"Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах" - читать интересную книгу автора (Осараги Дзиро)Лестница— Ты куда?! Эй, Катада! — удивленно воскликнул кто-то, схватив его за руку. Человек, которого назвали Катадой, похоже, и впрямь замыслил недоброе. Сжимая в руке большой меч, он уже собрался было броситься на улицу. — А ну отпусти! — рванулся буян. — Погоди! Да что случилось-то? — удерживал его самурай, тихонько стоявший до того с чаркой[30] в руке, прислонившись спиной к деревянному столбу посреди комнаты. Это был крепкий, мускулистый мужчина во цвете лет. Остальные собравшиеся тоже повскакивали со своих мест и повисли на Катаде, который все еще порывался добраться до дверей. Всего в комнате их было семеро — самураев из дружины Уэсуги, которые собрались в корчме «Синобу» на берегу речки Канда скоротать вечер за бутылочкой — Нет, ты скажи, в чем дело! — потребовал первый самурай, не отпуская хватки. Это был Хэйсити Кобаяси, знаменитый в кругу дружинников дома Уэсуги мастер меча. — Да как… как он смел! Наглец! — запинаясь от избытка чувств, промолвил Катада. Даже губы у него побледнели и дрожали от обиды. — О ком ты? Что он тебе сделал-то? — спросил Кобаяси, стараясь спокойным тоном утихомирить буяна. Взгляд его упал на чарку — Н-ну, значит, иду я, хочу спуститься по лестнице. Слегка выпимши, конечно. Думаю, оступлюсь еще чего доброго… Вот, значит, держусь за стенку. И тут этот тип… Припоминая случившееся, Катада опять распалился гневом и попытался вскочить, так что товарищам вновь пришлось его осаживать. — И когда, значит, он п-проходил мимо, обронил так, невзначай: «Скажи спасибо, что сейчас время мирное!» — Да кто ж это все-таки был? — задал вопрос один из присутствующих под впечатлением от яростного пафоса рассказчика. — К-какая то мелюзга, молодой ронин. — Брось кипятиться! — решительно произнес Кобаяси. — Надо же учитывать обстоятельства: где и как все было. Тот тип, небось, тоже был под хмельком. Из-за каких-то пустяков будут потом трепать имя Уэсуги! Хватит, забудь! Давай-ка лучше выпей еще! Пей-пей! — Нет, я этого так не оставлю! Тот тип, похоже, знал, что мы из дома Уэсуги. Сидевший на коленях Катада оторвал одну руку от бедра и погрозил кулаком. — Что-что? — все на мгновение замерли при неожиданном известии. — Он что-то сказал? — Ага. Нагло так сказал, мол, давай служи получше своему господину! — Ну уж! — ухмыльнулся Кобаяси. — Только потому ты и решил, что он в тебе опознал самурая из дома Уэсуги? Да полно! Помолчи-ка! Я вот как рассуждаю. Ты ведь, кажется, обмолвился, что это был ронин? Так неужели ты хочешь затеять ссору с каким-то бездомным псом? Катада поднялся и шагнул к двери. — Ладно, я пошел. — Пошел? — рассерженный Кобаяси взглянул на упрямца в упор. — Да. Я все понял, что ты тут толковал. Не беспокойся, все в порядке. Просто что-то пить больше неохота, так что я, пожалуй, пойду восвояси, а вы уж пейте дальше без меня. — Беда с этим Катадой! Надо бы его проводить, да вроде еще выпивки много осталось. Хотя он, вроде бы, немного успокоился, а? — заметил один из собутыльников. Если прислушаться, слышно было, как дождь барабанит за стеной. Небо, давно уже клубившееся тучами, казалось, наконец разразилось потоком слез. Можно было представить себе прозрачные тонкие струи, соединяющие во тьме тысячами нитей небо и землю. Под шум ливня Кобаяси гадал, что у Катады на уме. Не иначе, как он собрался подстеречь незнакомца, устроить засаду на дороге. Впрочем, пусть, в конце концов, это его личное дело, имя дома Уэсуги тут не затронуто. И вообще, разве не пристало самураю в таких случаях проявлять храбрость? Тем временем Хаято Хотта тоже сидел, потягивая из чарки Он отнюдь не корил себя: мол, как скверно все вышло! Нечего было ему раскаиваться в тех язвительных словах. Тут еще, конечно, вино сделало свое дело. При виде этого расфуфыренного самурая, который ковылял вниз по лестнице, еле держась на ногах, очень уж захотелось что-нибудь такое сказать. Язык-то ему развязало Холодная усмешка заиграла у него на губах. — Может, что-нибудь не так? — спросила хозяйка. — Ты о чем? — его узкие глаза смеялись под длинными ресницами. — Да вот ведь… — слова хозяйки относились к странному шуму на втором этаже. Оттуда давно уже слышались недовольные голоса. — Хм, надо же, с кем я связался! У него и положение в обществе, и деньги. Да у меня-то ничего такого нет. Ничегошеньки нет. С таким нищим ронином, как я, никто даже на Тонкие белые пальцы ронина сжимали ободок чарки. Женщина испуганно вскинула глаза. Из коридора донесся звук приближающихся тяжелых шагов. — Можно? — спросил низкий мужской голос. — Пожалуйте, — тихо промолвила хозяйка, подумав про себя: «Вот хорошо-то! Кто-то идет». — Хэйсити Кобаяси, — представился гость. — Хаято Хотта, — кивнул ронин, с первого взгляда догадавшись, что имеет дело с человеком незаурядным. Было в манерах гостя что-то особенное, отличающее его от того встречного гуляки. — Ну-ка, вот что… — начал было Хаято, собираясь заказать хозяйке еще чарку — Нет-нет, ничего не надо. Я только хотел с вами перемолвиться — и тут же откланяюсь. — О чем же это перемолвиться? — Один из моих друзей, похоже, собрался вас поприветствовать нынче вечером… Во всяком случае, он покинул нашу компанию раньше всех… — Вот как? — Конечно, я полагаю, он не опустится до того, чтобы попытаться застать вас врасплох, но, видите ли, он сегодня порядочно выпил… Так что я счел нужным заблаговременно вас навестить на всякий случай… — Очень любезно с вашей стороны. — Это, собственно, и все, что я хотел сказать. Извините за беспокойство. — Надеюсь, все уладится, — сказал Хаято, поднимаясь, чтобы проводить нежданного гостя. — Было бы жестоко заставлять вашего друга слишком долго ждать в такую погоду. Я тотчас же отправлюсь к нему навстречу, — добавил ронин, глядя Кобаяси прямо в глаза. Оба улыбнулись. Ливень все сильнее барабанил по скатам кровли. Прозрачные струи смутно мерцали во мгле. Хаято беззаботно шагал босиком, крепко сжимая ручку зонтика. Он шел сейчас вдоль берега речки Канда. В последние годы здесь велись работы по углублению речного русла, и повсюду сквозь дождевую завесу видны были сваленные вдоль дороги кучи сырой земли. — Ну, и где же? — думал про себя Хаято. — Может, тут? Или тут? Он родился в мирное время и теперь впервые должен был вверить свою жизнь острию меча. Сердце сильнее билось в груди, но спокойная уверенность не покидала юношу. Ну что ж, победа или поражение — сейчас все решится. Его обычный скептицизм перешел в безрассудную отвагу. В конце концов, не все ли равно — останется он в живых или нет… Что хорошего в такой жизни? Впрочем, со слов Кобаяси выходило, что противник его тоже не так прост. Что ж, надо держаться мужественно. Наверняка это тот самый тип… Поджидает где-нибудь поблизости… — Стой! — внезапно прозвучало из темноты. — Ага! Вот и он! Мгновенно закрыв зонт и держа его в левой руке, Хаято резко обернулся: — Чего надо? — Небось не забыл еще, как мы с тобой повстречались? — Ну? Там, на лестнице, что ли? — холодно переспросил ронин. — Вспомнил, значит! С этими словами самурай отбросил зонт в сторону, и в струях дождя сверкнула сталь обнаженного клинка. Хаято, не успев выхватить свой меч из ножен, парировал удар зонтиком. — Да ты, я вижу, всерьез… Хмель-то весь выветрился? — Что-о?! Отпрянув назад, противники на мгновение разошлись в стороны. Хаято воспользовался паузой, чтобы вытащить свой меч и, держа его в правой руке, попытаться левой заправить за кушак полы кимоно. Теперь кончики мечей осторожно сближались, будто намереваясь лизнуть друг друга. В следующий миг оба противника атаковали и оба парировали удар. Лезвия кружились и плясали, выписывая фигуры в воздухе, пока не сошлись вновь со звоном, образуя крест. Противники, налегая на мечи, привстали на цыпочки и замерли в смертельном единении, лицом к лицу, будто слившись в нераздельное целое. Дождь хлестал как из ведра, и прозрачные нити прошивали насквозь ночную тьму. — Х-ха… — тяжело выдохнул Катада. В это время сквозь рокот ливня послышался шум приближающихся шагов, и во мраке обрисовались контуры паланкина. Передний носильщик, до сей поры ничего не замечавший в сгустившемся мраке и ничего не слышавший за грохотом дождя, завидев прямо перед собой зловещий блеск клинков, взвыл от ужаса: — А-а-а! — Что там еще?! — раздался недовольный голос из паланкина, когда перетрусившие носильщики, бросив свою поклажу, дружно пустились наутек. В паланкине сидел не кто иной, как Бокуан Маруока, возвращавшийся из поместья Микуния. Порядком притомившись, он как раз сладко дремал, откинувшись на подушки, и видел чудесный сон, как вдруг паланкин рухнул на землю, отчего у лекаря чуть не случился перелом шейных позвонков. Когда же он попытался выбраться наружу, перед глазами у него замелькали обнаженные лезвия мечей. С трудом передвигаясь в кромешной тьме и гадая, на кого он нарвался, Бокуан еле-еле выкарабкался на раскисшую дорогу и истошно завопил: — Караул! На помощь! Он так и стоял на четвереньках, уперевшись руками в грязь, когда темная фигура с опущенным мечом направилась в его сторону, пристально вглядываясь во мглу. — Пес там, что ли? В вопросе явственно прозвучала нота презрения: Хаято признал собачьего лекаря. — Пощадите! Только не убивайте! — умолял Бокуан, дрожа всем телом. — Очень нужно убивать такого сморчка, как ты! — насмешливо бросил ронин. — Ох, помилуйте! — лепетал Бокуан, позабыв о приличиях и уткнувшись носом в землю. Хаято перевел взгляд на тело Катады, мокшее под дождем у обочины дороги, подобрал валявшийся в стороне зонтик. — Эй, ты! — позвал он. — Чего-с? — отозвался Бокуан, не смея поднять головы. — Пойдешь по этой дороге, увидишь трактир «Синобу». Зайдешь туда, поднимешься на второй этаж, найдешь человека по имени Кобаяси. Передай ему, что давешний его знакомый будет его ждать у храма Сэйбё. Запомнил? — Господин Кобаяси? — Да, — прозвучал скупой ответ. Бокуан осторожно поднялся на ноги, держась за паланкин. Ноги его вроде бы держали, но тело было само не свое. Он хотел только одного — поскорее бежать прочь, но никак не мог сдвинуться с места. Раскрыв над головой зонт и прикрывшись от дождя, Хаято холодно наблюдал неприглядное зрелище. Наконец Бокуану удалось совладать с собой и сделать несколько шагов. — Только попробуй удрать! — напутствовал его ронин. — Мне известно, как тебя зовут и где тебя искать. Лекарь, словно во сне стремглав пронесся через два квартала и перевел дух только тогда, когда в темноте послышались голоса. Он бросился туда и вскоре обнаружил скрывшихся с места сражения носильщиков паланкина. — Эй, стойте! — крикнул им Бокуан. Носильщики послушно остановились. — Я ваш господин или кто?! — чуть не со слезами возопил Бокуан, поравнявшись с ними. — Не извольте беспокоиться, ваша милость, — оправдывались носильщики, — мы тут повстречали самого господина начальника из управы, так что теперь-то уж все будет в порядке. И действительно, к ним как раз подошел крепкий, щеголевато одетый по городской моде мужчина, представившийся квартальным надзирателем.[32] Это был Сэнкити с Камакурской набережной. — Так что, второй, значит, там и лежит? — Там, там! — Говорите, похож на самурая… Ну-ну, так оно и должно быть… А сюда вы что ж, случайно забрели или по какой причине? — поинтересовался Сэнкити. Все еще дрожа от пережитых напастей, Бокуан принялся рассказывать все с начала до конца. Сэнкити внимательно слушал, время от времени кивая. Когда рассказ был окончен, он, будто разговаривая сам с собой, заметил: — Ясно, это был поединок. Однако ж надо пойти взглянуть. Оглянувшись по сторонам, он рысцой поспешил прочь и вскоре скрылся во мраке. Между тем Хаято, отрядив Бокуана на поиски Хэйсити Кобаяси, терзался мыслью о том, что в уплату за благодеяние он ни много ни мало отправил на тот свет приятеля человека, который его предупредил. Как поведет себя Кобаяси? Впрочем, сейчас юноша еще менее, чем раньше, был склонен к трусливому бегству. Он был исполнен спокойствия и уверенности: с места он не сойдет — что ж, если так суждено, придется принять бой. Хотя чисто по-человечески Кобаяси ему нравился. Редкостный в наше время пример самурайского благородства, — думал он про себя. Такие сейчас наперечет. К тому же сразу можно было сказать по глазам и по манере держаться, что, если дойдет до схватки, Кобаяси охулки на руку не положит. Ну что ж, — отстраненно, будто речь шла совсем о другом человеке, размышлял Хаято, созерцая струящиеся с зонтика на землю прозрачные нити, — нынче ночью, так нынче ночью! Может быть, нынче ночью и суждено мне проститься с жизнью… Мать, конечно, будет горевать. Да ведь все равно не видать ему, как своих ушей, той карьеры, о которой мечтает для него мать. Самураев в этом лучшем из миров становится все меньше. Ну, зарубят его здесь нынче ночью… Так что ж! Быть может, оно и неплохо — достойно, как подобает самураю, опустить занавес и уйти из этой жизни. Не в этом ли истинная удача? Ветер шелестел темной листвой над глиняной оградой. Вдали за рекой сквозь пелену дождя смутно маячили дома квартала Суругадай. Свинцовое небо нависло над городом. Некоторое время он молча стоял и слушал. Наконец сквозь шум ливня послышались торопливые шаги: кто-то спешил сюда, отчаянно шлепая по раскисшей дороге. Хаято обернулся. Неужели Кобаяси? Нет, что-то не похоже на то. Тогда кто же? Пронизывая ливень и мрак, их взоры встретились и впились друг в друга. — Ах ты! — вырвался у Сэнкити удивленный возглас. Хаято сразу же узнал своего давешнего преследователя и инстинктивно повернулся, чтобы удариться в бегство, но тут в груди у него шевельнулось странное чувство. Он разом вспомнил все свои размышления о том, что сегодняшняя ночь может стать для него последней… — Получи, мерзавец! Сэнкити, запыхавшись, все же успел на бегу отклониться в сторону, и стальное лезвие, рассекая воздух, просвистело мимо. — Душегуб! — раздался пронзительный вопль, и Сэнкити бросился наутек, но ронин, поспешно вскинув большой меч, настиг его сзади разящим ударом, всадив клинок между плечом и шеей. На глазах у своего убийцы Сэнкити рухнул в грязь, словно срубленная ветвь камелии. Он еще несколько раз дернулся и замер. Только шум дождя и журчанье реки слышались в тишине. Хаято оглянулся по сторонам, подошел к неподвижному телу и вытащил из-за пазухи у Сэнкити кинжал. У него было такое чувство, будто за ним кто-то гонится и сейчас настигнет. На душе было тяжело от содеянного. Все его существо было объято смутной тревогой. Вложив меч в ножны, он быстро зашагал в ночь. Вспомнив по пути, что так и не дождался Кобаяси, Хаято попенял себе за это, но возвращаться не стал. Вскоре его высокая фигура скрылась за темной завесой дождя. Бокуан Маруяма пробирался сквозь непролазную дорожную грязь. Вся его одежда, лицо, руки и ноги были так заляпаны грязью, будто он провалился в сточную канаву. В таком плачевном виде он и заявился в Юсиму, в дом к своей полюбовнице. Отика уже легла спать и выбежала к нему навстречу неприбранная, в одном спальном халатике. — Ох, и натерпелся же я страху! Знала б ты, каково мне пришлось! Испуганно охнув, Отика помогла ему стащить промокшее насквозь кимоно, налила горячей воды в деревянный чан, сама дочиста отмыла несчастного и уложила в теплую постель. Только тогда Бокуан понемногу успокоился и снова обрел дар речи. После всего, что он пережил, было так приятно поделиться с кем-то впечатлениями. — К счастью, как раз попался навстречу квартальный надзиратель. Я ему все рассказал — и отправился к тебе… А он пустился в погоню за тем мерзавцем. Надеюсь, он с ним живо разделается. — Какие ужасы вы рассказываете, право! Но главное — сами-то вы живы-здоровы. Ну, а что там было у Микуния? — У Микуния-то?.. Бокуан, припомнив что-то важное, вдруг смутился и сник. — Ох, что ж я наделал! Получил от Микуния подарок, да и потерял его в этой суматохе, в паланкине оставил. Вещица, о которой горевал Бокуан, была всего лишь коробочкой со сластями. Однако получив от хозяина этот маленький сувенир, он сразу заметил, что для конфет коробочка слишком уж тяжела. И вправду, ларчик оказался с двойным дном — сверху сласти, а под ними блестящий металл цвета желтых розочек ямабуки. Да, из-за такой потери можно было не на шутку опечалиться. Отика, не догадываясь, разумеется, о содержимом ларчика, наивно заметила: — Что ж такого? Попросим завтра носильщиков — они живо притащат из паланкина этот ваш подарочек. Давайте ложиться спать, а? — Да, может и так… Эх, дурака я свалял! Если, конечно, они его доставят, ничего не трогая… Я их знаю в лицо, да только сегодня был не тот паланкин, не мой собственный… — Не стоит так об этом беспокоиться, — утешила Отика, доставая из стенного шкафа еще один футон и пристраиваясь рядом. — Кстати, принесу на всякий случай воды, — добавила она с нескромной смешинкой в глазах и отправилась на первый этаж. Бокуан все не мог успокоиться. Оно конечно, деньги получены в подарок. Можно было бы сказать себе, что их вовсе не было, и дело с концом. А что, если этот конфетный ларчик с секретом да попадет в руки кому-нибудь из власть предержащих? Вот это будет скверно. Микуния водит знакомство с самим Кирой и другими большими шишками из дворца, так что, если на него падет подозрение в злоупотреблениях — прости-прощай все связи, да и сам-то он… Кому же понравится такое общение?! Ох, беда да и только! — Ну и влип же я! — заключил он, даже изменившись в лице от тяжких раздумий. Вернулась Отика с чашкой горячей воды и черпачком на подносе. — Я ложусь, — сказала она, запахиваясь в спальный халат и аккуратно укладывая голову на изголовье, так чтобы пышная, умасленная притирками прическа в целости и сохранности разместилась на бумажной наволочке. Бокуан, поддавшись, как всегда, соблазну естества, уже вознамерился было подобраться поближе, как вдруг снизу раздались глухие удары: «Бом-бом-бом». Не иначе как кто-то колотил в ворота. Порядком струхнув, Бокуан в смятении посмотрел на Отику. Старуха, обитавшая на первом этаже, должно быть, встала и пошла открывать. Послышался скрип двери, и низкий мужской голос спросил: — Здесь живет его милость лекарь Бокуан? Прошу прощенья за поздний визит, но к нему срочное дело. Передайте, что спрашивает его Овария с Камакурской набережной. Старуха поднялась наверх и доложила: — Там человек один спрашивает вашу милость. — Вот как? Ну, проводи его в дом, да повежливее, — приказал Бокуан, торопливо вставая и направляясь к лестнице как был, в ночном халате, одолженном у Отики. Откашлявшись, он отодвинул — Ну-с, господа, Маруока перед вами, — представился Бокуан, опускаясь на циновку. Гости произнесли положенные приветствия, извиняясь за то, что потревожили его милость в столь неурочный час. Новость, которую они сообщили, поразила Бокуана. Оказывается, того квартального, что повстречался ему нынче ночью, тоже убили. Эти двое были его подчиненными, а явились они, чтобы расспросить, как выглядел тот ронин и какие у него особые приметы — ведь он-то, по всей вероятности, и был убийцей. — Ну и ну! Какое злодейство! Точно, это он, больше некому… Молодой еще совсем, лицо такое удлиненное, довольно интересный мужчина. Во что был одет, точно описать не могу, только вроде на нем было кимоно с гербом. — Не помните ли, что за герб? — спросил тот, что помоложе, чуть подвинувшись вперед на коленях. — По правде говоря, точно не припомню. — Случайно не соколиное перо? — Ну, вот теперь, когда вы напомнили… Кажется, да, что-то вроде соколиного пера. Сыщики переглянулись, будто они так и думали. — Извините, что потревожили вас, — сказал один, вставая на ноги. — Погодите, погодите, — остановил его Бокуан, которому пришло на ум что-то важное. — Тот ронин упомянул трактир «Синобу», в котором должен находиться некто Кобаяси. Если вы сейчас наведаетесь в «Синобу», то, наверное, этот Кобаяси вам и скажет точно, из какого клана злодей, как его зовут и какого он роду-племени. — Что ж, благодарствуем за ценные сведения. Он нам за начальника ответит. Давеча начальник-то поминал тот герб с соколиным пером. Повсюду ведь поганца этого искали. Коли тот самый герб, то глаза и нос, само собой, те самые. Ну да ладно… Спасибо, ваша милость. Может быть, еще доведется к вам наведаться, — сказал старший сыщик, и уже стал было прощаться, как вдруг, будто вспомнив в последний момент, извлек откуда-то из-за спины предмет, в котором Бокуан сразу опознал забытый в паланкине ларец со сластями. — Ваша вещица-то? — Н-ну, в общем… — замялся Бокуан, густо покраснев. — Да, моя. Спасибо. Бокуан боялся, что сейчас начнут допытываться о содержимом, но служивые без лишних слов вернули ларец и молча ретировались. Тем не менее настроение было испорчено. Он вытащил бумажную салфетку, чтобы завернуть ларец, но передумал и, отослав старуху провожать посетителей, полез в сласти, отогнув бумажную прокладку, посмотреть, блеснет ли под ней желтый металл. Все было на месте. — Что, подарок поднесли? — полюбопытствовала старуха, которая успела вернуться и теперь запирала дверь. — Да вроде того, — ответствовал Бокуан с улыбкой. То, что ларец ему вернули, в конце концов было вполне естественно — ну, как естественно размокает земля в дождь, — так что поводов для подозрений не напрашивалось никаких. Кодзукэноскэ Кира вернулся в свою усадьбу, что в квартале Гофукубаси, в пятом часу утра. Дождь к тому времени ослабел и перешел в легкую морось, а в небе меж туч проглянула луна. Как только Кира вылез из паланкина, управитель усадьбы Татию Мацубара, вышедший встретить хозяина, тотчас учуял сильный запах спиртного. Выражение лица у его светлости, как и следовало в его возрасте и звании, оставалось непроницаемым, но по неким неуловимым признакам можно было догадаться, что вельможа пребывает в прекрасном расположении духа. С суровостью во взоре, не отвечая на учтивые приветствия приближенных и челяди, он проследовал в свои покои, но, как заключил про себя Татию, все это делалось только для вида, чтобы поддержать строгость порядков в доме. На самом же деле настроение у его светлости было преотличное. Когда, отпустив всех спать, Татию наведался в хозяйские покои, он застал его светлость сидящим удобно опершись о подлокотник, с чашкой чая в руках. Кира встретил доверенного слугу легкой улыбкой. — Как изволили прогуляться? — Ничего… — коротко проронил Кира, давая понять, что визит прошел удачно, однако рассказывать подробности он не намерен. — Что-то устал я, надо ложиться. Ох уж эти развлечения! — лукаво подмигнул он. Управитель, низко кланяясь, выскользнул из комнаты. Отзвук его шагов уже затих было в глубине коридора, но вдруг послышался снова: — Когда вас не было, приходили от его светлости Асано. — Хо! От Асано? — заинтересованно воскликнул вельможа. — С приветственным визитом? — Так точно. Велели передать поклон и сказать, что просят любить и жаловать по случаю назначения их светлости распорядителем приема посланников его величества. — Ну, и кто же приходил? — Старшие самураи Хикоэмон Ясуи и Матадзаэмон Фудзии. Велели еще передать небольшой подарок… — Да? — Штуку шелка — в рулоне. Кира молчал. Его усохшее лицо мгновенно окаменело и приняло грозное выражение. Белые, все еще гладкие для столь почтенного возраста, тонкие пальцы нервно барабанили по подлокотнику. — Ну, ладно же! — промолвил он наконец со странной интонацией. — Иди спать! — Слушаюсь! — отвечал Татию. Подняв глаза на хозяина, он увидел на лице его светлости угрюмую и суровую маску. Оставалось только откланяться и незаметно удалиться. Несколько дней назад князь Сакиёноскэ Датэ, назначенный распорядителем приемов для посланцев экс-императора, преподнес его светлости в дар несколько штук первоклассной шелковой ткани из Каги,[34] да еще несколько сотен золотых, да еще складную ширму с картиной кисти самого Танъю Кано.[35] В сравнении с домом Датэ, владевшим небольшим уделом Иёсида с доходом всего тридцать тысяч коку в год, дом Асано, владевший уделом Ако в краю Бансю с доходом пятьдесят три с половиной тысячи коку в год, был куда как состоятельнее. Татию понимал, что, получив в дар от Асано какую-то жалкую штуку шелка, господин будет взбешен, и ожидал возвращения его светлости с тревогой. Настроение у хозяина, конечно, было испорчено. Зная характер его светлости, Татию пробормотал себе под нос как бы в утешение: — Ладно уж, завтра увидим, чем все обернется, — и с этими словами управитель скрылся в дальнем конце темного коридора. — Надо же, одна штука шелка… — с легкой усмешкой прошептал Кира. До сего дня от Асано не было никаких изъявлений почтения. Ну, что ж, не было так не было, но такое… Нет, такое издевательство ему даром не пройдет. Кира был до такой степени разъярен, что не в силах был сдерживать распиравший его гнев, запечатленный на лице в злобной гримасе. Впору было выплеснуть бешенство на кого угодно, хоть на управляющего, который явился с таким докладом. Кира с сожалением подумал, что от чудесного безоблачного настроения, с которым он возвратился от Микуния, не осталось и следа — а все из-за одного дурацкого разговора! — Ладно! — буркнул он. Завтра будет завтра, а сегодня… Конечно, это дело с Асано безнаказанным оставить нельзя. Он мрачно, по-стариковски причмокнул и поднялся. Вспомнилось, что на прощанье Микуния вручил гостю подарок — коробку со сластями. Еще извинялся: мол, неловко обременять вашу светлость… А когда сопровождавший его самурай тот ларец принял, видно было, что держать-то подарок ему тяжело… Слуги занесли ларец в комнату, и теперь он лежал в углу. Кира впервые мог вплотную рассмотреть подношение. Он пододвинул коробку поближе к ночнику. И впрямь, тяжеловат оказался ларчик. Развязав красно-белый плетеный шнурок, сановник поднял крышку и заглянул внутрь. Ларец был похож на тот, что достался в подарок Бокуану, только намного глубже и не с двойным дном, а с тройным. Сняв переборки между слоями и изучая содержимое ларца, Кира враз позабыл о неприятном сообщении управляющего, а лицо его непроизвольно приняло благостное выражение. — Ну-ну! — одобрительно кивнул он. Он снова бережно завязал шнурок. Да, посмотришь на такой подарок — и поймешь, что значит настоящее дружеское внимание. Вот так, наверное, чувствует себя ребенок, когда найдет утром под подушкой купленный родителями подарок. Кира с трудом поднял ларец, перенес его в спальню, поставил на полку. Он снова был в отличном расположении духа. В спальне безмолвно ожидал его молодой прислужник, который обычно помогал хозяину переодеваться на ночь. Кира распустил длинный кушак, сбросил кимоно и подошел к юноше, чтобы облачиться в спальный халат. Продевая руки в рукава, он, ухмыляясь, ласково спросил: — Что, заждался, небось? Спать хочется? — Да нет, — возразил слуга, и его бледное лицо в полутьме спальни осветилось ответной улыбкой. — Завтра с утра можешь спать подольше. Если придут будить, скажи, что я разрешил. В молодости, я знаю, всегда спать хочется. С этими словами его светлость водрузил свои тощие телеса на мягкую перину и, озабоченно поправив подушку, взглянул в сторону юного лакея, который аккуратно складывал хозяйское кимоно. — Послушай! — сказал он, будто внезапно что-то вспомнив, — доводилось ли тебе бывать на спектаклях в квартале Сакаи? Юноша, зардевшись, чуть слышно отвечал: — Нет, ваша светлость, не доводилось. — Нет? Такие симпатичные там есть мальчишки… Тепло футона быстро разливалось по рукам и по ногам. Уютно устроившись под одеялом, Кира смаковал в памяти воспоминания о недавней встрече с тремя обворожительными Хикоэмон Ясуи и Матадзаэмон Фудзии, самураи дома Асано, доставившие дары в усадьбу Киры, на обратном пути, не доходя до своего подворья в Тэпподзу, решили заглянуть в придорожную корчму, чтобы кое о чем посоветоваться. Свернув в ближайшую харчевню, они поднялись на второй этаж и заказали вина. Ясуи был по званию выше, но оба происходили из благородных семейств и числились самурайскими старшинами дружины клана Ако, расквартированной в Эдо. Возраста они были почти одинакового. Без особых усилий поднявшись до нынешнего своего положения, оба принадлежали к одному кругу и разделяли общие интересы. Более всего на свете они страшились потерять нынешние свои чины и звания, так что, повинуясь заведенному обиходу, к служебным обязанностям относились весьма ревностно. — Так что бишь ты хотел сказать? — спросил Фудзии, когда они уселись за столиком. — Я насчет его светлости Киры… Тебе не показалось, что этот Мацубара, который нас принимал, выглядел каким-то… вялым, усталым, что ли? — Да нет, пожалуй… — озадаченно ответил Фудзии, взглянув на собеседника. — Ты, наверное, просто отвлекся, не приглядывался внимательно. — Отчего же, я совсем не отвлекался. — Может быть, он так выглядел, потому что наших подарков ему показалось маловато, — не вполне уверенно произнес Ясуи. Смысл сказанного не сразу дошел до Фудзии. Несколько дней назад их господин, князь Асано Такуминоками, упомянул, что, в связи с назначением его распорядителем приема для императорских посланников, надо подумать, чем почтить его светлость Киру. Оба склонялись к тому, что, поскольку речь идет о высокопоставленном сановнике двора, слишком ценное подношение может быть сочтено чем-то вроде подкупа или взятки, то есть расценено как проявление неуважения к важной персоне. Ясуи считал, что настоящие дары лучше поднести после окончания церемонии, а пока можно ограничиться чисто символическим подарком для проформы. Кира был как-никак знатным вельможей четвертого ранга в звании младшего воеводы. Оба самурая сошлись на том, что так будет лучше, и высказали свое мнение господину. Князь спорить не стал и план одобрил: — Это вы хорошо рассудили. Вот и выполняйте не откладывая, — напутствовал он их. И вот теперь, исполнив свою миссию, они возвращались домой. — Вроде мы все правильно сделали, как порешили вчера вечером. Разве что-то не так? Ведь, ежели подумать хорошенько, дары-то мы подносили не по личному знакомству, а вышестоящему по службе — главному церемониймейстеру двора. Тут от излишества в подношениях может быть столько неприятностей… — заметил Фудзии. — Оно, конечно, так. Я-то согласен… Только я вспоминаю, какую кислую мину состроил этот управляющий Мацубара… — неуверенно возразил Ясуи. — Да, интересно, какие подношения прислали из дома Датэ? Хорошо бы это разузнать. — Ну, нет, об этом даже спрашивать неудобно. Но я полагаю, беспокоиться не о чем. Я на всякий случай заглянул в книгу регистрации визитов. Там сказано только, что от дома Датэ прибыли посланцы засвидетельствовать почтение его светлости Действительно, князь их план одобрил. Они ведь, в конце концов, только высказали свое мнение насчет того, что им казалось подобающим к случаю, ну а господин-то уж волен был сам отдать окончательное распоряжение. — Нет, все же, возможно, это наш недосмотр. Ну, вот что я думаю: надо бы на днях его сиятельству самому нанести визит его светлости Кире и учтиво с ним побеседовать, — заключил Ясуи, впервые почувствовав некоторое облегчение. У обоих в голове прочно засела мысль о том, что, раз они имеют дело со знатным сановником, вельможей четвертого ранга, тут требуется особая деликатность в обращении. Для них основой основ, вероятно, служила глубокая убежденность, что не обращать внимания на этикет можно только с теми выскочками, что, родившись в мирное время и получив без труда приличное воспитание, проскользнули на свои посты, как юркие угри. На следующее утро князь Асано ожидал выхода хозяина в гостиной дома Киры. Таков был итог его беседы накануне вечером с двумя старшими самураями, которые настоятельно советовали не пренебрегать визитом. Его паланкин проследовал в ворота усадьбы как раз в тот момент, когда из них выносили паланкин князя Сакёноскэ Датэ, недавно назначенного распорядителя по приему посланника государя-инока.[36] Судя по всему, князь Датэ только что нанес главному церемониймейстеру двора визит вежливости. Когда их паланкины поравнялись, оба вельможи обменялись дружелюбными улыбками и слегка поклонились друг другу. По тому, что князь Датэ только что покинул усадьбу, было ясно, что хозяин дома, а не в отлучке, однако князь Асано ожидал в гостиной уже не менее получаса. Наганори Асано Такуминоками было тридцать пять — мужчина в самом расцвете сил. Его холеное слегка удлиненное лицо с необычайно белой кожей казалось совсем молодым, так что на вид князю можно было дать гораздо меньше его возраста. Отец скончался, когда Наганори было всего девять лет от роду, и мальчик поневоле оказался во главе всего удела Ако с доходом в пятьдесят три с половиной тысячи коку риса. В этом качестве он бессменно пребывал с тех самых пор, приобретя с младых ногтей решительность нрава, силу воли и привычку повелевать людьми, что вносило в его натуру элементы необузданной резкости. Эти его свойства ни для кого не были в диковинку. Как и прочие отпрыски родовитой самурайской знати, он привык жить в особом окружении со своими особыми устоями и правилами, не задумываясь над тем, что весь остальной мир может существовать по каким-то иным законам. Он был убежден, что мир именно таков, каким он его видит, и верил, что иначе быть просто не может. Впрочем, никогда ранее эта его уверенность не вступала в соприкосновение с враждебной реальностью, поскольку в доме у него, как и в удельных владениях, жизнь шла по заданному им курсу. Основываясь на своих убеждениях, Наганори чтил кодекс самурайских добродетелей Бусидо и искренно любил своих вассалов. Кира все не появлялся. И что он только там делает?! Обуреваемый мрачными подозрениями, князь Асано слегка пошевелился — колени устали от неподвижного сидения на полу. Заставлять гостя долго ждать приема — это противоречит всем правилам светского этикета. Конечно, тому, наверное, есть своя уважительная причина, иначе чем же объяснить столь затянувшееся ожидание? Ему и в голову не приходило, что подобное обхождение может явиться всего лишь прихотью хозяина. Да и с какой стати он должен был искать здесь какой-то тайный злой умысел? «Динь-динь-динь-динь» — уныло пробили где-то вдалеке часы. В усадьбе было мрачно, безлюдно. Только слышно было, как переступает воробей по карнизу. Одинокая муха бесцельно кружила по комнате, рассекая застоявшийся воздух. Асано некоторое время следил за ее неторопливым полетом, но в конце концов, утомившись, вернулся к своим раздумьям. — Коли хозяин заставляет себя столько ждать, придется ограничиться коротким приветствием и на том откланяться, — решил князь. В этот миг отодвинулась створка — Прошу прощенья, что заставил ждать, — обмолвился он, опускаясь на колени, так что подол кимоно, подняв легкий ветерок, зашуршал по циновке. На лице царедворца отчего-то застыло выражение глубокого недовольства. Князь не мог отделаться от чувства внутреннего дискомфорта, но тем не менее произнес слова приветствия со всей полагающейся учтивостью: — На вашего покорного слугу нежданно было возложено тяжкое бремя служебных обязанностей. По молодости и незрелости не мыслю себе исполнения сих обязанностей без содействия высокопоставленных особ. Покорно прошу не отказать в наставлении и совете. — Да что уж там, напрасно прибедняетесь, не в чем вас особо и наставлять, — безразличным тоном сухо отвечал сановник, повернувшись боком к гостю и принимая от служанки трубку с табаком. Молча он принялся приминать тонким белым пальцем табак в трубке. В гостиной веяло холодком отчуждения. Непохоже было на то, что Кира произнес свою сентенцию из скромности. Князь все еще не понимал, к чему клонит собеседник, но его преследовало ощущение, будто его просверлили чем-то острым до самого нутра. Чувство дискомфорта, которое он испытал в самом начале аудиенции, разрослось и сгустилось — будто чернильная жидкость, выпущенная каракатицей, разлилась в груди. На мгновение воцарилась гнетущая тишина. Кира преспокойно поднес трубку ко рту и выпустил тонкую струйку ароматного дыма. — Как скажете, ваша светлость, — выдавил из себя князь, изобразив на лице улыбку. — Однако для меня было бы величайшей честью получать от вас указания и советы. Нижайше прошу не отказать в наставлениях. — Н-ну… — уклончиво отвечал Кира, затягиваясь. Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову. Лицо его неожиданно прояснилось. — Вот что, коли так, отмечу одно важное обстоятельство. В приемную для посланников его величества следует ежедневно приносить надлежащие дары. Это очень важно для создания благоприятного настроя. Так что не забудьте… — Хорошо, — сказал князь и посмотрел на вельможу, не вполне понимая, что тот имеет в виду. На губах у царедворца играла улыбка, а глаза, казалось, давали понять, что аудиенция окончена. Конечно, он решил загадать гостю загадку. Что-то недосказанное было в этих нескольких словах, какой-то особый смысл таился в них. — Да, все дело в настрое. Если не будете забывать об этой важной детали, все остальное… в общем, больше мне, пожалуй, сказать вам нечего, — лукаво добавил Кира. Князю совет касательно ежедневных подношений посланцам императора показался весьма странным и подозрительным, но, взвесив все обстоятельства, он решил, что переспрашивать будет неприлично и, с уверениями в совершенном почтении, он начал откланиваться. На сей раз хозяин, у которого настроение, как видно, исправилось, проявил больше любезности, чем поначалу, и проводил гостя до выхода. На обратном пути, покачиваясь в паланкине, князь Асано тщетно пытался рассеять туман обуревавших его сомнений. Как ни раскинь, слова сановника нельзя было принимать за чистую монету. Да еще эта странная перемена — неожиданное дружелюбие… — А может быть, он просто решил поиздеваться, заморочить мне голову? Предположение было не лишено оснований. — Поворачивайте к усадьбе дежурного управляющего замка в нынешнем месяце[37] его светлости Цутия, — сердито приказал он носильщикам. По счастью, дежурный управляющий Цутия Сагаминоками оказался дома. Похоже, он был несколько удивлен неожиданным визитом, но, выслушав князя, согласился, что совет главного церемониймейстера звучит более чем странно. — Так и сказал: подносить дары ежедневно? Никогда такого не бывало. Распорядителю приема посланников Его величества главное — не допускать небрежностей в этикете. Вам Кира насчет этого что-нибудь говорил? — спросил князь Сагами, хотя для него уже было вполне очевидно, на что намекал главный церемониймейстер. Князь Асано, чувствуя, что собеседник жалеет его, молодого и неопытного, от смущения покраснел. Наконец-то он уразумел, что имел в виду Кира, загадывая свою загадку, и теперь сердце его переполняли гнев и возмущение. С того памятного дождливого вечера, когда он так легко отправил к праотцам назойливого сыщика, Хаято Хотту будто подменили. Куда бы он ни шел, повсюду его преследовало отвратительное ощущение, будто на него откуда-то смотрят, будто кто-то неотступно следит за всеми его действиями. По прошествии некоторого времени он отправился в харчевню «Синобу» расспросить, из какого клана тот самурай, Хэйсити Кобаяси. Хозяйка, дивясь наивности юноши, поведала ему, что с того вечера уже несколько раз наведывались полицейские чины, расспрашивали всех, как он, Хаято, выглядит, и какие у него особые приметы. Ронин только улыбнулся в ответ. Выходило, что Хэйсити Кобаяси был из дома Уэсуги, а значит, и самурай, с которым они дрались в ту ночь, тоже из вассалов Уэсуги. Ну что ж, по крайней мере противник был благородных кровей. Хоть бы и он тогда вышел победителем — какая разница! Что жизнь, что смерть — все едино. Так рассуждал Хаято в ту ночь, но при свете дня стала понятна вся нелепость подобной мысли. Нет, все-таки ему хотелось еще пожить. Оглянувшись назад, он впервые внезапно осознал, что с той поры стал трусом. Человеку, которому безразлично, жить или умереть, не будет казаться, что везде его подстерегает опасность, не будет мерещиться засада за каждым кустом — в зарослях сада или за следующей комнатной перегородкой. Он сам накликал на себя проклятье, которое будет преследовать его всю жизнь. Ему казалось, что само его появление на свет с самого начала было ошибкой. Теперь, когда он шел по улице и рядом с какой-нибудь ограды вдруг падал камень, Хаято казалось, что этот камень падает прямо на него и его непременно раздавит. Не то чтобы мелькала в голове ужасная мысль «Конец!». Просто казалось, что вот сейчас-то он вполне может отправиться на тот свет. А самому так хотелось пожить еще… Заглянув в глубину собственной души, он обнаружил там нечто, о чем ранее и не подозревал. Так бывает, когда в лесу под грудой прелых листьев вдруг найдешь прозрачную криницу. Чистый ключ бьет в глубине, вдали от людских взоров. С каким-то новым чувством дотрагивался Хаято до своей белой гладкой кожи. У него было необыкновенное ощущение, словно он видит себя впервые. Там, под кожей, таилась жизнь. При каждой опасности эта жизнь невольно трепетала от страха, потому что не желала прекращаться. То, прежнее, отстраненное восприятие жизни бесследно исчезло, а на смену ему пришло другое: вот она, моя рука, мой локоть… Все собственное тело представлялось ему таким чудесным даром! Сердце подсказывало ему — и он повиновался. Это было удивительное щемящее чувство. Однако нынешнему, переродившемуся Хаято труднее стало жить на свете. Повсюду ему чудились враги, которые упорно выслеживают его и готовы в любое мгновение нанести удар. При мысли об этом сердце замирало в тоске — так не хотелось умирать. Хаято лежал молча, уставившись в потолок. Там, на потолке, струились и переливались отблески речных волн. Он давно облюбовал себе этот — Хотта-сэнсэй! — позвали с первого этажа. — Сэнсэй! — из лестничного проема показались голова и плечи одного из учеников по имени Фудзино. — Что еще? — К вам пришли. Говорят, непременно должны встретиться с самим наставником Хоттой. — Как зовут? — Говорят, что имя назовут только вам, при встрече. Хаято был удивлен. О том, где он сейчас находится, знала только мать. Больше он никому не говорил. Разве что мать отправила слугу, чтобы ему срочно что-то сообщить, но такого раньше никогда не случалось, да ведь и виделись с матушкой только вчера… Что уж такое могло произойти, чтобы понадобилось срочно отправлять за ним посланца? — Что за человек с виду? — Да такой, молодой еще, из городских… Сдается мне, что он из подручных квартального надзирателя. — Вот как? Ну, попроси его подождать, я сейчас спущусь. — Слушаюсь. — А сам старший наставник в зале? — Нет, ушел в Яраи. — А-а, ну ладно… Только когда Фудзино скрылся в лестничном проеме, Хотта впервые по-настоящему всполошился. — Надо же! Все-таки явились! — думал он. Дело даже не в том, как они узнали, что он здесь. Главное, что они все-таки — Ну ладно! — пробормотал он, засовывая за пояс оба меча. Уже подойдя к лестнице, он вдруг остановился в нерешительности. Снизу послышался скрип. Кто-то крался по ступенькам, словно хищный зверь, стараясь двигаться как можно тише. Хаято быстро принял решение. Он бесшумно открыл створку стенного шкафа и сделал вид, будто роется там. При этом и большой меч, и малый он положил туда же, в шкаф, чтобы, если понадобятся, были под рукой. Он стоял спиной к лестнице, но не сводил глаз с силуэтов на слабо освещенной противоположной стене, что позволяло держать всю комнату под контролем. — Эй там, дело есть! — раздался окрик. В то же мгновение Хаято, резко развернувшись, выхватил меч из ножен и нанес удар. Даже не взглянув на тело, рухнувшее перед ним, заливая кровью циновку, ронин выскользнул через окно на крышу. Там, с северной стороны, располагалась сушильня красильщика тканей. Спрыгнув вниз, он оказался лицом к лицу с подмастерьем красильщика, который, стоя с черными от краски руками, проводил его ошалевшим взором. Хаято пронесся мимо парня и выскользнул на улицу. Он оказался на шумной городской улице, расцвеченной солнечными пятнами, поспешно свернул в узкий проулок и выбрался по склону холма к кварталу Кобинатадай. По счастью, погони как будто бы не было. Перебравшись через живую изгородь храма, он обнаружил во дворе колодец и жадно припал к бадье. Во рту пересохло, страшно хотелось пить. Из храма слышались голоса, твердящие нараспев сутру. На солнцепеке позади храма сидели муж с женой, пришедшие, как видно, на похороны. Они расположились на траве, поджав колени и сжимая в руках курительные палочки. Похороны, похоже, уже начались. Отойдя от колодца, Хаято увидел, что на храмовом кладбище работают двое могильщиков. Их мотыги ярко блестели на солнце. Это зрелище вселило в беглеца странное умиротворение. Сердце, которое бешено колотилось в ожидании неминуемой погони, постепенно успокоилось и стало биться ровнее. Он сложил руки на груди и беззаботно зашагал дальше. Но куда же идти? Вот это было совершенно неясно. Пока что не мешало бы найти тихое место, где можно было бы спокойно обдумать ситуацию. Что делать дальше? Хаято беспокоился о матери, но решил сейчас поменьше об этом думать. На улочке между высокими глинобитными оградами ветер взметал белую пыль. Замутненное дымкой, простиралось над головой вешнее небо. День был как день, ничего особенного… Вдруг Хаято заметил впереди на некотором расстоянии прохожего. Он резко остановился, узнав в удаляющейся фигуре Бокуана. Хотя встреча была полной неожиданностью, Хаято почему-то даже не слишком удивился такому совпадению. — Ага, попался! — подумал ронин, и на губах у него заиграла чуть заметная улыбка. Ситуация таила в себе опасность, но в ней было слишком много комичного. А что, если сейчас догнать собачьего лекаря и загородить ему дорогу? Как-то он себя поведет? Бокуан шел один, без сопровождающих. Пока Хаято раздумывал, лекарь толкнул калитку в черной стене и скрылся во дворе дома. Из любопытства Хаято решил устроиться напротив и некоторое время понаблюдать. Дом был небольшой, двухэтажный, оформленный в стиле уютного пригородного особнячка. У ворот росло дерево сакуры, и усеянные белыми цветами ветви осеняли сад. За оградой среди зелени виднелась женская головка. Прислушиваясь к пению струн Все еще улыбаясь, Хаято двинулся дальше. По вывеске на угловой лавке он, к собственному удивлению, понял, что добрался уже до Юсимы. Конечно, сейчас лучше всего на время скрыться из Эдо. Но куда же отправиться? Есть и еще более важный вопрос: где взять денег на дорогу? Хаято перебирал в голове все возможные варианты, рассеянно поглядывая на ребятишек, что играли на соседнем пустыре. В конце концов он, как видно, пришел к какому-то решению, потому что сумерки застали его снова в том же месте, у ограды особнячка, где он днем видел собачьего лекаря. |
||
|