Глава 40 1584 Далеко от Москвы Над вечным покоем

Тележный конвой Мелкого Беса миновал Чернигов, проехал Киев, и тарахтел по молдавским равнинам. Ехали быстро, задерживаясь только на переправах. Теперь МБ больше скакал верхом — то на одной, то на другой из запасных лошадей. Он пересаживался на ходу, поочередно воображая себя Первым, Вторым, Третьим или Четвертым Всадником Апокалипсиса. Правда, на правой передней, беленькой лошади часто оказывалась печальная девка в сером покрывале. Мелкий знал ее с детства, не со своего, — с Иванова. Аграфена Оболенская вечно путалась у него под ногами, но и полезных свойств покойницы МБ отрицать не мог. Иногда вечерами, когда Иван совсем уж донимал домашних стонами и страхами, Аграфена являлась из небытия, пела, сюсюкала со своим Ванечкой, вытирала ему сопли и слюни. И тогда можно было хоть в кабак или бардак отлучиться.

На «польской» территории ехать стало теснее. Лихие люди в оврагах и лесах трудно поддавались на испуг, приходилось «использовать силу», обрушивать на них едкий ливень или крупный град, чиркать молнией.

Таможенники на многочисленных, «передвижных» границах борзели хуже бандитов. Не успеешь откупиться от какой-нибудь алчной рожи у «порубежного столпа», как через пару верст тот же столп с той же рожей вновь вырастает на пути и требует «пошлинных грошей».

«Теперь не отстанет, — возмущался Мелкий, — не надо было платить в прошлый раз!». Вот еще один наглый хохол полез трясущимися от возбуждения руками щупать баулы в продовольственной телеге. Другой страж «экономичнои нэзалэжности» подкрался к гробам.

— Що цэ? — пятачок таможенника затрепетал над усами.

— Цэ трупы скаженни, вельможный пан, — отвечал МБ, оборотясь казачком в синей свитке, — чумные жолнержи пана короля Стефана. Едут в Польшу поховаться. Можете пощупать: гнилые и холодные, — верхом скакать негодные.

Таможенник отпрянул. Мелкий полез в карман свитки.

— Вот возьмите, пан, будь ласка, дорожную лепту, — МБ протянул мздоимцу золотой ярмак, приобретенный на толкучке после рассказа Семки Строганова, — сия древняя монета благонаполняет любую казну, послужит и вашему господарству добрым почином во веки веков!

Поехали дальше. Кое-как миновали Прут. На перевозе пришлось крепко раскошелиться, но дальше путь был свободен. Взяли на северо-запад, в стык валашских, угорских и ляшских гор.

Через два дня Карпатские предгорья сменились ущелистыми кручами. Дорога змеилась вверх меж овечьих склонов, пастушьих сел, микроскопических городков.

Иван пришел в себя, с любопытством наблюдал окрестности. И вот чудо! Он помнил Москву, помнил свой царский «подвиг» (в смысле движения по жизни). Но сожалений об оставленной власти у Ивана не было. Может, он еще не осознал необратимости перемен? Думал, что это обычный поход, типа Ливонского?

Показался городок Борша — десяток домов под черепицей, островерхая церковь с покосившимся крестом. Марья зашла в лавку, Иван вылез из кареты. Осмотрелся. Над городком нависала гора, черной громадой прорезала она зеленые лесистые склоны, уходила к низким облакам.

— Что за гора? — Иван повернулся к стайке мещан, выкативших глаза на странного путника.

— Хиба не знаете, пан господарь? — Пьетрос.

— А что там виднеется? — Иван указал на серое двубашенное строение у вершины.

— Цэ ж, пан Иване, ваша хата, — ответил, кланяясь, пьяный мужичок. Остальные, более трезвые, разбрелись неуловимо.

— Лютый, Лютый! — бормотали последние люди.

— «Лютый», Ваня, — перевел МБ, — это «Грозный» по-здешнему. Тут тебя знают, боятся, уважают.

Вернулась Марья, поехали дальше — сквозь скалы, сумерки, волчий вой.

Как находили дорогу? Спросите у коней.

Прошла ночь. На третьем петухе ворота замка захлопнулись за Иваном, Марьей, телегами, и никто не увидел, как в подвальные казематы заносятся черные гробы, как в самой темной подземной норе устанавливается огромная кровать, тоже похожая на гроб.

Прошел день, еще ночь, еще день. Потом смена света и тьмы замельтешила неразличимой серой вереницей, время понеслось над «горней» обителью без счета, ритма, смысла.

Давно уж тут не было Мелкого Беса, никто из людей не поднимался и не спускался по крутой дороге, и сама эта дорога заросла травой и колючим кустарником. Суеверные люди в пастушьих селеньях пугали детей своих глупыми сказками о страшном, лютом господаре, его грешной подруге, о сатанинских искушениях, драконах, упырях и вурдалаках.

Ничто в природе не подтверждало страшных сказок. Лишь иногда пастухи видели в лунном свете над серым замком быструю летучую тень, великоватую для ночной птицы. И тогда вдруг замолкали сверчки, и нежный голос пел над пустыми пространствами колыбельную песню. Она одна в этих нищих краях напоминала о вечной молодости, неиссякаемой любви, неутомимой радости, за которые, как знать, — может и стоило б заложить душу?