Глава 14. Дума Сильвестра

Отец Сильвестр, белый поп сидел в своей обширной, но простой келье при митрополичьем дворе и думал. Дума выходила непонятная, печальная.

Непонятными для непосвященных, то есть – почти всех жителей Москвы, были слова думы. Вот, судите сами, кто мог бы понять эти слова?

«Виттенбергское выступление Мартина Лютера против индульгенций, против порочности произвольного, корыстного отпущения грехов состоялось 43 года назад. Сам Лютер умер 14 лет тому. Более двадцати лет известно «Наставление в христианской вере» Жана Кальвина. Просвещенная Европа все более подвергает сомнению греховные обычаи католической церкви. Сам Кальвин правит Женевой. А у нас? Все ли правильно? Вполне ли непорочна православная церковь? Достойно ли управляют Русью владыки церковные и мирские? Нет, нет и нет!..».

Что из этих слов понял бы замоскворецкий мастеровой, слободской попик, туповатый дворянин? Что способен осмыслить монарх?

Только « Нет, нет и нет!..».

«Нет, нам кальвинизм не подходит. Аскетичен, суетен, нелеп. Но нацелен на исправление и может служить примером. Исправить народ можно только знанием или верой. Знание – великий подвиг и удел немногих. Остальным пристало верить. А вера в Бога невозможна без доверия к церкви, дому Его. Исправлять церковь следует не правкой церковных книг, но правкой нравов в церкви и вокруг нее. Исправит нравы добродушие и сила. Добродушие – в дни мира и покоя, сила – в дни войны».

«120 лет существует книгопечатанье. Больше века знание и вера распространяются по всем землям, кроме нашей. В России печатные книги – страшная тайна. Народ не читает, не видит книг вовсе. Знает, что книги существуют, но только рукописные и обязательно – из-под монашеского пера, строго служебного содержания. Все прочие – от нечистого!». Сильвестр впал в бездумную неподвижность. Руки опустились на плоскость скамьи.

И как было им не опуститься? Сколько сил потрачено на попытки просвещения, сколько написано увещевательных писем в приходы и епархии, сколько просьб принесено митрополиту, сколько поучений преподано государю, а все впустую! Ничего не меняется в этой стране. Невежество, тупость, нелюбознательность, догматизм, языческие обычаи.

Десять лет назад, почуяв власть над молодым царем, Сильвестр завел в Белозерском монастыре тайную типографию. Он не дерзал печатать служебные книги, их имелось в достатке. А хотелось Сильвестру сломать понятие об исключительной религиозности знания. Решил Сильвестр издавать календарь православных праздников, рецепты русских блюд, хозяйственные советы. Каждая такая «книга» должна была помещаться на одном листе и печататься единой вырезной деревянной плитой. И что же? Не успел резчик окончить первую плиту, как запылали монастырские постройки, сгорели новенький деревянный пресс, раствор сажи в скипидаре, драгоценные запасы бумаги. Не от молнии сгорели, не от огненной татарской стрелы, — от торопливых, подлых человеческих рук!

«Не принимает Россия разума! Не хочет свободы и добра. Даже новгородской полусвободы опасается».

И понял Сильвестр, что этой стране, этому народу можно только силой задрать голову к свету. Но и сила была бессильна в руках странного царя. Непостоянен, неустойчив, пуглив его ум, темен взор, страшен гнев. И не умнел с годами Иван Васильевич, только страшнее, злее становился. И переждать его, молодого, не получалось. А, значит, приходилось менять. Но менять было не на кого. Все вокруг слабые, алчные, глупые, суеверные, темные. Сгнила, распалась династия Рюрика, доживала последние годы.

Бог послал Сильвестру Алексея Адашева, князя Дмитрия Курлятьева, нескольких отважных дворян помельче. С ними можно было что-то пробовать. Да вот не задалось! Князь Старицкий после Казани составил заговор, Адашевы не смолчали, выступили, разоблачились. И зачем бы им этот Старицкий? Одного Рюриковича на другого сменять? Уже Сильвестр напрямую Алексею регентство обещал, сам власти Кальвина не просил, знал, что успеет только зерно бросить, а уж растить, косить и молотить другим придется. Россия не Женева, ее в кулаке не удержишь!

Теперь и вовсе темная история получилась. Царица больна, младший царевич болен, старший – крайне неумен, груб, тоже с безумным блеском в глазах, как дядя Юрий и отец. Сгнил, сгнил корень! Но царица-то – свежих кровей? Что ей не живется? Говорят о яде, заговоре. Алексей сослан в войско. Если с царицей приключится смерть, всех собак повесят на Алексея и на Курлятьева. А Сильвестр рядом с ними. Никому головы не сносить!

«А тут еще заговор Тучкова. Откуда его черт, прости Господи, принес? Сед, стар, седьмой десяток разменял, а не отстал от смут. Помнил свое просторное житье в малолетство Ивана, не смог утолить адскую жажду власти. И попался! И был столь «любезен» царю, что если б его поймали в рядах с сахарными петушками, и то обвинили бы в колдовстве на курином гребне. Зачем он ряженых подсылал? Неужто верил, что можно Ивана просто так убить? Или, правда, можно?».

«Кто его научил? Что за мальчишка сидел в яме? Какой такой Смирной? Так ли смирен? Надо бы присмотреться к нему».

«Грозный смотрит косо. Вот-вот заподозрит окончательно. Хорошо бы самому разобрать этот заговор. Глядишь, и вернется былая милость, станет царь слушать добрые слова, примет к сердцу благие поучения».