"Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах" - читать интересную книгу автора (Осараги Дзиро)

Перекати-поле

— От души он рубанул, без оглядки! — увлеченно сказал Паук Дзиндзюро.

Речь шла, конечно, о том самом событии, про которое судачили по всему городу, особенно в Маруноути, в призамковых кварталах, а именно о том, как князь Асано напал на противника с мечом в резиденции самого сёгуна.

Как раз накануне кровавого инцидента Паук с Хаято проникли в усадьбу Ёсиясу Янагисавы, где им ненароком удалось подслушать тайную беседу двух царедворцев. Конечно, теперь оставить случившееся без внимания они не могли. И два, и три дня спустя все их разговоры то и дело возвращались к злополучной стычке.

В тот вечер напарники планировали налет на виллу Микуния в Мукодзиме. О баснословном богатстве купца в последнее время ходили самые невероятные слухи, и, по соображениям Дзиндзюро, пришла пора нанести ему визит. Вместе с Хаято они с вечера прибыли в Санъя, где и дожидались на втором этаже в здании лодочной пристани урочного часа, чтобы переправиться на тот берег.

— Не знаю уж, что за человек этот князь Асано, — заметил Паук, — но они его там, видно, нарочно замыслили извести. Вообще-то такие стычки в замке и раньше случались, причем тоже кончались ранением.

— Это верно, — немногословно ответствовал Хаято.

Что подобные стычки были нередки, не вызывало сомнений, но сейчас его больше интересовало другое. Он отчетливо припомнил того самурая по имени Тадасити Такэбаяси, с которым так поспешно пришлось проститься в дождливую ночь. Эта его мужественная суровость, учтивые манеры… Теперь не только он, но и еще несколько сот самураев дома Асано остались без господина, лишились, как и сам Хаято, средств к существованию. Они вынуждены будут скитаться и голодать… Вот какие мысли не давали покоя ронину. С одной стороны, он сочувствовал всем этим людям, а с другой — испытывал нечто вроде удовлетворения от того, что его полку прибыло и теперь они ничем не лучше его самого.

— Опять нас, ронинов, прибавилось, — сказал он вслух.

— Да уж, — усмехнулся Дзиндзюро, — ежели подумать о том, что сейчас ждет всех этих бедняг… Даже на душе скверно становится. Впрочем, вы, сударь, лучше меня знаете, каково ронинам жить на свете.

— И не говори! — с горькой улыбкой согласился Хаято. — Вечно повторяется одна и та же история… Должно быть, там, наверху, ждут того дня, когда все наше самурайское сословие исчезнет… Но до этого еще далеко.

— А что? Если до этого не дойдет, крестьянам да горожанам так никогда и не всплыть на поверхность, — возразил Дзиндзюро, как видно, собираясь затянуть свою старую песню.

Хаято снова вымученно улыбнулся, но Дзиндзюро продолжал вполне серьезным тоном:

— Разве я не прав? Даймё ведь, в конце концов, обыкновенные люди. А между тем, стоит кому-то из них совершить какой-нибудь проступок — вот, как нашему князю Асано, к примеру, — и хорошо бы наказывали его одного, так нет же! Из-за него сотни, а то и тысячи людей по миру пойдут. Вы подумайте, сударь, что за чудные дела получаются! Конечно, все эти вассалы кормятся при своем даймё, так что, если вдруг что случится, они, небось, скажут: «Ну, так положено…» Спросить у самих самураев, так они ничего странного в такой своей участи и не углядят, молча все как есть примут и со всем примирятся. А я такого подхода уразуметь не могу. По мне, при таком раскладе совсем иные должны быть виды на будущее и действовать надо по-другому. Нынешнее происшествие вообще-то мелкое, что уж там… Но и по нему видно: у самураев, в их особом мирке, и десятой доли нет того, что присуще нормальным людям, — убежденно закончил Дзиндзюро и отхлебнул из чарки.

Вслед за тем он перешел совсем к другой теме.

— Поговаривают, что самураи дома Асано могут решиться на месть. А вы как полагаете, сударь?

— На месть? — механически переспросил Хаято, как попугай. — Разве ходят такие слухи, что ронины клана Ако теперь будут мстить Кире за смерть своего господина?

— Ну да, — нахмурил брови Дзиндзюро, будто желая выведать, что считает по этому поводу собеседник.

— Да разве такое возможно? Если бы это было лет десять-двадцать назад… Сейчас времена переменились. А главное, сердца человеческие переменились, — все с той же горькой улыбкой сказал Хаято.

— Так значит, по-вашему, такого быть не может?

— Ну, прежде всего… Да нет, едва ли. Это ведь не кровная месть. Если из-за того, что господин ввязался в стычку на торжественной церемонии и был наказан, все его вассалы поднимутся, чтобы мстить, это уже будет похоже на какой-то тайный преступный сговор… Можно сказать, заговор. Пожалуй, на такое предприятие можно отважиться вдвоем-втроем, ну вдесятером… Самое большее — человек двадцать. А уж если замахиваться на что-то посолиднее, сколачивать большой отряд, точно ничего не выйдет. И потом, каждый ведь всего лишь человек. У каждого есть жена, дети. Человек живет сегодняшним днем. Точнее, меняется со временем под влиянием того мира, в котором ему приходится жить. А уж тем более ронины — никто не живет в такой неуверенности и маяте, как они.

— Однако же их командор Кураноскэ Оиси слывет крепким орешком. Мне думается, все же они должны что-то затеять.

Хаято с неопределенной улыбкой молча поднял чарку. Он полагал, что все слухи о предполагаемой мести, которую якобы замышляют ронины клана Ако, лишены оснований. Но хоть бы и замышляли — ему лично было все равно, и он вовсе не собирался спорить с Дзиндзюро из-за такого пустяка.

— Ну что, может, уже пора? — спросил Хаято.

— Пожалуй, можно отправляться, — ответил Паук, поглядывая на луну, что повисла над стрехой.

Они спустились в сад. Женщины из чайного домика на пристани посветили им фонарями. Лодка была уже готова. Потревожив лунную дорожку, они отплыли от причала. Разжигая трубку с табаком, Дзиндзюро скомандовал лодочнику:

— Сверни пока в речку Канда, — и с тем улегся на дно посудины.

Как всегда, из предосторожности Паук и на сей раз решил двигаться не прямо к цели, а сначала для отвода глаз спуститься по реке.

Лодочник греб так искусно, что даже сакэ не выплеснулось бы из чарки. Плавно рассекая гладь вод, лодка скользила по реке, и луна светила теперь с другой стороны. Время было — начало пятого. Навстречу им плыла большая крытая лодка — должно быть, последняя подгулявшая компания возвращалась с прогулки по случаю любования сакурой. Треньканье сямисэна и громыханье барабана разносились в ночной тишине.

Дзиндзюро молча курил, а Хаято от нечего делать рассеянно поглядывал на прогулочную барку, освещенную множеством фонариков. С легким ветерком долетала громкая песня.

Вскоре в лунном сиянье впереди, словно растекшаяся капля туши, возникли контуры моста Рёгоку. Лодочник прищелкнул языком и стал грести медленнее.

— Хорош! — бросил ему Дзиндзюро. — Причаливай где-нибудь вон там.

Веселая компания была от них так близко, что в ушах звенело от гомона, а в лодке стало светло от горящих по соседству фонарей.

Лодочник поспешно направил лодку к берегу.

— Прощенья просим! — сказал он, как бы извиняясь за какую-то провинность, но тут же беззаботно рассмеялся, будто говоря: «Да чего уж там…» — и ловко выскочил на берег, протянув цилиндрический футляр для бумаги пассажирам, как палку, чтобы помочь им выйти.

Тем временем из прогулочной барки за ними наблюдал не кто иной, как Китайский лев Токуро. «Вот так штука!» — было написано у него на физиономии. Где-то он точно уже видел этого человека. Эти пронзительные глаза… В тот момент, когда незнакомец выходил на берег, ветер приподнял полу его кимоно, обнажив идущую от колена до щиколотки татуировку. Токуро даже усомнился, не привиделось ли ему с пьяных глаз. Но нет, перед ним и впрямь был китаец Уховертка, оказавшийся на поверку грозным Пауком Дзиндзюро.

«Не может быть!» — подумал Токуро, но чем больше он вглядывался, тем отчетливее узнавал эту крепкую фигуру, разворот плеч, смеющиеся глаза… Свежие воспоминания о встрече с разбойником до сих пор щекотали ему нервы.

Лодчонка, легонько покачиваясь, отплыла от берега, а двое недавних пассажиров быстро пошли прочь.

— Ну-ка, ну-ка! — засуетился Токуро, ища глазами известного на Канде[79] блюстителя общественного порядка по имени Нихэй Тадзимая из квартала Рэндзяку, с которым они вместе коротали время в барке.

— Начальник, слышь, начальник!

— Что скажешь? — откликнулся Нихэй.

— Есть разговор. Тут, видишь ли, человек один — поручиться, правда, не могу, но вроде тот самый.

— Ты о чем толкуешь-то? Все темнишь чего-то, — заметил Нихэй, навострив уши. — Думаешь, он самый?

— Да вроде бы лицом точно он… Хотя наверняка не скажу.

— Та-ак! — Нихэй вскочил на ноги и подошел к лодочнику. — Давай-ка, правь к берегу. И запомни, это касается только меня и Китайского льва. А больше никому знать ничего и не надо.

— Начальник, да я ведь тоже как-то не того… — промямлил оробевший Токуро. И впрямь, было с чего оробеть: до сих пор у него перед глазами стояли те два кинжала, вонзившиеся в землю и подрагивающие под луной среди травы.

— Ничего, придется попотеть немного, пошли! — приказал Нихэй.

Барка ткнулась носом в берег. Нихэй выпрыгнул первым. За ним скрепя сердце последовал Токуро.

— Распоряжение самого Янагисавы, — пояснил Нихэй. — Так что, брат Тогуро, ежели все подтвердится, ждет нас с тобой щедрое вознаграждение.

Слова Нихэя прозвучали над темным берегом реки и затихли.

Нихэй был мастером тайного сыска. Подобно Омиве, героине пьесы Кабуки «Имосэяма»[80] во время знаменитой сцены митиюки,[81] он ухватывался за нить и шел по ней, не выпуская из рук.

Паука с его напарником нигде не было видно. Преследователи направились к сторожке квартального надзирателя, где Нихэй дал соответствующие указания, и вскоре отовсюду, петляя по улочкам и переулкам, перебегая через бесчисленные перекрестки в ту сторону, куда двигались Дзиндзюро и Хаято, устремилось наперехват множество людей. По пути они созывали соседей, умножая свои ряды. Загонщики прятались за живыми изгородями, под выступами скал, в бочках для дождевой воды, в нишах и лазах в глинобитных стенах — и там замирали в засаде, неподвижные и безмолвные, как камни. Нихэй, прохаживаясь по улицам, проверял боеготовность и давал указания:

— Ты иди вон туда, прямо.

— Ага!

Чуть поодаль другой доброволец вынырнул из проулка.

— Ты давай направо.

— Есть!

Доброволец бодро зарысил по проулку, а Нихэй с Токуро пошли по большой дороге, которая тоже сворачивала вправо.

Западня была подготовлена на совесть. Прежде, чем разбойники смогут понять, что происходит, человек пятнадцать-двадцать готовы были по команде Нихэя дружно накинуться на них из засады.

— И куда это они путь держат? Не в Мукодзиму ли? Может, подбираются к какой-нибудь вилле в Коумэ?

Нихэй был очень доволен, но шагавший рядом с ним Токуро по-прежнему бледен от страха.

— Слышь, начальник, этот-то грозился, если что, меня на месте порешить… Как бы нам только маху не дать. Ох, тревожно мне что-то!

— Да ты не беспокойся. Как поймаем злодеев, я за тебя слово-то замолвлю, — пообещал Нихэй, бодро топая по дороге.

Вдруг они резко остановились. Прямо перед ними, вытянувшись вдоль дороги, лежало неподвижное тело. В то же мгновение Нихэю все стало ясно. Должно быть, несчастный даже не успел вступить в схватку — он был заколот мгновенно, одним ударом острого кинжала.

— Эх, черт! — сказал про себя Нихэй.

Итак, один угол раскинутой сети был прорван. Оробев, Нихэй подумал, не крикнуть ли во весь голос, но передумал, как человек бывалый, решив, что шумиха может спугнуть разбойников, и лучше попытаться застать их врасплох. Молча они прошли еще немного вперед по улице. Когда шли по кварталу Кохан, из тени, что отбрасывала глинобитная стена, послышался тихий голос:

— Тут пока не появлялся…

— Да? Ну, ты, главное, не шевелись и гляди в оба! — также шепотом отвечал Нихэй.

Срезав угол, они прошли узким проулком и выбрались к другому кварталу.

— Начальник! — подошел к ним еще один из облавы. — Вон в тот дом они забрались, только что через ограду перемахнули.

— Что?! — вскинулся Нихэй. — А ну, зови всех сюда. Окружить дом двойным… нет, тройным кольцом!

Приказ был отдан, и все участники облавы, подтянувшись к большой усадьбе, куда забрались злоумышленники, не спускали глаз со стены.

Между тем Дзиндзюро и Хаято, действительно забравшиеся для отвода глаз в какую-то усадьбу, давно выбрались оттуда с другой стороны и теперь были уже далеко, поспешно шагая прочь по темному переулку.

— Ну и дела! Как же они все-таки догадались? — недоумевал Дзиндзюро. Казалось, разбойник был сбит с толку. Склонив голову набок, он озабоченно бормотал себе под нос:

— Может, в той прогулочной лодке кто-то был? Может, кто-то узнал во мне Паука? Вроде бы такого быть не должно… А другого ничего и не придумаешь. Ну, что делать, верно, пока придется отсидеться, податься куда подальше, что ли…

Дзиндзюро был не похож на себя — он, как видно, совсем пал духом. Неужели с этим человеком и такое бывает? — удивлялся про себя Хаято, молча шагая рядом с Пауком. Сейчас его напарник не слишком напоминал недавнего самоуверенного князя разбойников. До сих пор Дзиндзюро всегда шел на дело без тени сомнения, с дерзким куражом, сам строил хитроумные планы своих вылазок и сам же легко и весело с блеском их претворял в жизнь. Успех предприятия доставлял ему наивысшее удовольствие, а об опасностях он будто и вовсе не думал.

— Так что насчет Микуния? — поинтересовался Хаято.

— Сегодня ничего не выйдет, — резко бросил Дзиндзюро.

— Значит, возвращаемся? — бодро переспросил Хаято.

— Да, возвращаемся. Тут, понимаете ли, сударь, нюхом надо чуять, откуда ветер дует. Если что в начале не заладилось, все — пиши пропало, удачи не будет. Без толку туда лезть тоже глупо… И все мне покоя не дает эта мысль: кто же нас выследил? Эх, невезучая выдалась ночка!

Сделав большой круг, чтобы запутать следы, они направились восвояси. Однако, когда пройдена была уже немалая часть пути, Дзиндзюро вдруг остановился и сказал:

— Вот что, сударь, вы, пожалуй, ступайте домой один, а я все равно не успокоюсь, пока не выясню, в чем тут дело. Наведаюсь туда еще раз, попробую разузнать, кто нас подвел под монастырь.

Хаято хотел было заметить, что дело уж больно опасное и лучше бы туда не соваться, но вовремя вспомнил, что собеседник у него не из тех, кто готов внять разумному совету. Они простились, и Хаято отправился домой.

Оставшись один, Дзиндзюро двинулся в обратном направлении по дороге, озаренной лучами заходящей луны. Он прекрасно понимал, насколько опасно затеянное предприятие.

Стоило ему пройти несколько кварталов, как из боковой улочки навстречу ему вынырнул человек. Приняв меры предосторожности, Паук уже собрался было пройти мимо, как вдруг прохожий издал удивленный возглас. Тут Дзиндзюро тоже неожиданно понял, то где-то уже встречал этого незнакомца.

— Простите, — обратился к нему прохожий, — вы не господин Ямасироя?

— Неужели это вы, мастер? — воскликнул Дзиндзюро, останавливаясь и вглядываясь в лицо бритоголового прохожего, который оказался его бывшим наставником в искусстве сочинения хайку,[82] знаменитым на весь Эдо поэтом Такараи Кикаку.[83]

— Что же вы делаете здесь в такой час? — осведомился Дзиндзюро.

— Дом господина Момоаки находится неподалеку отсюда. Засиделись за чаркой допоздна. Вот, только что распростились. Чудесный нынче вечер! А вас каким ветром занесло?

— Да так, для нашей лавки кое-что надо забрать… Извините, я тороплюсь.

С этими словами Дзиндзюро откланялся и пошел дальше. Оглянувшись на ходу, он увидел, что мастер, должно быть, в сильном подпитии, нетвердо держась на заплетающихся ногах, бредет по берегу реки в лучах затуманенной луны.

Подчиняясь какому-то неосознанному внутреннему чувству, Дзиндзюро резко остановился, сжав рукоять кинжала за пазухой.

Не успел Хаято вернуться в их потайное логово, как следом за ним с кислой физиономией ввалился Дзиндзюро.

— Ну как? — поинтересовался Хаято.

— Да никак! — был ответ. — Сегодня сплошное невезенье. Выходит, и в этом доме нам оставаться больше нельзя. Ну, ничего, пока что переберемся в Юсиму.

Заявление было неожиданное.

— Прямо сегодня? — поразился Хаято.

— Вот именно.

На лице у Хаято появилось такое выражение, будто лиса-оборотень тащит его в свою нору. Однако выслушав рассказ Дзиндзюро, он согласился, что иначе нельзя. На его беду, Пауку повстречался поэт Кикаку, для которого Дзиндзюро был одним из его учеников, владельцем этой самой лавки Ямасироя у моста Гофуку, где сейчас они нашли прибежище.

— Я было ухватился за кинжал, да потом понял, что сейчас наш главный враг этот самый поэт и есть. Мастера совсем развезло, еле на ногах стоит. Не мог же я его умолять: мол, если стража будет расспрашивать, не говорите им, что видели только что купца Ямасироя, с которым встречались в одном домике у моста Гофуку… Эх, не зря я хотел сразу после этого случая в усадьбе Янагисавы отправиться в дальнее путешествие эдак на полгодика или на год. Все это невезенье сегодня ночью, я полагаю, тоже знаменье — значит, так и надо было сделать. В общем, потому-то я передумал туда идти и вернулся домой.

— Не так уж велика вероятность, что твой мастер попадется в лапы ищейкам.

— Вот тут вы, сударь, неправы. Нынче ночью они такой частый бредень раскинули, что только держись! На каждом мосту, на каждом перекрестке засели — птица не пролетит. Я такой облавы за последние годы не припомню. Просто страшное дело!

Дзиндзюро, казалось, задумался на минуту, а потом убежденно сказал:

— Не иначе, от самого Янагисавы было строгое распоряжение на этот счет. Может, конечно, мы слегка переборщили, когда к нему забрались… В общем, теперь дом, скорее всего, под подозрением.

С этим словами Дзиндзюро, достав свой походный рундучок с бумагами, стал рвать на мелкие клочки письма и расписки, бросая обрывки на угли в жаровню. Предосторожность была не лишней, поскольку таким образом он рассчитывал избавить от неприятностей друзей и знакомых.

По просьбе Паука, Хаято отправился из их флигеля в большой дом, разбудил Киндзо и вернулся обратно. Киндзо, проснувшись, поспешил во флигель.

— Может статься, завтра они к тебе нагрянут. Я-то, как видишь, их упрежу, уйду загодя. Ты уж тут потом держись, не подведи…

— Не беспокойтесь, братец, — невозмутимо отвечал хозяин.

— Скоро уж будет светать, — заметил Дзиндзюро, приоткрыв одну створку ставни, и тотчас отпрянул. Осторожно задвинув створку, он обернулся и тихо сказал:

— Уже здесь! Я видел тени в проулке…

— Да ну? — охнул Киндзо.

Посмотрев Дзиндзюро в глаза, он добавил:

— Я тоже с вами пойду. Запалим все, что ли?

— Ну, это уж слишком, — осадил его Дзиндзюро, — Ну надо же, какие охотники подобрались! В общем, пока уходим. А послезавтра встретимся в Окусаве у храма Кухонбуцу.

— Ладно, буду.

Хаято молча наблюдал за этим разговором.

Дзиндзюро извлек откуда-то из-за перегородки лежавшие в углу новые соломенные сандалии с оплеткой по голени и приладил их. На свету снова мелькнули паучьи лапы вдоль голеней. С улицы уже доносился шум — это колотили во входную дверь.

Вскочив с пола, Дзиндзюро рванул на себя маленькую потайную дверцу в стене. Из нее можно было попасть в узкий проулок между глинобитными амбарами. Выбравшись из дома, все трое, крадучись, припустились прочь, но тут на них из мрака со всех сторон, как хищные звери, набросились стражники.

— Стой! — раздался крик, и крюк дзиттэ[84] прихватил воротник Дзиндзюро.

— Ах, ты! — крякнул Паук, отмахнувшись.

Дело принимало скверный оборот. Киндзо и Хаято, обнажив кинжалы, рванулись вперед. Пробежав вдоль стены под гору и резко свернув влево, они с грохотом скатились вниз по какому-то потайному проходу, за которым открывался другой проулок. Там их уже ждали, но Хаято, сверкнув глазами, бесстрашно бросил наседавшей погоне:

— Эй, вы, лучше отвяжитесь!

— Ах ты, негодяй! — кричали ему в ответ.

Что за разбойники?! Преследователи и не думали отставать, а наоборот, прибавили ходу. Спереди, в том направлении, куда бежали Хаято и Киндзо, тоже совсем уже близко слышался топот множества ног.

Дзиндзюро, парировав удар дзиттэ справа, не оглядываясь на противника, устремился дальше. Зажав кинжал в зубах, он подпрыгнул, будто подброшенный трамплином, вскочил на высокую глинобитную ограду, а оттуда перебрался на крышу дома. Все это было проделано с быстротой и сноровкой, свидетельствующими о том, что он не зря носит прозвище Паука. Холодно взглянув сверху на галдящих преследователей, он проворно двинулся дальше по гребням крыш в предрассветном мраке.

— Сюда! Сюда! — кричали внизу взбешенные преследователи. — Огня скорее! Дайте огня!

Хаято, словно во сне, отмахиваясь мечом, пробился к замковому рву. Что сталось с Дзиндзюро? Что сталось с Киндзо? Об этом оставалось только гадать. Ему некогда было даже оглянуться. Шум погони звучал у него за спиной — совсем близко. Задев плечо, просвистела мимо здоровенная палка. Без раздумий и колебаний он свернул в боковой проулок и помчался дальше, не оборачиваясь ткнув мечом чересчур зарвавшегося преследователя. Когда Хаято нырнул в какую-то калитку, захлопнув ее за собой, еще один из преследователей повалился бездыханным наземь. Он пробирался через двор, грозно подняв меч, пока не оказался в переулке с противоположной стороны. Теперь судьба ронина зависела от одного: есть ли выход из переулка или впереди тупик. На сей раз ему повезло.

На следующий день Хаято лежал в густой траве на лугу Хироо и спал мертвым сном. Ближе к полудню он открыл глаза. Вдалеке в солнечном мареве виднелись разбросанные по холмам дома кварталов Сироганэдай и Мэгуро. Над лугом плыл аромат трав и нагретой земли. Хаято самому вдруг показалось странно, что он оказался в таком месте. Все события минувшей ночи представлялись ему теперь кошмарным сном. Облака будто крадучись ползли по небу во влажном блеске испаряющейся влаги. Хаято некоторое время наблюдал за их неторопливым полетом. К собственному удивлению, он чувствовал, как на душе становится легче и покойней. Все его тревоги растаяли, и настроение было отличное. Может быть, причиной такой перемены было то, что он хорошо выспался. Тело его наливалось какой-то неведомой силой. Отчего-то подумалось: так, наверное, влачит свою жизнь какой-нибудь бык: пасется себе да дремлет на травке. Ленивая, размеренная жизнь: никаких забот, никаких стремлений. Захочется пить — идешь себе к речке на водопой. Набил брюхо травой — и спи себе без задних ног…

Ощущая, как солнечные лучи пригревают сомкнутые веки, Хаято постепенно будто бы перевоплощался в этого быка. Неизбывное счастье охватило все его существо.

Послышался шелест: несколько человек пробиралось через густую траву. Хаято лень было даже открыть глаза, чтобы посмотреть, кто это. Издалека донеслись обрывки разговора.

— Да вон там… Давайте сюда, пожалуй! — позвал громкий голос.

Хаято потихоньку приподнял голову и выглянул из своего укрытия. Полдюжины молодых самураев, должно быть, пришли поупражняться в стрельбе из лука. Трое из них, шедшие в центре, тащили мишень в шесть сяку.[85] Вся компания прошла мимо, совсем близко от Хаято. Мишень установили посреди лучащихся под солнцем колосьев травы.

Местечко, в котором залег Хаято, оказалось как раз между стрелками и мишенью, так что стрелы должны были пролетать прямо над ним. Беспечным грезам о счастливом бычке на пастбище, как видно, пришел конец. Он потихоньку отполз в сторону и притаился за деревом литокарпуса.

Когда мишень была наконец установлена, самураи выпростали из-под одежды мускулистые руки, подставив бугристые плечи лучам солнца. Один из компании встал на исходную позицию и до отказа натянул лук. Стрела со свистом рассекла искрящееся марево над лугом и, описав дугу, упала, не долетев до мишени. Ее оперение белело в траве, словно колос мисканта. Самураи весело рассмеялись, и на смену неудачнику вышел другой стрелок. Он попал в «молоко» и уступил место следующему. За ним вышел еще один, и еще… Тому, кто попадал в мишень, предоставлялось право на второй выстрел. Тот, кто в цель не попадал, должен был сразу же отойти в сторону. Похоже, такие правила соревнований установили для себя участники. Впрочем, никто из них не отличался особым мастерством.

Наблюдать полет стрел в небесном просторе было занятием отрадным. Хаято не слишком сожалел о том, что его блаженные мечты были столь бесцеремонно прерваны, и, поглядывая на стрелы, чувствовал, как душа отрешается от земных забот.

Однако стрелки все никак не могли попасть в цель, и Хаято это начинало на удивление раздражать. Вот ведь растяпы! Легкое недовольство постепенно удваивалось, утраивалось и наконец переросло в сильнейшее раздражение. Настроение у него окончательно испортилось — будто масла плеснули на воду и мутная пленка затянула всю поверхность пруда.

Ну хоть бы раз попали!

Да, — думал Хаято, — вот сейчас он с отвращением смотрит на этих неумелых лучников. А может быть, все оттого, что сам в свое время получил необходимую поддержку и наставления, научился всему, что надо? Или оттого, что просто такое уж выдалось осеннее утро? Да что уж там, ведь это всего лишь забава…

Он увидел, что со стороны Сироганэдай по тропинке меж трав спускаются с холма двое мужчин. Вскоре они вышли на открытое место, так что видны стали фигуры и лица. Вероятно, запоздавшие самураи спешили присоединиться к приятелям на лугу. Хаято показалось, что мужчину, шагавшего справа, он уже где-то встречал. Наклонив голову, он некоторое время размышлял, где именно могло это быть, но так и не вспомнил. Тем временем мужчина непринужденно выпростал из кимоно правую руку и присоединился к соревнующимся.

Вновь прибывший был высокого роста и могучего телосложения. Когда он замер, натянув лук, можно было представить себе, будто любуешься изваянием Стража врат,[86] вышедшим из-под резца прославленного скульптора. Вот зазвенела тетива, стрела взвилась в воздух, со свистом устремилась вперед и впилась в самую середину мишени. Все дружно зааплодировали. Хаято тоже невольно улыбнулся.

Вторая стрела вонзилась почти в ту же точку, что и первая. Тут чувствовалась рука настоящего мастера. Несколько горожан, собравшихся поглазеть на соревнование, будто зачарованные, следили за каждой стрелой, негромко переговариваясь. Один из зевак, пристроившийся невдалеке от Хаято, неожиданно помог ему вспомнить то, что он тщетно пытался нашарить в памяти:

— Это самураи из дома Уэсуги. Здорово стреляет, а?..

Вот оно что! Значит, из дома Уэсуги… Точно, он тогда еще назвал свое имя: Хэйсити Кобаяси.

Хаято одобрительно кивнул, довольный, что вспомнил наконец имя, но чело его омрачилось тягостными мыслями.

— Если бы только он меня заметил, тут бы мне и конец! — мелькнуло у него в голове.

На этот день около полудня у них с Пауком Дзиндзюро была заранее условлена встреча в храме Окудзава Кухонбуцу. По правде сказать, такой поход сам по себе был делом хлопотным и небезопасным. А затем им обоим предстояло отправиться в скитания по стране, что тоже не сулило особых радостей…

В душе Хаято будто что-то перевернулось. Жизнь преступного мира, в котором царил Паук Дзиндзюро, уже не казалась ему столь заманчивой, как раньше.

Конечно, он попал в этот мир не по своей воле — его изгнали из общества, но смириться со своей участью он, как видно, был не способен. Для такого человека, как Дзиндзюро, наделенного недюжинными талантами и превратившего всю свою жизнь в разбойный промысел, может быть, этот мир и сулил много интересного… Хаято же, который шел на воровство только по необходимости, от жестокой нужды, не мог рассматривать свое занятие иначе, как грех. Того интереса и увлеченности, что были свойственны Дзиндзюро, Хаято в себе пробудить не смог. С изумлением наблюдая фантастические превращения и жизненные перипетии Дзиндзюро, он все острее чувствовал разделяющую их пропасть.

Будто в полусне, Хаято поднялся и побрел прочь через высокую луговую траву. Белые бабочки порхали вокруг. Казалось, они неспроста слетелись сюда — словно почувствовали что-то особенное. Хаято вышел на пригорок, откуда открывался вид на залитую солнцем равнину. По луговой траве плыли тени облаков.

— Что же делать? — беззвучно спрашивал он свое сердце.

Однако вопрос все же не удар меча. Каков бы ни был ответ, Хаято готов был принять любой. Ему было все равно. Сердце его уподобилось семечку травы, плавающему в бурном потоке. До храма Окудзава Кухонбуцу было довольно далеко. Идти предстояло по пыльной белесой дороге под палящими лучами солнца, а от мрачных раздумий путь казался еще тяжелее. Пройдя еще немного, Хаято повернул обратно и направился прямо к тому месту, где состязались лучники.

— Вы, сударь, если я не ошибаюсь, Хэйсити Кобаяси? — учтиво обратился он к самураю.

— А вы кто будете?

Хаято с легкой улыбкой напомнил, что он тот самый ронин, с которым Хэйсити повстречался однажды ночью. Он тогда еще хотел представиться, но не нашел ничего лучше, как назвать себя «ронин Хаято Хотта».

— Ну-ну… — кивнул Хэйсити, видимо, припомнив их встречу, и пристально посмотрел на юношу, должно быть, недоумевая, что привело его сюда.

Выслушав объяснение молодого ронина, Хэйсити с сомнением взглянул на него, не в силах понять, что же у собеседника на уме. Очевидно было только одно: юноша говорил с предельной серьезностью и откровенностью, а речь его была превосходна, поистине великолепна. Между тем, поскольку Хаято предположительно осиротил семейство его друга, Хэйсити, видимо, должен был бы выступить в роли мстителя, а сам молодой ронин должен был ожидать с его стороны удара…

— В любом случае здесь не место для разговора, — сказал он.

Хэйсити повел Хаято на подворье дома Уэсуги, где он квартировал, а по дороге внимательно присматривался к странному юнцу.

— Вы еще так молоды — и не жаль вам своей жизни? — спросил самурай.

Хаято только улыбнулся в ответ.

Для Хэйсити поведение молодого ронина выглядело все более загадочно.

— Решимость ваша, сударь, право, достойна похвал… — продолжал он. — Могу вам сообщить, что Катаока, которого вы зарубили, был холост, не имел ни жены, ни детей. Ни о каких его родственниках мне тоже слышать не доводилось. Так что отомстить за эту смерть, похоже, больше некому, кроме вашего покорного слуги, который был другом покойного. Надеюсь, вы не станете возражать против такой постановки вопроса.

— Нисколько, — спокойно отвечал Хаято с какой-то детской беспечностью.

Хэйсити стало казаться, что над ним насмехаются. Он вдруг разгневался на этого юнца. Скажите пожалуйста, как хорошо излагает! А сам, небось, замышляет, поиздевавшись над ним, сбежать, как дойдет до дела! Катаока, которого этот малый зарубил, тоже владел мечом недурно. Если юнец сумел выйти победителем из схватки, ему нельзя отказать в мужестве и решимости. Но стоит его для порядка припугнуть как следует мечом — и он, должно быть, спасует…

— Ну что ж, поглядим, что у этого малого за душой! — подумал про себя Хэйсити и, обратившись к Хаято, примирительно сказал:

— Сударь, я не имею намерения мстить вам за смерть Катаоки. Оставим это, вы еще слишком молоды. А с собственной жизнью вам следовало бы обращаться более бережно.

— Ради чего?

— Не двигаться! — вдруг грозно гаркнул Хэйсити, схватившись за ножны и мгновенно обнажив меч.

По его расчетам, противник должен был нырнуть под занесенный меч и броситься наутек во двор. Однако юнец спутал все карты: инстинктивно отшатнувшись, он снова вернулся в прежнее положение и замер на месте. Хэйсити на мгновение растерялся, и острие клинка, которое он уже хотел приостановить, вонзилось в левое плечо Хаято. Кровь брызнула на бумагу фусума. Когда ошеломленный своим промахом Хэйсити вскочил на ноги, Хаято боком завалился на татами, приоткрыв ровную линию волос на затылке. Хэйсити пришел в полное замешательство. Кровь из раны в плече струилась по циновкам. К тому же юнец упорно молчал. Казалось, он покорился судьбе и не собирался оказывать сопротивление. Для Хэйсити это демонстративное зловещее молчание было невыносимо.

— Погодите! — выкрикнул он и бросился к двери.

Вернувшись с каким-то случайным куском материи в руках, он начал делать раненому перевязку. Хаято, с побледневшим лицом, уставившись своими сверкающими узкими глазами в одну точку, по-прежнему молчал. Никакого испуга он не выказывал. Не видно было также, чтобы он возражал против того, что именно Хэйсити оказывает ему помощь.

Хэйсити все более недоумевал, чего этот тип добивается. Он был сам не свой оттого, что чуть не отправил молодца на тот свет.

— Сампэй! — позвал он на помощь молодого самурая, — Сампэй!

Тем временем, закончив перевязывать Хаято, он осторожно положил юношу на циновку.

— Странный вы человек. Неужели вам так не терпится расстаться с жизнью? — сказал Хэйсити, глядя на юношу. Отчего-то комок подкатил у него к горлу.