вторую попытку:

— Мы, то есть я и другие твои жены, будем сидеть под замком, пока ты не вернешься в крепость?

— Нет, — ответил Абивард. — Я сказал Фраде, чтобы ваши привилегии оставались прежними.

В ответ на это она обняла его, да так страстно, что он и вздохнуть не мог, только пожалел, что посланец Шарбараза в нетерпении ждет его на кухне. Рошнани сказала:

— Воистину Господь была ко мне милостива и дала мне самого великодушного, самого добросердечного мужа на свете. За это я благодарю Ее, и за это я люблю его.

Абивард намеревался сказать какую-нибудь банальную глупость о том, что не следует злоупотреблять предоставленными привилегиями, но осекся и изумленно воззрился на жену. Они были женаты уже почти три года, и за все это время, насколько он помнил, никто из них и словом не обмолвился о любви. Браки устраивались для укрепления межсемейных связей. При удачном стечении обстоятельств муж находил с женой общий язык, мог на нее положиться, она давала ему полезные советы… и наследников, конечно. Все это у них с Рошнани было. Но помимо этого…

Она с опаской наблюдала за ним, должно быть, беспокоясь, не сказала ли чего лишнего… Через мгновение он задумчиво заметил:

— Знаешь, женушка, пока ты не произнесла это слово, я и не понимал, что у нас есть то, что этим словом называется. Это же чудо, на которое даже Таншар вряд ли способен. И еще знаешь что? Я за это очень сердит на тебя.

— Сердит? Но почему? — озадаченно спросила Рошнани.

— Потому что теперь я с еще большей неохотой покину тебя и буду тосковать каждый день, пока не вернусь домой. — Он обнял ее так же крепко, как она обнимала его.

— И для меня эти дни будут пусты, — сказала Рошнани. Но потом, будучи человеком практичным, она посмеялась над собственным поэтическим преувеличением и сказала:

— Ну, не совсем пусты. Их заполнит Вараз. Но скучать по тебе я буду так, что и слов не подберу.

— Я понимаю тебя, потому что чувствую то же самое, — сказал он и несмело добавил:

— Я тоже тебя люблю. — И снова обнял ее. — А теперь мне пора.

Он поцеловал ее и поспешил к выходу с женской половины. Поскольку каждый шаг давался ему с таким трудом, Абивард постарался как можно быстрее проделать этот путь, пока он не стал ему совсем не под силу. Гонец Шарбараза допивал вино, когда Абивард вошел на кухню. Он поднялся со скамьи, на которой сидел.

— Поехали, повелитель, — сказал он. — Если ты будешь любезен показать мне, как пройти к конюшне…

— Конечно, хотя мне хотелось бы подготовить вьючную лошадь, пока мы еще не уехали, — ответил Абивард. — Здесь, на северо-западе, крепости и деревни стоят далеко друг от друга, а земли между ними зачастую очень плохи. Если, не дай Господь, с нами произойдет что-то непредвиденное, я не хотел бы застрять в пустыне без припасов. Так и жиреют стервятники.

Гонец пробурчал что-то себе под нос, но вынужден был согласиться. Слуги принесли в стойла мешки с лепешками и бараньей колбасой, начиненной чесноком, мятой и кардамоном, и бурдюки с резким красным вином, а конюхи погрузили их на крупного, выносливого мерина.

За два часа до заката гонец Шарбараза с явным облегчением вскочил в седло.

Абивард тоже сел на коня, ведя в поводу вьючную лошадь. Вместе с гонцом он выехал из крепости Век-Руд, спустился с крепостного холма и направился на юго-восток.

Как и предсказывал Абивард, поездка к Машизу проходила несравненно глаже, чем два года назад, когда он пробивался вместе с Шарбаразом к столице. Никто и не думал выходить против него с оружием в руках, наоборот, мелкая знать из кожи вон лезла, предлагая ему самое щедрое гостеприимство, какое могла себе позволить. Положение зятя Царя Царей имело свои преимущества.

Не мешала и царская грамота, которой гонец Шарбараза размахивал при каждом подходящем случае. Она давала ему и Абиварду право требовать не только свежих лошадей на каждой остановке, но и провиант. Хлеб, мясо и вино, которыми Абивард запасся в Век-Руде, оставались почти нетронутыми.

— Ну и что? — ответил он, когда гонец обратил на это его внимание. — Кто знает, что могло бы случиться, если бы при нас не было припасов?

— Что-то в этом есть, — признал его спутник. — То, к чему ты готов, почему-то всегда получается хорошо. Все беды происходят от неожиданного.

Мятежное войско Шарбараза обогнуло Дилбатские горы с юга, а потом через пустыню двинулось на Машиз. Поскольку сейчас в царстве был мир и приближалось лето, Абивард и царский гонец направились прямо через горные перевалы.

Абивард считал себя привычным к горам. Он сам вырос на вершине, пусть и невысокой, он поднимался на Налгис-Краг, чрезвычайно впечатляющую каменную глыбу. Но вид крутых гор по обе стороны от тропы навел его на мысль о собственной незначительности на фоне мироздания. Сейчас эта мысль владела им сильнее, чем на бескрайней и пустой Пардрайянской равнине.

Крепости, поставленные на горных тропах, способны были сдерживать любое войско сколь угодно долго — и силой оружия, и мощными камнепадами, которые они могли обрушить на голову неприятеля. Глядя на громадные груды камней, Абивард понял, почему Шарбараз даже не подумал пробиваться коротким путем через горы.

Он никогда не дошел бы до Машиза.

Но сейчас командиры крепостей наперебой оказывали все мыслимые почести зятю Царя Царей. Они показались ему скорее царедворцами, нежели воинами, однако же находящиеся под их началом гарнизоны представлялись вполне боеспособными.

А потом, ранним утром, Абивард и царский гонец миновали последний поворот дороги, и впереди, словно на картине великого художника, на фоне уходящих вдаль речных долин Страны Тысячи Городов возник Машиз. Абивард долго и внимательно разглядывал эту картину. Раньше он видел Машиз с востока и даже входил в столицу, но сейчас, при взгляде с другой стороны, великий город представал в совершенно новом обличии.

— Должно быть, такой вид открылся перед нашими предками Господь знает сколько лет назад, когда они впервые спустились с Макуранского плоскогорья и увидели землю, которую сделали своей.

Гонец пожал плечами:

— Не знаю, повелитель. Я рад вновь увидеть Машиз, потому что возвращаюсь домой, к жене и сыну.

— С моими ты меня разлучил, — сказал Абивард, но без упрека: гонец лишь выполнял приказ Шарбараза, Царя Царей. — Теперь веди меня во дворец. Хочу узнать, что угодно от меня Царю Царей, и поскорее вернуться домой.

В сущности, он впервые по-настоящему видел Машиз. Когда вошел в город с Шарбаразом, он был слишком занят сражением, чтобы обращать внимание на окрестности, а потом, как только они достигли дворца, город поглотила тьма, наведенная чародеями. Теперь он видел и запоминал все: купцов и шлюх, служителей Господа и барышников, пьяниц и слуг, зеленщиков, продающих салат, крестьян, покупающих медные побрякушки, певцов, танцоров, нищих, двух человек с кирками, упорно разбирающих саманную стену, женщин, торгующих певчими птицами в клетках, и многое-многое другое. Оглушительный гвалт поражал многоголосием.

Если бы его не сопровождал гонец, он очень скоро безнадежно заблудился бы.

Улицы извивались, как змеи, переплетались, шли кругами, но человек Шарбараза безошибочно пролагал в этом лабиринте дорогу к дворцу. У ворот он передал Абиварда толстому безбородому дворецкому и ускакал прочь.

Сначала Абивард решил, что этот высокопоставленный слуга — мужчина, хотя прежде ни разу не видел мужчину без бороды. Потом он подумал, что перед ним женщина, поскольку голос, обращавшийся к нему, был для мужчины слишком высок и певуч. Но он с трудом мог представить себе, чтобы женщина занимала такое высокое положение при дворе Царя Царей.

Наконец он сообразил, что находится рядом с евнухом. Он почувствовал себя неотесанной деревенщиной, непривычной к премудростям столичной жизни. Пока дворецкий вел его в тронный зал, он призадумался, а как же его спутник воспринимает собственное состояние. Да, за высокое положение тоже надо платить.

— Великий и блистательный, я буду рядом с тобой, когда ты предстанешь перед Шарбаразом, Царем Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, — сказал евнух. — По моему знаку, вот такому, — он дотронулся до плеча Абиварда, — тебе следует пасть ниц перед ним.

— Как скажешь, — согласился Абивард. То, что он — зять Царя Царей, не освобождало его от формальностей дворцового этикета. Скорее наоборот, ему надлежало соблюдать все эти формальности с большей скрупулезностью, нежели человеку не столь высокого положения.

Ноги его беззвучно скользили по толстым шерстяным коврам, изысканно вытканным и расшитым, — эти ковры были слишком хороши, чтобы ступать по ним где-нибудь, кроме дворца Царя Царей. Светильники, освещавшие коридоры, были сделаны из сандала, их сладкий дым заполнял воздух. Перед въездом в Машиз Абивард надел самый лучший кафтан, но все равно чувствовал себя одетым прискорбно плохо.

— Мы подходим к тронному залу, — сказал евнух своим странным бесполым голосом. — Держись рядом со мной, как я сказал, и будь готов к моему знаку.

Царедворцы, трубадуры, военачальники и высшая знать из Семи Домов заполняли тронный зал. Абивард ощутил на себе их взгляды и постарался с честью выдержать этот осмотр. Сам он смотрел прямо перед собой, стараясь не обращать внимания на вельмож, глазеющих на него, изучающих, оценивающих. Должно быть, они думают: «Каков же этот захолустный выскочка?»

Он глядел только на трон, и это помогло ему сохранить самообладание. Трон был не простой, а двойной. На нем сидел Шарбараз в роскошной мантии и короне, и его было невозможно ни с кем спутать. Но кто же сидит рядом с ним? Тронный зал был очень длинным. Абивард прошел половину пути до трона и вдруг расплылся в широкой улыбке и почувствовал, что все тревоги оставили его, — рядом с мужем сидела Динак.

Теперь он поглядел на важных особ, битком набившихся в тронный зал, желая понять, как они относятся к тому, что рука об руку с Царем Царей восседает женщина — и не просто женщина, а его родная сестра! Если им это и не нравилось, они не подавали виду. Что ж, так тому и следует быть.

Никто, кроме личной охраны Шарбараза, не находился к трону ближе чем в пяти шагах. Примерно на этом расстоянии остановился и евнух. Как обученный конь, Абивард тотчас застыл рядом с ним. Евнух легонько постучал ему повыше локтя, и Абивард распростерся на полу перед повелителем Макурана.

Ковер кончился на несколько шагов раньше. Камень, к которому Абивард прижался лбом, был гладким и блестящим. Абивард невольно задумался, сколько же простираний было исполнено на этом самом месте за много веков. И еще он заметил тонкую, еле заметную щель, отделявшую каменную плиту, на которую опустился он, от следующей, и безуспешно попытался определить, что бы это значило.

— Поднимись, о зять мой, и подойди ко мне, дабы я мог обнять тебя, — сказал Шарбараз.

Абивард поднялся на ноги и подошел к трону. Охрана расступилась, пропуская его, но глаз с него не спускала. Шарбараз тоже встал, сделал два шага по направлению к нему, обнял его и подставил щеку для поцелуя, тем самым давая понять, что различие в статусе между ними самое незначительное. По залу пронесся чуть слышный гул: царедворцы, привыкшие понимать эти тонкие знаки, делали свои выводы. Лицо Динак светилось от гордости.

— Величайший, я прибыл в Машиз, повинуясь твоему приказанию, — сказал Абивард, надеясь, что Шарбараз хоть как-то даст ему понять, зачем вызвал его.

Но Царь Царей просто сказал:

— Так тому и следует быть. Нам с тобой предстоит многое обсудить, очень важное для державы. — И опять слух Абиварда уловил шорох шепотков, на этот раз, как ему показалось, с примесью возбуждения. Собравшиеся здесь вельможи знали, о чем говорит Шарбараз, хотя Абиварду это было неведомо. «Но, — с гордостью подумал он, — Царь Царей пожелал совещаться со мной, а не с ними».

После официального приветствия Шарбараз вновь препоручил Абиварда заботам евнуха, который отвел его в небольшую комнату, убранную с таким изяществом, что Абивард сразу догадался — это может быть только приемная Царя Царей. Слуга принес поджаренные фисташки, крохотные пирожные с миндальным кремом и вино, сладкое, как мед, гладкое, как шелк, и теплое, как солнышко в погожий весенний день.

Абивард немного перекусил, потом положил одну на другую несколько подушек, привалился к ним и стал ожидать самодержца. Вскоре пришел Шарбараз, на шаг позади шла Динак. Когда Абивард поднялся и приготовился к очередному простиранию, Шарбараз жестом остановил его:

— С церемониями мы покончили. Теперь к делу.

— А можно мне сначала взглянуть на племянницу, величайший?

— Пойду принесу ее, — сказала Динак и поспешно удалилась.

— Я хочу, чтобы ты познакомился еще кое с кем, но его я представлю тебе попозже, — сказал Шарбараз. Он взял орешек, сломал тонкую скорлупку большим и указательным пальцами и забросил ядрышко в рот.

Вернулась Динак. Она вложила в руки Абиварду крошечного, закутанного в одеяльце младенца и улыбнулась, когда он машинально взял ребенка так, чтобы поддерживать головку.

— Все правильно, у тебя у самого сын, — сказала она, словно в напоминание себе. Не послышалась ли ему ревность в ее голосе? Возможно, чуть-чуть, решил он. Она продолжила:

— Все никак не привыкну, что я — тетя, как ты теперь дядя.

— Очень хорошенькая, — сказал он, глядя на Джарирэ. Она была не только хорошенькой, но и — в данный момент — спокойной; а это, как он успел усвоить, немаловажное достоинство. — Пытаюсь определить, на кого из вас она похожа.

— Похожа на младенца, — сказала Динак, будто это объясняло все.

Шарбараз нетерпеливо переступал с ноги на ногу:

— Я думал, ты рвешься узнать, зачем я вызвал тебя на другой конец царства.

— Рвусь, величайший, только… — Он поднял Джарирэ. — Можно я воспользуюсь вашей дочкой в свое оправдание?

— Лучшее оправдание ты вряд ли мог бы найти, — засмеялся Шарбараз. — Но все равно выслушай меня. Автократор Ликиний мертв.

Мороз пробежал у Абиварда по коже.

— Как это произошло? — прошептал он. — Ты в хороших отношениях с его сыном Хосием или начнем войну?

— Хосий тоже мертв, как и предсказал Таншар, — сказал Шарбараз. Абивард, раскрыв рот, смотрел на Царя Царей, который продолжил:

— Выслушай рассказ в том виде, в каком он дошел до меня в начале весны. Ты знаешь, что Автократор Ликиний был большим скрягой. Мы убедились в этом, будучи в Серрхизе. И еще ты знаешь, что Видессийская империя воевала с кочевниками-кубратами к северо-западу от города Видесса.

Абивард протянул племянницу Царю Царей, что свидетельствовало о его полнейшем замешательстве.

— То, что ты говоришь, величайший, чистая правда, но как одно связано с другим?

— Оказывается, очень сильно, — ответил Шарбараз. — В прошлом году Ликиний одержал над кубратами ряд побед и надеялся разбить их окончательно, может быть, даже завоевать. Ему не очень хотелось отзывать войско домой, а весной начинать новую кампанию, поэтому он приказал перезимовать к северу от реки Астрис, на самом краю степей, и жить на подножном корму. Понимаешь, он таким образом надеялся избавить себя от расходов по содержанию войска на зимних квартирах. Он и так здорово задержался с выплатой армии серебра… Впрочем, нет, видессийцы платят — или, в его случае, не платят — золотом.

— Господи! — тихо проговорил Абивард. Он попытался представить себе, что произошло бы, получи макуранская армия приказ зимовать к северу от Дегирда.

Войска были бы, мягко выражаясь, недовольны. Ему пришлось задать новый вопрос:

— И что произошло?

— Именно то, чего ты и ожидал, — сказал Шарбараз. — По глазам вижу. Да, они взбунтовались, убили парочку военачальников…

— Надеюсь, не Маниакисов! — воскликнул Абивард и только потом сообразил, кого перебил. — Прости, величайший.

— Ничего, — сказал Царь Царей. — Такие новости кого угодно выведут из равновесия. Нет, Маниакисы не имели к этому никакого отношения. Когда они возвратились в Видессию, Ликиний назначил старшего губернатором какого-то острова на краю света, а младшего отправил туда же командовать гарнизоном.

Подразумевалось, что это награда за прекрасно проделанную работу, но я полагаю, Автократор попросту убирал с дороги тех, кто мог бы стать ему соперником… Да, так на чем я остановился?

— На мятеже, — хором сказали Динак и Абивард.

— Да, вот именно. Значит, войско Ликиния взбунтовалось, перебило нескольких крупных чинов и провозгласило Автократором одного парня по имени Генесий, Господь ведает почему — этот Генесий был всего-навсего кавалерийским сотником. Но они изготовили красные сапоги, обули его в них и двинулись маршем на Видесс.

— При таком-то главаре можно было бы предположить, что Ликиний запросто разобьет их, — сказал Абивард.

— Если бы войны велись на пергаменте, ты был бы прав, — заметил Шарбараз, — но как только у Ликиния появился соперник, неважно какой, его моментально перестали слушаться. Он уже не в первый раз задерживал войску жалованье, да и вообще надоел всем донельзя. Он приказал войскам выступить против Генесия. Разумеется, из Видесса они вышли, но тут же перешли на сторону мятежников. Город мог бы, я думаю, выдерживать осаду вечно, но стражи ворот открыли их перед воинами Генесия.

— Ликинию следовало бежать, — сказал Абивард. — Он же должен был понимать, что ты принял бы его хорошо, хотя бы в благодарность за то, что он сделал для нас в Серрхизе.

— Никто из моряков не захотел перевезти его с сыновьями через узкий пролив к западным землям, — сказал Шарбараз. Его слова в этой маленькой уединенной комнате прозвенели погребальным набатом. Абивард взял орешек и положил его обратно в вазу — аппетит пропал. Царь Царей продолжил:

— В конце концов он попытался перебраться через пролив на лодке, сыновья гребли сами. Но слишком поздно — люди Генесия были уже в городе. Ликиния схватили.

— И убили вместе с Хосием. Ты уже говорил об этом.

— Гораздо хуже, — сказала Динак, уже слышавшая эту жуткую историю раньше.

— Они перебили сыновей Ликиния у него на глазах. Последним убили самого старшего, Хосия, а потом прикончили Ликиния — не спеша, по кусочкам. — Она передернулась. — Мерзость какая! — Должно быть потому, что у нее теперь был свой ребенок, сама мысль об убийстве чьего-то ребенка, Тем более на глазах родителя, представлялась ей особенно отвратительной.

— Вот так и воцарился в Видессии Автократор Генесий, — сказал Шарбараз. — Часть этой истории я сложил по кусочкам из рассказов путешественников и купцов, а остальное узнал от послов, которых прислал мне Генесий с известием о своем восшествии на видессийский престол. Кровавыми убийствами проложив себе дорогу во дворец, теперь он, видите ли, решил начать соблюдать этикет.

— Что ты сказал послам? — спросил Абивард.

— Велел им убираться из моего царства и благодарить судьбу, что я не приказал заковать их в кандалы и бросить в темницу под дворцом, — ответил Шарбараз. — Я сказал, что не намерен иметь дело с людьми, которые служат правителю, злодейски убившему моего благодетеля. — Глаза его сверкали, мысль об ужасном конце Ликиния приводила его в ярость. На, прежде чем продолжить, он покачал головой:

— Наверное, для дела полезнее было сдержаться и дать им любезный ответ. Теперь Генесий знает, что я его враг, и может соответствующим образом подготовиться.

— Все видессийцы признали его Автократором?

Шарбараз вновь покачал головой:

— Видессия извивается, как змея с переломанной хордой, бурлит, как забытая на плите похлебка. Кое-кто в империи поддерживает узурпатора, другие утверждают, что по-прежнему верны дому Ликиния, хотя дом этот разрушен до основания, и до меня дошли слухи, что один или даже несколько военачальников в пику Генесию объявили себя Автократорами. — Он потер руки:

— Неплохая получается заварушка.

— Да уж, — проговорил Абивард. — У нас совсем недавно была гражданская война. Теперь очередь видессийцев, и, судя по твоим рассказам, их эта зараза поразила куда сильнее. Что ты намерен делать, величайший?

— Пусть в этом году поварятся в собственном соку, глядишь, и вовсе развалятся, — ответил Шарбараз. — Но я отберу назад все васпураканские земли, уступить которые вынудил меня Ликиний. И я представлю это как акт отмщения за его смерть. — Он вновь потер руки, явно смакуя иронию ситуации. Голос его сделался мечтательным. — Но мне нужно больше. Много больше. И у меня есть ключик к этому замку. Я его тебе покажу. — Он поспешно вышел из приемной.

— О чем это он? — спросил Абивард Динак. Она улыбнулась:

— Знаю, но тебе не скажу, через минуту сам увидишь. Не хочу портить сюрприз.

Царь Царей вернулся вместе с молодым человеком, одетым в роскошные видессийские императорские одежды и обутым в алые сапоги. У него были видессийские черты лица, более тонкие, чем у большинства макуранцев, особенно в нижней части лица. Он сказал Абиварду:

— Очень рад видеть тебя снова, высокочтимый. — Он говорил с сильным видессийским акцентом.

— Извини меня, но, по-моему, мы незнакомы, — сказал ему Абивард и повернулся к Царю Царей:

— Величайший, кто это? Я в жизни его не видел.

— Что? — Шарбараз изобразил полное изумление, но несколько переиграл, а потому не казался убедительным. — Ты хочешь сказать, что так быстро забыл лицо Хосия, сына Ликиния, законного Автократора Видессии?

— Это не Хосий, — убежденно заявил Абивард. — Я видел Хосия и разговаривал с ним. Я помню его лицо и… — Голос его затих. Он перевел изумленный взгляд с Шарбараза на человека, который не был Хосием, и обратно. — Я знаю, как выглядит Хосий, и ты, величайший, знаешь, как выглядит Хосий, но многие ли видессийцы знают, как выглядит Хосий?

— Ты великолепно понял мою мысль, — сказал Шарбараз тоном, предполагавшим, что ничего другого он от Абиварда и не ожидал. — Когда наши войска войдут в Видессию, что может быть лучше, чем объявить своей целью восстановление на престоле сына и наследника злодейски убитого законного Автократора? И дай Господь, чтобы мы дошли до Видесса и ввели нашего Хосия, — он произнес это имя с совершенно непроницаемым лицом, — в императорский дворец.

— Лучше не придумаешь, — сказал Абивард и внимательно осмотрел молодого человека в видессийском императорском наряде. — Кто же ты такой на самом деле?

Молодой человек нервно покосился на Шарбараза:

— Высокочтимый, я всегда был и есть Хосий, сын Ликиния. Если я — это не он, то кто же из тех, кто ходит по земле, он?

Абивард подумал и медленно кивнул:

— Если взглянуть на дело с этой точки зрения, то полагаю, ни у кого нет больших прав на это имя, чем у тебя.

— Именно так. — Шарбараз был заметно горд собственной смекалкой. — Получается, что Царь Царей и Автократор, объединив усилия, выступили против гнусного узурпатора, как раньше мы выступили против Смердиса. Может ли кто-нибудь устоять против нас?

— Ума не приложу, как ему это удастся, — верноподданно подтвердил Абивард.

Конечно, он знал, что кому-то это вполне может удаться: существуют варианты, ему пока неведомые. Именно для того и затеваются войны — чтобы посмотреть, насколько хорошо планы стыкуются с действительностью.

Он вновь окинул взглядом «Хосия». Кто бы он ни был — скорее всего, купец, случайно оказавшийся в Машизе, когда Шарбараз узнал об убийстве Ликиния, или же беглый видессийский солдат, — он определенно чувствовал себя очень неспокойно, хотя и довольно хорошо скрывал это. Он был пешкой, которой в любой момент можно пожертвовать, и если не понимал этого, значит, вдобавок был еще и глупцом.

Стоит ему вызвать малейшее недовольство Шарбараза, и с ним вполне может произойти несчастный случай… или он просто исчезнет, а императорские одежды наденет кто-то другой, откликающийся на имя Хосий.

Шарбараз сказал:

— Мы с Хосием очень хорошо понимаем друг друга.

— Так и должно быть, величайший, — сказал Абивард и еще раз посмотрел на человека, который сейчас был единственным имеющимся в наличии Хосием. Здорово было бы взять Видесс; ни одному Царю Царей этого не удалось за все многолетние войны между Макураном и Видессийской империей. Но если Шарбаразу удастся захватить столицу империи и посадить на трон этого «Хосия», то как скоро этот парень забудет, что он марионетка, и вспомнит, что он видессиец? Абивард готов был биться об заклад, что это произойдет скорее, чем хотелось бы.

— Величайший, я был счастлив возобновить знакомство с высокочтимым, но сейчас… — «Хосий» замолчал.

— Я знаю, что тебя ждут срочные дела, — сказал Шарбараз, и вновь без заметной иронии. — Не стану тебя больше задерживать.

«Хосий» поклонился ему, как равный равному, хотя от этого несло такой же фальшью, как от подчеркнуто вежливого обращения с ним Царя Царей. Самозванец кивнул Абиварду, как монарх ближайшему сподвижнику другого монарха, и оставил маленькую приемную. Шарбараз налил себе новую чашу вина и вопросительно посмотрел на Абиварда. Тот ответил кивком. Шарбараз наполнил его чашу и еще одну для Динак.

Абивард поднял чашу — не из обычной глины, как в крепости Век-Руд, а из мелочно-белого алебастра, выточенного так тонко, что сквозь стенки просвечивало вино.

— Поздравляю, величайший, — сказал он. — Не вижу лучшего способа поквитаться с Видессией. — Он выпил вместе с Шарбаразом и Динак. Царь Царей сказал:

— А знаешь, зятек, что в этом самое лучшее? Видессийцы сами поднимаются против этого Генесия с оружием, к тому же через Васпуракан и пустыню доходят слухи: говорят, правитель этот таков, что по сравнению с ним даже покойный Смердис, по которому мы не скорбим, покажется образцом государственного мужа.

— Ох, нелегко, — сказал Абивард. — Я чуть не захлебнулся. Это как же надо постараться, чтобы даже Смердис в сравнении с ним показался государственным мужем?

— Генесию это удается, по крайней мере, так говорят, — ответил Шарбараз. Смердис хоть имел представление о том, как умиротворить врагов: вспомни дань хаморам. А Генесий, похоже, умеет только одно — убивать. Убийство Ликиния с сыновьями хотя бы имело смысл…

— Но только не так, как это сделал он! — вмешалась Динак. — Это было жестоко и бесчеловечно.

— Судя по всему, Генесий именно жесток и бесчеловечен, — сказал Шарбараз.

— Он пользуется только одним орудием власти — террором. Он не пожалел сил, пытая, ослепляя и калеча каждого приятеля Ликиния, которого сумел поймать, и каждый следующий рассказ ужаснее предыдущего. Отчасти это объясняется природой таких рассказов, но, когда чуешь дурной запах, скорее всего, где-то рядом и навозная куча.

Абивард задумчиво проговорил:

— Такими методами он сумеет запугать и подчинить себе некоторых, но большинство их составят те, кто и без этого подчинился бы ему. Тех, кого он действительно стремится запугать — людей, сильных духом, — запугать не удастся. Они просто будут ненавидеть его еще больше, чем сейчас.

— Именно так, — согласился Шарбараз. — Чем больше он будет стараться сломить их дух, тем сильнее они будут сопротивляться. Но он удерживает город Видесс, а это, можно сказать, видессийский Налгис-Краг, взять который без помощи предательства просто невозможно. — Он широко улыбнулся. — Полагаю, разумнее всего объявить, что «Хосий» находится у нас, подождать, пока в Видессии не воцарится полный хаос, а судя по всему, так оно и будет, и ввести войска. Если Генесий так скверен, как его изображают последние слухи, то нас встретят как освободителей.

— Ну разве не замечательная мысль? — мечтательно произнес Абивард. — Ты говоришь, обоих Маниакисов отправили на какой-то далекий остров?

— Да. Это сделал Ликиний, а не Генесий.

— Это в любом случае хорошо. Там, на краю света, вдали от ока Генесия, они в безопасности. Они хорошие люди, и отец, и сын, и они очень много для нас сделали. Мне было бы жаль, если бы с ними случилась беда.

— Да? — заметил Шарбараз. — А я вознес бы Господу и Четырем Пророкам длинную и громкую благодарственную молитву, если бы услышал, что Генесий приказал выставить их головы на Веховом камне в Видессе. Судя по всему, они оказались бы там в хорошей компании; говорят, нынче на Веховом камне тесновато.

— Величайший! — сказал Абивард с упреком, насколько это возможно было, говоря с Царем Царей. Динак кивнула, соглашаясь с братом, а не с мужем.

Но Шарбараз не стал приносить извинения:

— Я говорю вполне серьезно. Ты, зятек, сказал, что Маниакисы — хорошие люди, и ты совершенно прав. Но дело не в этом, точнее, не это главное. А главное состоит в том, что отец и сын Маниакисы — люди способные. Чем больше таких людей перебьет Генесий, тем слабее будет Видессия, когда мы выступим против нее.

Абивард задумался над словами монарха, а потом с поклоном произнес:

— Это слова, достойные Царя Царей.

Шарбараз гордо выпятил грудь. Но Абивард имел в виду отнюдь не комплимент.

Царю Царей приходится делать все в интересах государства и смотреть на происходящее с точки зрения державы, а не с личной, человеческой. Само по себе это неплохо. Но когда начинаешь забывать человеческую точку зрения и готов желать смерти верным друзьям, становишься существом довольно устрашающим. Это, по мнению Абиварда, было намного хуже, чем понимать, что эти смерти послужили бы на благо государства, и в то же время искренне не хотеть их.

Он раскрыл рот, собираясь объяснить это Шарбаразу, но закрыл его, так ничего и не сказав. Он давно понял, что даже зять не может высказать Царю Царей все. Само положение Шарбараза, его одежды — все это уже приглушало любую критику. Нет, за подобную несдержанность Абивард не ответил бы головой; Шарбараз даже вежливо выслушал бы его — он понимал, что Абивард заслужил право на это, и к тому же не считал его потенциальным врагом… во всяком случае Абивард надеялся, что это так. Выслушал бы — но при этом ничего не услышал.

Шарбараз сказал:

— Твоему брату или тому, кого он назначит, придется какое-то время похозяйничать в Век-Руде, зятек. Ты нужен мне здесь. Ты станешь моей правой рукой и займешься подготовкой войск к вторжению в Видессию. Я рассчитываю, что мы выступим на следующий год. И это будет не простой набег. Я намерен удержать то, что завоюю.

— Да будет так, величайший, — сказал Абивард. — Думаю, мне следует написать Фраде, разрешить ему назначить себе заместителя и присоединиться к войску. Иначе, я опасаюсь, он сделает это самовольно. Две возможности он уже упустил, на третий раз он этого не потерпит. Иногда нужно знать, где уступить.

— Разумно, — сказал Шарбараз, хотя, насколько помнил Абивард, сам он уступил только раз — когда подручные Смердиса приставили кинжал к его горлу.

Абивард покачал головой. Нет, Царь Царей уступил еще раз — когда Ликиний потребовал земли в обмен на помощь. Перед лицом столь острой необходимости он мог отступить.

— Очень разумно, — сказала Динак, и Абивард вспомнил, что Царь Царей уступал и ей, причем неоднократно: начиная с того, что позволил ей сопровождать войско, и кончая разрешением показываться на публике здесь, во дворце. Нет, не просто разрешением — он соответствующим образом перестроил весь дворцовый церемониал. Абивард пересмотрел свое прежнее мнение — Шарбараз все-таки умел уступать.

Абивард обернулся к сестре:

— Каково оно, жить во дворце, в столице, а не дома, в крепости?

Она обдумала его вопрос, с той же тщательностью, как обычно Рошнани, и лишь затем ответила:

— Здесь есть много хорошего, чего я никогда не имела бы в крепости. — При этом она покосилась на спящую Джарирэ — Абиварду почему-то вспомнились Кишмара и Оннофора, и он подумал, что уж ребенком-то она вполне могла обзавестись и в крепости, прямо на женской половине, но промолчал, — а потом на Шарбараза. Царь Царей, встретив ее взгляд, улыбнулся. Похоже, эти двое были вполне довольны друг другом. Динак продолжила:

— Но иногда здесь намного тяжелее. Иногда я ощущаю себя совсем чужой, чего, конечно, никогда не было дома. Некоторые на женской половине открыто ненавидят меня за то, что я стала главной женой, будучи не самых благородных кровей.

— Я предупредил их, чтобы поостереглись, — резко сказал Шарбараз. — Когда от них будет хоть сотая часть той пользы, что принесла мне ты, тогда пусть и жалуются.

— Да это как раз меня не очень беспокоит, — сказала Динак. — Я бы на их месте вела себя также. Меня пугают те, кто прямо так и растекается передо мной, как мед по лепешке, а в глазах их я читаю желание, чтобы я наступила на гадюку. Такого лицемерия в крепости Век-Руд и не видывали.

— Неужели? — отозвался Абивард. — Ты была уже в Налгис-Краге, когда Ардини пыталась околдовать меня, но ты не могла не слышать об этом, возвратившись домой.

— Да, я слышала, — пролепетала Динак. — Только забыла. — Она засмеялась, то ли от неловкости, то ли от волнения. — Память всегда делает прошлое много привлекательнее, чем оно было.

— Иногда она делает все плохое не таким плохим, каким оно было, — сказал Шарбараз. — Это счастливый дар Господа.

— А иногда, когда предаешься мрачным мыслям… — Динак не стала продолжать, а тряхнула головой, сердясь на себя. — Я стараюсь забыть, честно стараюсь. Но иногда все всплывает непрошенно. Теперь это бывает реже, чем прежде.

— И славно, — сказал Шарбараз. — Если Господь явит свою доброту, нам с тобой еще долго жить в этом мире. И, главная моя женушка, я молюсь, чтобы к исходу дней твоих все злоключения совсем исчезли из твоей головки.

— Хорошо бы, — сказала Динак, а вслед за ней и Абивард.

Шарбараз повернулся к нему:

— Теперь ты отчасти знаешь, почему я вызвал тебя сюда. Как я уже сказал тебе, я хочу, чтобы ты остался в Машизе. За последние два года ты доказал на поле брани, что вполне способен быть одним из моих военачальников. Ты надеялся повести войско против Видессии. Теперь эта надежда сбудется.

Абивард поклонился:

— Величайший, ты не мог оказать мне большей чести.

Шарбараз рассмеялся:

— Это не честь, зятек. Просто ты мне очень нужен. А вот другая причина, по которой я вызвал тебя в Машиз, — это как раз оказать тебе честь. Сегодня вечером я даю большой пир, на который пригласил моих придворных и военачальников посмотреть, каков человек, чья сестра достойна Царя Царей.

Теперь от волнения засмеялся Абивард:

— Человек с северо-западным выговором и деревенскими манерами, принадлежащий не к Семи Домам, а к мелкой знати…

— Страдающий излишней скромностью, — перебил его Шарбараз. — Помни, что пир устраивается исключительно в твою честь, и я делаю это с радостью. На нем каждый, сколь бы благородна ни была его кровь, будет надеяться, что ты подставишь ему щеку для поцелуя, а выбор будет зависеть только от тебя.

— Величайший… даже голова пошла кругом, — сказал Абивард. — Выходит, вельможи со всего Макурана будут смотреть, что я делаю, что говорю… мне почти хочется вернуться назад в безвестность, лишь бы избежать всего этого.

— Если бы ты не сказал «почти», я бы на тебя рассердился, — ответил Шарбараз. — Я знаю, что сюда ты добрался быстро, знаю, что ты устал, и знаю, что тебе надо прилично одеться для представления двору: одежда — тоже своего рода броня. Поспи немного, если хочешь; когда проснешься или когда мы разбудим тебя, мы позаботимся о том, чтобы тебя как следует искупали, причесали и одели.

Шарбараз и Динак покинули приемную. Абивард растянулся на подушках прямо на полу и действительно заснул. Его разбудил евнух и отвел в заполненное паром помещение, где он погрузился в восхитительно теплую воду, потом намазался ароматическим маслом и растерся специальной щеточкой, как принято у видессийцев. Потом цирюльник завил ему волосы и бороду горячими щипцами и намазал воском кончики бороды и усов, так что они встали торчком в строгом соответствии со здешней модой. Абивард невольно залюбовался своим отражением в полированном бронзовом зеркальце, которое вручил ему цирюльник.

Кафтан, принесенный евнухом, был из шафранного шелка с серебряной нитью.

Абивард знал, что этот роскошный кафтан — из гардероба Царя Царей, и попытался отказаться, но евнух был вежлив и неумолим. К кафтану прилагались пилос, подобие фески, обтянутый тем же шафранным шелком, и пара сандалий с тяжелыми серебряными пряжками. Сандалии пришлись как раз впору, что произвело на Абиварда сильное впечатление — ведь нога у него была меньше, чем у Шарбараза.

Когда он был должным образом экипирован, евнух провел его в столовый зал.

Он надеялся, что после пира какой-нибудь слуга отведет его обратно, — он сомневался, что сумеет найти дорогу в огромном дворце без посторонней помощи. Когда Абивард вошел в столовый зал, низкий зычный голос объявил его имя. И тут же он обнаружил, что оказался в форменной осаде, — все придворные и военачальники Макурана потянулись к нему, желая представиться, поразить своей любезностью и определить, чего он стоит.

Если верить тому, что они говорили, каждое слово, сошедшее с его уст, было перлом мудрости. До нынешнего вечера ему казалось, что он понимает, что такое лесть. Такие чрезмерные и неискренние похвалы были обольстительны, словно лицезрение танцовщицы с темными миндалевидными глазами, которая покачивается перед тобой под страстную мелодию пандур и тамбуринов. Но как танцовщица согласится лечь с тобой в постель не столько ради тебя самого, сколько в надежде получить золотой браслет, так и льстивые слова царедворцев были заведомо продиктованы своекорыстием.

Наконец Абивард сказал:

— Господа, если бы я был так мудр, как вы мне внушаете, что для смертного, не принадлежащего к Четырем Пророкам, едва ли возможно, разве я бы не понял, что вы заинтересованы в зяте Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, а не в Абиварде, сыне Годарса, который в иных обстоятельствах и вовсе не привлек бы вашего внимания?

За этими словами последовала внезапная задумчивая тишина. Стиснувшая его толпа несколько отступила. Он надеялся, что не нанес обиды макуранским вельможам. А если и нанес — ничего, он это переживет.

Как раз в это мгновение появился Шарбараз, ведя под руку Динак. Прибытие Царя Царей затмило все светила меньшей величины, включая и Абиварда. Евнухи потихоньку принялись разводить гостей по надлежащим местам. Абивард с удивлением заметил, что некоторые гости, уподобляясь Шарбаразу, привели на пир своих жен. Здесь, как и в других делах, царское благоволение значило очень много.

Абивард занял место по правую руку от Шарбараза. Слуги принесли вино, шербет из айвы с лимонным соком и другой, из ревеня, подслащенного медом. Для первого тоста все наполнили чаши вином. Шарбараз провозгласил:

— Выпьем же за Абиварда, которого рад почтить Царь Царей!

Абивард поднялся и провозгласил в ответ:

— Выпьем же за Царя Царей, за Макуран, которым он правит, и за отмщение убийцам Автократора Ликиния!

По залу пронесся шквал рукоплесканий. «Хосий», сидящий за тем же столом, рукоплескал долго и громко. Абивард решил, что он взволнован не столько благополучием Шарбараза и Макурана, сколько своим собственным.

Потом слуги внесли супницы, и Абивард перестал задумываться о чем-либо, кроме собственного аппетита. Суп был совсем простой — катык, разведенный водой, мелко нарезанный огурец, толченый лук, а на поверхности плавают изюминки. Из приправ Абивард почувствовал только соль. Такое блюдо могли бы подать в крестьянском доме. Но из подобных супов Абивард вкуснее не едал.

После супа настала очередь отварного риса с маслом и ломтиками баранины, приправленного гвоздикой, корицей, кардамоном и толчеными бутонами роз. К этому блюду подали катык и сырые яйца. Абивард положил в свою пиалу ложку катыка, разбил два сырых яйца и тоже размешал их с рисом.

Он не помнил, чтобы в Видессии им подавали сырые яйца, и как бы невзначай посмотрел на «Хосия». Тот, кому предстояло занять место убитого сына Ликиния, преспокойно размешивал яйца с рисом. Абивард поймал его взгляд и сказал:

— Вижу, тебе по вкусу макуранская пища.

— Да, высокочтимый, — ответил «Хосий». — Я много раз ее пробовал и нахожу очень вкусной. — Значит, скорее всего, он прежде был купцом и привык ездить из Видессии в Макуран и обратно.

После того как пирующие опустошили пиалы, слуги убрали их и поставили перед вельможами тарелки — из сверкающей бронзы для тех, кто сидел за дальними от Царя Царей столами, серебряные для тех, кто сидел поближе, и золотые на царский стол. Абивард ошалело смотрел на свою тарелку. Имея в распоряжении такое богатство, Смердис предпочел выжать последние деньги из своих подданных, чтобы заплатить дань хаморам! Воистину глупец.

Слуги разложили по тарелкам куски утки, тушенной в кисло-сладком соусе из лука, поджаренного в кунжутном масле, гранатового сиропа, лимонного сока, меда, перца и растертых в порошок фисташек. Утка была присыпана крупно нарубленными фисташками. Абивард отделил мясо от костей ножом и пальцами, потом окунул руки в чашу с водой, пахнущей розами, и обтер их о белоснежную льняную салфетку.

Пиршество протекало за беседой, вином и щербетами. Доев последний кусок жирной утки, Абивард пришел к убеждению, как и в день своего возвращения в крепость Век-Руд, что наелся на всю оставшуюся жизнь. Тогда он ошибся.

Возможно, ошибался и на этот раз.

Вскоре он точно выяснил, что ошибался. Из кухни принесли чаши, наполненные компотом, — шарики из дыни и нарезанные персики плавали в сиропе из меда, лимонного сока и розовой воды. А сверху, как особый деликатес, возвышалась горка снега, доставленного с вершин Дилбатских гор.

Абивард встал.

— Узрите же могущество Царя Царей, который летом приносит снег в Машиз! — воскликнул он.

И вновь вельможи отозвались восторженными кликами и рукоплесканиями — на сей раз и в адрес Абиварда, и в адрес Шарбараза. Шарбараз просиял. Абивард поспешил сесть, чтобы насладиться чудным угощением, — все могущество Царя Царей не в силах помешать снегу быстро растаять в такое-то время года.

Снег сверкал в свете ламп и факелов. Этот блеск напомнил Абиварду последнее пророчество Таншара: серебряный щит, сияющий над узким морем. Абивард вдруг без всяких сомнений понял, что это море — та самая полоска соленой воды, которая отделяет западные земли Видессии от города Видесса, великой столицы империи. Но кто заставит этот щит сиять и почему?

Абивард окунул ложку в компот. Он узнает это, когда Шарбараз двинется на Видессию.