"Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах" - читать интересную книгу автора (Осараги Дзиро)Воля и необходимостьНаступило девятое марта. Через день посланники императора и посланник государя-инока должны были прибыть в Эдо. Решено было разместить оба посольства в гостевой усадьбе Тацунокути. В предшествующие несколько дней специально отряженные для этой цели дворецкие занимались тем, что свозили в посольскую резиденцию всю необходимую посуду и утварь для пиршеств, назначали ответственных за уборку помещений и занимались подготовкой к приему по всем статьям. В Тэпподзу, в усадьбе князя Асано, с самого утра все служилые самураи и челядь, разделив обязанности, дружно готовились к завтрашней церемонии. Уже к полудню, раньше, чем предполагалось, сборы были закончены — оставалось только перенести все необходимое в зал приемов. Старший самурай Матадзаэмон Фудзии закончил сверять по списку утварь и, вернувшись к себе в комнату, сел выкурить трубку. Вся работа, за которую он отвечал, была сделана в срок, однако где-то в глубине души у Фудзии гнездилось смутное ощущение, будто что-то все же было упущено из виду. Какие-то мысли и образы, словно назойливые оводы, роились у него в голове. Затягиваясь ароматным дымом, он думал о том, что курить у себя дома совсем не то же самое, что курить где-нибудь в другом месте, когда угощают: вроде и табак становится не так приятен на вкус. Да и сам-то он тоже… Такая уж вредная натура, а по-другому не получается… Матадзаэмон успел только раза три затянуться своим, не слишком приятным, домашним табачком, когда к нему заглянул друг и сослуживец Хикоэмон Ясуи. Уже по тому, как Ясуи сказал «Привет!», видно было, что он тоже чем-то сильно обеспокоен. — Тут, знаешь ли, дошли до меня кое-какие слухи… Вот и отправился сразу тебя разыскивать. — Хм, в чем же дело? — Да я через свои знакомства разузнал насчет дома Датэ. — Ага! — заинтересованно воскликнул Матадзаэмон, пододвигаясь поближе к собеседнику. Ясуи платком утер с бритого лба капли пота. — Нехорошо получилось. Похоже, они преподнесли Кире кучу всякого добра: отрезы шелка, сто слитков золота, да еще ширму работы Танъю… Матадзаэмон слушал безмолвно, переменившись в лице. Если уж небогатый род Датэ с доходом в каких-то тридцать тысяч коку расщедрился на такие подарки, то, выходит, сами они со своей одной штукой шелка опростоволосились. Как будто пожадничали… Да, вот ведь промах-то какой вышел! Тут и впрямь было о чем тревожиться. Ведь чины-то почти одинаковые, за наставлениями оба получивших назначение обращаются к одному лицу — а тут вроде бы такая вопиющая разница, никакого уважения… — Ну, видно, придется ему еще что-нибудь преподнести. — Да уж, по-другому просто никак нельзя. Мне сказали, что его светлость Кира все подарки-то изволит принимать не моргнув глазом. — Ну ладно, делать нечего, по крайней мере теперь хоть понятно, что к чему. Вышло, конечно, неладно. Поскорее надо что-нибудь придумать. А ведь, пожалуй, надо бы обо всем и князю доложить? — Без сомнения. Мы ведь все сделали по форме, никаких правил этикета не нарушали. Может, все и обойдется. Хотя, конечно, если, не дай бог, что случится, мы окажемся виноваты, и должностей наших, прямо скажу, нам не видать. Это между нами, конечно. Пригласив в компанию эконома, друзья долго обсуждали все детали, касающиеся отношений между чиновниками в управлении сёгунского двора, и наконец отправились на доклад к князю. Князь Асано, не говоря ни слова, выслушал своих старших самураев, при этом не сумев скрыть, насколько его расстроило сообщение. Когда наконец рассказ верных вассалов подошел к концу, князь коротко бросил, будто отрубил: — Нет нужды задаривать. Фраза была произнесена таким мрачным и непримиримым тоном, что Ясуи с Фудзии не нашлись, что возразить. Однако дело было настолько важное, что оставить все как есть представлялось им просто невозможным. Оба понимали, что надо что-то сказать, но Ясуи ждал, когда это сделает Фудзии, а Фудзии — когда это сделает Ясуи. Вспомнив недавний прием, оказанный ему главным церемониймейстером, князь пришел в отвратительное расположение духа. — Это очень важно для создания благоприятного настроя… — вспомнились ему загадочные слова царедворца по поводу приема посланников императора. А сам, негодяй, намекал на мзду! Припомнилось, с какой гримасой Кира вымолвил свое напутствие. Бесстыдное вымогательство! При одной мысли о мерзавце у князя становилось скверно на душе. Что ж, будем считать, что он не понял намека. Князь только слегка кивнул своим вассалам, давая понять, что разговор окончен. — Осмелюсь заметить, — начал Ясуи, всем своим видом показывая, каких трудов ему стоило возразить господину. — Ведь у дома Датэ доход всего тридцать тысяч коку… — Замолчи! — оборвал его князь. — Датэ есть Датэ, и нашему роду они не указ. Ползать на брюхе, как собака, перед этим негодяем я не буду! — Воля ваша, — вмешался на сей раз Фудзии, — но дело уж больно деликатное. Все же вышестоящий… По должности, так сказать… Если вдруг какой-нибудь промах у вашей светлости выйдет, не дай бог, ведь неприятностей не оберешься. Князь и сам прекрасно понимал то, о чем пытался предупредить Фудзии, сам испытывал немалое беспокойство. Ведь если Кира становится врагом, — мрачно размышлял он про себя, — то стоит только допустить небольшую оплошность на завтрашней церемонии, и конец… Чем дольше князь предавался раздумьям, тем тяжелее становилось у него на душе от недобрых предчувствий. Снова идти на поклон к Кире он не собирался ни при каких обстоятельствах, но, с какой стороны ни взглянуть, никакого иного пути к спасению не оставалось. Трудно было признаться в этом и сказать себе: «Да, самураи правы. Я и сам так полагаю». Наоборот, в сложившейся ситуации он должен был гнать такие мысли, всячески скрывать их от себя и от других. — Нет, не такой я человек, чтобы идти на подобное унижение! — решительно промолвил князь и рассмеялся, стараясь показать, что нисколько не взволнован. Однако он и сам чувствовал, что смех его звучит слишком неестественно, фальшиво. В то же время в груди непроизвольно вскипала ярость. Он был зол на своего противника и на себя самого. Больше князь не произнес ни слова — только на лице его отразились горечь и смятение. Обоим самураям оставалось лишь молча откланяться и удалиться. — Может быть, не надо было докладывать князю? Может быть, следовало со всем этим делом разобраться самим? — на обратном пути покаянно думал про себя Матадзаэмон Фудзии, не решаясь поделиться своими соображениями с шагавшим рядом Ясуи. — Да уж, неладно вышло, ох и неладно! Князь Асано сидел и слушал, как затихают в глубине коридора шаги вассалов. Сердце его томила печаль. Казалось, верные слуги ушли и оставили его одного в беде. Безмолвно он перевел взор на сад, что открывался перед верандой. Мартовское солнце заливало ласковым сияньем кроны деревьев. Воробей прыгал на валуне, на самом солнцепеке. Деловито переставляя крошечные лапки, он переходил с места на место, что-то склевывая второпях. Иногда воробей ерошил перья — казалось, только для того, чтобы солнечные лучи проникли поглубже. Отрешенностью и покоем веяло от этой картины. Князь думал о том, что поступил в конце концов правильно: в любом случае надо было отклонить предложение самурайских старшин. Подносить подарки или не подносить — вопрос не самый существенный. Главное, что последовать предложению Ясуи и Фудзии означало бы повести себя недостойным образом — ведь потакая капризам человека низкого тем самым принижаешь самого себя. В доме Асано такого никогда не бывало. — Правда на моей стороне! — мог смело сказать себе князь, но в таком случае откуда же взялось это необъяснимое чувство печали? Разве на сердце у человека, идущего верным путем, не должно быть ясно и безоблачно, как небо в погожий день? В памяти князя всплыло лицо алчного царедворца. От одной мысли о том, что ему надо будет прислушиваться к указаниям этого ничтожества, становилось скверно на душе. Правда, служить в таком качестве предстоит всего десять дней. Как видно, ничего иного не остается, как смирить свои чувства и на этот краткий срок полностью предаться служебным обязанностям. — Ну что ж, ради дома Асано! — сказал про себя князь и переменил положение. Напуганный шорохом воробей вспорхнул и улетел. — Позови ко мне Гэнгоэмона, — приказал князь пажу, безмолвно сидевшему рядом. Паж немедленно отправился выполнять приказание. Князь снова в молчании предался созерцанию сада и вдруг подумал, что, может быть, напрасно отдал приказание — не стоило никого вызывать. Собственно, и дела никакого у него не было. Просто образ сдержанного, немногословного Гэнгоэмона Катаоки, так не похожего по манере общения на Фудзии и Ясуи, сам собой возник у князя в душе, как та птица, прилетевшая в сад… Гэнгоэмон явился по вызову и опустился на колени у входа в комнату. — Вы хотели меня видеть, ваша светлость? — Да, — кивнул князь. При виде этого человека у него сразу будто стало легче на сердце, и мрачные мысли сами собой стали рассеиваться. — В общем-то, особого дела у меня к тебе и нет… Я тут подумал, не напишешь ли ты письмо Кураноскэ. Лицо князя осветилось улыбкой. Вот он, Гэнгоэмон, да еще один старший самурай, командор Кураноскэ Оиси, который сейчас присматривал за делами в Ако — сознание того, что эти двое верных вассалов, что бы ни случилось, всегда будут на своем месте и поддержат его, вселяло в князя спокойствие и непоколебимую уверенность. |
||
|