Юрий Подзоров Девчонка из моего детства

Я сразу же узнал ее, когда она появилась на пороге моей квартиры. Это случилось солнечным летним утром, в понедельник, когда я брился у зеркала в ванной, собираясь на работу. В то время как мои руки тщательно скоблили станком невыразительное лицо, мысли вяло текли одна за другой: вот сегодня мне предстоит сделать то-то и то-то в конторе, друг просил помочь днем с перевозкой какого-то там шкафа (надо будет позвонить ему), у кошки опять закончился «вискас» (надо будет по пути домой сделать крюк в магазин), вечером покажут интересное кино по телевизору (надо будет посмотреть), который день ждет стирки замоченное еще на той неделе белье (надо будет постирать), в пятницу очень эффектно сгорела духовка в кухонной плите (надо, наконец, вызвать мастера), и так далее до бесконечности. Вполне обычные для начала недели мысли, никаких особых событий не предвиделось, и я был вполне доволен такой размеренной жизнью. Вдруг раздался звонок в дверь. Я вздрогнул и чуть не порезался бритвой. Кто мог звонить в дверь моей холостяцкой квартиры в полдевятого утра в понедельник? Кому я вдруг срочно понадобился? Надо полагать, что в такое время приходят не для того, чтобы сообщить радостную весть. Терзаемый нехорошими предчувствиями, я пошел открывать дверь. Я сразу же узнал ее. Почему-то я даже не удивился. Мне показалось в тот момент, что именно так она и должна была появиться через почти пятнадцать лет. Кто-то бы написал письмо, позвонил, или хотя бы дал телеграмму, а она вот пришла просто так, как будто никуда не уезжала. Когда мы виделись последний раз, нам было по шестнадцать лет. Сколько же могло всего произойти за такое время, сколькое могло измениться! Странно, что она меня не забыла. Хотя, впрочем, я ведь тоже подчас думал о ней долгими одинокими вечерами и даже немножко скучал. Она, конечно, была уже совсем не той девчонкой, с которой мы были знакомы в детстве. На пороге стояла прекрасно сложенная тридцатилетняя женщина, в красном воздушном платье и с черной сумочкой через плечо. Но вот огненно-рыжие волосы, уложенные в короткое каре, да веснушчатое лицо были точно такими же, как и много лет назад.

— Здравствуй, — тихо сказала она, и от этого давно забытого голоса сразу защемило сердце. Я стоял, прислонившись виском к холодному косяку металлической двери и молча тонул в ее огромных глазах. А она улыбалась той самой улыбкой, которая так нравилась мне в детстве и которую я никогда не видел у других женщин. Передо мной стояла красивая девушка, и я буквально ощутил физически, что она сейчас исчезнет, как наваждение, и тогда я не пойду ни на какую работу, не буду помогать перевозить этот чертов шкаф своему другу и даже кошка останется голодной, потому что я так и буду стоять в дверном пролете, представляя себе ту, в кого могла бы превратится рыжая девчонка из моего детства. Но она не исчезла. Она подошла ближе и поцеловала меня в щеку.

— Здравствуй, — повторила она. — Ну как, узнал меня?

Я разлепил губы и сказал:

— Да. Господи, да.

— А почему же ты тогда меня не впускаешь?

Я посторонился, она вошла в квартиру. При этом я почувствовал легкий запах духов, и у меня чуть закружилась голова — настолько поразительно было ощущение того, что именно этот запах я любил всю жизнь. Я долго возился с замком, закрывая дверь, а она стояла у меня за спиной. Я боялся обернуться, я не знал, что ей сказать. Но все оказалось проще. Она взяла меня за руку, повернула к себе, и, бегая взглядом по моему лицу, произнесла:

— Именно таким я тебя и представляла.

— А ты совсем не изменилась, Лена, — выдавил я из себя самую глупейшую банальность, какую можно только представить. — Нисколечко.

— Зато ты стал каким-то робким. По-моему, раньше такого не было. — Она опять улыбнулась.

— Я стал робким, когда увидел тебя. Пятнадцать лет все-таки.

— Да. Пятнадцать.

И в этот момент я пришел в себя. Ведь если подумать, передо мной стояла незнакомая женщина. Мы дружили одиннадцать лет — с самого детства, но это было так давно. Прошло время, мы выросли, стали другими. Кто она, эта женщина? Какие мысли вертятся в ее голове, зачем она приехала? И где была все это время, что делала? И почему пришла утром, как она узнала, что я до сих пор живу в отцовской квартире? Могло оказаться, что я переехал в другой район города. Или вообще в другой город. Эти мысли быстро пронеслись в голове и пропали. Я понял, что все-таки был рад этой встрече. Хотя, конечно, это очень необычная встреча.

— Проходи, Лена, — сказал я ей тогда. — Рад тебя видеть.

— И я рада. Ничего, что я вот так вот, без предупреждения? Надо было написать тебе сначала.

— Что ты! Все в порядке. Я сейчас позвоню на работу, скажу что заболел, и мы с тобой будем пить чай. Если, конечно, ты не исчезнешь так же неожиданно, как и появилась.

— Я приехала на семичасовом поезде, и сразу же к тебе. — Она отвела взгляд и тихо, еле слышно, добавила: — Я к тебе ведь приехала.

На это я не нашелся, что ответить. Мы прошли в кухню, я позвонил на работу, потом зачем-то полез в холодильник и там, как специально, обнаружилось шампанское. Не то, чтобы у меня в холодильнике всегда стоит шампанское, просто как-то давно покупал, вот оно так там и стоит. И уж конечно, у меня нет обычая пить шампанское по утрам, но этот случай, без сомнения, из ряда вон выходящий. Она тоже была не против шампанского, а еще у меня завалялась коробка конфет, так что получалось вполне прилично. Спохватившись, я предложил ей позавтракать, она не отказалась, и я вторично совершил ревизию холодильника. Оказалось, что из еды в нем существует только вчерашний плов, пачка пельменей и какой-то подозрительный кусок сала. Все остальное — а это прокисший суп в двух кастрюлях, ядовито-желтый глаз древней яичницы и уже почти зацветшая картошка в нижних ящиках — было, само собой, несъедобным ни в каком виде. Из еды Лена выбрала плов, я поставил его греться на плиту, а сам сходил в зал за фужерами, которые пылились там в серванте с самого дня рождения. Лично мне было все равно, и за такую встречу я готов был пить шампанское из граненого стакана или из кружки, но Лена, наверное, не оценила бы такого пошлого надругательства над аристократическим напитком. В детстве она любила все возвышенное, поэтому я решил не рисковать. Я мыл фужеры, перекладывал плов в две тарелки (потому что вдруг тоже захотел есть), еще раз сходил в зал за голубой пиалой, вывалил в нее конфеты, доставал вилки-ложки, резал хлеб, а она, обнаружив пепельницу, все это время молча курила. Сам я курю очень редко и не держу в доме сигарет (пепельница — это, в основном, для гостей), но я уже привык, что многие женщины теперь курят, поэтому сначала даже не обратил на это особого внимания. А потом мельком подумал: кто это ее научил курить? Я вспомнил, как в детстве она говорила мне: «Если ты будешь курить, когда вырастешь, я на тебя обижусь». И я уверял ее, что ни за что никогда не стану этого делать.

— Хороший плов для холостяка, — похвалила она, когда мы поели, и я начал открывать шампанское. — Впрочем, мужчины всегда готовят лучше.

Я пожал плечами и ответил:

— Мне больше нравится женская стряпня. А откуда ты знаешь, что я не женат?

— Определила по содержимому холодильника.

— Гм. Я думал, что он выглядит изнутри вполне по-домашнему.

— Нет. — Она так элегантно вытирала губы платком, извлеченным из сумочки, что я даже засмотрелся. — Если бы ты был женат, твой холодильник выглядел бы совсем не так.

— Что ж, вполне возможно. А ты замужем? — спросил я, стараясь говорить непринужденным голосом. — Кто этот счастливчик, если не секрет?

— Нет, Леонид. Я не замужем.

— Полно! Такая красивая женщина, и вдруг не замужем. Не может быть!

— А я, может быть, еще не женщина.

Я прямо обалдел от таких слов. Конечно, мы раньше ничего не скрывали друг от друга, но услышать такое из уст тридцатилетней женщины!.. Что же получается: она начинающая старая дева, что ли? Чушь какая-то! Она улыбнулась.

— Я пошутила. Хотела посмотреть, как ты отреагируешь.

— А почему я должен как-то реагировать на то, что ты пока что девушка?

— Я не про это. Мы же никогда ничего не скрывали друг от друга, помнишь?

— А. Ну, и как я отреагировал на откровенность?

— Ты смутился.

— Ничего я не смутился.

— Смутился-смутился.

— Нет.

— Да. Ты смутился, и теперь смущаешься еще больше, потому и отнекиваешься. — Она вдруг стала серьезной. — Я тебе сейчас не такая родная, как раньше, да?

— Да нет, почему же. — От неожиданности я в который раз за это утро растерялся. — Давай я тебе еще подолью шампанского.

Она вздохнула.

— Давай. Хотя я всегда от него сильно пьянею.

Мы помолчали. Потом я сказал:

— Расскажи что-нибудь. Где была, что видела. Не забывай, пятнадцать лет все-таки! И мы теперь не мальчик с девочкой, а взрослые дядя и тетя.

— А что это меняет?

Этим вопросом она поставила меня в тупик. Действительно, что?

— Честно говоря, не знаю, — сказал я, подумав.

— Это, дорогой Леня, не меняет ничего. Вот так.

И тогда меня прорвало. Я начал говорить, рассказывать ей о себе, о своих друзьях, о своих маленьких житейских бедах и обо всем остальном. Она слушала, задавала вопросы, даже иногда добавляла к месту какие-то похожие истории из своей жизни, и по всему было видно, что ей ужасно интересно, как я прожил все это время. Мне было невыразимо приятно, что нашелся-таки на земле человек, которому небезразлично мое скромное существование. Что кто-то действительно сопереживает мне, что я все-таки нужен кому-то. Я видел, как расширились ее зрачки, когда я сказал, что прошлым летом сломал ногу и два месяца провалялся в больнице. Она искренне и очень заразительно смеялась, когда я рассказывал про дурака-начальника, которому жена закатила скандал на глазах у всего нашего отдела по поводу его бесконечных измен. А когда на кухню зашла моя кошка Мурка, чтобы узнать, дадут ли ей наконец пожрать, Лена по-детски обрадовалась и сказала, что всю жизнь мечтала именно о такой кошке. После этого мы целый час разговаривали о кошках и их преимуществах перед котами, причем мне тут же вспомнился ряд забавных историй из Муркиной жизни. В общем, мы разговаривали точно так же, как в детстве, разве что темы были немножко другие.

Часов в пять вечера позвонил Вовка Золотарёв, мой друг, который просил помочь со шкафом. Он осведомился, почему я такой нехороший. Я на радостях сказал ему, что ко мне приехала подруга детства, и что, к сожалению, я не смогу ему помочь. Он сделал вид что обиделся и повесил трубку, зато Лена деликатно спросила, что, может быть, ей лучше уйти? Ни в коем случае, ответил я, и тут же выяснилось, что идти ей, собственно, некуда. Что она пока нигде не остановилась и не с кем ни договаривалась об этом. Тогда уж как-то совсем легко и обыденно было решено, что она останется у меня ночевать. Без всяких там грязных намеков, а просто останется ночевать у старого друга, как будто бы у нас это происходило постоянно. Еще было решено, что неплохо было бы уже начать готовиться к ужину. Место для трапезы было выбрано сразу и единогласно — в зале, а вот с едой вышла некоторая заминка. Поскольку достать нормальную еду из холодильника было невозможно (так как ее там не было), было решено приобрести ее в расположенном неподалеку магазине. В этом же магазине было решено приобрести спиртное, а раз день у нас начался шампанским, то и закончить его следовало тем же самым, то есть тут тоже не возникло разногласий. Зато они возникли по поводу того, кому из нас стоит доверить почетное таинство приготовления пищи. Я склонял ее к тому, чтобы она взяла это на себя, но она наотрез отказывалась, ссылаясь на то, что у меня, несомненно, получится лучше. В конце концов я сказал ей, что она просто не хочет побаловать меня женской готовкой, и победа осталась за мной.

Я схватил сумку и помчался в магазин, а она напоследок сказала мне, чтобы я не забыл про кошку. Вернулся я с туго набитым продуктами пакетом и тремя бутылками шампанского в сумке. За то время, что я ходил, Лена перемыла скопившуюся в раковине посуду, выдвинула на середину комнаты стол в зале и накрыла его скатертью, которую я потерял еще после нового года. Я отдал ей пакет и она выгнала меня из кухни, сказав, чтобы я не мешался под ногами. Я перетащил музыкальный центр из спальни в зал, включил музыку, взял какой-то древний канделябр, который с незапамятных времен торчал на серванте, и воткнул в него три свечки. Он вообще-то был рассчитан на пять свечей, но я, затратив на поиски минут двадцать, сумел отыскать только три.

На кухне что-то шипело на сковородке, гремела посуда, шумела вода в кране, и оттуда, вместе с удивительно вкусным запахом, доносилось негромкое мелодичное пение. И настолько все это было по-домашнему, что мне сделалось так хорошо и уютно, как не было уже несколько лет. Потом я затеял пройтись влажной тряпочкой по пыльным местам, и за этим занятием меня и застала вернувшаяся из кухни Лена. Она улыбалась, и вообще очень здорово выглядела в кухонном фартуке. Я проследовал за ней на кухню и обнаружил там во главе стола умопомрачительно пахнущие золотистые куриные окорочка в окружении всевозможных салатов. Еще там была жареная картошка, какой-то самодельный соус к ней и фаршированные яйца. Все было прекрасно, и даже кошка была не забыта: она облизывалась возле наполовину съеденной миски «вискаса».

Мы перетащили это великолепие в зал и наступил торжественный момент зажигания свечей. Я хотел, чтобы все получилось очень романтично, но вышел небольшой конфуз: зажигать свечи оказалось нечем. Я обошел все шкафы в доме, обшарил навесные полки в кухне и даже заглянул в комод в прихожей, где никогда ничего, кроме обуви, не было, но спичек нигде не оказалось. Полезная в хозяйстве вещь не нашлась в моем доме, и я вынужден был с нарастающем чувством стыда из-за собственной беспомощности обратиться за огнем к Лене.

— У меня тоже нет ни спичек, ни зажигалки, — чуть виновато сказала она. — Кончились.

Тогда я не обратил на это особого внимания. Только перед глазами мелькнуло одно воспоминание: дымящаяся сигарета, зажатая в ее тонких, но удивительно красивых пальцах.

Это была тесная ночь. Она свивалась вокруг нас коброй, она проходила сквозь нас, как ток, а мы пили друг друга до дна и захлебывались этим насмерть. Мы умирали маленькой смертью и воскресали огромной жизнью, потому что были вместе. В ту ночь во вселенной существовали только наши губы и руки, а остальное заполняла жаркая влажная пустота, которая давила нас со всех сторон. И мы никуда не смогли спрятаться от этого. Боги спускались на землю и смотрели нам в лицо. Боги знали, они сами это придумали, что мы нужны друг другу, как воздух, поэтому занавесили наше окно сотканной из звезд черной парчой неба. Они сделали это для того, чтобы солнце не подглядывало и не мешало нам, но оно все равно вылило на горизонт потоки ядовитой зари, разъедающей ночь, и на грани вцепившихся друг в друга света и темноты родился новый день. Трель будильника разбудила нас в восемь часов. Мы лежали на смятой постели, а солнце, путаясь в занавесках, светило через неухоженное окно. Как и следовало ожидать, мы все-таки оказались на одной кровати. Странно, но я даже не запомнил эту ночь. Было ощущение чего-то прекрасного, но ничего конкретного не приходило на ум. Ни то, как все происходило, ни того, кто первый начал, я просто не знал, как будто это было не со мной.

— Привет, — совершенно не сонным голосом сказала Лена, и я сразу отбросил все эти мысли.

— Привет. Ну, как тебе?

— Что?

— Ну, как тебе все это?

— Что все это?

— Ну, это все. Все что было.

— Вчера?

— И сегодня ночью.

Лена игриво улыбалась.

— А что было сегодня ночью?

Я подхватил ее, посадил верхом на себя, и серьезно, глядя прямо в глаза сказал:

— Знаешь, мне кажется, это была любовь.

У нее засветились глаза.

— Мне тоже так кажется, — сказала она и прильнула ко мне всем телом. Я начал гладить ее по рыжим волосам, и она медленно сомкнула веки, как будто засыпая.

— Леня?

— Что?

— Как мы теперь, а?

Я ответил не сразу. Не потому что не понял вопроса, или хотел притвориться, что не понял, а потому что сам хотел спросить это у нее.

— Я хочу, чтобы ты осталась у меня жить.

Она плавно села — перелилась из одного положения в другое — и точно так же, как вчера, забегала взглядом по моему лицу.

— Ты думаешь, что так бывает?

— Как?

— Говоришь женщине: «Я хочу, чтобы ты жила со мной», и она остается с тобой жить?

— Не знаю… А как еще сказать женщине об этом?

Вместо ответа она поцеловала меня.

— Ты не понял, глупый. Я тоже хочу жить с тобой. Но ведь у каждого из нас существует своя собственная жизнь.

Я помолчал.

— Ты же сказала, что не замужем.

— А я и не замужем.

— Тогда что же?

— Забыл? Дом, в котором я жила целых пятнадцать лет, находится за тысячу километров отсюда. Там работа, друзья, знакомые.

Я наконец-таки понял.

— И дети?

— Нет, не дети.

Она слезла с меня, отвернулась и раздельно сказала:

— Ребенок. Один ребенок. Мой. Вот так.

Счастье, как и беда, не приходит в единственном числе. Я сел на кровати и обнял ее сзади за плечи, а она, откинув голову назад, прижалась к моей недобритой со вчерашнего утра щеке. Мы долго сидели, не говоря друг другу ни слова, а потом она неожиданно резко встала и начала одеваться. Я немного полюбовался ей, какая она стройная и красивая, а потом спросил:

— Ты куда?

— Никуда, Леня. Ни-ку-да.

Утреннее солнце путалось в ее волосах, она одевалась, и мне явственно представилось, что это моя жена. Сейчас она пойдет на кухню готовить завтрак, сам я буду собираться на работу, а из соседней комнаты раздастся детский голос: «Мам! Мама! Давай мне скорее поесть, я в школу опаздываю!» Этого, конечно, не случилось.

Какое все-таки странное чувство! Мы с Леной — не те дети, которые знали друг друга много лет назад, а теперешние мы с Леной — были, видимо, нужны друг другу всю жизнь. И вот мы вместе. Но что это? Что это за маленький человек, часть ее плоти, но не моей, который вдруг оказывается существует в теперь уже нашей жизни? Я не знаю его, но он — неотъемлемая часть той, кого я люблю. Может, я подлец и эгоист, но я не хочу, чтобы так было. Нет-нет, пусть она привозит его ко мне, и я буду любить его, как собственного ребенка. Но ведь дети не появляются просто так. Значит был, был в ее жизни кто-то, кто подарил ей это счастье. Кто он, где теперь? Расскажет ли она мне? Не знаю.

Я брился в ванной как и вчера, а Лена орудовала на кухне и оттуда доносилось негромкое пение — видимо, это ее привычка. Что ж, пускай. Эти звуки наполняли дом жизнью, и я был рад этому. Может, теперь закончится мое вечное одиночество. За завтраком мы не говорили о ее ребенке. Вместо этого мы мило трепались обо всякой ерунде, а потом я сказал, что мне пора.

— Во сколько тебя ждать? — спросила Лена.

— Думаю, часам к шести уже буду.

— Тогда я приготовлю тебе что-нибудь к этому времени.

— Ладно. Если куда-нибудь пойдешь, закрывай дверь на два оборота. И не забудь ключи, они в прихожей на полке под зеркалом, а то будешь торчать под дверью до вечера. Тебе оставить деньги на продукты?

— У меня есть.

— Тогда ладно. — Мы уже стояли у двери. — Ну, пока, что ли?

Она поцеловала меня.

— Пока.

И я поспешил на работу. День выдался хлопотный. Так как я вчера никуда не ходил, скопилось много дел, да еще друг вызвонил меня на работе со своим шкафом — пришлось оперативно помогать. А к концу рабочего дня приехала ревизия из главка, так что пришлось все делать быстро, и в то же время тщательно. В общем, к шести часам я не успевал никак. Вообще-то я люблю свою работу, но сегодня у нас в конторе наступил ад. Мы бегали по отделу — глаза на лоб, морда в мыле, орали друг на друга, копошились, как куры в курятнике при появлении петуха, и я обо всем, кроме работы, позабыл напрочь. Это была моя первая ошибка, но я просто привык все время быть один и никто никогда не ждал меня дома. Я частенько засиживался до позднего вечера, а тут еще эта комиссия, так что очнулся я от этого кошмара на работе только около девяти. И сразу же вспомнил о Лене. Рука сама собой потянулась к телефону, чтобы позвонить ей, но что-то меня остановило. Я подумал, что после драки кулаками не машут, и вместо этого лучше как можно быстрее приехать домой.

Я быстро собрался, выбежал на улицу, и, чтобы скорее добраться, стал ловить такси. Как назло, никто не останавливался минут двадцать, а когда один добрый самаритянин все-таки притормозил, то загнул такую цену, что в другое время я ни за что бы не согласился. Но тут уж делать было нечего, и я полез в машину. Дело в том, что от нашей конторы до моего дома не так то просто доехать на общественном транспорте — нужно делать две пересадки — а время было позднее, и если бы я избрал этот путь, то мог бы вообще никуда не уехать. Мы мчались по улицам вечернего города, в салоне звучало «Зеленоглазое такси» Боярского, и я возвращался домой после напряженного рабочего дня. Я ехал к женщине, которая меня любит, и это было пусть маленькое, но счастье. Ничего другого не было нужно, ничего другого не хотелось. День был полон, не хватало только ее губ, и я скорее жаждал исправить это упущение. Я не стал открывать дверь своим ключом и позвонил. Лена открыла мгновенно, как будто ждала этого, и я сразу же увидел ее огромные глаза, а из квартиры почему-то дыхнуло жаром.

— Ты. Ты почему так поздно? — прошептала она задыхаясь, — Ты где был, Ленька? Ты же сказал, что в шесть придешь!

Она вся дрожала. Мне даже показалось, что воздух вокруг нее колышется, как марево в знойный день.

— Господи, Лена! Что случилось?

Я потянулся, чтобы обнять ее, но она отступила назад.

— Ты еще спрашиваешь. Ты еще спрашиваешь!

Я прикрыл дверь, прислонился к ней спиной. В квартире было как-то жарко и душно. Я глубоко вздохнул и сказал:

— Леночка! Ну да, я опоздал. На работе был очень жаркий денек, и я забыл тебе позвонить, предупредить.

— Ты! Забыл?!

— Ну извини, извини, пожалуйста. Не злись. Я больше не буду. Хорошо?

Она не ответила. Она смотрела мне в глаза, и что-то было такое в ее взгляде, отчего тело у меня покрылось испариной.

— Жаркий? Жаркий денек? — она то шептала, то срывалась на крик. — А дома ты не хочешь, чтобы стало жарко?

Я начинал злиться, но пока еще держал себя в руках.

— Выслушай меня, Лена. Я виноват, я извинился. Я больше никогда этого не сделаю. Но давай-ка мы с тобой не будем ссориться из-за этого на второй день нашей встречи. Давай вообще не будем ссориться, хорошо? Я тебя люблю, ты я думаю, меня тоже, и все нормально.

Что-то неуловимо изменилось в ее поведении.

— Любишь? — сказала она совсем другим голосом и стала подходить ко мне. Я лихорадочно соображал, неужели я сморозил какую-то глупость, но она вдруг улыбнулась, и сказала: — А ты мне этого еще не говорил.

У меня отлегло от сердца. Я уж думал, она не прекратит ссориться.

— Как же так? Не может быть! — сказал я с притворным удивлением и начал развязывать шнурки.

— Не говорил.

— Удивительно! Я тебе еще ни разу не сказал, что я тебя люблю? — я скинул ботинки и стал надвигаться на нее.

— Ни одного разочка, — теперь она улыбалась шире. И тут грянул телефонный звонок. Я инстинктивно кинулся к столику у входа на кухню, чтобы поднять трубку, и тогда произошла странная вещь: краем глаза я отчетливо успел заметить, как улыбка на Ленином лице застыла. А дальше было еще более странно. Я схватил трубку, и произошел такой разговор:

— Алло! Это номер двадцать один пятнадцать десять?

— Да.

— А где женщина, с которой я только что разговаривала? Это из морга звонят. Передайте ей, что неопознанных тел к нам сегодня не поступало.

Послышались короткие гудки. Я медленно повернулся к Лене.

— Ты не представляешь себе, как я беспокоилась, — сказала она. — Ты даже не оставил номер рабочего телефона. Я ничего не знала. Ты ушел и пропал. А вдруг тебя сбила машина?

Оказалось, что я все еще сжимаю телефонную трубку. И держать ее было почему-то как-то очень непривычно и неудобно. Я с трудом оторвал взгляд от Лениного лица и посмотрел на трубку. В том месте, где я держал ее, она вся была помятая, как будто сделана была не из пластмассы, а из пластилина, и рельеф этот складывался во что-то удивительно знакомое. Я долго смотрел на трубку в глубоком оцепенении, из нее доносились гудки отбоя, и я вдруг понял, что это. Она выглядела так, словно ее крепко сжимали какой-то неведомой раскаленной докрасна рукой. И рука была меньше, чем моя. Это была женская рука.

Весь вечер мы были предельно любезны и ласковы друг к другу. Лена приготовила прекрасный ужин, мы поели, поговорили, посмотрели телевизор и легли спать. Мы решили забыть о недоразумении с моим опозданием, телефоном и моргом, а вместо этого сделать выводы из случившегося. Иногда очень полезно так делать, тем более что если бы я не опоздал, то она бы никуда и не звонила. Я был виноват на девяносто девять процентов, и меня устраивало такое легкое решение ситуации.

А ночь опять свилась вокруг нас коброй, опять душила нас в своих объятиях, и Боги, Боги тоже спустились на землю, как в прошлый раз. Было время плоти, а не разума, было время ощущений, а не слов, и все остальное вокруг исчезало. Елена — значит «солнечная». Эта была жаркая, необычная женщина, но она сводила меня с ума, и это решало все. Что мне все ее странности, когда мне так хорошо с ней? Какое это имело значение, если она была самым близким мне человеком? И к тому же единственным. Еще одна ночь и начавшийся за ней день стерли между нами всякую неловкость, и утром я спросил у нее, хочет ли она привезти ко мне своего ребенка.

— Я не знаю, — сказала она. — Может быть, нужно подождать?

— А как он там без тебя? Сможет ли?

— Он у моей матери, так что ничего с ним не случится. Вопрос в том, как ты примешь его.

— Если бы я не хотел, чтобы он жил с нами, я бы не предлагал тебе привезти его, ведь так?

Она потянулась, встала с кровати, и, глядя на меня сверху вниз, сказала:

— Это я понимаю. Но ты же не знаешь мою девочку.

— Так это девочка?

— Да. Ее зовут Светлана.

— Светлана. Красивое имя. А по отчеству как?

Лена смотрела на меня в упор и молчала.

— Все равно тебе придется когда-нибудь сказать.

Она молчала. Я вздохнул, тоже встал, и, не глядя на нее, начал одеваться.

— Что ж ты тогда позавчера первым делом начала говорить об откровенности, — сказал я ей. Я, собственно, и не ожидал ответа, но она вдруг произнесла три слова, которые сразили меня наповал:

— Светлана Валерьевна Фролова.

Я так и замер с одним носком в руке. Господи, эта женщина не перестает удивлять меня!

— Валерка? Валерка Фролов? Тот самый?

Она медленно кивнула, и я присел на краешек кровати. Вот это да! Валерка Фролов, как и Лена, был моим другом детства. Мы все жили в одном дворе — я, Лена, Валера и еще несколько ребят. Он был таким суетливым, суматошным мальчишкой, все время тараторил и тараторил, рассказывая все подряд. Валерка уехал в другой город где-то года за два раньше Лены, и я больше о нем ничего не слышал. Я думал, что на этом наше знакомство закончилось навсегда, но, как видно, судьба все-таки свела нас снова. И таким необычным способом, что меня это потрясло.

«Почему?!» — хотелось крикнуть мне, — «Почему именно он?!» Как и где они встретились, эти два знакомых мне человека, в каких неведомых городах, в каких местах, где меня не было? И где он теперь, почему она одна? И тут же, словно бы приближаясь, заголосили позавчерашние вопросы: почему она приехала ко мне? Зачем именно я вдруг понадобился ей через пятнадцать лет? Этот невиданный хор зазвучал в полную силу, перекрывая друг друга, срываясь на визг, и я, не в силах больше выдерживать его, застонал. Моя голова превратилась в улей — вопросов там с каждой секундой становилось все больше и больше, и каждый из них больно жалил, как пчела. Мне захотелось схватиться ладонями за виски и сжимать голову, потому что я боялся, что она сейчас лопнет от всех этих вопросов, на которые нет ответа, как слишком сильно надутый воздушный шарик. Лена опустилась передо мной на колени.

— Леня, — она схватила меня за руки и заглянула в лицо, пытаясь поймать мой блуждающий взгляд, — Леня! Не переживай так. — Ее голос доносился будто бы сквозь вату. — Леня, — она быстро говорила мне в лицо, — Леня, не думай ничего. Ленька! Я же тебя люблю! Только тебя одного, я ни на минуту о тебе не забывала, я все время думала о тебе, но я не могла приехать. Я очень хотела приехать, но смогла только сейчас. Я чуть с ума не сошла, когда меня родители увезли. А может, и сошла, я не знаю. Ты, только ты мне был всегда нужен. Кроме тебя у меня вообще никого не было, а не то что Валерки! Ленька! Леонид! Это было искусственное оплодотворение! Боже мой!

— Господи, Лена! Зачем?! Зачем!?

Я уже ничего не соображал. Кое-как, разбрасывая все вокруг себя, не попадая руками в рукава пиджака и схватив, что подвернулось под руку, я, одеваясь на ходу, выскочил на лестничную клетку и помчался вниз со второго этажа, перешагивая по несколько ступенек. Я бежал от этой женщины, как от огня, я был в смятении, и хотел только одного — скрыться от нее как можно дальше, а в голове, вместе с пульсом, билась одна мысль: «Зачем ей нужно было это искусственное оплодотворение от Валерки? Зачем?.. Зачем?.. Зачем?..» А ведь раньше я считал себя спокойным человеком. Наивно полагая, что к тридцати годам у меня уже притупились, перегорели все чувства, какие только есть в человеке, я расслабился и никак не ожидал от судьбы сюрпризов. Черствое сердце за последние годы начинало биться чаще только когда я поднимался пешком на верхние этажи, меня не трогали ни футбольные матчи, ни политические разоблачения по телевизору, а женщины… Женщины были все случайные, они хотели лишь недолгих развлечений, и я платил им той же монетой.

От Лениных слов оклемался я довольно быстро и обнаружил себя в маршрутке. Видимо, я инстинктивно выбрал нужный мне номер, и теперь она равнодушно увозила меня прочь от дома в сторону нашей конторы. Как я и хотел. За окнами расцветал день, ощущение скорости да уносящаяся назад яркая зелень деревьев, торчащая по сторонам дороги, приятно успокаивали, и я окончательно пришел в себя. Я начал украдкой оглядывать себя, чтобы проверить, нормально ли я оделся впопыхах. Оказалось, что только шнурки не завязаны, а все остальное было в порядке, и никто в салоне маршрутки не обращал на меня внимания. О Лене думать не хотелось. Совсем не хотелось. Я, конечно, позорно бежал от нее, выказав тем самым неприсущую настоящему мужчине мягкотелость, но она все поймет. Она обязательно поймет, что только действительно неравнодушный к ней человек может сорваться подобным образом, что слишком много ощущений было у меня за эти неполных три дня, и что никто, никто не любит ее так, как я. Уж это-то она обязательно поймет. А колеса машины исправно наматывали километры один за другим, в приоткрытое окно с монотонным шумом врывался воздух и в голове все становилось на свои места. Захотелось есть, и я, не заботясь о неразумно потраченных деньгах, попросил водителя притормозить у ближайшего летнего кафе, которых в нашем городе с приходом теплого времени года появляется великое множество.

Поглощая необычайно вкусную пиццу, я трезво и удивительно холодно размышлял о своем бегстве. Что, собственно, меня так отпугнуло? То, что здесь, так сказать, замешан Валерка? Нет, не может быть, ведь я даже не знаю, каким он стал теперь. Искусственное оплодотворение? При мысли об этом неприятно кольнуло сердце. Скорее всего так оно и есть, но теперь мне казалось это не таким уж из ряда вон выходящим событием. Ну, искусственное, да, искусственное, что такого? Может, Валера сам не мог зачать. Хотя она же сказала, что у нее никого, кроме меня, не было — выходит, что и не пробовал. Гм. Вот она, странность. Рассуждать об интимной жизни других людей было как-то неловко, даже мысленно. Но с другой стороны, меня это настолько сильно касалось, что не думать об этом было просто невозможно. Наиболее простым решением было бы спросить все у Лены, но тут возникал другой вопрос: хочу ли я знать ответы, готов ли я к ним? Вот это-то и нужно было понять в первую очередь. Слишком уж живо воспоминание о том, как я себя вел час назад в квартире. Нужно было позвонить домой. Как она там? Я быстро допил апельсиновый сок, который купил вместе с пиццей, и пошел искать таксофон. Можно было, конечно, доехать до работы и позвонить оттуда, тем более что рабочий день уже начался, но мне не терпелось скорее узнать, как же она там. Таксофон оказался рядом, в остановочном павильоне, но дома почему-то было занято. Я звонил минут пятнадцать, борясь с чувством долга перед конторой, которое призывало меня немедленно отправиться на работу. Удивление нарастало, но сознание трудовой дисциплины всетаки взяло верх над любопытством, и я, так и не дозвонившись, поехал на работу. С кем это она так долго может разговаривать по телефону в городе, где не бывала с детства?

Весь день я звонил домой. С того момента, как я приехал в контору, телефон у меня дома был свободен, но никто не отвечал — в трубке будто бы поселились длинные гудки. Лена ответила только в пять вечера, когда я уже сильно волновался, не ушла ли она от меня совсем, и голос у нее был какой-то вялый. Я извинился за то, что убежал утром, рассказал ей, что звонил целый день, а она ответила, что заснула и проспала все это время. Я спросил, почему у нее такой вялый голос и не связано ли это со мной. Она попросила, чтобы я не брал слишком много в голову, все уже забыто, а что касается голоса, то, наверное, это со сна. Мы помолчали, и она сказала, чтобы я приезжал быстрее, на что я с радостью ответил, что уже выезжаю. Таким образом, недоразумение опять было разрешено быстро и безболезненно. Я почувствовал прилив благодарности к этой женщине, которая не придала особого значения моему постыдному бегству.

Дома меня ждал теперь уже неизменно прекрасный ужин. Все было хорошо, все было в норме, только Лена оказалась все-таки вялой, причем вся, а не только ее голос.:Нет-нет, она не заболела, просто немножко нехорошо себя чувствует. Нет, никаких таблеток не надо, врача тем более, а лучше она просто полежит. Да, мне тоже надо полежать рядом с ней. Нет, ничего принести не надо, все нормально, спасибо, дорогой: Мы с Леной, ткнув в кнопку включения телевизора, улеглись перед ним на диване в зале. Наступила полная идиллия. Жаль только, что на экране показывали какой-то совершенно дурацкий фильм. Лене было все равно, а вот я минут через пятнадцать не удержался и стал переключать каналы с одного на другой, надеясь найти что-нибудь стоящее. Женщины обычно не любят, когда вот так переключают программы, но я ничего не мог с собой поделать: бездарное кино выводило из себя. В конце концов Лена уснула. Неожиданно, как и все, что случалось со мной с начала недели, раздался телефонный звонок. Подруга моего детства и нынешняя моя любовь, негромко простонав во сне, отвернулась к стене, а я пошел отвечать на звонок. Звонил Вовка — мой друг, который просил помочь с перевозкой шкафа. Мы немного поговорили и он сообщил, что скоро приедет, чтобы угостить меня пивом в знак признательности за помощь. Я сказал, что я не один.

— Тем более, — весело крикнул он прямо мне в ухо, — дано пора!

— Чур, не сглазь меня! — отшутился я. — Учти, Лена тоже пиво пьет!

— А как же, брат, — орал Вова, — ящичек «Ярпива»! Это тебе не водка! Это благородство плюс неизменный стойкий эффект!

— Не переборщи, — взыграла во мне дисциплина, — завтра работать!

— Не волнуйся, я буду через полчаса. Пиво я уже купил.

Положив трубку, я вернулся в зал и тронул Лену за плечо. Она что-то невнятно пробормотала, а потом глаза ее распахнулись, и я влюбился в нее заново. Она была прекрасна. Кружки радужной оболочки, медленно сужаясь вокруг ее зрачков, отразили бледный ночник каким-то неожиданно искристым светом, и приступ нежности захлестнул меня с головой. Я наклонился и поцеловал ее в губы, которые сонно растянулись в ласковую улыбку.

— Проспала весь день, и теперь собираешься спать всю ночь? — сказал я. — Соня.

— К нам кто-то придет сейчас? — спросила Лена. Я кивнул.

— Вовка. Веселый мужик, тебе понравится.

Она потянулась и задумчиво произнесла:

— Тогда, может, допечь пирожки? Я там начала.

Я пожал плечами.

— Ну, я бы, конечно, от пирожков не отказался. Если ты себя хорошо чувствуешь.

И она ушла в кухню. Я потянулся было за ней, но уходя она молча толкнула меня обратно на диван. Я остался у телевизора, и спустя минут десять с кухни снова стало доноситься негромкое ее пение. Я был доволен жизнью. Если бы Лена теперь бросила меня, мельком подумал я, мне бы было уже как-то неуютно в своей квартире. Не хватало бы этого пения под журчащую на кухне воду, едва слышного запаха женских духов, которые она оставила после себя в комнате и небрежно брошенной на спинку дивана блузки. Удивительно, как меняется жилище, когда в нем появляется женщина. Вроде бы все как и было, но сотни каких-нибудь неуловимых мелочей говорят о присутствии в доме хозяйки. И это мне нравится: Я сонно смотрел в телеэкран, думая о разных вещах, пока, наконец, не раздался звонок в дверь. Через некоторое время мы уже сидели втроем в зале и ели удивительно вкусные пирожки с мясом, запивая их холодным пивом.

— М-м-м. Как вкусно! — Вовка быстро запихал один пирожок себе в рот и взялся за другой. — Дай рецепт, жену свою попрошу приготовить.

— Так она, надо полагать, сама знает, — с улыбкой сказала Лена. — Дрожжевое тесто, начинка, лепишь пирожок и в духовку на 20 минут. Ничего особенного.

Вовка рассмеялся.

— Да уж, — он захрустел очередным пирожком, — но так вкусно у нее, наверное, не получится. А ты что, уже починил? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Что починил? — не понял я.

— Как что? Духовку свою. Она же у тебя сгорела, ты же сам рассказывал, — он отхлебнул еще пива и удивленно уставился на меня. А ведь правда, духовка-то не работает. Как же Лена испекла пирожки? Я вопросительно посмотрел на нее, и ее улыбка стала какой-то наигранной.

— Я приготовила их на сковородке. Одно слово — мужик, — она вытащила из кармана сигареты. — Принеси, пожалуйста, пепельницу.

Я встал из-за стола, прошел в кухню и начал оглядываться в поисках пепельницы. Что-то смутно не давало мне покоя. Я прошелся взад и вперед по комнате, немного постоял, глядя на разную кухонную утварь, зачем-то потрогал лежащую на столе пластмассовую дешевую зажигалку, потом взял ее в руки и несколько раз чиркнул. Она не зажигалась. Потом я увидел пепельницу на подоконнике (где она, в общем-то, и должна была быть) и, уже взяв ее, я в каком-то подсознательном порыве задержался у плиты и поднял руку невысоко над конфоркой. Не почувствовав тепла, я опустил ладонь на чугунный кружок, и снова ничего не ощутил, кроме металлического холода. Странно, не могла она так быстро остыть. И я, чувствуя себя уже совершенным идиотом, присел на корточки и потянул за дверцу духовки. Очень легко поймать момент, когда ряд совпадений превращается в закономерность. Сложнее признаться себе в том, что это уже не случайные совпадения. И уж совсем невозможно понять, к чему это все приведет. Из духовки на меня дыхнуло теплым воздухом, который пах смешанным запахом свежеприготовленной выпечки. Я медленно открыл дверцу до конца и заглянул внутрь. Сомнений быть не могло — лопнувшие в пятницу нагревательные элементы безвольно свисали с потолка и стен духовки, так что даже включать ее для проверки не имело смысла: она не работала. Тем не менее, Лена приготовила пирожки именно в ней. Это, по меньшей мере, непостижимо. Я скользнул взглядом по кухонной полке, на которой стояли у меня разные тарелки, вилки и сковородки. Последние были сухие и чистые — я специально подошел и осмотрел их одну за другой. Зато противень, который лежал на батарее, поблескивал жиром и влагой. При виде этого мне ни с того ни с сего вдруг подумалось: а я ведь так ни разу толком и не видел, как Лена хозяйничает на кухне. В это время я еще не понимал, что происходит.

Лена курила. Налегая на пиво, я пока молчал, потому что не знал, что, собственно, я хочу у нее спросить, а Вовка тем временем взахлеб рассказывал нам какую-то историю. Я был занят своими мыслями и пропустил начало, но по отдельным обрывкам Вовкиного рассказа понял, что речь идет о каком-то пожаре. Лена курила, прикуривая одну сигарету от другой. Курила при некурящем Вовке, и единственное, чем она могла поджечь в этом доме свою первую за вечер тонкую дамскую сигаретку — китайская газовая зажигалка — лежала на столе в кухне. К тому же, эта зажигалка не работала. Лена курила, вежливо пуская дым в сторону, а я хрустел приготовленным в неработающей духовке пирожком, украдкой поглядывая в ее сторону и пытаясь мысленно разгадать ее тайну. В том, что тайна была, я теперь уже не сомневался.

— Представляешь, Леня, — громко сказал Вовка и я чуть было не вздрогнул, — этот мужик — ну, которому я помогал вещи перетаскивать — сказал, что тебя знает.

— Какой мужик? Какие вещи? — я недоуменно уставился на него. Краем глаза я заметил, что в этот момент Лена встала из-за стола и пошла из комнаты. — Кто меня знает?

— Ты что, уже пьяный? — засмеялся Вовка. — Мужик, у которого сегодня пожар был.

— А у кого сегодня пожар был? Я прослушал…

— Ну, я же тебе говорю. Иду сегодня с работы, и на углу Садовой с Депутатской вижу народу много, пожарники стоят с машинами, рукава водопроводные скручивают… А окно в доме на пятом этаже все черное, закопченное — пожар, значит, там был. И мужичок такой чумазый во дворе суетится — видимо, погорелец. Ну, думаю, не повезло человеку. Кое-что он сумел вынести из огня, а вот куда эти вещи теперь деть — не знает, так и лежат они большой кучей прямо на асфальте. Я сквозь толпу протискиваюсь — мне же надо было через этот двор пройти — а он меня возьми да окликни. Помоги, говорит, мужик, будь другом. Надо, мол, все это барахло перенести к родственникам, тут недалеко. Ну, в общем, пока мы с ним вещи по коробкам распихивали да к его тете тащили, он мне рассказал, что в детстве жил в твоем дворе, потом уехал в Архангельск, а теперь вот снова вернулся, только в другой микрорайон переселился. Представляешь, в понедельник утром приехал, а сегодня уже погорел. Вот не повезло мужику, да?.. Так вот, я ему и говорю: «У меня в этом дворе друг живет», и назвал твою фамилию. А он мне: «Помню такого, дружили в детстве». Вот ведь тесен мир, а, Ленька?!

Пока Вовка все это говорил, в душу мою закрадывались какие-то смутные подозрения.

— Его, случайно, не Валерием зовут? — спросил я на всякий случай.

— Точно! — взревел Вовка. — Валерой его зовут! Что, вспомнил друга детства? Я у него адресок взял для тебя на всякий случай, вдруг захочешь с ним пообщаться…

Он стал хлопать себя по карманам в поисках адреска.

— Не захочу, — пробормотал я, вставая. — Я сейчас вернусь…

К этому времени я был уже достаточно пьян. Не то, чтобы меня качало или язык заплетался, просто мысли находились в некотором беспорядке. Медленно, стараясь обдумать все случившееся, я прошел в коридор, где в квартире расположены туалет и ванная комната. В одном из этих помещений я надеялся найти Лену. В туалете, как я сначала предположил, ее не было.

— Лена! — я постучался в запертую изнутри ванную комнату, откуда доносился шум льющейся воды. — Лена, тебе плохо?

Вода шумела.

— Лена! — крикнул я.

— Я здесь… — еле слышно донеслось до меня оттуда.

— Открой, пожалуйста, Лена.

Пауза.

— Ты меня ругать будешь? — ее голос чуть заметно дрожал сквозь шелест льющейся воды, как-будто она вот-вот заплачет.

— За что ругать? — не понял я. — Открой, Лена!

— За Валеру Фролова.

Пауза.

— Не понимаю, — она совсем сбила меня с толку. — Лена, открой, пожалуйста, так очень неудобно разговаривать.

Несколько секунд она молчала. Я уже собирался снова постучать в дверь, но тут вдруг щелкнул шпингалет, и дверь приоткрылась.

— Не злись на меня, ладно? — сказала Лена, высунув голову в образовавшуюся щель между дверью и косяком. — Ленька, не злись. Я тебе все сейчас объясню.

Я машинально потянул дверь, чтобы открыть ее, но она вырвала ее у меня из рук и снова заперлась.

— Я все сейчас расскажу, — сказала она через дверь неожиданно спокойно. — Мы с Валерой встретились в Архангельске, куда он приехал работать по приглашению, а я там уже жила некоторое время. В той фирме, куда его пригласили, моя мама работала бухгалтером. Мы встретились с Валерой, когда я однажды пришла к матери на работу. Ну, мы обрадовались, разговорились, конечно. Потом он пригласил меня в кафе. Все было очень хорошо, мы вспоминали тебя и остальных наших дворовых ребят… — Мои руки сами собой сжались в кулаки. — …После кафе мы пошли к нему домой. У него была очень красивая квартира, машина. Мы пили дорогое вино и разговаривали. Он начал ко мне приставать… — У меня побелели костяшки пальцев. — …Мне стало неприятно, я оттолкнула его и убежала. Но он не обиделся. На следующий день он разыскал меня и привез большой букет цветов. В общем, мы помирились и стали довольно регулярно видеться. Понимаешь, он стал мне близким другом… Через некоторое время врачи сказали мне, что если я не рожу, то рискую потом вообще никогда не иметь детей. Я долго переживала, потом поделилась этим с Валерой. Он предложил мне… — Я до боли закусил губу. — …предложил мне искусственное оплодотворение. Я согласилась. Пока я была беременна, он ухаживал за мной, навещал, привозил подарки. Потом родилась Света. Он относился к ней как отец и все время помогал нам. Да он и был ее отцом. Но он не был моим мужем… Я не видела в нем мужчину, только друга, он был терпелив, но со временем это начало его раздражать. Мы поссорились, и он стал предъявлять свои права на мою дочь. Обстановка накалилась до такой степени, что нам с мамой и маленькой Светкой пришлось переехать в другой район города. Два года было все спокойно, но потом он снова нашел меня. Он преследовал меня. Так вот и продолжалось все это время: я скрывалась от него, лгала, выкручивалась. Несколько лет это помогало, потом я устала. Тогда я решила вернуться сюда и начать все сначала… — Я обнаружил, что мне нечем дышать и глубоко вздохнул. — …Он нагнал меня в поезде. Он сказал, что все устроил, что он купил здесь квартиру и мы будем жить вместе. Я еле терпела его, пока мы сюда ехали. Поэтому я сразу с вокзала и приехала к тебе. Вот так, Леня.

Я чувствовал себя выжатым. Щелкнул шпингалет двери ванной комнаты, и в проходе появилась Лена. Я присел на краешек комода.

— Так значит, ты меня все это время обманывала? — тупо спросил я, глядя перед собой.

— Что ты, Ленька! — она схватила меня за руку. — Нет, конечно, я всегда только о тебе и думала. Я тебя одного люблю, и всегда любила.

— Ты скрываешься у меня от Валерки Фролова, — утвердительно сказал я.

— Нет!

— Да. Ты и дочь боишься ко мне привезти, потому что думаешь, как бы Валерка вас здесь не нашел.

— Ленька, это все неправда! Поверь мне, пожалуйста. Поверь! — она искала глазами мой взгляд, но я смотрел мимо нее. — Нам с тобой будет хорошо. Ты возьмешь меня в жены и мы будем жить, как нормальные люди. Нормальные, Леня!..

— Я тебе не верю.

Большая серебряная слеза, сорвавшись с ее острых ресниц, сверкнула молнией во мраке полутемного коридора.

Когда Вовка ушел домой, мы с Леной еще долго не разговаривали. Только один раз, когда я решил сходить за сигаретами и спичками, она спросила, куда я пошел… Теперь же, сидя в кухне, я курил в распахнутое настежь окно, не обращая внимания на комаров, которые с тупым упорством летели и летели на неяркий свет кухонного бра. Ночь еще пыталась спорить с рассветом, но ночь была обречена. Она вцеплялась в крону деревьев, повисая на ветках гроздьями мрака, она пряталась в арке дома напротив и по углам без того грязных подворотен, она торчала наружу из многочисленных подслеповатых окон, но с каждым часом ее становилось все меньше и меньше, как будто она сжималась и превращалась в плоские тени на земле. А мне совсем не хотелось спать. Я, не пьянея, допивал оставленное Золотаревым пиво и ни о чем не думал. В душе оседала мутная горечь предательства, противно щемило сердце в груди, словно его кололи раскаленными иглами, но в голове не было ни одной мысли. Наверное, это какая-то защитная реакция мозга, которая не позволяет человеку в печали навыдумывать себе бог знает чего… Потом в кухню вошла Лена. Кутаясь в мой старый клетчатый плед, зябко поеживаясь от ночного холода, она села рядом со мной и тоже закурила. Я посмотрел на нее и отвернулся.

— Знаешь, Леня, — сказала она через некоторое время. — Скрывая обман, приходиться говорить много настоящей правды. Я понимаю, ты мне теперь не веришь, но зато теперь ты знаешь про меня все. Разве то, что я с тобой, не доказывает мою искренность?

— А разве я знаю о тебе все?

— Ты знаешь все то, о чем я не хотела тебе говорить.

— Да? А как же, например, оплавленная телефонная трубка? Или зажигалка без газа, которой ты прикуриваешь? Или пирожки, приготовленные в неработающей духовке?

— Пирожки я приготовила на сковородке, — сказала она неожиданно упрямо и зло, так что я не стал с ней спорить. — Тебя интересуют эти несчастные пирожки, в то время как мы говорим о нашей судьбе?

— Не громко ли сказано? Я пока еще не слышал ни слова о нашей судьбе.

— Ищешь ссоры? Я-то ведь хочу все уладить, чтобы у нас снова стало все нормально.

— А у нас и так все нормально. Ты скрываешься у меня от Фролова под предлогом того, что любишь меня всю жизнь. Все в порядке, так и должно быть. У всех нормальных людей так все и происходит.

— Не ехидничай, пожалуйста, я действительно тебя очень люблю. И если уж на то пошло, Валера знает, что я у тебя.

— Вот как?

— Да. Он звонил сюда, когда ты был на работе.

Так вот с кем она так долго разговаривала утром.

— И откуда, интересно, он знает мой номер?

— Он не сказал, а я не спросила.

— Почему же?

— Не до того было. А вообще, он пробивной мужик, и я знала, что если ему нужно будет меня найти, он обязательно это сделает. У него много всяких знакомых по всей стране, у него повсюду нужные связи и друзья. А если нет, то он этого может очень быстро добиться.

Я чувствовал, что что-то здесь не так. Все как-то слишком наиграно, притянуто за уши. Она опять что-то от меня скрывает.

— Ну и о чем вы с ним разговаривали?

— Все о том же. О моей дочке, — голос ее неожиданно задрожал.

— Понятно, — против воли мне стало ее жаль. Неужели нам (теперь уже нам!) никак нельзя избавиться от навязчивого преследователя? Мысль о том, что это ее личные проблемы, меня сначала не посещала. А когда все-таки посетила, я сразу же отбросил ее, как нелепую. Сам не замечая того, я уже думал о ее дочери как о своей собственной… Да нет, не так, конечно. Я думал о маленькой незнакомой мне Светлане так, словно она — как и Лена — долго была в отъезде, и вскоре должна вернуться домой. Ко мне домой. А Фролов… Наверное, я ревновал Лену к нему. Стоило признаться самому себе в этом, как, впрочем, и в том, что я люблю это женщину, и хочу быть с ней несмотря ни на что. А ему я не позволю лезть в нашу жизнь. Если раньше Лена и была свободна, то теперь она со мной, и никто, даже неполноценный отец ее ребенка не сможет нам помешать. Мысль о неполноценности Фролова чуть приподняла мое настроение.

— Если ты хочешь, я могу уйти, — сказала не знавшая ничего о моих мыслях Лена. — Прямо сейчас и уйду.

Она завозилась, вставая.

— Лена… — я протянул руки и прижал ее к себе. — Лена, любимая, не уходи…

Я почувствовал, как она, словно не веря примирению, медленно расслабляется в моих объятиях. И тогда я обнял ее еще крепче.

Утром, когда мы еще спали, пришел Валера Фролов. Раздался назойливый звонок в дверь, я неохотно снял руки со спящей еще Лены и пошел открывать. Если бы я знал, что это он, то, наверное, не открыл бы. Но в двери у меня нет глазка, а видеть через листовую сталь я не умел, поэтому, не подозревая ничего плохого, я распахнул дверь. За ней обнаружился Фролов, и на лице его пыталась жить неуверенная улыбка, на которую я не счел нужным отвечать. Он очень изменился. Если бы я постоянно не думал о нем, я бы его, наверное, не узнал. Маленькие, хищные глаза его смотрели на меня из под густых белых бровей, которые почти сливаясь с длинной шевелюрой цвета грязного снега. А ведь в детстве он был шатеном.

— Привет, Ленька, — он протянул руку и я машинально пожал ее. Что и говорить, все-таки я не ожидал, что он придет ко мне. По крайней мере, не так скоро.

— Здравствуй, Валера.

Он, похоже, и сам чувствовал себя неуверенно.

— Что, Лена у тебя?

Я медленно кивнул.

— Хочешь ее видеть?

Теперь кивнул он. Наверное, он уже понял, что Лена все мне рассказала.

— Она не хочет, чтобы ты приходил сюда.

— Это она тебе сказала?

— Да.

Он усмехнулся. Неуверенность сковывала его, но он держался достаточно хорошо.

— Все-таки я хотел бы с ней поговорить.

— Нет, Валера. Я же сказал: она не хочет тебя видеть.

— Да? Странно, а что же тогда она вчера приходила ко мне? — по выражению моих глаз он понял, что попал в точку. — Так она тебе этого не говорила! Поздравляю, она тебе врет. Она позвонила и приехала. А про пожар у меня дома она тебе не рассказывала? Хотя, впрочем, наверное твой друг — Владимир, кажется — тебе об этом рассказал. Но он-то всего не знает. Может, рассказать тебе?

— Я не буду слушать. Если она чего-то мне не сказала, значит не посчитала нужным.

— Ты с ней спишь? — его взгляд вдруг сделался хищным.

— Не твое дело.

— Мое. Я отец ее ребенка. Это хотя бы она тебе говорила?

— Это не дает тебе права распоряжаться Леной. Ни она ни я не хотим тебя здесь видеть.

Он уже успокоился и посмотрел на меня с какой-то невыразимой тоской. Так смотрят, например, на табличку «Обед» на дверях магазина, когда нужно что-то срочно купить. На досадное препятствие на дороге.

— Знаешь, Ленька. Я всю свою жизнь что-нибудь зарабатывал. Сначала это были оценки в школе, потом — расположение преподавателей в институте, потом — уважение «дедов» в армии. Потом я зарабатывал деньги, много денег. Но заработать любовь я так и не смог.

— Наверное, потому что ты всегда зарабатывал на любовь, а не саму любовь, — перебил я его. Секунду он обдумывал мои слова.

— Возможно. Так вот, а ты пытаешься отнять у меня мой единственный шанс. Женщину, которую я действительно люблю.

— Лену ты не сможешь купить ни за какие деньги. Даже не пытайся.

— Дурак. Такой ты знаешь ее четыре дня, а я — почти пять лет. Она тебе не подходит, Леня.

— Это уж я решу сам. Уходи, Валера. И не приходи сюда больше.

— Смотри! Ты можешь сильно обжечься с этой женщиной. Обжечься! Ты ведь не знаешь, кто она на самом деле.

— Уходи.

Он осекся. Потом круто повернулся и пошел вниз по лестнице, а я с силой захлопнул дверь и запер ее. По-дурацки как-то все получилось. Какой-то нелепый киношный разговор, никчемные фразы, мое рисованное рыцарство. Глупо. Надо было сразу послать его подальше, и не разговаривать с ним. А он, конечно, придет еще раз, и тогда уже я спущу его с лестницы. Если смогу. Я стоял, прислонившись лбом к двери, и чувствовал, как невнятная ненависть тяжело и противно шевелится во мне где-то в районе живота. А может, это был страх. Страх потерять любимого человека и ту маленькую часть ее, которую я еще не видел, но уже любил. Я обернулся. В дверях спальни стояла закутанная в одеяло Лена и испуганно смотрела на меня. «Валера?» — одними глазами спросила она.

— Да, — ответил я вслух. — Валера.

В детстве, когда мир еще кажется уютным, а все люди делятся на добрых и злых, каждому маленькому человеку кажется, будто он, по меньшей мере, центр Земли. Ему кажется, что весь мир крутится вокруг него (просто обязан крутиться вокруг него!), и даже сама мысль о том, что остальные люди способны отвлечься от забот о нем на какие-нибудь мелочи вроде работы, представляется ему какой-то нелепой, невозможной. А потом, после ребяческих обид, предательства мнимых друзей, драки с мальчишками из другого микрорайона или несчастной девчоночьей любви, маленький, но уже получивший первый свой опыт человек, начинает понимать, что окружающий мир умеет кусаться. Зализывая великие раны своей ни в чем не провинившейся детской души, маленький человек в какой-то мере черствеет, одновременно вырабатывая иммунитет к естественным потрясениям, которые так щедро дарит ему еще не сформировавшаяся взрослая жизнь. Он приобретает свою первую бытовую мудрость, которой еще не умеет пользоваться, но которая уже не дает ему совершать инстинктивные глупости. С этого момента начинается смутное время юношеских сомнений, словно на качелях поднимающее ребенка вверх, к зрелости. Зато годам к шестнадцати абсолютно все в жизни становится предельно ясно и просто. Но этот морок зрелости, как допинг для нечестного спортсмена, создает фальшивое чувство уверенности в правильности своих поступков. Тогда молодой человек начинает совершать настоящие глупости. И качели начинают свой путь в обратную сторону. Жизнь буквально на глазах становится сложнее, обрастает новыми непонятными проблемами, которые уже не решаются сами по себе, как в детстве. Сверстники советуют одно, люди повзрослее — совсем другое, а наилучшим оказывается какой-то третий вариант. С каждым годом жизнь демонстрирует свои новые, еще более непонятные и странные грани, и ты все яснее и яснее понимаешь, что не мир крутится вокруг тебя, а ты сам являешься микроскопической песчинкой в гигантском водовороте жизни, который иногда против твоей воли тянет вниз, швыряет на острые камни и постоянно дает хлебнуть соленой воды своего холодного потока.

Холодно попрощавшись с Леной, я отправился на работу и думал обо всем этом, пока добирался в маршрутках. Мне было непонятно уже абсолютно все, что происходит. Сначала я думал, что невольно оказался между двумя ссорящимися любовниками — Леной и Валерой, но, во-первых, это сильно било по моему самолюбию, а во-вторых, уж слишком искренне Лена выражала свои чувства ко мне. Я был уверен, что она действительно любит меня и хочет быть со мной. Но к чему тогда была эта ее ложь? Почему она не сказала мне, что вчера была у Валеры, прекрасно зная, как меня беспокоят их отношения? И что за чертовщину вытворяет она на кухне и с сигаретами? Зажатый между своей любовью к ней с одной стороны и обидой за то, что я не понимаю ее, с другой, теперь я был абсолютно беспомощен, и это меня сильно раздражало. В конце концов, я устал думать об этом, устал от постоянного напряжения, и решил пустить все на самотек. Жаль, что я тогда не понимал, что на самотек можно пустить лишь то, что тебя абсолютно не волнует, а сказать такое о наших отношениях с Леной я не мог. Поэтому вместо того, чтобы плыть по течению, я смог только показать рисованное равнодушие к ней. Я не хотел, чтобы так было, но почему-то ничего не мог с собой поделать. Если бы я знал, что из этого выйдет…

Вечером Лена приготовила мне на ужин плов. Все бы было ничего, только рис был несколько твердым, а мясо — совсем сырым, и жевалось, как жевательная резинка. Я мысленно удивился, но ничего ей не сказал, хоть это и было совсем не похоже на ее стряпню. Я терпеливо пережевывал кусочки мяса, время от времени пробуя их проглотить, но получалось это только примерно на третьей минуте. Может, это она специально так сделала? Нет, не похоже. Она всячески старалась угодить мне, говорила ласковые слова, суетилась, бегала вокруг меня, подавая то одно, то другое, но я не обращал на это никакого внимания. Специально. Я думал, что я делаю вид, будто ничего особенного у нас не происходило последнее время, но на самом деле выглядело это совсем иначе. Я понял это, когда она, видимо устав притворяться, села напротив меня и демонстративно прикурила сигарету новенькой газовой зажигалкой. Намеренно выпустив дым от первой затяжки в мою сторону, она сказала:

— Ну что, будешь и дальше строить из себя эмоционального банкрота?

Как раз в это время я пытался проглотить очередной кусок мяса, и чуть не подавился. Эта фраза никак не вязалась с моим представлением о ней.

— А что я такого делаю?

— Вот именно, что ты ничего не делаешь. Ты что, думаешь мне легко? Я сама, как между молотом и наковальней.

— В каком смысле? — я говорил спокойно, и это ее еще больше взвинчивало.

— Да не притворяйся ты! Я сама прекрасно знаю, что ты ничего не понимаешь.

— Ну, так объясни мне.

— Я тебе объяснила все, что смогла. Остальное тебе либо не нужно знать, либо это неважно.

— А к какой категории относится то, что ты была у Фролова дома? Или, например, что ты прикуриваешь зажигалкой без газа? Или то…

— Вот зажигалка! Вот! — она почиркала ей у меня перед носом, заставляя появляться трепещущий огонек. — Видишь?

— Да не ври ты! Это новая зажигалка, что я, по твоему, — слепой?!

— Не ори на меня!

— Сама не ори! — к черту спокойствие, думал я. — Зачем ты ходила к Фролову? Почему наврала, что он звонил?

— Он звонил!

— А почему же он сказал, что звонила ты?!

— Он врет! Да, я к нему приезжала, но я ведь и не говорила тебе обратного!

— Зачем?

— Чтобы предупредить его, что если он не отстанет от нас, я подам на него в суд!

— А по телефону этого сказать было нельзя?

— Нельзя, потому что он не отстал бы! Надо было дать ему понять, что это серьезно, что он довел меня до последней стадии!..

У меня как пелена с глаз упала.

— Так это ты подожгла его дом? — сказал я совершенно спокойно, неожиданно для самого себя. Она отшатнулась от меня, как будто я дал ей пощечину. — Это ты подожгла его дом? — Она медленно вставала из-за стола. — Это ты? Ты что, пироманка? Ты и трубку у телефона расплавила, и прикуриваешь неизвестно чем. И как ты готовишь, а? Как ты готовишь?! На чем?! Говори!!!

Она пятилась назад, пока не уперлась лопатками в стену. Глаза ее были безумными, и она смотрела на меня, не отрываясь. Меня прошиб пот.

— Сволочь! — вдруг пронзительно выкрикнула она, и по ее лицу пробежала рябь. — Все вы сволочи! Какое твое дело, что я делаю?! Ты должен только любить меня, сволочь ты этакая! Заботиться обо мне, а не лезть в мою жизнь!..

Я испугался.

— Лена, — начал было я, но вдруг вспыхнула скатерть на столе. Это было, как в кино. Я вскочил, запнулся об упавший стул и упал сам, потом быстро пополз назад, вставая. А Лена двинулась на меня.

— Какая тебе разница, кто я, если ты любишь меня? — она перешла на шепот, но шепот этот трещал в ушах, как гром. Со звоном лопнули стекла в дверцах кухонного гарнитура, а за ними начала лопаться стеклянная посуда. Не веря своим глазам, я смотрел, как дерево полок на стенах начинает стремительно чернеть, обугливаясь. — Ты мой любовник, а не стражник. Ты хочешь знать, кто я? Я скажу тебе! — Она взмахнула руками, и все вокруг загорелось. Я вскочил, огонь отшвырнул меня назад, я заслонился он пышущего жара рукой, я хотел убежать, но я не мог. Копоть поползла по стенам, забираясь наверх, к потолку, отовсюду повалил дым. — Я — пожар! — закричала она. — Я — огонь! И ты любил меня всю жизнь, не зная об этом! Разве тебе было плохо? Зачем ты начал искать то, что тебе совершенно не нужно знать? Доволен теперь? Доволен? — Она была уже не человек. На ней вспыхнула одежда, и она, смеясь сорвала с себя двумя взмахами руки горящие лохмотья, бросив их под ноги. По ее обнаженному телу скользили вверх змейки голубоватых искр, а глаза налились изнутри ярким оранжевым огнем. Она была не человек. — Прощай, Леня! — я пятился от нее в каком-то гипнотическом трансе. Надо бежать, билась во мне мысль, но обернувшись, я увидел, что позади меня уже горит обивка входной двери и комод. — Увидимся в аду, когда ты будешь там гореть!

И она разлилась огнем. Секунду назад она еще была похожа на человека, а потом вдруг скользнул вверх по ее телу огонь и она плюхнулась на пол, растекаясь в стороны, как будто состояла из чистого бензина, чтобы тут же взметнуться вверх страшными языками ревущего пламени. И в этом огне я вдруг разглядел черты ее лица. Страх ударил по мне, как плеть, и я побежал в спальню. Огонь следовал по пятам, и я, не раздумывая, всем телом ударил в оконное стекло. Вместе с осколками я рухнул вниз, и перед тем, как потерять сознание, увидел, как вырвалось из окна курчавое облако огня, в бессильном гневе пытаясь лизнуть упущенную жертву. А потом наступила темнота.

С тех пор прошло два года. Прыгая из окна, я сломал плечо и ногу, а еще получил многочисленные ожоги, поэтому мне пришлось долгое время провести в больнице. Это было даже к лучшему, потому что дома у меня теперь все равно не было. К тому же, мне нужно было время, чтобы о многом подумать. Квартира выгорела полностью, и спасти из огня ничего не удалось. Бригаду службы «01» вызвали соседи, когда я был еще в доме. Они даже начали вытаскивать свои вещи, но огонь — или Лена — пощадили их. А вот мне не повезло. Я думал о том, что в сущности, все было закономерно. Лена была женщиной, а все женщины — это огонь, пожар, стихия. Они неожиданно (и незвано) приходят в нашу жизнь, влюбляют в себя, становятся ценнее всего на свете, а потом обжигают, обманывают, причиняют боль и забирают все, что у тебя есть. И ты остаешься ни с чем, один, полностью опустошенный душой. Лена была права, я действительно любил ее всю жизнь. Даже больше того, я продолжал любить ее после всего случившегося. Я простил ей все, потому что мне очень хорошо запомнились ее слова о том, для чего я пытался узнать ее тайну. Действительно, чего мне не хватало? Я должен был быть счастлив от того, что она рядом со мной и любит меня. Этого ведь вполне достаточно, чтобы быть счастливым. Со временем как-то забылось, что она — не совсем человек, и случившийся пожар я воспринимал как страшную, но вполне обычную беду. Где-то в глубине души я был твердо уверен, что Лена не хотела сжечь меня своим огнем. Я много раз пытался представить, как она, беспокоясь обо мне, сжимала телефонную трубку, когда звонила в морг, а трубка медленно плавилась в ее руках. Я пытался представить, как она прикуривала сигареты и готовила пищу, как поджигала Валерину квартиру, как делала тот самый недожаренный плов, но ничего подобного вообразить я просто не мог. Лишь иногда вспоминалась наша последняя ужасная ссора, да и то с некоторыми купюрами. Сначала я хотел разыскать ее дочь, но мне это не удалось. Вовка Золотарев помогал мне в поисках. Я рассказал ему все, как было, но он, по-моему, посчитал, что я немного сдвинулся. Тем не менее мы вместе несколько месяцев искали Светлану, обращаясь к ее родственникам и даже к Фролову, но никто не сумел нам объяснить, где она. Потом я прекратил свои попытки. А два месяца назад неожиданно выяснилось, что Лена с дочкой живут где-то на юге страны, и вместе с ними живет какой-то мужчина. Об этом сообщил мне Валера Фролов, когда я случайно встретил его в магазине. И я понял, что Лена для меня потеряна навсегда, и что теперь мне придется любить ее мудрой грустной любовью, которая почти два года произрастала во мне из слабой, но все-таки надежды.

Лена до сих пор довольно часто мне снится. Мне снится, что она опять приходит ко мне домой, неожиданно появляясь через пятнадцать лет разлуки. Она снится мне в том самом красном воздушном платье и черной сумочкой через плечо, с теми же, прежними чертами лица, с той же очаровательной улыбкой. Тогда мне невыносимо хочется обнять ее, прижать к себе и заглянуть в огромные, удивительно красивые глаза. Но однажды я отчетливо понял, что наяву этого не произойдет уже никогда. И с тех пор в пламени каждой зажигалки, в каждом костре, в каждом маленьком язычке огня мне видится лицо рыжей девчонки из моего детства.

Иркутск, 2000–2001