"Первая волна мирового финансового кризиса" - читать интересную книгу автора (Сорос Джордж)

Часть 2 С чем связан сегодняшний кризис

Глава 5 Гипотеза о сверхпузыре

Я уже говорил, что мы находимся в середине финансового кризиса, подобного которому не было со времен Великой депрессии 1930-х годов. Стоит уточнить, что нынешний кризис не является прелюдией к новой Великой депрес­сии. История не повторяется. Невозможно представить, что сегодняшняя банковская система рухнет, как это слу­чилось в 1932 году. С другой стороны, нынешний кризис нельзя сравнивать с другими периодическими кризисами, охватывавшими отдельные сегменты финансовой системы в 1980-х, — такими как международный долговой кризис 1982 года, кризис в сфере накоплений и займов 1986 года, падение рынка портфельного страхования 1987 года, кру­шение компании Kidder Peabody в 1994 году, кризис на раз­вивающихся рынках 1997 года, крушение компании Long-Term Capital Management в 1998 году или технологический пузырь 2000 года. На этот раз кризис связан не с конкрет­ной компанией или отдельным сегментом финансовой си­стемы — вся система в целом поставлена на грань развала, и сдержать этот процесс удается с огромным трудом. Кри­зис будет иметь долгосрочные последствия. Это отнюдь не привычная для бизнеса ситуация. Это — окончание це­лой эры.

Такое заявление может показаться несколько высоко­парным, постараюсь его объяснить. Я прибегну к теории рефлексивности и модели подъема-спада, описанной в четвертой главе, но мое объяснение будет далеко не простым. Мы должны рассмотреть не один процесс подъема-спада (или пузырь), а два: пузырь на жилищ­ном рынке и то, что я называю долгосрочным сверхпу­зырем. Пузырь на рынке жилья довольно прост, сверхпу­зырь гораздо сложнее. Еще больше усугубляет ситуацию то, что эти два пузыря действуют не изолированно друг от друга — причины возникновения обоих надо искать в прошлом. К примеру, невозможно понять нынешнюю ситуацию без исследования причин усиления Китая, Ин­дии и ряда стран — экспортеров нефти и других видов сырья. Кроме того, нельзя оставлять без внимания бум на товарных рынках, а также систему обменных валютных курсов, частично привязанную к доллару, а частично — к другим валютам. Необходимо вспомнить и о растущем нежелании большой части мира оставаться привязанной к доллару.

Вследствие краха технологического пузыря в 2000 году и террористической атаки 11 сентября 2001 года Федераль­ная резервная система снизила ставку федеральных займов до 1% и сохраняла этот уровень до июня 2004 года. Это по­зволило развиться пузырю на рынке жилья в США. Сход­ные пузыри можно было заметить в других частях мира, прежде всего в Великобритании, Испании и Австралии. Между тем пузырь, возникший на рынке жилья США, от­личается от остальных как размерами, так и влиянием на мировую экономику и международную финансовую систе­му. Рынок жилья столкнулся с проблемами в Испании рань­ше, чем в США, однако это осталось замеченным только на уровне страны. Напротив, американские ипотечные цен­ные бумаги широко продавались по всему миру, а некото­рые европейские институциональные инвесторы (особенно германские) были вовлечены в этот процесс даже в большей степени, чем их коллеги в США.

Сам по себе пузырь на жилищном рынке США точно сле­довал моей модели подъема-спада. Имелся господствовав­ший тренд — агрессивное ослабление стандартов выдачи займов и увеличение показателя соотношения «долг/залог». Ему соответствовало превалирующее неправильное мнение, что желание давать в долг не влияет на стоимость обеспе­чения. Подобное заблуждение в прошлом уже приводило к появлению пузырей, прежде всего в отрасли недвижимости. Удивительно, что никто не извлек из этой ситуации уроков.

Развитие пузыря можно проиллюстрировать с помощью нескольких графиков, приведенных далее. На графике 5 нисходящая линия (правая шкала) отражает уровень сбере­жений, а восходящая — стоимость домов, скорректирован­ную на величину инфляции. График 6 показывает беспре­цедентный рост задолженности по ипотечным кредитам. За последние шесть лет американцы увеличили уровень задолженности по ипотеке больше, чем за всю предшество­вавшую историю ипотечного рынка. График 7 демонстри­рует снижение качества выдаваемых кредитов. В связи с тем, что рейтинговые агентства основывали свои оценки на анализе потерь в прошлом, а за период роста цен на жи­лье потери снизились, упростилась и оценка обеспечения по ипотечным займам. В это же время организации, выда­вавшие ипотечные кредиты, начали агрессивно продвигать продукты, связанные с продажей жилья под залог (дина­мика не отражена в графиках). В итоге дома можно было покупать без первоначального взноса, полностью за счет заемных средств, выдававшихся без особых вопросов. Ипо­течные субстандартные кредиты, начало выплат по кото­рым было отложено до 2005 и 2006 годов (vintage subprime), и ипотечные кредиты типа Аlt-A обладали достаточно низ­ким качеством. График 8 демонстрирует рост их объема. В 2006 году 33% всех ипотечных кредитов попадали в одну из этих двух категорий. Графики 7 и 8, вместе взятые, пока­зывают общее снижение качества выдававшихся кредитов. Процесс усугублялся стремлением компаний к повышению объема комиссионных.

На графике 9 отображен рост доходов компании Мооdу's, связанный с оценкой структурированных продуктов. К 2006 году доходы Мооdу's от оценки структурированных продуктов были сопоставимы с доходами от традиционно­го бизнеса компании — оценки и присвоения рейтингов об­лигационным выпускам. График 10 отражает экспоненци­альный рост объемов синтетических продуктов.

Пузырь начал расти достаточно медленно, этот процесс продолжался несколько лет и не остановился, даже когда процентные ставки поползли вверх, потому что поддержи­вался спекулятивным спросом, которому способствовало агрессивное навязывание кредитов, а также трансформа­ция ипотечных кредитов в ценные бумаги. По всей видимо­сти, момент истины наступил весной 2007 года, когда про­блема с субстандартными кредитами привела New Century Financial Corporation к банкротству, после чего наступил пе­риод затмения, когда цены на жилье начали падать, а участ­ники никак не могли признать, что игра окончена. «Когда музыка умолкнет [то есть когда снизится ликвидность рын­ка], все будет гораздо сложнее. Но пока музыка играет, вы должны встать и продолжать танцевать. Мы продолжаем танцевать», — так руководитель Citybank Чак Принс охарак­теризовал эту ситуацию. Переломный момент произошел в августе 2007 года, когда падение резко ускорилось и его не­гативные последствия вовлекали в себя один сегмент рынка за другим. Ситуация отчасти напоминала кризис 1997 года на развивающихся рынках, когда тяжелое ядро сокрушало одну страну за другой. Но даже в этих условиях фондовый рынок смог оправиться после августовского падения к октя­брю 2007 года.

Это движение рынка не соответствовало модели. Модель предполагает, что коллапс будет глубоким, но коротким, а затем начнется медленное и постепенное движение к точ­ке, близкой к уровню равновесия. В нашем случае можно заметить частичный коллапс в августе 2007 года, а следу­ющий — в январе 2008 года. Каждый раз в игру активно включалась Федеральная резервная система, понижавшая ставку кредитования, а фондовый рынок искренне верил, что ФРС, так же как и в прошлом, сможет защитить эко­номику от последствий финансового кризиса. Однако ее способность защитить экономику ограничена тем фактом, что ФРС делает это слишком часто. С моей точки зрения, нынешний финансовый кризис ничуть не похож на те, что были в недавней истории.

Помимо пузыря на жилищном рынке США существует еще более крупный процесс подъема-спада, который сейчас дошел до своей поворотной точки. Сверхпузырь гораздо сложнее, чем пузырь на жилищном рынке, и объяснить его природу намного труднее. Процессы подъема-спада воз­никают вследствие рефлексивного взаимодействия между господствующим трендом и превалирующей неверной ин­терпретацией. Господствующий тренд у сверхпузыря тот же, что и у пузыря на жилищном рынке, — это еще более изощренные методы создания кредитных продуктов. Од­нако превалирующая неверная интерпретация у него дру­гая. Она основана на чрезмерной уверенности в механизме работы рынка. Рональд Рейган называл это магией рынка. Я же называю это рыночным фундаментализмом. Эта кон­цепция, уходящая корнями в прошлое (еще в XIX веке та­кую доктрину называли laissez-faire) стала доминирующей в 1980 году, когда Рональд Рейган был избран президентом США, а Маргарет Тэтчер заняла пост премьер-министра Великобритании.

В основе рыночного фундаментализма лежит теория совершенной конкуренции, предложенная Адамом Сми­том, а затем развитая классическими экономистами. После Второй мировой войны концепция получила новую жизнь благодаря заметным недостаткам социализма, коммунизма и других форм государственного вмешательства. Однако отсюда следует неверный вывод. Отказ от государственного вмешательства не делает рынки совершенными. Согласно одному из основных утверждений теории рефлексивности, все созданные человеком конструкции несут в себе элемент ошибки. Финансовые рынки не обязательно должны стре­миться к равновесию — предоставленные сами себе, они склонны впадать и в эйфорию, и в разочарование. По этой причине существуют финансовые органы, призванные ре­гулировать рынки и следить за их деятельностью. Со вре­мен Великой депрессии регулирующие органы успешно противостоят значительным проблемам в области между­народных финансов. Как ни странно, но именно их успех позволил вновь развиться рыночному фундаментализму. Когда я учился в 1950-х годах в Лондонской школе экономи­ки, казалось, что принцип laissez-faire похоронен навсегда. Однако он возродился в 1980-х годах. Под его влиянием фи­нансовые органы потеряли контроль над рынками, и сверх­пузырь продолжил свое развитие.

Сверхпузырь совмещает в себе три основных тренда, в каждом из них есть хотя бы один дефект. Первый тренд состоит в росте кредитной экспансии и выражается в уве­личении показателя соотношения «долг/залог» на рынках ипотеки и потребительского кредитования, в результате чего растет доля кредита в валовом национальном продук­те (см. график 11). Этот тренд стал результатом политики противостояния циклам, возникшей вследствие Великой депрессии. Каждый раз, когда банковская система ока­зывается перед угрозой или возникает возможность ре­цессии, финансовые органы приступают к решительным действиям — ликвидируют опасные зоны и стимулируют экономику. Интервенции органов финансового регулиро­вания поощряли эти перекосы кредитной экспансии бан­ков, такая ситуация называется моральным риском. Вто­рой тренд представляет собой глобализацию финансовых

рынков, а третий — постепенное снижение роли финансо­вых регуляторов и ускорение инновационных процессов в области финансов. Чуть ниже мы увидим, что глобали­зация имеет асимметричную структуру. Она благоприят­ствует США и другим развитым странам, находящимся в центре финансовой системы, и оказывает негативное влия­ние на менее развитые страны, расположенные на финан­совой периферии. Отсутствие равенства между центром и периферией признается не так широко, однако оно сыграло важную роль в развитии сверхпузыря. И как уже упоми­налось выше, дерегулирование и финансовые инновации основаны на неверном представлении о том, что рынки движутся в сторону равновесия, а отклонения носят слу­чайный характер.

Сверхпузырь включает в себя три тренда и три дефек­та. Первый тренд развивается еще с 1930-х годов, а вто­рой и третий сформировались только в 1980-х. Поэтому можно сказать, что сверхпузырь зародился в 1980-х годах: именно тогда рыночный фундаментализм превратился в основной принцип деятельности международной финан­совой системы. Очевидно, что сверхпузырь является до­статочно сложным как для наблюдения, так и для объяс­нения.

Глобализация финансовых рынков оказалась крайне успешным проектом рыночных фундаменталистов. Когда финансовый капитал способен к свободному перемеще­нию, любому государству или его налоговым органам ста­новится крайне сложно его отследить, потому что в любой момент он способен перетечь куда-нибудь еще. Это ставит финансовый капитал в несколько привилегированное по­ложение. Государствам приходится уделять все больше внимания требованиям со стороны международного капи­тала в ущерб ожиданиям собственных граждан. Вот почему глобализация финансовых рынков так хорошо соответ­ствовала целям рыночных фундаменталистов. Процесс начался с кругооборота нефтедолларов (recycling of petro-dollars) вследствие нефтяного шока 1973 года, однако за­метно усилился в годы правления Рейгана и Тэтчер.

Глобализация не привела к выводу игры на новый уро­вень, что должно было произойти со свободным рынком в соответствии с доктриной рыночных фундаменталистов. Международная финансовая система находится под кон­тролем консорциума финансовых учреждений — пред­ставителей развитых стран. Они сформировали так на­зываемое Вашингтонское соглашение и пытаются обязать отдельные государства соблюдать жесткую рыночную дис­циплину, но при этом хотят распространить собственные правила в условиях, когда финансовая система находится под угрозой. Согласно этой системе, США, имеющие право вето в обоих Бреттон-Вудских учреждениях — Междуна­родном валютном фонде и Всемирном банке, — являются «более равными», чем другие участники. Доллар служил основной всемирной резервной валютой, охотно принимае­мой всеми центральными банками мира. Соответственно, Соединенные Штаты обладали возможностью проводить политику, направленную на предотвращение цикличности, в то время как развивающиеся страны, а отчасти и другие развитые страны были вынуждены решать свои проблемы самостоятельно. В итоге оказалось, что держать деньги в центре системы спокойнее, чем на периферии. Как только барьеры для перетока капитала были сняты, все мировые сбережения «всосал» центр, и распределялись они уже от­туда. Не случайно именно в годы правления Рейгана США постоянно сталкивались с дефицитом текущего платежно­го баланса. С тех пор размер дефицита лишь увеличился и к третьему кварталу 2006 года составил 6,6% ВВП. Американ­ский потребитель превратился в двигатель мировой эконо­мики.

В период Второй мировой войны деятельность финансовой отрасли — банков и рынков — жестко регулировалась. По­сле войны ограничения постепенно смягчались (сначала медленно, затем быстрее), и к 1980-м годам рынки стали ми­нимально регулируемыми. Финансовые рынки не склонны двигаться к равновесию, поэтому их либерализация приве­ла к периодическому возникновению кризисов. Большин­ство кризисов возникало в менее развитых странах, однако некоторые из них ставили под угрозу стабильность мировой финансовой системы, в особенности международный дол­говой кризис 1980-х годов и кризис развивающихся рынков 1997-1998 годов. В этих случаях финансовые органы были бы не против изменить правила с целью спасения системы, но требования рыночной дисциплины продолжали приме­няться к менее развитым странам.

Подобная асимметрия вкупе с асимметричным стиму­лированием к развитию кредитования в развитых странах привела к перетаскиванию сбережений всего мира с пери­ферии в центр и позволила Соединенным Штатам создать постоянный текущий платежный дефицит. Начиная с прав­ления Рейгана США имеют огромный платежный дефицит. Парадоксально, но дефицит бюджета позволил финансиро­вать платежный дефицит: страны с положительным балан­сом инвестировали избыточные денежные резервы в госу­дарственные и правительственные облигации Соединенных Штатов. Эта ситуация была несколько извращенной, потому что приток капитала из менее развитых стран в США, а так­же дефицит платежного баланса и бюджета служили основ­ными источниками кредитной экспансии. Другой источник финансирования сформировался за счет новых финансовых инструментов и использования заемных средств банками и некоторыми их клиентами, прежде всего хеджевыми фон­дами и фондами прямых инвестиций. И наконец, круп­ным источником кредитной экспансии выступала Япония: вследствие лопнувшего пузыря в области недвижимости она снизила процентные ставки практически до нуля и собира­лась удерживать этот показатель на протяжении неопреде­ленного времени. Это привело к росту так называемого carry trade, когда иностранные организации брали займы в иенах, а граждане Японии использовали свои сбережения (а ино­гда и заемные средства) для инвестирования в иностранные валюты с высокой доходностью.

Подобный дисбаланс мог развиваться бесконечно долго, ведь количество участников, желавших, с одной стороны, взять деньги в долг, а с другой — их одолжить, соответство­вало друг другу. Существовала некая симбиотическая связь между США, готовыми потребить больше, чем произведено в самой стране, и Китаем вкупе с другими азиатскими экс­портерами, готовыми произвести больше, чем в состоянии самостоятельно потребить. Соединенные Штаты увеличи­вали внешний долг, Китай и другие страны наращивали ва­лютные резервы. В США была низкая норма сбережений, в других странах — высокая. Подобная симбиотическая связь существовала между банками и их клиентами, в особенно­сти хеджевыми фондами и фондами частных инвестиций, а также между организациями, выдававшими ипотечные кредиты, и их получателями.

Ситуация становилась более шаткой по мере развития пу­зыря на жилищном рынке США и появления финансовых инноваций, основанных на ложной парадигме. Синтети­ческие финансовые инструменты, расчеты риска и модели проприетарной торговли выстраивались на теории, со­гласно которой рынки стремятся к равновесию, а отклоне­ния носят случайный характер. В качестве начальной точки они использовали прошлый опыт, допускали возможность отклонений и возникновения новых трендов, однако от­казывались признавать, что ситуация во многом опреде­ляется их собственными действиями. Американские семьинаходились под большим влиянием роста цен на жилье в десятки раз. Уровень сбережений опустился ниже нуля, и домохозяйства пытались извлечь дополнительную вы­году путем рефинансирования ипотечных кредитов по все возрастающим ставкам. В 2006 году уровень капитала, по­лученного домохозяйствами за счет закладных, составил почти триллион долларов. Эта сумма составляла примерно 8% ВВП и превышала размер дефицита торгового баланса. Когда цены на жилье перестали повышаться, тренды также приостановили свое действие и в конечном счете изменили свое направление. Американцы обнаружили, что размер их долгов оказался чрезвычайно высоким. Очевидно, что это должно было привести к падению потребления. Схема в целом соответствует классической модели подъема-спада, но, кроме того, такая ситуация заставила участников начать отказываться от долларов, а также усилила дисбаланс, вы­званный новыми инновационными инструментами, введен­ными в финансовую систему. Вот таким образом и связаны между собой пузырь на жилищном рынке и сверхпузырь.

Для того чтобы разобраться, что же случилось, важно понимать основное различие между нынешним кризисом и другими периодическими кризисами, пронизывающими финансовую историю с 1980-х годов. Прежние кризисы вы­ступали в качестве успешных тестов, усиливавших как го­сподствующий тренд, так и превалировавшее на рынке не­правильное понимание долгосрочного сверхпузыря. Роль нынешнего кризиса другая: он свидетельствует о повороте в судьбе не только пузыря на жилищном рынке, но и сверх­пузыря. Те, кто продолжал настаивать на том, что кризис субстандартных кредитов являлся несистемным феноме­ном, попросту не понимали сути ситуации. Кризис на этом рынке был лишь спусковым крючком, инициировавшим сдувание сверхпузыря.

Хотя теперь вполне ясно, что предыдущие кризисы слу­жили успешными тестами, позволившими развиться сверх­пузырю, роль и важность нынешнего кризиса ясны гораздо меньше. Я предполагаю, что этот кризис знаменует собой окончание определенной эры — но это лишь мое предполо­жение, а не факт и не научный прогноз. Такое предположе­ние требует обоснования.

Гипотезу о сверхпузыре подтверждает множество фак­тов. Условия выдачи кредитов (особенно потребительских) были упрощены до крайности. Особенно это касается США и некоторых других развитых стран, например Великобри­тании и Австралии. Сказанное вполне применимо и к ком­мерческим кредитам, особенно связанным с коммерческой недвижимостью и выкупом бизнеса за счет заемных средств (laveraget buyouts). Однако эти же условия были присущи и прежним кризисам. Впервые я выдвинул этот аргумент в книге «Кризис мирового капитализма», написанной во вре­мя кризиса развивающихся стран 1997 года. Время показа­ло, что я был не прав. Невозможно предсказать, какие но­вые методы кредитования могут быть придуманы и какие новые источники средств могут быть найдены. К примеру, в условиях нынешнего кризиса лишь немногие банки смогли восполнить нехватку капитала за счет суверенных фондов (sovereign wealth funds). Аналогичным образом после обва­ла на фондовом рынке 1987 года Япония активно развилась как кредитор и инвестор «последней надежды». При необ­ходимости Федеральная резервная система всегда сможет напечатать еще больше долларов. В связи с этим мнение о том, что мы не имеем новых источников финансирования, не выглядит убедительным.

Более показателен тот факт, что сегодняшний кризис за­тронул не отдельные сегменты рынка, а всю финансовую систему целиком. День ото дня становится все яснее, что нынешний кризис не будет очередным успешным тестом. Усилия финансовых организаций, направленные на при­ведение в порядок разбалансированных рынков, не увен­чались успехом. Центральные банки успешно накачали банковскую систему средствами, повысив уровень ликвид­ности, однако механизмы перекачки денег от банков к ком­паниям были нарушены гораздо серьезнее, чем во всех про­шлых случаях, и их нормализация займет гораздо большее время. В первый раз со времен Великой депрессии между­народная финансовая система оказалась на грани полного разрушения. Вот в чем заключается существенное отличие нынешнего финансового кризиса от прошлых.

Центральные банки, так же как и раньше, прилагают усилия к тому, чтобы избежать цикличности. Их реакция немного запоздала по нескольким причинам: они верили в то, что кризис на рынке субстандартных кредитов носит ло­кальный характер, и были обеспокоены вопросами, связан­ными с моральным риском. Так или иначе, банки не отреа­гировали вовремя. Но как только стало ясно, что проблемы финансового сектора могут затронуть реальную экономику, финансовые учреждения были, как всегда, готовы оказать денежную и фискальную поддержку. Их способность сти­мулировать экономику ограничена тремя факторами. Во-первых, финансовые инновации быстро двигались вперед все последние годы, при этом некоторые из недавно создан­ных рынков и финансовых инструментов доказали свою несостоятельность, и последствия их деятельности еще надо распутывать. Во-вторых, снизилась готовность всего остального мира продолжать держать активы в долларах. Это ограничивает способности финансовых учреждений воплощать политику, направленную против цикличности, потому что она может привести к отказу игроков от дол­лара и вызвать к жизни призрак неконтролируемой инфля­ции. США оказались в положении, напоминающем положе­ние стран на периферии. Другими словами, некоторые из преимуществ неподконтрольности системы потеряли свой смысл. В-третьих, капитал банков серьезно пошатнулся, и они больше не способны справиться с ситуацией при ны­нешнем уровне собственных рисков. Их основным приори­тетом является снижение рисков. В результате они не могут и не хотят передавать своим клиентам средства, получен­ные в виде финансового стимулирования от ФРС. Эти три фактора делают замедление экономики практически неиз­бежным, и в итоге то, что казалось успешным тестом, пре­вращается в окончание старой эры.

Определенные мной три фактора, тесно связанные с тре­мя дефектами, позволили развиться сверхпузырю. Имен­но они дали ему исключительную силу. Но не следует уде­лять сверхпузырю чрезмерное внимание. Мы не должны наделять его магической силой, подобной «силе рынка» в восприятии Рейгана. В процессах подъема и спада нет ни­чего заранее определенного или неотвратимо происходя­щего. Это всего лишь одно из выражений рефлексивной взаимосвязи, характеризующей финансовые рынки, и оно не происходит в изоляции. Время от времени о каком-то событии начинают говорить так много, что складывается ощущение, что это событие происходит без связи с други­ми. Так было в случае с пузырем на жилищном рынке, но даже в этом случае выведение на рынок таких синтетиче­ских инструментов, как обеспеченные долговые обязатель­ства (СDО), производные от них СDО^2 и бумаги индексных фондов, изменило сам ход событий. Как мы уже увидели, сверхпузырь имеет более сложную природу, так как вклю­чает в себя другие пузыри и находится под влиянием мно­жества внешних факторов, к которым относятся бум на то­варных рынках, укрепление Китая и т.д. Более подробно я скажу о них позднее, когда попытаюсь воссоздать историю развития сверхпузыря. Здесь же необходимо предостеречь тех, кто желает поместить ход событий в заранее заданные рамки: при таком подходе вне зоны внимания останутся многие важные факторы. Правильным будет, напротив, видоизменять рамки восприятия в зависимости от хода со­бытий. Действуя таким образом, я и пришел к идее сверх­пузыря.

Говоря о новой парадигме, я имею в виду не модель подъема-спада, а теорию рефлексивности. Модель подъема-спада представляет собой лишь убедительный пример действия рефлексивности. Она описывает поведение рынка, пря­мо противоречащее превалирующей в настоящее время парадигме, согласно которой рынки стремятся к равнове­сию. Особенно убедителен этот пример сейчас, когда рынки находятся в шатком состоянии. Превалирующая парадигма не в состоянии объяснить происходящее, а теория рефлек­сивности вполне может это сделать. Именно вера в стрем­ление рынков к равновесию привела к нынешнему шаткому состоянию, позволив регуляторам отказаться от исполне­ния их обязанностей в надежде на то, что рыночные меха­низмы смогут самостоятельно отойти от крайностей. Идея, что цены хотя и могут случайным образом колебаться, но всегда приходят к некоему среднему значению, лежала в основе синтетических финансовых инструментов и моде­лей инвестирования, находящихся сейчас в таком плачев­ном состоянии.

Теория рефлексивности отличается от теории равнове­сия, которая считается научным методом по определению научного метода Карла Поппера. Теория равновесия содер­жит универсально применимые обобщения, способные, по­добно концепциям естественных наук, дать определенные прогнозы и объяснения. Теория рефлексивности не счи­тается научным методом. Она утверждает, что рефлексив­ность в случае возникновения привносит элемент неопре­деленности в обычный ход событий. А это означает, что поиск теорий, способных дать определенный прогноз, не имеет смысла.

Я верю, что теория рефлексивности может объяснить происходящее сейчас лучше, чем превалирующая парадиг­ма, однако должен признать, что она не в состоянии делать то, на что не способна старая парадигма. Теория рефлексив­ности не может предложить обобщений в принятом для естественных наук смысле. Она утверждает, что социальные процессы в корне отличаются от природных явлений; важ­ную роль здесь играет мышление участников, чьи искажен­ные представления и неверное понимание вносят неопре­деленность в ход событий. Следовательно, поступательное развитие событий не определяется универсально примени­мыми законами, а происходит вследствие рефлексивного взаимодействия между мнениями участников и реальным положением дел. Теория рефлексивности может объяснить происходящее, но с меньшей долей вероятности предска­зывает будущее. Это сильно отличается от того, что при­нято ожидать от научных теорий. Следовательно, теория рефлексивности требует пересмотреть то, как ученые, за­нимающиеся социальными науками (особенно экономи­сты), воспринимают окружающий мир. По этой причине рефлексивность пока не стала общепринятой парадигмой. Возможно, глубина нынешнего финансового кризиса обу­словит прорыв в этой области.

Моя теория существует вот уже двадцать лет, но до сих пор не получила серьезного признания. Даже у меня возни­кали сомнения в ее важности. Стоит признать, что я не был достаточно точен и последователен в ее толковании и даже сейчас мог бы сделать свою работу лучше. Но я больше не сомневаюсь в том, что предлагаемая мной парадигма может объяснить нынешний ход событий лучше, чем превалирую­щая сейчас. Время покажет, как далеко она сможет продви­нуться. Я сделал все, что может сделать один человек. Теперь необходимо участие других. Поэтому я и написал эту книгу.

Согласно новой парадигме, события на финансовом рын­ке лучше всего рассматривать в историческом контексте. Прошлое определено однозначно, будущее не определено. Следовательно, гораздо проще объяснить, как ситуация пришла к нынешнему состоянию, чем предсказать, куда она приведет в будущем. Сейчас действуют несколько реф­лексивных процессов; а это означает, что количество воз­можных исходов чрезвычайно велико. Но даже объяснения исторических событий наталкиваются на трудности. Исто­рия, хоть она однозначно определена, наполнена столькими деталями, что ее невозможно объяснить, если не остано­виться на процессах и отдельных событиях, которые мы в состоянии охватить. И здесь может оказаться полезной ги­потеза о сверхпузыре. При изучении истории выдвигаемая гипотеза способна помочь в выборе заслуживающих вни­мания событий и их последствий.

Гипотеза о сверхпузыре может применяться для созда­ния детальной финансовой истории послевоенного перио­да, приведшей к нынешнему кризису. Однако это не являет­ся целью моей книги, и мне не под силу это сделать. Тем не менее в следующей главе я расскажу о собственном опыте работы на финансовом рынке на протяжении последних 55 лет. Думаю, это будет более интересным, чем детальное историческое исследование. Затем я попытаюсь сделать на основании моего опыта прогноз. Я зафиксировал свои взгляды на развитие ситуации с начала 2008 года, а также их последующие изменения. Этот эксперимент в режиме ре­ального времени призван пролить свет на то, как мой под­ход работает на практике. А после этого я скажу немного о возможных политических действиях в ответ на развитие событий.