"Трава на бетоне" - читать интересную книгу автора (Белякова Евгения Вадимовна)

Часть 4

Ближе к утру, когда уже начал вновь расползаться удушливым дымным облаком рассеявшийся было ночью смог, скрывший грязным волокнистым брюхом гудящую пропасть под окнами небоскреба, Скай докурил последнюю сигарету.

За проведенные на балконе часы он замерз, заледенела и потеряла чувствительность гладкая кожа, но внутри успокаивающе млело тепло от выпитого виски. Голова отяжелела и, казалось, в венах сейчас плавал только никотин, крепко настоянный на спирту. Но Скаю было не впервой проводить так ночи — он и раньше часто отодвигал пластиковые прозрачные двери, оставляя их открытыми нараспашку, а сам подолгу стоял, пытаясь найти в жирном комковатом небе с червивыми трещинами купола звезду. Как-то, очень давно, наверное, в прошлой жизни — в той, где еще была жива Дея, он однажды увидел звезду: на мгновение разошлись тугие серые пластины смога, и прохладной искоркой, свежей, лимонно-спелой, показалась она ему, тогда еще ребенку.

Скай уже забыл, когда это было, и не помнил толком, как ему удалось ее рассмотреть, но теперь часто смотрел на небо — по привычке.

Или когда было не очень хорошее настроение. В эту ночь настроение было отвратительное. Все, все, начиная с того, что ерзали в голове навязчивые мысли о неудовлетворенном желании — тогда Скай оборачивался и смотрел через плечо на закрытое яркими сиреневыми прядями волос лицо спящего Арина, заканчивая тем, что ворочался в груди липкий ледяной ком злобы. Нельзя сказать, что я мало видел грязи в своей жизни. Слабые нервы и излишняя чувствительность губительны для моей профессии, я видел и пятилетних девочек, вагонами отправляемых в вечные конвейеры грязных борделей, где ни одна из них не имела шансов прожить больше года, я видел и так называемых "шлюх в коробке": людей с ампутированными под корень конечностями — человеческие обрубки, пакуемые в яркие праздничные обертки — любимые игрушки извращенцев. Я много чего видел, но, смотря на это, я всегда знал, что все они обречены собой же — своей покорностью, пораженные "стокгольмским синдромом", рассыпающиеся в словах благодарности перед теми, кто уродовал их тела. Я знал и подсознательно лишал их человеческой сути, что давало мне возможность оставаться спокойным.

А здесь что-то другое, непонятная для меня ситуация, вызвавшая этот отвратительный резонанс в душе. Неизвестно, какой путь пришлось пройти этому парню для того, чтобы от полуразумной твари придти к тому, кем он является сейчас — дерзкому, запутавшемуся, но не сломленному бродяге. Как напоминание о его прошлом, он весь затянут ремнями, под которыми прячет звезды шрамов.

Звезды… Он привычен к боли, это видно. С чувственным наслаждением, осознанными плавными движениями тела встречал он мои прикосновения, не особо заботясь о том, что посинели от удушья губы и струятся по коже алые ручейки крови.

Если бы я не произнес это роковое для него слово "хозяин", вкупе с ощущением ошейника заставившее сработать годами вбиваемые в него рефлексы, я бы мог решить, что он никогда не был питомцем. И тогда бы я расстегнул этот чертов ремень, перестал бы думать только о том, как заставить его сломаться… И мог бы уже, плюнув на то, что это всего лишь ситуация, продиктованная обстоятельствами, стянуть с него кожаные штаны, лечь грудью на его спину, положить голову на его затылок, закрыть глаза и, отдавшись во власть желания, поставив свои руки поверх его плеч, протолкнуться внутрь него, стараясь не видеть, как вздрагивают от моих движений, разметавшись по шее, сиреневые, небрежно обрезанные пряди волос. И услышать его стон… Нет, ну с ума сойти.

Скай отбросил окурок, опустил глаза, посмотрел на приподнявшуюся ткань джинсов.

Как-то я раньше не задумывался о сексе с парнем. Не исключал таких вариантов, конечно, но не подходил к этому вопросу вплотную. В нашем сумасшедшем мире в плане секса пол давно не имеет особого значения, но мне всегда хватало женщин.

Хотя… Хотя, если задуматься, хватало ли мне их? Я помню только необходимые однообразные движения, тихий смех, звон разбитых бокалов, влажный латекс под пальцами и пустоту. Пустоту, приходящую потом, когда вновь, оставшись один, выходишь на балкон и куришь, глядя в небо, по привычке ища глазами теплый лимонный огонек звезды.

И ни одну из них я никогда не оставлял у себя дома. Просто потому, что не знал, о чем с ними можно разговаривать дальше и как это — проснуться с кем-то рядом.

Арина пришлось оставить, потому что завтра я позвоню его хозяевам и сдам его, получив свои деньги. Поставлю еще одну галочку в списке завершенных дел. И в моем рекомендательном листе появится запись о том, что мне можно доверять суммы, равные стоимости кеторазамина. Соответственно, возрастет и оплата за мои услуги.

Неизвестно, с чем придется столкнуться потом, но важно ли это?

Пока я думаю, ищу, пока голова моя забита обработкой информации, поиском выходов, поиском зацепок, мне некогда думать о другом.

О ненужном. Например, о том, что лишь за сводящий с ума изгиб плеч, за тревожащий, четкий рисунок губ, за возбужденную дрожь в карих сверкающих глазах, Арин получит свой кеторазамин. И о том, что погаснет в этих глазах дерзкий вызов, сменившись безотчетным нечеловеческим обожанием. Обожанием, которое он отдаст этому чертову педофилу, который получил его в подарок на день рождения…

Подарить двадцатилетнему пареньку пятилетнего ребенка — неплохая идея.

Двенадцать лет прошло с того дня. И восемь лет Арин жил, как животное, поглощенный одним лишь чувством — чувством любви к хозяину.

Восемь лет. И что же случилось, когда ему исполнилось тринадцать? Что заставило пробудиться его разум, что заставило его осознать, что спать на шелковых подушках у кровати хозяина и вымаливать себе наказание за малейшую провинность — не лучший вариант жизни?

Что заставило его сбежать, научиться носить одежду, научиться понимать эмоции людей, научиться правильно использовать речь, что помогло ему выжить?

Как он стал таким? Таким резким, бесстрашным, не побоявшимся оказать сопротивление, даже стоя под дулом пистолета?

Скай снова обернулся. Спит. Спит, зажав кисти рук между сведенных колен. Кровь на его теле подсохла, превратившись в причудливый узор, странное сплетение ярких разводов, стрельчатых, тонких.

Штаны по-прежнему расстегнуты, глянцевитая черная кожа лежит на середине обнаженного бедра. Мягкая линия, теплый изгиб, уходящий к паху, круглые очертания колен, розоватые, равнодушные сейчас соски, яркая россыпь сиреневых волос на изуродованной широким шрамом шее. Спокойное дыхание, чуть приоткрытые губы — губы, влажное прикосновение которых заставило меня вздрогнуть, поняв, что каждое их движение порождает в моем теле шумящую, удивительную волну удовольствия.

И дело тут даже не в опытности. Есть люди, в которых сексуальность вложена изначально — такую не сдержать: она сквозит в каждом движении, она таится в глубинах темных зрачков, она обволакивает, она манит, от нее сложно оторваться.

И он такой — вызывающая, острая, невероятная сексуальность, прожигающая насквозь. Такой, пока он Арин.

Скай поежился. Сигареты кончились, и утро уже вползает в легкие грязным облаком, серым пеплом, мокрой рваниной. Засветились, став отчетливей, правильные углы зеркал, выровнялись, вырвавшись из тьмы, стены.

Он развернулся, качнувшись, отставил опустевшую бутылку, коснулся озабоченно пальцами виска. Да уж, головной боли не избежать.

Интересно, а как парнишка? Я в него вчера влил точно больше, чем пол-литра. Скай вышел с балкона, помедлил, раздумывая, закрывать ли двери, решил — не закрывать, первым делом присел перед одним из ящиков стола, несмотря на то, что во рту и так засела никотиновая горечь, вытащил еще одну пачку сигарет, потянул пальцами тонкий целлофан обертки.

Вставай, — не глядя на Арина, проговорил он, щелкая зажигалкой.

Вот уж что, а просыпаться по команде парень умел. Сразу же, словно этого и ждал, он открыл карие глаза, потянулся всем телом, выгнувшись, превратив торс в сильное, гибкое сплетение выступивших округлых мышц.

Привстал, согнув ногу в колене, опираясь локтями на упругую поверхность кровати, тряхнул лохматой головой, сгоняя утренний дурман.

Провел ладонью по штанам, проверяя молнию, поморщился, потянул вверх язычок застежки, приподняв бедра:

Не самая лучшая ночь в моей жизни. Почти ни хрена не помню.

Скай раздраженно прикусил зубами фильтр сигареты, но промолчал.

Арин скатился с кровати, кинул взгляд на плотно упакованные пачки денег, лежащие на дымчатом пластиковом столике:

Ладно. Думаю, мое мнение тут особой роли не играет. Деньги-то я заслужил?

Ага, — не удержался Скай, — Заслужил. Бери.

Черт с тобой, подержись за свои бумажки, шлюха чертова. Порадуйся.

Он повернул голову и встретил неожиданно насмешливый взгляд подростка. Черт, да у меня такое ощущение, будто он ощущает сейчас свое превосходство надо мной и еле сдерживается, чтобы не рассмеяться мне в лицо.

Одевайся, — сдержанно сказал Скай.

Арин шагнул вперед, наклонился, взял со стола пачку сигарет, коснулся пальцами плотного брикета банкнот:

Ты использовал все три инъекции? Или просто деньги некуда девать?

Использовал, — бездумно солгал Скай, наблюдая за тем, как медленно опускает он ресницы, глядя на вспыхнувший под пальцами огонек зажигалки.

Счастлив?

Глупый вопрос.

Да не скажи, — Арин кинул зажигалку обратно на толстый пластик стола, — тебе кеторазамин принес счастье? Три инъекции — три шанса изменить свою жизнь. Начать все заново. Ты изменил свою жизнь?

Я и не хотел ничего менять, — ответил Скай, — просто хотел жить. Что тут неясного? Ты же ни хрена свою жизнь не поменяешь, верно? Каким был, таким и останешься. Просто скинешь деньги кому-то на счет. Просто купишь кеторазамин.

Просто проживешь на несколько лет больше. Но проживешь так же. На помойке.

Если ты тоже так считаешь, то ты меня поймешь, — непонятно сказал Арин, влезая в рукава водолазки, скрывая под черной тканью подтянутый плоский живот.

Скаем внезапно овладело равнодушие, продиктованное усталостью и особым чувством опустошения, которое он испытывал каждый раз, когда закрывал очередное дело.

Пять минут отдыха, просто прикрыть глаза… Бессонная ночь дает о себе знать, и вовсе не хочется выслушивать осточертевшие разговоры о том, кто бы и что сделал, если бы…

Он присел на край кровати, опустил голову, сжав пальцами виски, закрыв глаза, погрузившись в зеленоватую утреннюю полутьму. К черту…

Скай услышал сначала металлические щелчки застегиваемых ремней, потом легкий стук — Арин потушил сигарету в пепельнице, затем — этот момент Скай позже вспоминал очень отчетливо, он тогда как раз подумал о том, что нужно добраться до телефона и набрать номер, пока парень не принялся выяснять, почему его удерживают в квартире, но его остановил, заставив приподняться, странный звук.

" — Семьдесят седьмой.

Красиво будет"

Твою мать… Это конец…

Арин стоял спиной, положив локти на перила балкона, ветер трепал яркие сиреневые пряди волос, бился о блестящую кожу плаща… И этот же ветер беспечно играл стального цвета купюрами, раскидывая их клубами, будто мертвых голубей. Ветер растаскивал их, раздирая нещадно, ветер стирал их в пыль, подкидывал вверх, и воздух был наполнен трепетным бумажным шумом.

Ветер быстро справился с залепившей его денежной массой, раскрошил ее, растерял, разбил и вновь опустел, утихнув, лишь ласково теребя распушившиеся волосы Арина.

* * *

Ты пустил псу под хвост такую уйму денег? Ты скинул их с балкона у него на глазах? Да как ты живой остался!

Не знаю, потом расскажу. Макс, я жутко устал, у меня болит голова, я весь в крови. Сделай что-нибудь.

Макс развернулся, открыл тяжелые резные дверцы бара, задумчиво осмотрел ряд сияющих теплым заманчивым светом бутылок:

Покрепче?

Не надо, иначе я просто усну.

Ладно, тогда ликер… Ликер и горячая ванна?

И ты.

Куда уж без меня, — ухмыльнулся Макс, — тем более мне позарез интересно, какого хрена ты все это вытворил.

Арин поднялся с кресла, скинул на пол плащ, потянулся. Следом за плащом на пол опустилась тонкая синтетика водолазки, тяжелая кожа штанов, мерцающая тусклым светом стальных вставок, поверх одежды небрежно лег холодный зеленый огонек датчика.

Макс внимательно осмотрел его с ног до головы:

Если бы не шрамы, тебе бы цены не было.

Мне ее и нет, — улыбнулся Арин, — пошли, солдат.

Кстати, хорошая идея и для тебя. Под моим камуфляжем никаких шрамов не видно.

Забей все татуировками.

Какими? — спросил Арин, открывая тяжелую дверь, ведущую из кабинета в ванную залу, — мне ничего в голову не приходит.

Таким же кельтским орнаментом, как и на лице.

Не хочу. И притом, Макс, тебе не хочется иногда увидеть цвет своей кожи? Не все эти цвета хаки и пятна, а свою, настоящую кожу?

Мало ли, что мне хочется, — ответил Макс, стягивая через голову узкую металлопластиковую футболку с раскрашенных камуфляжем широких плеч, — но я уже привык. Первое время, конечно, было хреново. Особенно, когда заживало.

Я помню… Это было после войны. Если бы не этот бум на игры в пытки и прочее, мы бы не познакомились. Я тебе тогда даже завидовал. Тоже хотел такую татуировку.

У тебя типаж другой, — сказал Макс, откручивая зубами пробку, наблюдая, как Арин перекидывает ногу через высокий борт густо-алой чаши ванны и садится в горячую воду, моментально растворившую бурые подтеки крови на гибком теле, — правда, тогда я вообще не сразу смог въехать, что с тобой сделали. Но понял, что мы с тобой полные противоположности. Папаша твоего… В общем, игры у них были разные. Папаша считал себя героем прошедшей войны и любил корчить из себя стойкого пленного. Эдакого героя. Вот для этого я и был нужен — "противник", твою мать…

А сынок любил животных, — закончил Арин, протягивая руку, снимая с прозрачного, затканного муаровым бордовым узором столика тяжелую бутылку.

Макс посмотрел, как приложился он губами к резному горлышку, как стер потом ладонью скользнувшую по коже густую, белую струйку сладкого сливочного ликера, помедлил, перебрался через бортик, сел позади Арина, обнял ладонями крепкую влажную грудь, склонил голову ему на плечо, вдыхая теплый запах мокрых волос.

Да… — произнес он, — Любил животных. Помнишь, с чего все началось?

Помню, — отозвался Арин, запрокидывая голову назад, повернувшись немного так, чтобы видеть внимательные глаза друга под опущенными ресницами. — Что-то я там такое натворил, и тебя заставляли меня трахнуть в лучших традициях игр в военнопленных. И ты отказался. Кстати, почему?

Макс улыбнулся, провел пальцами по его соску, стряхивая на нежную кожу теплые прозрачные капельки воды:

Бредовая затея. Как бы это называлось? Мы с Полканом на границе?

Арин задохнулся от смеха, отставил бутылку, замотал головой:

Придурок, я чуть не подавился…

Ладно, давай серьезно, — сказал Макс, опускаясь ниже в теплую, пахнущую мятой, воду, укладывая Арина себе на грудь, обхватив коленями его бедра, — зачем ты выкинул эти деньги?

Арин протянул мокрую руку к лежащей на столе пачке сигарет, прикурил от декоративной разогретой электрической зажигалки, сделанной в форме россыпи угольков на медном блюде.

Макс, ты возишься днями напролет со своим самолетом, верно? И, даже если он развалится у тебя на глазах, ты возьмешься собирать его заново… Черт, мне неудобно лежать… Я из-за твоего стояка тоже сосредоточиться не могу.

Да я слушаю.

Ладно. Так вот, ты одержим этим самолетом, ты вкладываешь в него пропасть денег и гробишь кучу времени. Для меня он никчемная железяка, а для тебя — смысл твоей жизни. И если бы тебе был позарез нужен кеторазамин, ты бы думал приблизительно так: "я получу еще время и заставлю эту штуку летать". А я, когда этот парень предложил мне эти деньги, в первую очередь подумал о том, что ни хрена этому не рад. Потому что у меня нет такой мысли. Мысли о том, что мне нужно. Я получу еще время и… И что? И получу возможность пить дальше?

Можешь не пить, — сказал Макс, перехватывая из его рук бутылку.

Подожди. Или получу возможность снова и снова просыпаться черт те где, и знать, что первым делом необходимо посмотреть на датчик? Получу возможность снова натыкаться на тех, кому позарез необходимо меня трахнуть? Что еще? Когда для военных разрабатывался этот механизм самоликвидации, установка была на то, что солдат должен был, выполнив свою миссию, погибнуть по невыясненным обстоятельствам. Чтобы его нельзя было взять в плен и выпытать из него нужные сведения и так далее. Но ключевая фраза здесь "выполнив миссию". Когда эта дрянь вышла из-под контроля и расползлась на остальных людей, нас стали учить жить по-другому. Предельно экономно, предельно собранно, поставив перед собой цель, добиться ее и умереть в срок. Даже если эта цель — стать помощником бармена в какой-нибудь забегаловке. Но у меня нет даже такой.

Макс наклонился, провел губами по влажным губам Арина, положил ладонь на его шею, стирая с кожи легкие прозрачные капельки воды.

Арин откликнулся на поцелуй, коснулся языком полоски зататуированной кожи, перевел дыхание, продолжил:

Сам понимаешь, я не был рассчитан на нормальную жизнь. И, несмотря на то, что я уже четыре года, как не питомец, понять, что такое жизнь и чем в ней надо заниматься, я так и не смог.

Сколько тебе?

Семнадцать. Вроде бы.

Я тоже не уверен…

Тогда вопрос — а стоит ли мне ее продолжать?

И это все?

Нет, — признался Арин, — Не все. Еще меня просто взбесил этот самоуверенный кретин. Уж не знаю, почему он привязался именно ко мне, но я так и не понял, почему он выложил такую сумму. Это парадоксально. Он ничего обо мне не знал…

Не должен был знать. А когда я вижу эти самодовольные морды, уверенные в том, что за их наличку ты обязан им отдать и тело, и душу, и сдохнуть по их приказу, а потом по их приказу же и ожить… Когда я вот это вижу, мне хочется эти их деньги им в задницу запихать.

То есть, ты еще с ним гуманно поступил.

Я говорил ему, что меня это предложение не интересует. Говорил и был достаточно убедителен. Так что, это его проблемы. Не надо было со мной связываться.

А почему ты отказывался?

Арин затушил окурок, провел мокрыми ладонями по лицу, отводя со лба растрепавшиеся волосы:

Во-первых, мне не нужны деньги. Если будет нужно, я найду. А на сигареты и еду мне всегда хватит. Во-вторых, этот парень не похож на педика. Он смахивает на военного, решившего под конец жизни попробовать все, до чего позволено дотянуться. Или на мента. Одно из двух. И те, и другие — наихреновейший вариант, сам знаешь. Опасно. Опасно и не стоит того… Поэтому я отказывался. И вообще, я не люблю к этому возвращаться. Все-таки, надеюсь, что когда-нибудь это все кончится. Меня пару раз ловили и отправляли в училище. Да ты знаешь.

Знаю.

Я там видел своих ровесников. Нормальных. Тех, кто пришел туда добровольно, с одной целью — отучиться, отработать, сдохнуть. И никто из них не видел того, что видел я. Вопрос, Макс, — а зачем я все это видел? Почему так произошло именно со мной? Ты мне можешь ответить?

Не паникуй, — задумчиво ответил Макс, проводя губами по напрягшимся мышцам его спины, — нас таких много. И я такой. Расслабься. Тебе крышу от спиртного рвет.

Он опустил руку ниже, под качнувшуюся теплую воду, провел пальцами по члену Арина, коснулся осторожно чувствительной кожи головки, придержал свободной рукой дрогнувшее влажное тело, наклонился, прикусил мочку уха под мокрыми прядями потемневших волос.

Тебе хоть хорошо с ним было?

Арин качнул головой, закрывая глаза, отдаваясь пульсации горячего ритма движений его руки на своем члене:

Не помню я ничего…

Макс нашел его губы, сжал ладонь крепче, заставив застонать, потеряв голос.

И он тебя после этого так легко отпустил?

Отпустил… — задыхаясь, ответил Арин, — да черт с ним… Не знаю я ничего и знать не хочу… Не отвлекайся ты на это.

Арин, ты зря это… Про цель. У тебя же есть тот, кого ты любишь.

Арин не ответил, выгнувшись всем напряженным, облитым прозрачными мятными каплями воды телом, вскрикнув коротко.

Хотя лучше бы ты любил меня, — прошептал Макс, прижимая его к себе, слушая бешеный стук сердца, впитывая тяжелую сладостную дрожь.