Глава 39. Исполнение желаний

Митрополит Макарий сидел перед царем Иваном. Грозный уважал старость предстоятеля, уважал и чин.

Два властелина — мирской и церковный вели неспешную тихую беседу.

Макарий рассказывал Грозному, как мало на Руси светлых умов, как обильна, но расточительна Русь людьми.

— Да, — соглашался Грозный, — мало.

— И один из таких светлых — отец Сильвестр.

— Да, очень светел, — кивал Грозный.

— Так ты бы, сын мой, помиловал его и освободил от Кириллова скита.

И Грозный отвечал, что не держит Сильвестра на Белом Озере и непременно освободит.

И еще митрополит убеждал царя, что Сильвестр, хоть и был знаком с дурными людьми, но лишь удерживал их от греха и соблазнов.

— Конечно, удерживал, — вторил Грозный.

— И не казнил бы ты, батюшка, отрока из Сретенки... — имя запамятовал, — игумен Савва за него просит, мал сей отрок, глуп, неразумен.

— Не казню. Глуп, — отвечал Иван.

И еще Макарий спросил о князе Курлятьеве, — что за грех на нем?

— Да нету никакого греха, — вяло отмахнулся царь, — больно умен, хотел нам добра вместе с Сильвестром. Написал сочинение о земстве, как ему надлежит быть.

— Так ты бы, сын мой, слушал разумных людей, как князь Дмитрий, и поступал по их науке.

— Так и поступлю, — подавил зевоту Иван. — Непременно заведу земство.

— И князя не казни, а приласкай, как Сильвестра.

— Вот так и приласкаю.

— Ну, я пошел с Богом.

— Ступай, святой отче, молись за нас, Бог тебе послушен.

Макарий не заметил колкости и ушел.

«Вот. Наобещал. Теперь придется выполнять!», — усмехнулся Иван. Он окончательно преодолел дрему, подбежал к двери:

— Смирного сюда! И Заливного!

«Вот черт! Что за имена дурацкие — как вино и закуска!».

— Нет, сначала Заливного, потом Смирного!

Прошка влетел, запыхавшись. Он забыл у царя чернильницу и теперь был рад повторному вызову. Он плюхнулся за письменный столик без приказа.

— Ты чего сел? А, ну да! — пиши!

«Чернецу Серафиму сиречь бывшему протопопу московского Благовещенского храма Сильвестру ныне быть свободным от пребывания в Кирилловом монастыре на Белом Озере. Назначить ему житье в Большом Соловецком монастыре на Белом Море». — Иван улыбнулся невольному каламбуру.

— Еще: «Князя Дмитрия Курлятьева с семейством от вин освободить, объявить им милостивое прощение мирских грехов и не препятствовать переселению в нашу вотчинную землю, в Новгород. Государь рад желанию князя и княгини принять постриг».

— Пока все. Зови Смирного.

Федя вошел спокойно. После царских щедрот он ничего не ждал.

— Я наградил тебя, Федор.

— Благодарен, государь, готов служить и впредь.

— Но вот митрополит Макарий за тебя особо просит. Не велит казнить! — глаз Грозного сделался хитрым. Иван держал паузу.

— Так я решил... не казнить. Буду тебя миловать. Скажи, чего желаешь?

— Я, государь, надеялся жениться...

— Так женись. Я моложе твоего женился.

— Невеста у меня не нашей веры...

— Окрестим!

— Не хочу крестить насильно, а сама не пойдет.

— А что хоть за вера? Из латин или басурман?

— Нет, лесной солнечной веры.

— А! Это ничего, это из наших. Живи с ней пока так, без венчания, я не прогневаюсь. Уголок тебе подберем. Сожительство с нехристью — невелик грех. Как бы с котом или собакой живешь, — Иван засмеялся по-доброму.

— Ты чего-нибудь настоящего желаешь?

— Ну, в библиотеку чтобы...

— От библиотеки я тебя не отлучал. Проси лучше!

Федор упал на колени. Слезы блестели в глазах. Протянул руки, совсем как тогда – в Сретенке:

— Конь Тимоха захромал. Хотят его на мясо... Я вылечу, государь!

— Велю коня не трогать, пока сам не околеет. Скажи на конюшне.

Грозный смотрел с прищуром на этого дурачка, которому не уставал удивляться, и которого уважали многие во дворце.

— Ты, Федя, совсем просить не умеешь. Спроси чего-нибудь тако-ого! — руки Грозного описали широкий круг, глаза взлетели ввысь.

— Не прогневайся, государь! Есть у меня вопрос... Не ответишь ли...

— Спрашивай! Отвечу!

Федор собрался с духом, приложил руку к груди, где беспокойно подпрыгивала царская монета, и выпалил на одном дыхании:

— Правда, что ты держишь в водке глаза Бармы и Постника?

Грозный схватился за живот, потом за сердце, осел на троне, стал наливаться краской. Потом захохотал во весь голос. Так царь не смеялся уже несколько лет. Оказалось, в нем есть еще место настоящему здоровью!

— Дурак! — радостно задыхался Иван, — какой же ты дурак, Федька!