"Первая волна мирового финансового кризиса" - читать интересную книгу автора (Сорос Джордж)

Глава 6 Автобиография удачливого спекулянта

Благодаря своему 55-летнему опыту работы на финансовых рынках я помню все этапы их развития. За это время рын­ки неоднократно менялись до неузнаваемости. Многое из того, что сейчас считается недопустимым, в прежние вре­мена являлось естественным или даже неизбежным. Ши­роко распространенные в настоящее время финансовые инструменты и технологии финансирования были невоз­можны в прошлые времена, и наоборот. Я помню, как, рабо­тая арбитражным трейдером варрантов и конвертируемых облигаций, мечтал о создании варрантов, которые были бы не привязаны к самим акциям, но также торговались бы на рынке; однако, разумеется, тогдашние правила этого не по­зволяли. Я даже и представить не мог такое разнообразие синтетических инструментов, которое сейчас обращается на биржах.

В период после окончания Второй мировой войны фи­нансовая отрасль играла в экономике роль, существенно отличающуюся от сегодняшней. Деятельность банков и рынков серьезно регулировалась. Пропорция кредито­вания к объему всей экономики была существенно ниже сегодняшнего уровня, гораздо меньшими были и суммы займов относительно величины их обеспечения. Услови­ем ипотеки являлся как минимум 20%-ный первоначаль­ный взнос плательщика в счет оплаты, а займы под залог акций могли проводиться в жестко ограниченных рамках, согласно которым сумма займа не могла превышать 50% стоимости обеспечения. Кредиты на покупку автомоби­лей, также требовавшие первоначального взноса, часто за­менялись схемами лизинга, по которым такие платежи не требовались. Кредитных карт не существовало, а кредиты без обеспечения были крайне редки. Финансовые компа­нии составляли лишь малую долю в структуре рыночной капитализации американского фондового рынка. Лишь немногие акции финансовых компаний входили в листинг Нью-Йоркской фондовой биржи. Большинство акций бан­ков торговалось вне биржи, зачастую по предварительной договоренности.

Международные финансовые сделки жестко контро­лировались в большинстве стран, а объемы движения капиталов между странами были достаточно низкими. Бреттон-Вудские учреждения были как раз и основаны для стимулирования международной торговли и преодоления проблем, связанных с недостаточным объемом междуна­родных частных инвестиций. Эти организации появились после консультаций с британской делегацией, возглавляв­шейся Джоном Мейнардом Кейнсом. Британцы выступили с предложением, а американцы с ними согласились. Акцио­нерами Бреттон-Вудских учреждений стали правительства развитых стран, однако Соединенные Штаты оставили за собой право вето.

Хотя официально международная финансовая систе­ма оставалась привязанной к золотому стандарту, факти­чески в качестве международной валюты стал выступать американский доллар. Цена золота фиксировалась в дол­ларах. В течение некоторого времени страны Британского содружества оставались привязанными к фунту стерлин­гов, однако в связи с обесценением фунта стерлинговая зона постепенно сошла на нет. После войны стала заметна острая нехватка долларов, и Соединенные Штаты активно использовали план Маршалла для ускорения возрождения Европы. Постепенно нехватка долларов исчезла, а вслед­ствие создания Европейского экономического сообщества и возрождения Японии (механика которого впоследствии имитировалась «азиатскими тиграми») возникла обратная ситуация. Совместный эффект масштабного оттока капи­тала, торгового дефицита и войны во Вьетнаме поставил доллар в сложную ситуацию. Тем не менее жесткий кон­троль международной финансовой системы оставался в руках развитых стран, среди которых доминировали США. Отказ от привязки доллара к золоту, юридически оформ­ленный 15 августа 1971 года, позволил доллару остаться основной валютой, в которой центральные банки держали свои резервы.

Я начал свою карьеру в 1953 или 1954 году в качестве ста­жера в одном из лондонских торговых банков, где и изучил принципы арбитража, торгуя акциями. Суть арбитража со­стоит в умелом использовании в своих интересах неболь­ших различий в ценах, возникающих на разных рынках. Международная торговля в то время проводилась в основ­ном на рынках нефти и золота, где применялась особая валюта, известная как курсовые стерлинги (switch srerling) или премиальные доллары (premium dollars). Официальные курсы валют были зафиксированы, однако при проведении операций с капиталом курс в зависимости от уровней пред­ложения и спроса мог превышать официальный.

В 1956 году я переехал в Соединенные Штаты. После соз­дания Общего рынка возник живой интерес к инвестици­ям в европейские ценные бумаги, и я начал активно рабо­тать в качестве трейдера, фондового аналитика и продавца. Этот бизнес прекратился довольно неожиданно, после того как в 1963 году президент Джон Кеннеди ввел так называе­мый уравнительный налог на процентные доходы (interest equalization tax), означавший 15%-ную наценку на покуп­ку иностранных ценных бумаг за границей. Постепенно я стал переключать свое внимание на американские ценные бумаги, сначала как аналитик, а затем как управляющий хеджевым фондом. (Я принадлежу к первому поколению управляющих хеджевыми фондами. Когда этот процесс только начинался, нас было не больше десятка.)

Как аналитик я замечал постепенное пробуждение бан­ковской отрасли. В 1972 году я написал отчет под названием «Шанс роста для банков» ("The Case for Growth Banks"). В то время банки считались самыми неповоротливыми учреж­дениями: их руководство еще находилось под влиянием потерь 1930-х годов, и основным их желанием было сохра­нение безопасности, порой в ущерб росту или извлечению прибыли. Структура отрасли была практически заморожена регулирующими актами. Выход банков за пределы одного штата был запрещен, а в некоторых штатах запрещено было даже создание сети банковских отделений. Скучный бизнес привлекал лишь скучных людей, и в отрасли практически не наблюдалось движения или развития. Инвесторы, ори­ентированные на рост капитала, практически повсеместно игнорировали ценные бумаги банков.

В своем отчете я утверждал, что инвесторы не замечают начавшихся изменений в банковской отрасли, в частности появления нового поколения банкиров, получавших обу­чение в бизнес-школах и воспринимавших бизнес с точки зрения финансовых результатов. Духовным центром новой школы мышления стал First National City Bank под руковод­ством Уолтера Ристона, а люди, получившие «крещение» в этом банке, разлетались по всей стране и занимали лиди­рующие позиции в других банках. Возникали новые типы финансовых инструментов, а некоторые банки начали более агрессивно использовать свой капитал и демонстрировать неплохие показатели прибыли. Лучшие из банков достигали возврата на капитал в размере 13%. В любой другой отрас­ли подобная величина возврата на капитал вкупе с ростом дохода на акцию более чем на 10% привела бы к тому, что акции компании продавались бы с существенной премией по сравнению со стоимостью актива, однако акции банков продавались практически без премии.

Тем не менее многие банки стали испытывать нехватку заемного капитала. Существовавшие правила не позволяли им далее увеличивать долю заемного капитала, поэтому для продолжения роста им требовалось увеличить соб­ственный капитал. Именно в это время First National City Bank организовал деловой обед для фондовых аналитиков, что было поистине неслыханным событием в банковской отрасли.

Именно это побудило меня опубликовать мой отчет, в ко­тором я утверждал, что акции банков находятся на пороге подъема, так как их руководителям есть что сказать рынку. Банковские акции и в самом деле достаточно хорошо вы­росли в 1972 году, и я смог заработать около 50% на цвету­щем букете акций растущих банков, купленных мной для моего хеджевого фонда.

В 1973 году случился первый нефтяной шок, и многие банки стали активно работать с нефтедолларами. Именно тогда возник рынок евродолларов и начался международ­ный бум кредитования. Большая часть бизнеса была рас­пылена за пределами США, и американские банки начали создавать холдинговые структуры, позволявшие избегать подотчетности американским регуляторам. Были созданы многочисленные новые финансовые инструменты и техно­логии финансирования, а банковский бизнес стал гораздо более изощренным, чем всего лишь за несколько лет до это­го. В период между 1973 и 1979 годами происходил взрывообразный рост международного кредитования. Именно в это время зародился инфляционный бум 1970-х годов. США, правда, не участвовали в этом буме: страна страдала от стагфляции — комбинации растущей инфляции и высо­кого уровня безработицы.

Второй нефтяной шок 1979 года усилил инфляционное давление. Чтобы поставить инфляцию под контроль, Фе­деральная резервная система в октябре 1979 года приняла на вооружение монетаристскую доктрину Милтона Фрид­мана. Вместо того чтобы, как и прежде, контролировать краткосрочные процентные ставки, Федеральная резервная система установила целевые значения денежной массы и позволила ставкам федерального кредитования свободно колебаться. К моменту прихода к власти Рональда Рейгана ставки достигли рекордных высот.

Рейган верил в экономику, основанную на предложении, и военную силу. В первом же своем проекте бюджета он со­кратил ставки налогов и одновременно увеличил расходы на вооружение. И хотя его усилия были направлены на со­кращение потребления внутри страны, объема имевшихся сбережений оказалось недостаточно для решения обеих за­дач. Путь наименьшего сопротивления привел к бюджетно­му дефициту.

Так как дефицит бюджета должен был финансироваться с учетом жестких ограничений по размеру денежной мас­сы, процентные ставки вновь выросли до небывалых высот. Конфликт между фискальной и монетарной политикой при­вел вместо экономического развития к серьезной рецессии. Все это больно ударило по соседям: в августе 1982 года Мек­сика объявила дефолт по международным обязательствам, что послужило началом международного долгового кризи­са 1980-х годов, истощившего Латинскую Америку и другие развивающиеся регионы.

Федеральная резервная система в ответ на кризис не­сколько ослабила сжатие денежной массы. Бюджетный де­фицит в то время лишь начинал свой рост. Отпущенные тормоза привели к быстрому росту экономики, и ее воз­рождение было столь же сильным, сколь глубокой была недавняя рецессия. Этому способствовал рост потребле­ния как в частном, так и в корпоративном секторе, отчасти подстрекавшийся банковской системой. Военные расходы только-только начали свой рост; американцы наслажда­лись ростом реальных доходов; корпоративный сектор получал свои преимущества от ускоренной амортизации и других налоговых послаблений. Банки с удовольствием выдавали кредиты, потому что практически любой новый кредит улучшал качество их кредитного портфеля. Спрос со стороны всех этих источников был настолько силен, что процентные ставки после небольшого снижения стабили­зировались на исторических высотах, а затем продолжили свой рост. Вырос приток иностранного капитала — отча­сти за счет высокой доходности финансовых активов, от­части из-за доверия к фигуре президента Рейгана. Доллар усилился, и его усиление вместе с более высокими процент­ными ставками в США по сравнению с другими странами сделало переток активов в доллары практически неизбеж­ным. Сильный доллар способствовал росту импорта, по­зволившего удовлетворить избыточный спрос и снизить уровень цен. Возник саморазвивающийся процесс, в ко­тором сильная экономика, сильная валюта, большой де­фицит бюджета и дефицит внешнего торгового баланса усиливали друг друга, что привело к неинфляционному росту. В книге «Алхимия финансов» я назвал такой цикл Имперским кругом Рейгана (Reagan's Imperial Circle), так как он позволял наращивать военную силу страны за счет привлечения товаров и капитала из-за границы. В центре царило благоденствие, а на периферии ситуация была по­истине ужасной. Это был момент возникновения нынеш­него дефицита текущего баланса США и восприятия Сое­диненных Штатов как потребителя «последней надежды», которое сохранилось с некоторыми корректировками и по сей день.

Международный долговой кризис был подавлен благода­ря активным творческим действиям финансовых учрежде­ний. Одного лишь предоставления средств для повышения уровня ликвидности было недостаточно. Суммы нацио­нального долга существенно превышали собственный ка­питал банков; если бы страны, находившиеся в сложной ситуации, прибегли к дефолту, это привело бы к банкрот­ству всю банковскую систему. Последний раз в истории это случилось в 1932 году и называлось Великой депрессией. Подобного сейчас нельзя было допустить. Поэтому цен­тральные банки вышли за пределы своей привычной роли и объединились, чтобы помочь странам-должникам. Сход­ный прецедент возник в Великобритании в 1974 году, когда Банк Англии отказался от контроля так называемых банков второго уровня, вместо того чтобы поставить под удар кли­ринговые банки, у которых банки второго уровня активно кредитовались. Однако во время кризиса 1982 года страте­гия ослабления давления на должников впервые применя­лась на международном уровне.

Центральным банкам недоставало полномочий для пре­творения в жизнь такой стратегии. Требовались серьезные изменения, в которых принимали участие правительства всех стран-кредиторов, а ключевую роль играл Междуна­родный валютный фонд (МВФ). Планы спасения созда­вались для одной страны за другой. Обычно такие пла­ны предполагали следующее: коммерческие банки берут на себя дополнительные обязательства, международные финансовые учреждения предоставляют необходимые средства, а страны-должники соглашаются принять суро­вые программы действий, чтобы улучшить свой платеж­ный баланс. В большинстве случаев коммерческие банки осуществляли также дополнительное кредитование, что позволяло странам-должникам в срок расплачиваться по текущим обязательствам. Программы спасения яви­лись серьезным достижением в рамках международного сотрудничества. В их деятельности принимали участие МВФ, Банк международных расчетов (Bank of International Settlements), ряд правительств и центральных банков и множество коммерческих банков (в случае с Мексикой их было более пятисот).

Я внимательно изучал этот кризис и способы его разре­шения и был впечатлен глубиной предпринятых системных изменений. Я написал ряд отчетов, распространявшихся компанией Моrgan Stanley, в которых анализировал раз­личные аспекты прорывных действий, предложенных меж­дународными финансовыми учреждениями. Я назвал эту систему Коллективной системой кредитования (Collective System of Landing). Участники держались вместе из страха перед возможным банкротством. А следовательно, со­хранность долговых обязательств должна была быть обе­спечена любой ценой. Это заставляло страны-должники полагаться только на самих себя: любые уступки с точки зрения обслуживания долга накладывали на них дополни­тельные обязательства. Страны-должники приняли пред­ложение — как из-за того, что хотели сохранить доступ к рынкам капитала и избежать изъятия своих активов, так и из-за страха перед неизвестностью. Жесткие программы улучшили их торговые балансы, однако это улучшение не всегда соответствовало пропорциональному изменению уровня задолженности. Понимая эту проблему, банки соз­дали резервы для покрытия невозвратных долгов. Одна­ко на тот момент, когда я анализировал ситуацию в книге «Алхимия финансов», не было выработано никакого ме­ханизма, который позволял бы использовать эти резер­вы по отношению к странам-должникам без разрушения принципов, державших вместе всех участников процесса. Со временем проблема была решена путем выпуска так на­зываемых Брейди-бондов, однако, пока решение не было найдено, Латинская Америка потеряла почти десятилетие возможного роста.

Ранее кредитные кризисы приводили к ужесточе­нию регулирования по отношению к нарушителям, что­бы не допустить подобного впредь. Однако рыночный фундаментализм, доминировавший в годы правления Рей­гана, привел к обратному эффекту: банкам в США была пре­доставлена еще большая степень свободы в том, кому давать деньги. Практически все ограничения, налагавшиеся на банки со времен Великой депрессии, были постепенно сня­ты. Банкам было позволено расширять филиальную сеть, сливаться с банками из других штатов и запускать новые направления бизнеса. Различие между инвестиционными и коммерческими банками становилось все менее заметным, пока не исчезло совсем. Под угрозой санкций со стороны Коллективной системы кредитования банки старались уби­рать займы со своих балансов, придавая им другую форму и продавая в виде производных продуктов инвесторам, над которыми не было столь жесткого контроля и давления со стороны регулирующих органов. Были изобретены изо­щренные финансовые инструменты и новые способы не показывать активы на балансовых счетах банков. Именно здесь и зародился сверхпузырь.

Новые финансовые инструменты и технологии трейдин­га и финансирования обладали одним фатальным недостат­ком: они базировались на предположении, что финансовые рынки стремятся к равновесию. Считалось, что временные отклонения носят случайный характер, а значения в конце концов достигают некоего среднего. Вследствие этого пред­полагалось, что прошлое будет определять будущее. При этом не принималось во внимание то, что сами новые ин­струменты и технологии до неузнаваемости изменили меха­низмы функционирования финансовых рынков. Я могу за­свидетельствовать это на собственном опыте: вернувшись к работе на рынках в начале 1990-х годов, я долго не мог най­ти свое место на них.

Я датирую возникновение глобализации и сверхпузыря 1980 годом, когда к власти пришли Рональд Рейган и Мар­гарет Тэтчер. Последовавший за этим период пронизан срывами, время от времени возникавшими в отдельных сегментах рынка. Рост международных заимствований 1970-х годов привел к международному долговому кризису 1982 года. Чрезмерное использование портфельного стра­хования привело к беспрецедентному падению фондового рынка в октябре 1987 года. Портфельное страхование пред­полагало использование knock-out опционов, которые вследствие их широкого распространения не могли ис­полняться без того, чтобы не вызвать катастрофического обвала. Сходные эпизоды возникали, хотя и в меньшем объеме, и на других рынках (такая же проблема возник­ла с обменным курсом доллара к японской иене). «Нарез­ка» ипотечных кредитов на отдельные транши привела к мини-обвалу траншей «токсичных отходов» в 1994 году, от чего пострадало несколько компаний. Российский дефолт в рамках кризиса развивающихся стран в 1998 году при­вел к банкротству Long-Term Capital Management (LTCM), очень крупного хеджевого фонда, использовавшего боль­шие займы при осуществлении биржевых сделок, а это уже угрожало стабильности всей финансовой системы. Феде­ральной резервной системе пришлось понизить учетные ставки и организовать спасательную операцию силами кредиторов LTCM. Все эти инциденты не привели к рефор­мам в сфере регулирования; напротив, способность систе­мы выдержать стрессы лишь усилила позиции рыночного фундаментализма и привела к дальнейшему ослаблению влияния регуляторов.

Затем в 2000 году случился крах технологического пу­зыря, а за ним последовала террористическая атака 11 сен­тября 2001 года. Чтобы избежать рецессии, ФРС снизила учетную ставку до 1% и сохраняла ее до июня 2004 года. Это привело к росту пузыря в жилищной отрасли, в кото­рой финансовые инновации играли основную роль. Чем больше рисков распределено, тем большие риски можно принять. К сожалению, риски переносились с тех, кто был хорошо о них осведомлен, на тех, кто был знаком с ними в меньшей степени. Что еще хуже, новые методы и ин­струменты были столь изощренными, что регулирующие органы оказались не в состоянии оценить связанные с ними риски. Им пришлось пользоваться методами оценки риска, разработанными организациями, создавшими эти инструменты. Действующее международное соглашение по банковскому надзору Ваsel 2 позволяет крупным банкам полагаться исключительно на собственные системы оцен­ки рисков. Нечто подобное произошло и с рейтинговыми агентствами, призванными оценивать надежность финан­совых инструментов. Им пришлось полагаться на расчеты авторов этих инструментов.

Я считаю произошедшее поистине шокирующим приме­ром отказа регуляторов от исполнения своих обязательств. Если они понимали, что не в состоянии оценить риски, то не должны были разрешать подотчетным им организаци­ям выпускать эти инструменты на рынок. Модели оценки рисков, разработанные банками, были основаны на пред­положении о стабильности самой системы. Однако вопреки убеждениям фундаменталистов стабильность финансовых рынков отнюдь не гарантирована; она поддерживается как раз за счет активных действий регуляторов. Положившись на расчеты рисков, сделанные участниками рынков, регу­ляторы фактически подняли якорь и инициировали некон­тролируемую кредитную экспансию. В частности, на основе анализа прошлого рассчитывается показатель портфель­ных рисков (value-at-risk, VAR). В случае бесконтрольной кредитной экспансии прошлое более не может служить указанием к оценке настоящего. Расчеты VAR допускали от­клонения в два-три раза больше стандартных, и такие серь­езные отклонения возникали с пугающей частотой. Этот предупреждающий сигнал был в целом проигнорирован как регуляторами, так и участниками рынка. Все, что они сделали, — это добавили в свои системы несколько стресс-тестов, чтобы измерить, насколько они готовы к неожидан­ностям.

Точно так же создатели различных синтетических ипо­течных ценных бумаг исходили из предположения, что ценность жилья в США в целом не будет сокращаться; до­пускались отклонения в отдельных регионах, однако рынок в целом понимался как стабильный. Вот почему казалось, что ценные бумаги, риск которых распределен между реги­онами, более стабильны, чем индивидуальная ипотека. Это предположение не допускало мысли о наличии огромного пузыря в жилищной отрасли, распространившегося на всю страну.

Регулирующие учреждения должны были это понимать. Время от времени им следовало вмешиваться, но они опа­сались морального риска. Однако когда карты были выло­жены на стол, они поняли, что теперь должны заниматься спасением организаций, слишком больших для того, чтобы просто позволить им рухнуть. Они знали, что их вмешатель­ство приводит к асимметричным действиям участников рынка и дальнейшему росту кредитной экспансии. Однако они были столь увлечены превалировавшим на рынке фун­даменталистским настроением и собственными успехами, что искренне поверили в способность рынков к саморегу­лированию. Именно это и позволило кредитной экспансии стать неуправляемой.

Кредитную экспансию проще всего ограничить именно на этапе активного роста. Обычно центральные банки реа­гируют на инфляцию, связанную с ростом цен или заработ­ков, но не пытаются предотвратить инфляцию, вызываемую ростом стоимости активов. Алан Гринспен много говорил о своем недовольстве «иррациональным изобилием» на фондовом рынке в декабре 1996 года, но не пошел дальше слов. Гринспен понимал суть экономических процессов лучше, чем большинство экспертов, и прекрасно знал, как использовать манипулятивную функцию при выражении своих взглядов. В свое время я был поражен его динамич­ным и ориентированным на будущее подходом, являвшим собой полную противоположность подходу руководителей европейских центральных банков. Тем не менее его можно упрекнуть в том, что его политические взгляды (во многом сформировавшиеся под влиянием Айн Рэнд) повлияли на его деятельность на посту руководителя Федеральной ре­зервной системы в большей степени, чем это было приемле­мо. Он поддержал инициативу Буша о сокращении налогов американской верхушки, составлявшей лишь 1% от всего населения страны, а также защищал точку зрения, что де­фицит бюджета необходимо уменьшать за счет урезания социальных расходов и осмотрительного подхода к тра­там. Не исключено, что и удержание федеральной учетной ставки на уровне 1%, когда это уже не имело смысла, было каким-то образом связано с выборами 2004 года. Поэтому ответственность за развитие пузыря в сфере недвижимости может лежать и на нем.

Бен Бернанки не обладает манипулятивными навыка­ми Гринспена, он скорее теоретик. Так же как и руково­дитель Банка Англии Мервин Кинг, он был глубоко оза­бочен проблемой моральных рисков, и во многом именно это беспокойство определило их запоздалую реакцию на лопнувший в 2007 году пузырь в жилищной отрасли.

Уполномоченные организации упорно отказывались ви­деть нарушения или опасные тенденции в ипотечной отрасли, а также недооценивали степень ее влияния на ре­альную экономику. Вот почему действия ФРС были столь несвоевременными: она имела все полномочия для регу­лирования ипотечной отрасли, но не занималась регули­рованием. Казначейство также оставалось пассивным в течение всего периода развития кризиса и активизирова­лось, когда было уже поздно. Новые правила работы для ипотечной отрасли появились лишь тогда, когда отрасль рухнула. Регуляторы потратили много времени на созда­ние добровольного объединения кредиторов, призванно­го урегулировать ситуацию. Этот подход неплохо работал во времена международного долгового кризиса 1980-х годов, но лишь потому, что у центральных банков была возможность напрямую влиять на вовлеченные в процесс коммерческие банки. Нынешний же кризис несоизмеримо сложнее, так как ипотечные кредиты разделены на части, упакованы в форме других финансовых инструментов и проданы — а организовать добровольное сотрудничество среди неизвестных участников крайне сложно, если во­обще возможно. Создать так называемый супер-SIV для снижения рисков, связанных с прежними SIV, не удалось. А попытки оказать содействие людям, которые сталки­ваются с внезапным скачком процентных ставок, насту­пающим через 18 месяцев (по окончании действия пред­ложенных им льготных ставок кредитования на первое время), окажут лишь ограниченный эффект. Компании, оказывающие услуги, связанные с ипотекой, перегру­жены и не имеют достаточных финансовых средств для добровольной реструктуризации задолженностей. Под угрозой находятся примерно 2,3 миллиона человек, мно­гие из которых были обмануты недобросовестными кре­диторами. В целом кризис в жилищной отрасли будет иметь долгосрочные социальные последствия. Вряд ли нынешняя администрация справится с этой ситуацией. Разбираться с мрачной реальностью придется следующей администрации. И будущее покажет, насколько мрачна эта реальность.

Я наблюдал за развитием пузыря на жилищном рын­ке со стороны, так как не принимал активного участия в управлении моими фондами. После того как мой партнер, управлявший фондом, покинул его в 2001 году, я трансфор­мировал хеджевый фонд в менее агрессивно управляемый инструмент — попечительский фонд, основной задачей ко­торого стало управление активами учрежденных мной ор­ганизаций. Большая часть средств была передана под кон­троль сторонних управляющих. Тем не менее я ясно видел, как разрастается сверхпузырь, и опасался плохого финала, который я предсказывал еще в книге, опубликованной в 2006 году. Я не был одинок в своих опасениях. Сообщество инвесторов раскололось на старомодных, вроде меня, и мо­лодое поколение, умевшее работать с новыми инструмента­ми и верившее в них. Разумеется, и среди них попадались исключения, наподобие Джона Полсона, который приобрел страховку от случая дефолта на рынке субстандартных ипо­течных кредитов, что принесло ему значительную прибыль относительно уплаченной им страховой премии. Я даже пригласил его на ужин, чтобы узнать, как ему удалось это сделать.

Когда в августе 2007 года разразился кризис, я посчитал ситуацию слишком опасной, чтобы продолжать доверять управление моим состоянием кому-то другому. Я вернулся к контролю, создав «макротрейдинговый» счет, дававший фонду значительную возможность противостоять позици­ям, открытым другими игроками. Я считал, что развитый мир, в особенности Соединенные Штаты, движутся к се­рьезным проблемам, однако существовали и внушительные позитивные силы в других концах света, в особенности в Китае, Индии и некоторых странах — экспортерах нефти и других видов сырья. Мы смогли выстроить значитель­ные инвестиционные портфели на фондовых рынках этих стран. Я хотел защитить их путем открытия значительных коротких позиций на рынках развитого мира. Для этого я мог использовать лишь простые инструменты, такие как индексные бумаги и валюты, потому что мне не хватало де­тального понимания. Но даже в этом случае стратегия ока­залась достаточно успешной. В ней были и взлеты, и паде­ния. Степень колебаний рынка выросла многократно, и мне потребовалась немалая выдержка, чтобы не закрыть свои короткие позиции.