"Грешница и кающаяся. Часть II" - читать интересную книгу автора (Борн Георг)

XIII. ИСПОВЕДЬ СТРАДАЛИЦЫ

Вернемся теперь к Эбергарду и Маргарите.

Уже светало, когда князь с дочерью на руках выбрался из монастыря и, проехав через лес, в глубине которого еще таился мрак, остановился на опушке.

Его сопровождали Мартин, Сандок и плененный барон Шлеве. Что касается монаха Антонио, то он воспользовался суматохой и незаметно исчез, растворился в ночи.

Барон Шлеве был вне себя от гнева и досады. Мало того, что он оказался в руках своих заклятых врагов; пленница монастыря кармелиток, которая должна была навеки исчезнуть в потайном каменном подземелье, оказалась на свободе. Правда, она без сознания, очень истощена и ослаблена болезнью, и есть надежда, что князю не удастся спасти ее…

Изворотливый ум барона искал способы освободиться, но тщетно — Сандок стерег каждое его движение зоркими глазами аргуса. Боялся Шлеве и мести князя Монте-Веро, но Эбергард в эти минуты меньше всего думал о злодее бароне.

На земле, на разостланном плаще лежала его возлюбленная дочь, его Маргарита, которую он столько лет искал. Она была без сознания и дышала так слабо, как новорожденный младенец; бледное лицо ее, до предела изможденное, выражало глубокую скорбь и все-таки было прекрасно. Длинные темные ресницы оттеняли закрытые глаза, белокурые волосы рассыпались по плечам; до крайности изношенное платье свидетельствовало о нищете, которую она должна была терпеть.

Князь горестно склонился над ней и не мог вымолвить ни слова…

Мартин побежал в лес, где находился ручеек, принес свежей воды и смочил ею лоб и губы Маргариты.

Эбергард, не хотел просить помощи в монастыре, боясь, чтобы там не влили в лекарство какого-нибудь яда. Лечение придется отложить до возвращения в Париж, а пока что рассчитывать надо только на свои силы и на Божий промысел.

Мартин снова отправился в лес за водой, на этот раз он прихватил с собой кружку, а князь все всматривался в бледное и бесконечно родное лицо дочери. Все страдания, которые довелось ей испытать, наложили свой отпечаток, но чем больше всматривался Эбергард — с радостью и горем, страхом и надеждой,— тем явственней находил на лице дочери следы раскаяния.

— Бедная, бедная моя девочка! — шептал он.— Ты искупила свой невольный грех перед Богом и людьми, Бог простил тебя и даровал тебе свободу, а я, твой отец, тем более прощаю тебя, дитя мое! Что бы ни случилось в дальнейшем, о чем бы ты мне ни поведала, клянусь, ты не услышишь от меня ни слова упрека, не увидишь ни одного недовольного взгляда. Только бы спасти тебе жизнь, только бы увезти с собой в далекую благодатную страну!

А пока что тебе надо собрать остатки сил и перенести неудобства путешествия в Париж. Я на руках понес бы тебя туда! Все лучшие врачи Франции соберутся у твоей постели и с Божьей помощью поставят тебя на ноги. Я буду беречь и охранять тебя, я приложу все силы, чтобы сделать тебя счастливой! Лишь бы только небо смилостивилось надо мной и даровало мне дочь, которую я столько искал, не мертвой, а живой!

Маргарита, девочка моя! Впереди у нас только светлая, безбедная жизнь! Нас ждет Монте-Веро, поспешим туда! Там тебя будут приветствовать радостными песнями, дорогу твою усыплют цветами, там, на благодатной земле, под щедрым южным солнцем, окончательно выздоровеют и душа твоя, и тело…

Появился Мартин с водой. Любящий отец снова смочил лоб и губы страдалицы, и — о радость; — она открыла глаза.

Взгляд ее был мутен, вряд ли она понимала, где находится и кто с ней, но главное — она возвращалась к жизни!

— Маргарита, дочь моя! — воскликнул Эбергард, стоя перед ней на коленях.— Взгляни на меня, это я, твой отец! После всех страданий я наконец нашел тебя и открываю тебе свои объятья, чтобы навсегда избавить от бедствий и нужды!

На глаза старого благородного Мартина навернулись слезы, и он деликатно отвернулся.

Маргарита как будто услышала и поняла князя, Она протянула к нему руки, на устах ее появилась слабая улыбка радости; она поднесла руку отца к своим губам, чтобы запечатлеть на ней первый поцелуй благодарности за свое спасение.

Говорить она не могла, так велики были ее волнение и слабость, но взгляд ее, хотя и тусклый, выражал все, что наполняло и волновало это исстрадавшееся сердце.

Эбергард наклонился и поцеловал ее в лоб; затем поднес к ее губам кружку с водой; она сделала несколько глотков и бессильно откинулась назад.

Князь попросил тогда Мартина налить в воду вина, и этот живительный напиток благотворно подействовал на больную; она поблагодарила взглядом и попросила налить еще.

Потом она снова закрыла глаза и то ли заснула, то ли впала в беспамятство, но, судя по всему, ее преследовали кошмары, потому что она тяжело дышала, стонала, из глаз ее текли слезы.

Эбергард смотрел на нее сострадая, но и с радостью и облегчением: в нем крепла уверенность, что дочь удастся спасти.

Старый Мартин приблизился и стал рядом. Он имел на это право не только как слуга, но и как надежный спутник, который разделял с князем все опасности и все его горести.

— Даст Бог, все будет хорошо, господин Эбергард! — проговорил он взволнованно.— Ваша благородная дочь… госпожа, я хочу сказать…

— Мартин,— поправил его князь,— для тебя я остаюсь господином Эбергардом, а дочь мою, если, конечно, она выздоровеет, ты будешь называть фрейлейн Маргарита.

— Благородная фрейлейн очень слаба и бледна; я поскачу в Бургос и привезу оттуда экипаж, но только получше и попрочней того, на котором мы приехали. Нельзя терять ни минуты! Чем раньше мы вернемся в Париж, тем будет лучше. А там уже предоставим слово докторам. Это истинное счастье, что мы нашли, наконец, благородную фрейлейн!

— Да, Мартин, мы с тобой долго ее искали!

— Черт возьми! Господин Эбергард, кажется, мы с вами опять готовы заплакать. За десять лет я не испытал столько, сколько за эти десять минут. Если бы все зависело от меня, я давно нашел бы благородную фрейлейн и мы бы уже много лет жили-поживали в Монте-Веро.

— Имей терпение, старина, всему свое время. Могу лишь сознаться, что теперь, когда я отыскал свою дочь, я вполне разделяю твое желание поскорей возвратиться в Монте-Веро.

— А пока, господин Эбергард, я поспешу в Бургос и привезу самый удобный экипаж. Уже совсем рассвело и городские ворота открылись.

— Хорошо, отправляйся, Мартин. Мне бы хотелось побыстрей достигнуть границы.

Честный кормчий вскочил на оседланную лошадь и вскоре скрылся из виду.

Маргарита покоилась на разостланных плащах, Эбергард по-прежнему сидел рядом. Внезапно взор его упал на барона, томящегося под бдительным оком Сандока.

На радостях князь хотел уже отпустить этого злодея на свободу, но вовремя спохватился, что лучше держать его в плену до тех пор, пока Маргарита не будет находиться в удобном экипаже.

Думая пристыдить и исправить негодяя своим великодушием, он невольно следовал велению сердца, готового всегда прощать всякую обиду.

Дочь его теперь на свободе, и нет никакой надобности преследовать своих врагов. Самый опасный из них находится в его власти, но, к вящей досаде Сандока, князь не хотел воспользоваться этим преимуществом.

Когда через несколько часов Мартин возвратился в удобном экипаже, Эбергард, бережно уложив на сиденье Маргариту, велел негру освободить барона. Шлеве молча принял это неожиданное избавление, а Сандок не на шутку рассердился на князя, но, конечно, не подал виду. Мартин тоже неодобрительно покачал головой, но возражать не посмел; он видел, что господин его счастлив, обретя дочь, и торопится в Париж, а задерживать далее Шлеве означало лишь подвергать себя неудобствам. Кроме того господин Эбергард намеревается как можно скорее выехать в Монте-Веро, и тогда господин барон сможет делать все, что ему заблагорассудится.

Путешествие до границы было трудным. Маргарита пришла в себя и взор ее прояснился, но дорожные неудобства причиняли ей такие страдания, что путешественники вынуждены были каждую ночь останавливаться и только днем наверстывали упущенное.

Эбергард ни на минуту не отлучался от дочери.

Видно было, что душа ее испытала ужасные потрясения; порой казалось, что она даже лишилась рассудка. Она бредила, и сердце отца обливалось кровью.

Среди прочих видений одно особенно терзало ее воображение.

— Видите?! — вскрикивала она с закрытыми глазами, и дыхание ее прерывалось.— Видите… они мертвые… оба мертвые… я их убила! Они умерли в снегу!… О горе! Только одного из них я могу согреть на своей груди… другого уже нет… отдайте мне его! Сжальтесь надо мной, его украли. Верните мне его, иначе я умру от горя!… Они преследуют меня… видите, вот идут солдаты? Они меня ищут, потому что я… в зимнюю ночь… убила своего ребенка! О ужас! Дальше, дальше… что за пытка!… Дитя мое… моя дитя!…

— Маргарита,— увещевал Эбергард несчастную страдалицу,— приди в себя, дочь моя, с тобой рядом твой отец, он заботливо охраняет тебя!

— Да-да… это отлично! — говорила она со вздохом.— Это очень хорошо, охраняйте меня.— И тут же — новый бред: — Ты можешь не охранять меня, они и тебя погубят! Они нашли моего ребенка… на дороге… мертвого… замерзшего зимней ночью… Они меня ищут… Вот он передо мной, мой ангелочек, бледный и мертвый…

Эбергард не мог не признаться себе, что в этих картинках должна быть большая доля правды, и он содрогнулся…

Но вдруг он вспомнил клятву, данную им Маргарите после ее спасения, и воскликнул:

— Дочь моя, повторяю: что бы ни случилось, ты не услышишь от меня ни слова упрека, не увидишь ни одного косого взгляда! Движимый любовью, я наставлю тебя на истинный путь и постараюсь все примирить, все искупить!

И, тем не менее, слова, произносимые Маргаритой в бреду, были ужасны. Если ее бред хотя бы частично основывался на действительных событиях, то о примирении не могло быть и речи, и жизнь его и дочери погрузится в вечный мрак и горе.

Тяжелы были часы, проводимые благородным и великодушным князем около своей страдалицы-дочери. Он чувствовал, что поздно, слишком поздно нашел ее.

Но вместе с горем возрастала и любовь его. Он решил взять на себя все страдания дочери, только бы спасти ее.

Когда они достигли французской границы и сели в вагон, Эбергард почувствовал, что главная опасность здоровью дочери миновала. До Парижа поезд домчал в считанные часы.

Прибыв в свой особняк на улице Риволи, князь прежде всего позаботился о том, чтобы дать Маргарите полный покой. Призванные им доктора в один голос утверждали, что болезнь его дочери — следствие сильных душевных переживаний, и дали надежду на скорое выздоровление.

Эбергард очень рад был увидеть маленького Иоганна; мальчик сильно соскучился по нему.

Под руководством хороших врачей Иоганн стал говорить понятнее, и не вызывало никаких сомнений, что, развившись умственно и телесно, он доставит князю много приятных часов общения с собой.

Тринадцатилетний мальчик с большим вниманием слушал рассказы Сандока о том, как «масса Эбергард» вызволял свою дочь из страшной подземной камеры, и попросил разрешения ухаживать за больной. Трогательно было видеть, как мальчик на цыпочках подходил к ней и подавал питье.

Эбергард еще больше полюбил его за это и уделял ему много внимания.

Прошло несколько месяцев, и Маргарита, наконец, поправилась настолько, что вполне могла уже осознать свое нынешнее счастливое состояние. Однако пережитые страдания не стерлись из ее памяти.

Она была глубоко удручена, чувствовала неодолимую потребность высказаться, и для нее большим благом была возможность рассказывать отцу историю своей жизни.

Она ничего не скрывала, в порыве саморазоблачения открыла ему всю свою душу, и Эбергард, сколько мог, утешал и ободрял ее. Но когда Маргарита поведала, сколько горя причинил ей принц Вольдемар, князем овладела глубокая грусть и он закрыл лицо руками. Он подумал, что над его семьей тяготеет злой рок и прошлому дочери не будет искупления!

Рассказала Маргарита и о своем ночном бегстве, о том, как безжалостный Шлеве вытолкал ее с веранды.

— Я лишилась рассудка от отчаянья,— рассказывала она.— В этом ужасном положении я совершила страшный поступок… в полубреду бросила своих детей… а ночь была морозная… и я сама лишилась чувств. Когда я пришла в себя и вспомнила, что произошло, то поспешила к тому месту, где оставила детей, но нашла только одного ребенка. В отчаянье я бросилась на поиски, но все напрасно, моего мальчика мне не суждено было найти… Я с жаром прижала к сердцу маленькое существо, оставшееся у меня. Это Бог оказал свою милость мне, грешнице, возвратив девочку…

— Несчастная страдалица! — прошептал Эбергард, потрясенный рассказом дочери о своей жизни, которая могла сложиться совсем иначе и протекать спокой^ но и безмятежно.— Где же оставила ты второго ребенка, которого возвратил тебе Бог?

— Окруженная опасностями, преследуемая врагами, всеми покинутая и беспомощная, с борьбой отняв девочку у диких зверей, готовых разорвать ее и меня, я отдала ее в воспитательный дом…

— В воспитательный дом?! — воскликнул Эбергард.— О горе, так она потеряна для нас! Как можно среди такого множества детей найти ту, которая принадлежит нам?

В глазах Маргариты заблистали слезы. Она опустилась на колени перед отцом, назвавшим ее ребенка также и своим. Эти слова подействовали на нее лучше всяких лекарств.

— Принадлежит… нам? — повторила она дрожащим голосом и горячо поцеловала руку отца.

Эбергард привлек дочь к себе и поцеловал в лоб.

— Да, Маргарита, дитя мое! Все, что касается -тебя, отныне касается и меня. Я хочу делить с тобой и горе, и радость — все, что ниспошлет Бог; я готов на все, лишь бы осветить твою жизнь и дать мир и спокойствие твоему бедному сердцу.

— Твоя любовь поддерживает меня, отец! Я была грешницей, покинутой Богом, я поверила клятвам Вольдемара, я жаждала любви и думала найти ее в нем…

— И он обманул тебя?… Бедное дитя, не ты первая, не ты последняя.

— Нет, отец, прости ему, он не виноват.

— Как, ты просишь за него? Возможно ли это, Маргарита? Может быть, ты до сих пор любишь принца?

— Да, отец, я люблю его, потому что в том, что произошло со мной, он не виноват.

— Отринь эту любовь, дочь моя, забудь его! Это грешная любовь!

— Хорошо, отец. Кто в своей жизни столько выстрадал и перенес, как я, тот на пути к раскаянию может отринуть последнее, лучшее утешение… Что ж, теперь я и этого лишилась, везде пусто и темно! Будь по-твоему, отец, руководи мною, а я буду исполнять твои требования без ропота и возражений. Ты лучше всех знаешь, что нужно твоей бедной дочери. Мои уста никогда больше не произнесут имени этого человека, бывшего когда-то моим кумиром; я заставлю себя разлюбить его; это тяжелое испытание, отец, самое ужасное лишение, которое только в состоянии перенести человеческое сердце, но твоя воля будет исполнена.

— Я вижу в этом твое спасение,— проговорил князь, заключая Маргариту в свои объятия.

— Мое спасение, отец? Единственное благодеяние, которое можно мне оказать, это возвратить мне мою дорогую дочь, подкинутую мною в воспитательный дом. Ты назвал ее нашим ребенком — услади же горечь моей жизни, доверши свои благодеяния, найдя ее и возвратив мне. Тебе легко будет сделать это, потому что Бог отметил ее: на плече девочки отпечатаны пальцы злодея, в ту ужасную ночь столкнувшего меня с веранды.

— Я найду ее,— твердо сказал Эбергард.— А о другом ребенке ты ничего не знаешь?

— Нет, отец. Все мои розыски не имели успеха. Или он умер, или какой-нибудь сострадательный человек подобрал его на дороге. Бог правосуден! Явив однажды свою милость, он тут же строго наказал меня, лишив сына, и вся жизнь моя пройдет теперь в раскаянье. Руководимая тобой, я все перенесу и исполню! Но одного только ты не сможешь мне запретить, отец…

— Говори, Маргарита.

— Думать о Вольдемаре и молиться за него; это будет для меня благодеянием.

Эбергард был глубоко тронут столь сильной любовью.

— Я не могу тебе этого запретить, но надеюсь, что молитва поможет тебе забыть его! Ты не должна более видеть его. Это было бы новым несчастьем после всего, что случилось.

— Я, кажется, понимаю тебя, отец,— проговорила с грустью Маргарита,— я постараюсь перебороть себя, но поторопись найти мою дочь. Тогда Бог поможет мне и утешит меня.

— Я сделаю все, чтобы облегчить твое горе и даровать тебе спокойствие.

— Благодарю за все, отец! Поддержи меня своей любовью, научи переносить тяжелые минуты жизни! Ты указываешь путь к миру кающейся, и эта кающаяся — твоя дочь!

Князь Монте-Веро с истинно отцовской любовью прижал плачущую дочь к своему сердцу; он надеялся, что вскоре сможет увезти ее в заокеанскую страну, где она вполне выздоровеет душой и телом.