Глава 23 1582 Озеро Носка Охота

Ледоход на Иртыше был страшным, почти как в Богдановом сне. Сначала три дня выло и ухало так низко, что не верилось в природное происхождение этого звука. Потом с душераздирающим треском лед пошел. Он пошел весь, единым, бесконечным полем, и стало понятно, почему татары неодобрительно качали головами, глядя на осеннее строительство Андерсена. Левый берег Тобольского устья оказался непригоден для жилья. Ледяное поле, выползая из Иртыша не смогло поворотить направо под прямым углом, и полезло на берег. За несколько минут белая бритва начисто срезала все срубы, землянки, склады, и хорошо хоть в них никого не было. Это татары на прошлой неделе сумели, наконец, растолковать зимовщикам предстоящий физический процесс. Эвакуация прошла успешно, и теперь люди в ужасе наблюдали с пригорков ледовую катастрофу.

Струг Боронбоша с клеткой, ловчими принадлежностями, бочонком перемороженного «ренского» еще два дня назад, при первых звуках ледовой ломки был выволочен на правый, северный берег Иртыша, где из зимовья должен был появиться Пешка. Теперь Богдан сидел в струге и наблюдал, как на другом берегу, на холмах меж елок толпятся его товарищи.

Ждать чистой воды пришлось больше недели. Наконец, белых пятен на реке стало меньше, чем черных прогалин, а еще через день сверху показалась байдарка Пешки. Что леший приедет, Богдан во всю зиму не усомнился ни разу. Слишком велика для куньяка была плата за поход.

Охотникам повезло. Весна налетела быстрая, теплая. Лед прошел скоро, талая вода прибывала быстро, и после двух дней отдыха в струге леший и Богдан поплыли между деревьев.

Иртыш разлился широко, Пешка находил путь по едва заметным признакам. Богдан только понял, что переплыли Иртыш, чуть прошли на север по течению, и снова поехали по разливной воде на запад.

Дубовый остров увидели сразу. На открытом пространстве утонувшего озера Носка торчал одинокий холм, и стояло огромное, толстенное дерево с черной корой. Оно не тянулось вверх, подобно обычным соснам и елям, зажатым лесной теснотой. Оно просторно раскинуло голые ветви, будто хотело охватить весь остров и все, что находится на нем и под ним.

Причалили. Распугали стаю зайцев, несколько оленей, пару волков. Звери забились в кустарник на северном краю острова и помалкивали.

Птицы появились утром следующего дня. Они слетались отовсюду на эту незанятую водой землю, и, казалось, готовы были укрыть весь остров своим оперением. Пешка и Богдан смотрели на птичьи полеты из шалаша. «Ну, и где тут наша Птица? — вздыхал Боронбош, — как ее углядеть? Их тут с тыщу временами собирается. Как приманку кидать? Все склюет проклятое воронье, Сирин моей ничего не достанется». Действительно, вороны преобладали среди пернатых. Они часами сидели на ветвях дуба, скакали у корневищ, дрались, делили невидимую добычу. Но лишь начинало вечереть, вороны снимались с острова и, заполняя черными точками небо, убирались куда-то на ночевку.

И уже в первый вечер, едва вороньи стаи очистили небосвод, Боронбош увидел несколько иных птиц, не собиравшихся лететь прочь. Это были не здешние зимовщики. Эти птицы явно возвращались с юга и теперь пережидали на острове паводок, отдыхали посреди перелета. Богдан не разбирался в сибирских птицах, не понимал их названий на татарском языке. Но свою Птицу он сразу узнал. Едва солнце коснулось верхушек неблизких деревьев, как на нижней ветви дуба замечена была особь, похожая на большую сову, но с ярким, ненатуральным каким-то оперением.

Сейчас бы мы с вами вскрикнули: «Попугай!». Но сами посудите, какие в Сибири попугаи? И откуда Боронбош мог знать это слово? Вот он и промолчал.

Ловить Сирин решили на следующий вечер.

С отлетом ворон в небольшой дубовый жбан налили вино. Богдан хотел сразу с полбочонка отмерить, но куньяк зажадничал. Он затарахтел по-своему, жестами стал показывать страшные вещи на тему спасения утопающих, удушения, обморока и похорон. Боялся, вишь ли, что птичка захлебнется с непривычки. Рассчитывал коварный азиат сэкономить рейнвейн для обмывки доброй охоты.

Пряники крошить не получилось. Размачивали их в жбане с час, до самого заката. Птица при этом сидела на верхних ветках и любопытно водила головой с лешего на Богдана, с Богдана на жбан. Иногда она перепархивала с ветки на ветку, и тогда раскрывалось великолепное изумрудное с небесными переливами оперенье. Но стоило Птице сложить крылья, и она снова покрывалась серой накидкой. Не вполне она была похожа на попугая.

Охота началась. Пешка и Богдан засели в шалаше и стали ждать. Пешка перед этим настоял на дегустации «ренского», очень он опасался, как бы в дороге вино не испортилось и не повредило пищеварению пернатой дамы. Теперь в шалаше Пешка приставал к Богдану с расспросами о женских свойствах Птицы, и приходилось подливать ему обычную брагу зимнего настоя.

Тем временем у корыта царило аналогичное оживление. Птицы-синицы, пара черных дятлов, удодовидная особь, воробьи подняли пьяный скандал из-за закуски. Несколько гуляк с ногами залезли в драгоценный напиток. Вот свиньи!

Наконец, и наша подруга присоединилась к компании. Она красиво спланировала на край жбана, наклонилась, не достала до вина, прыгнула в центр событий. Воробьи брызнули из-под бирюзовых крыльев. Птица пила неторопливо, ритмично наклоняясь за очередным глотком, будто соизмеряла паузы между выпивкой. Закусывала ли она каждый тост крошками священного пряника? Из шалаша не видать было.

Солнце коснулось деревьев. Пьяная воробьиная ругань переместилась за дуб, туда, где еще золотились последние солнечные пятна. Сирин вылезла из жбана. Вид у нее был изумленный.

— Давай ловить! — засипел Пешка.

Богдан осторожно вышел из шалаша и медленно, равнодушно направился к дубу мимо «пивной». Он рассчитывал на длину правой руки и полкорпуса при падении на бок. Однако, номер не удался. Не учли наши охотники остального зверинца. Молодой волк вышел из кустов, поводя носом. Волчара игнорировал Богдана, как и непуганые птицы. Он протрусил к жбану раньше ловчего, спугнул Птицу, и стал осторожно лакать импортный продукт, прерываясь, поднимая морду, исследуя букет марочного вина, и высчитывая год урожая. Богдан рыкнул на зверя с досады. Волк с достоинством удалился. Жбан был пуст. Птица скрылась в ветвях.

На следующий день Богдан придумал рационализацию.

Птица у нас уже прикормлена. Совращена, так сказать, вкушением плодового настоя. Можно ловить смелее. Достали из струга клетку. Решетчатая конструкция красиво отливала позолотой в лучах заката. У клетки снималось дно, но все равно пришлось повозиться, устанавливая под верхней решеткой жбан и наливая вино через прутья. Небольшую дверцу оставили открытой. В последний момент Богдан подумал, что если снова появится волк да еще с парой друзей, или стая подгулявших зайцев завалит на халяву, то могут они бездонную клетку перевернуть. Богдан пришпилил решетку к земле дубовыми рогульками.

В этот раз получилось четко. Все вчерашние гости без приглашения и не дожидаясь заката слетелись на алкоголь. Синицы уверенно ныряли между прутьев и приземлялись в вино. Сирин тоже соскользнула с дуба. Прошлась вокруг клетки, увидела дверцу, прыгнула внутрь. От удара ее крыльев дверца упала сама собой. Синицы выскочили в ужасе, и Сирин стала напиваться в одиночку.

Волк снова опередил Богдана, но едва он подошел к клетке и стал нюхать испарения, как раздался странный мелодичный звук. Сирин пела!

Волк замер, потом сел и стал слушать, отвесив челюсть. Богдан тоже остановился в пяти шагах.

Птица пела удивительно! Это был не человеческий голос, но и не птичий. Звуки складывались не в беспорядочную трель, а сливались в совершенную гармонию, будто волк, Богдан или подоспевший куньяк держали перед клеткой нотный лист.

Звук завораживал и замораживал слушателей. Волк положил голову на передние лапы и зажмурился. Пешка сел по-татарски. Богдан прикрыл глаза ладонью и слушал. Птица выводила свою «Песнь песней» с воодушевлением. Она то меняла наклон головы, то широко открывала, а потом прищуривала раскосые глаза, распускала яркие крылья, трепетала ими и снова складывала их под серый плащ.

Неизвестно, чем бы кончился этот морок, уж волк бы точно сдох, но тут Боронбош нечаянно уронил с глаз ладонь, зацепил корявым ногтем повязку, и красавица певчая умолкла в ужасе. Нос Боронбоша тоже был не рядовым зрелищем!

Тут все пришли в чувство. Волк побежал к своим, Пешка накинул на решетку лоскутное одеяльце, Богдан подсунул поддон и скрепил его с решеткой. Птица под одеялом вела себя пристойно, хоть дозу приняла немалую. В струге проделали операцию слива вина. Еще накрошили в клетку моченого пряника, и заснули умиротворенные.

Назавтра двинулись в обратный путь. Птицу держали открытой, и она удивленно таращилась на парусную снасть, на корабельную кулеврину, на мелкие детали человеческого быта.

Все-таки немало мы, друзья, утратили с тех пор доверия со стороны живой природы!