"Жребий Судьбы" - читать интересную книгу автора (Казанцева Марина Николаевна)

Глава 12. Малюта против Вероники

Утро в школьной столовой начиналось как обычно. Повариха Королёва — она же директорской волей завпроизводством — готовилась ко встрече учеников в хоромах общепита. Скоро прибегут нетерпеливые младшие школьники, особенно первоклашки, которым так и не терпится потратить данные родителями деньги — всё равно на что. Придут вечно голодные средние классы и будут подметать с прилавков всё, что только там лежит, а потом пожирать на бегу, роняя на пол крошки. Явятся старшеклассники, которым тоже вечно хочется есть. Всё это требовало от поварского коллектива в лице двух поварих полной самоотдачи. Но Верка сегодня обещала, что придёт попозже — ей надо ещё в тубдиспансер зайти — и все утренние хлопоты свалились на плечи могучей Королёвой.

Повариха трудилась, кроша на мелкие кусочки и вымешивая своими полными руками в большой кастрюле оставшиеся со вчерашнего дня огрызки котлет, остатки дешёвых сосисок, сарделек, солёных огурцов и заплесневелого сыра. Из всего этого получатся сегодня очаровательные пиццы, которые так любят ученики. За пиццами давились в очереди, это изделие считалось в кухне Королёвой самым замечательным блюдом. Учителя тоже любили школьные пиццы и охотно брали их домой — своим детям. Секрет изготовления этого изумительного блюда Королёва хранила в тайне — для этого требовалось придти пораньше, чтобы смешать в кастрюле стратегические ингредиенты начинки. Вот Королёва и старалась, тщательно измельчая и вымешивая разные огрызки, чтобы ученики не признали в её стряпне следы своих же зубов. Вот удивительно: котлеты им не лезут в глотки — невкусно! — а те же котлеты в пицце — объедение!

Повариха на мгновение оторвалась от дела, подняла голову и прислушалась. Почудились ей какие-то посторонние звуки среди клокотания кипятка в кастрюлях, шипения котлет на противнях и слабого потрескивания духовых шкафов. Она обвела глазами своё обширное кухонное хозяйство, и вдруг замерла от испуга. Вся поверхность раздаточного стола была занята тараканьим войском. Они сидели там — крупные, глазастые, свирепые и шевелили длинными усами.

Здоровые рыжие молодцы плотным слоем покрывали всю поверхность стола, сидели на хлебе, который был приготовлен для учеников. Весь проход был занят этими кошмарными тварями. Обычно Королёва не боялась тараканов — в России жить да тараканов бояться?! — но в такой плотной массе эти насекомые могли кого угодно привести в неописуемый ужас. Но тут случилось ещё кое-что, невообразимо более кошмарное, чем всё, что могла до сих пор представить Королёва. Она увидела, что тараканье войско предваряет один, особо крупный экземпляр — он сидел на краю стола и страшно шевелил усами. И повариха явственно услышала как таракан говорит! Его негромкий, но отчётливый голосок прозвучал от стола, как гром с ясного неба.

— Эй, Королёва! — позвал Малюта с хлебного подноса. — Ты чего там в кастрюле намешала? Мы такое есть не будем!

Королёва отвалилась от огромной кастрюли с мятыми боками и потемневшим дном. Побелевшими глазами она глянула на прилавок и с тихим стоном начала сползать, слабо цепляясь за металлическую стойку.

— Пойди-ка, ротный, посмотри, чего она там натопила в плошке! — зловеще приказал Малюта, не сводя глаз с онемевшей поварихи.

— Чистый маргарин, сэр! — молодцевато доложил тот.

— А где же масло, Королёва? — ехидно осведомился рыжий хулиган. — Будешь первоклашек травить, как тараканов? Да я тебе сейчас весь холестерин за шиворот залью!

Повариха вдруг вскочила с пола и с прытью, неподобающей её комплекции, и рванула с места. Одним большим прыжком она перемахнула через широкую полосу нападающих и с тонким визгом улетела из столовки.

— Ладно, мы потом её прикончим. — деловито распорядился свирепый Малюта. — Айда проверять, что там в других кастрюлях!

— Вероника Марковна! — ворвалась повариха с криком в кабинет своей благодетельницы и спасительницы. — Я больше не могу!

— Ну что ещё? — терпеливо осведомилась Вероника.

— Тараканы! — выпалила Королёва. — Полным-полно!

И далее она с душераздирающими подробностями и немалым повествовательным мастерством поведала о том, как тараканы с ней говорили, как порицали её кулинарные изыски, как лазили по плошкам и кастрюлькам и обзывали по-всякому.

— Ну да, конечно. — иронично отозвалась директор. — И вдоль дороги мёртвые с косами стоять!

— Да вот же крест! — божилась Королёва. — Говорят, ей Богу, говорят!

Обе женщины осторожно заглянули в столовую. Уже на первой перемене следовало ожидать набега голодных учеников, так что следовало решить, что делать со столовой. Но, в помещении всё было тихо и никаких тараканов ни на столах, ни под столами не наблюдалось. Однако, осмотр злополучного раздатка кое-что выяснил: вся его мятая цинковая поверхность была покрыта липким налётом.

— Я мыла! — горячо доказывала Королёва. — Весь стол был чистым!

Вероника взяла двумя пальцами с подноса кусок тёмного ржаного хлеба и с сомнением понюхала его.

— Так. — распорядилась она. — Сегодня всё продать, а завтра объявляем столовую закрытой на день в связи с технической уборкой помещения. После первой смены вызываем специалиста и морим это тараканье царство, пока не явились от санэпидслужбы и не закрыли наше заведение.

Начало ноября оказалось неожиданно снежным и холодным. На сухую землю лёг ровный белый покров, но не растаял на следующий же день, как ожидалось. Обычно снег выпадает несколько раз и тут же тает прежде, чем установится настоящая зима, но в этот раз было по-иному. Снежный покров установился сразу и надолго. Последующие осадки добавили новые слои, и стало ясно: зима вошла в свои права.

Чтобы добежать до школы, совсем не обязательно надевать куртку. От подъезда дома до школьного крыльца было не более двухсот метров, которые Лёнька преодолевал легко. К нему уже не приставали даже со второй обувью, и причиной этому был высокий рост Косицына — он был теперь выше некоторых одиннадцатиклассников. Никто не знал, что так называемый биологический возраст этого восьмиклассника уже приближался к восемнадцати годам. Так что учиться в восьмом классе для него было весьма конфузно — словно пятикласснику среди первоклашек.

Ранняя взрослость Косицына имела ещё одно неоспоримое преимущество: на него стали с интересом заглядываться одноклассницы. И на место рядом с ним стали покушаться одна за другой другие ученицы. Наташа Платонова, которая ещё с прошлого года сидела слева от Косицына, вдруг стала всем мешать — её стали задевать девчонки, которым она и так не слишком нравилась. Её независимый характер, необщительность и особенно внешний вид выводил девчонок из себя.

Да, в этом году Платонова резко повзрослела. Мало того, она явно знала, как ухаживать за собой, оттого выглядела, словно принцесса на базаре — до того отличалась она от своих крикливых сверстниц. Не все, конечно, таковы, но тихих и скромных девочек обычно не замечают, а такие остаются в стороне от светской жизни класса.

Наташе не было необходимости выделять себя, она и так выделялась, как белый голубь в серой стае. Некоторые из одноклассниц даже пытались подружиться с ней, но быстро откатили, лишь подтверждая общее мнение, что Платонова — стерва. Так её называли за глаза девочки в классе. Да и нельзя было не замечать того откровенного превосходства, с которым Платонова относилась к своим сверстницам. После некоторой разведки выяснилось, что у Наташи нет вообще подруг — она не общалась близко ни с кем среди девчонок. Никому не поверяла свои тайны, ни с кем ни о чём не сплетничала. Правда, она общалась со старшеклассниками, но опять же, не с девушками. А по сведениям агентуры, десятиклассницы тоже не любили Платонову, просто считали ниже своего достоинства выдавать свою досаду, когда интересующие их субъекты приглашали на дискотеку не их, а эту «соплячку». Что и говорить, вниманием мужского пола Платонова обойдена не оказалась.

Как бы там ни было, ничего не подозревающий Косицын выскочил из подъезда, держа подмышкой тощую папочку с тетрадями. Свитер уже был ему маловат, поскольку куплен был в прошлом году, а за этот год для Лёньки прошло ещё два года — но уже в Селембрис.

Выскочив за обледеневшую дверь подъезда, он едва не налетел на Платонову. Она как раз стояла возле подъезда, надевая тонкие кожаные перчатки. Глаза Платоновой были защищены от резкого ветра фирменными затемнёнными очками. На девушке были настоящие джинсы «Lee», а не какая-то турецкая подделка. По случаю урока предстоящего физкультуры она имела на ногах настоящие кроссовки «Адидас», и только курточка её была обычной, какие можно купить на рынке за полторы тысячи, и потому не слишком вязалась с общим обликом Наташи.

— Привет, Наташа! — немного растерялся Лён. — Спешишь?

— Нет, конечно. — ответила она, недоступная из-за своих затемнённых стёкол. — Время есть. Зачем спешить?

Косицын с удивлением узнал, что часы в мобильнике его подвели — на самом деле есть время, чтобы дойти до школы, не торопясь.

— Значит, вместе пойдём!

— Ты как знаешь, — со смешком ответила Наташа. — А я в дыру в заборе не полезу.

Она вышла на тротуар и пошла вдоль ряда припаркованных у обочины машин.

— Послушай, Наташа. — обратился к ней Лёнька, подпрыгивая рядом от холода, проникающего сквозь свитер. — А отчего твои родители не купят какой-нибудь Хёндей? Ведь у вас же теперь достаточно денег.

Он благоразумно умолчал о причине такого богатства — о летнем подарке цветочных эльфов. Хотя, странно как-то нынче говорить о цветочных эльфах.

— Зачем? — сосредоточенно ответила Наташа, и в её ответе Лёну почудилась какая-то напряжённость. — Нет смысла. Мы всё равно скоро уезжаем.

— Куда? — удивился Лён. — Меняете квартиру?

— Нет, Лёня. Мы уезжаем вообще отсюда. Мои родители пока ещё не выбрали страну, но, я думаю, это будет намного южнее. Я бы лично предпочла Грецию.

Он остановился и от неожиданности выпалил:

— Удираете, значит?

— Нет, не удираем. Просто хотим жить нормально.

— А здесь вам не нормально?

— Здесь — нет. — ответила Наташа и тоже остановилась, глядя ему в глаза.

— Ты считаешь, что в этой стране можно жить? Нет, жить, конечно, можно, но — как? Посмотри на этот сплошь захарканный асфальт, на эту грязь, на эту нищету. На алкоголиков, на озлобленных людей, которые только и озабочены тем как заработать, да как это поумнее потратить, потому что на всё вечно не хватает. На всём нас вечно обирают, кому и за что мы платим деньги? Куда уходят все ресурсы страны? Кто наживается на этом? И что такое государство, перед которым мы вечно в долгу? Кому-то всё время есть дело до того, откуда наши средства.

— О чём ты? — недоумённо обронил он.

— Да всё о том же! — выпалила она. — О подарке эльфов! Да, раньше я не задумывалась, отчего мы так живём. Я не о себе лично, а в масштабах всей страны. Мы были бедны, и это был факт, а с фактами не спорят. Но теперь я задаю себе вопрос: отчего мы должны продолжать терпеть это всё и дальше? Почему я не могу идти прямо и не смотреть под ноги, чтобы не наступить подошвой в чью-то харкотню? Почему, проходя мимо мужчины, я невольно ожидаю, что он сейчас не глядя высморкается — или это уже устоявшийся рефлекс при виде женщины? Весь этот мат, пот и вонь, грязь и гнусь! И среди этого жить всю жизнь?!

— Но ведь устраиваются как-то люди и здесь… — пробормотал он, ошеломлённый этой гневной тирадой.

— Да. Устраиваются. Где-нибудь в охраняемой зоне. Обкладываются со всех сторон собаками, сигнализацией, охранниками и дрожат. А я хочу жить свободно, ничего не опасаясь. Это здесь наши деньги считаются бешеными, а где-нибудь за границей можно приобрести хорошенький домик с видом на море, с прекрасным садом, который не засыхает на зиму, и жить спокойно. Там это норма, а не как у нас — исключение. Там можно ничего не опасаться. Там к тебе не будут приставать на улице, считая, что ты всем обязана только потому, что имеешь симпатичное лицо. Вот там мы и купим себе машину — каждому по машине. Я буду ездить в школу на «Форде», а в Оксфорд — на «Крайслере» с шофёром.

— Я не понимаю…

— Ты много не понимаешь, дивоярец. — резко ответила она, открывая дверь в школу. — Просто я скоро уезжаю — это всё.

Весь день Королёва с замиранием сердца продавала пиццы, пироги и прочее. Накладывала в тарелки жидкое картофельное пюре с тощими котлетами и раскладывала вялый салат. Верка тоже жаловалась на плохое самочувствие и не спроста — отовсюду так и шёл тараканий запах. Королёва их не видела, но чувствовала, что сидят они под столами — сидят! Шевелят своими жуткими усами и ждут, когда настанет вечер, тогда вылезут они и начнут пировать на запеканке, на буханках хлеба. Будут лазить по кастрюлям, пробовать остатки пицц, которые Королёва обычно тоже пускала в фарш.

— Боюсь я, Вероника Марковна. — тихо отвечала она директрисе, которая пришла проведать, как идут дела в столовой.

— Прекрати. Ничего нигде не видно. — также тихо отвечала директриса, сохраняя конспирацию. — В третьем часу приедет специалист.

Домой Лён возвращался в дурном настроении, хотя ничего особенного за день не произошло — разве что тройка за сочинение раздосадовала его. Прошло то время, когда мама сама старалась писать для сына сочинения, как делали все родители в их классе. Теперь Лён сам был в состоянии излагать мысли. Тем более было обидно, что всё оставалось, как и прежде: как ни напиши, всё одно — тройка.

Перепрыгивая через широкую лужу, которая всегда была у маленького порожка возле выхода из огороженной школьной территории, он посторонился, пропуская девочку-подростка лет двенадцати. Девчонка была по-детски худа и голенаста, ноги длинные, шея тонкая, голова вся растрёпана от мокрого ветра, в ушах наушники — явно ученица средних классов, торопится на урок.

Девчонка скакнула через лужу и поскользнулась. Она замахала руками, как мельница, как-то по-кошачьи извернулась и удержалась на ногах, а затем продолжила свой путь. Происшествие это было ничем не примечательно, и Лён, скорее всего тут же и забыл бы об этом, если бы не старуха с клюкой, шаркающая мимо по своим делам.

— Всё прыгают! — с каким-то непонятным остервенением крикнула она вослед девчонке. — Вот отодрать бы тебя, как сидорову козу! Мамка-то небось, на работе ломается, деньги зарабатывает, чтоб тебе, (непечатное слово), одежду покупать!

Старуха продолжала выражаться и далее — чем-то её глубоко задело это мелкое происшествие у лужи. Она остановилась и орала в пространство, призывая в свидетели редких прохожих. Два человека, хоть и прошли мимо, но лишь опасливо покосились на неадекватную бабулю, и лишь Лёна это отчего-то задело.

— Ты чего орёшь? — со злостью спросил он. — Чем она тебе помешала?

Старуха обернула было к нему свои маразматические очи, но вдруг испугалась — школьный двор был пуст, а малый больно высок.

— Я говорю, юбки больно короткие носют… — забормотала она. — Всю (непечатное слово) видать. Голяшки выставят, проститутки! Ремнём их надо! Да ведь кому учить — нарожали тут незнамо от кого, а государство их корми-пои!

Старуха уже была не прочь убраться, да как сделать это, не оставив за собой последнего слова?

Ему стало так мерзко, как будто он натолкнулся на гниющий труп — сколько раз за свою недолгую юность такие вот девчонки наслушаются от таких вот старых крыс всякой мерзости! Сколько злобы, желания оскорбить, унизить, нахаркать в душу — всё это постоянно мутным, вонючим потоком течёт через юные души. Он сам не раз выслушивал такие озлобленные монологи, если бывал по мнению окружающих слишком подвижен. Да и кто не подвергался, но на то они и молодые, чтобы научиться легко кидать через плечо такие выходки богатых умом и мудростью взрослых.

Бабка поспешно утащилась со своей клюкой, что-то бормоча себе под нос, а Лён вернулся на школьный двор. Его одолевали как старые, так и новые мысли.

Как ни странно, в первую очередь его занимала Наташа и её неожиданное заявление. Надо же, сидит с ним за одной партой, а так и не нашла минуты, чтобы сказать, что уезжает. С другой стороны, бегство Платоновых вполне можно понять. Очевидно, бриллиантовая диадема, подаренная эльфами, и в самом деле принесла Платоновым солидную сумму. Так что вполне понятно, что они задумали перебраться в другую страну — поближе к морю и теплу. Но всё же не оставляло его чувство, что в этой резкой тираде Наташи было что-то, адресованное лично ему.

Другие мысли были о Жребии и событиях, связанных с ним. Девушка-эльф, первый и единственный представитель необыкновенного племени, исчезнувшего из Селембрис много тысячелетий назад. Великаны Наганатчима — одна из немногих тайн, что осталась после этого народа. Каменный страж говорил с Лёном и что-то скрыл от него. Какая-то тайна была связана с самим Лёном. И, похоже, не один он догадывается об этом.

Как жаль, что он не сообразил вовремя обо всём расспросить Пипиху (даже настоящего имени её он не догадался узнать!), да мешался проныра-демон. Отчего чары Наганатчимы не действовали на Лёна? Почему он мог вывести от каменного великана одного человека — как сама Пипиха? Может, оттого, что он настоящий дивоярец? Хотя никогда не видел Дивояра.

Лён не заметил, как замедлил шаг — отчётливо вспомнился ему прощальный поцелуй девушки-эльфа. И было в этом поцелуе что-то такое, что взволновало Лёна: ему даже показалось, что принцесса неравнодушна к нему. Тот горьковато-нежный вкус расставания с чем-то прекрасным и таинственным, что проскользнуло мимо, лишь на мгновение приоткрыв свою скромную завесу. Всё случилось слишком быстро, и теперь Лён желал, чтобы тот миг на вершине каменной головы повторился.

Он прикоснулся пальцами к своим губам, словно пытался вызвать ощущение того лёгкого касания, которое его разволновало. И вспомнил, как внутренне слегка воспротивился этому проявлению чувства девушки-эльфа — потому что в тот момент ему почудилось, что этим поцелуем он изменяет Наташе. А оказалось, что ей это совершенно безразлично — она уже отреклась от него. Он упустил из рук синюю птицу.

— Скажи, Гранитэль, — обратился Лён к перстню, с которым теперь не расставался. — почему меня не коснулись убийственные чары Наганатчимы?

— Я не знаю. — отвечала принцесса. — Мне многое ведомо, но далеко не всё. Я обладаю многими волшебными силами, но не знаниями о тайнах Селембрис.

— Ты знаешь, мне показалось, что Пипиха хотела всё же мне что-то рассказать.

— Ты окружён, Лён. — ответил перстень.

— Эй, Коса!

Лён оторвался от созерцания снега. Он даже не заметил, как остановился по пути домой и некоторое время просто топтался на месте среди школьного двора. И не почувствовал, как оказался в кольце недругов.

Это бригада Мордвинова, неофициально прозванного Мордатым. Нехилые качки. Все в чёрных кожаных куртках, как в униформе. Руки в карманах. Походочка вразвалку. Все, как один, лениво жуют жвачки со ртами, раскрытыми до ушей. От них тащило коньяком, сигаретами и потом.

Лён смотрел на них и размышлял, как будто было время для размышлений. Что ему стоит достать клинок и обратить всё это кодло в бегство? И это будет вполне справедливым. Ни один волшебник не осудил бы его за это. Он мог бы поступить и хуже: обратить их во что-нибудь. Или украсить рогами и носами. Лён усмехнулся про себя: как Гондураса.

Никто не запрещает ему прибегнуть к магии, когда он посчитает нужным. Никаких ограничений, кроме внутреннего кодекса. Вот это и есть препятствие. Бороться при помощи магии можно только с равными себе. Когда-то это было в норме. Однажды Паф перепугал насмерть Комбрига своими зубами и когтями. И это было оправданно. Лёнька умирал со смеху, наблюдая за этой картиной через стекло входных дверей. Почему же теперь что-то препятствует ему?

— Говорят, тебя сам Гондурас боится? — с издёвкой спросил Мордатый.

— С чего бы это? — усмехнулся Лёнька. — Он не объяснял?

Они стояли совсем близко, окружив его. Шесть человек. Лица сытые, глаза наглые. Что ему мешает? Как быстро исчезнет эта маска гладких боровов, уверенных в своей безнаказанности. Только надо ему это? А не будь при нём волшебной силы? Сейчас бы он чувствовал, как по спине стекает холодный пот и заранее ощущал бы боль от ударов. Они будут бить с максимально доступной им жестокостью, а жертва будет захлёбываться кровью и мычать не столько от боли, сколько от унижения.

— Выступаешь, да? — Мордатый тянул время, наслаждаясь слабостью жертвы.

— Что за претензии ко мне? — это было сказано так безразлично, что кодло забеспокоилось: они недостаточно внушительны?

— Претензия простая: твоя мобила идёт ко мне в карман.

Ну, конечно! Его нехитрая «Моторола» понадобилась таким крутым парням!

— Ты знаешь, Мордатый, — холодно заметил Лён, забыв даже, что Мордвин бесится, когда его называют этой кличкой, — мне некогда с тобой болтать. Собрался бить — бей. А трёп слушать как-то скучно.

— Пацан блефует. — заметил кто-то из шестёрок.

— Нет, не блефует. — лениво отозвался другой. — У него папаша мент. Его налупишь, а он пойдёт и сдаст нас своему приёмному папаше.

— Так будет драка или нет? — ещё холоднее спросила жертва.

Секунду Мордвин разглядывал его.

— Конечно, стоило бы вмазать за наглость. — процедил он сквозь зубы. — Но мне кажется, салага обкололся. Ему сейчас можно мордой сваи заколачивать. Будет кайф не тот.

Понятно, он уже искал пути для отступления. Требовалось уйти, оставив за собой последнее слово. Жертва будет рада и промолчит с достоинством.

— Так что, будешь капать своему папаше? — уже отходя, бросил Мордатый, не ожидая никакого ответа.

— Обязательно буду, если ты сейчас уйдёшь. — пообещал Лён. — Чего тебе бояться, Морда? Ты можешь убивать меня, никто даже не вмешается. Но если ты вернёшься и будешь драться, как мужик, то я не стану ябедничать своему папаше. Чего ты боишься, маленький?

Они не похожи на упырей, но он ненавидел их неизмеримо сильнее, чем вурдалаков. У чудовищ нет выбора — они такие, какие есть.

Гиены вернулись и снова окружили жертву. Придурок сам нарвался.

Они напали всей гурьбой, как он и думал. У этих тварей даже не было понятия, что нападать вшестером на одного человека — это просто пошло. Впрочем, это ведь не бой, тут кодекс не уместен. Это просто избиение младенца. Ребятки забавляются. Они здесь хозяева. Они подмяли под себя банду Гондураса. Они хозяева в своём маленьком мире размером с квартал. С ними даже милиция не связывается. Теперь они от нечего делать поймали раба и собираются слегка размять конечности.

Теперь он может выложиться.

Когда-то в лесной школе Фифендры он прошёл хорошую выучку. После нападения вурдалаков, после избавления от нечисти, он, Паф и Долбер вернулись к старому дубу. Вот тут-то оказалось, что им предстоял второй курс учёбы у лесной волшебницы. Теперь, когда все трое вернулись героями, она уже не представала перед ними в виде старой ведьмы, а приняла иной вид — прекрасной и вечно молодой валькирии, могучей девы-воина. И вот тогда она им показала класс настоящего боя с мечом, кинжалом, булавой. Волшебный меч — это одно, а холодное оружие — совсем другое. Не следует полагаться только на свойства дивоярского меча — умей обращаться и с обычным.

Потом был второй курс обучения у Магируса Гонды. Интеллигентный, добрый нестареющий учитель оказался мастером контактного боя — он одинаково умел обращаться и с мечом, и просто голыми руками побеждал противника. К великому изумлению Лёна, Гонда оказался боевым магом Дивояра — он-то и тренировал всех троих, и это было самое необычное обучение — синтез рукопашного боя и приёмов магической науки. Так что Лён много видел боёв, много дрался. Страх давно изжит. Даже оружие теперь не нужно. Он — сам оружие, и оно хотело боя. Только было немного интересно: они будут нападать гурьбой или все же немного будут мужиками?

Лён был ростом почти с них, хотя и младше. Он сухощав, но крепок. Мышцы не разбухли, как у качков, но качество совсем иное. На вид он явно слабее, но первым учителем Лёна был не кто иной, как сам герцог Розебрахер, отец Алариха.

Затоптанный снег окрасился кровью. Один за другим шестёрки вышли из строя и теперь валялись на снегу, постанывая от сильной боли. Расквашенные носы в стычке никого не удивляют, но этот рыжий бил неуловимыми ударами, от которых невозможно было обороняться, как невозможно обороняться от молнии. Уследить за ним нельзя: он не принимал стоек, а просто скользил между пацанами, как язык пламени, мгновенно возникал и пропадал. Их кулаки зря лупили воздух. Он появлялся там, где его не ждали, не издавая ни звука, наносил удар и исчезал.

Мордатый и его шестёрки тренировались со штангами и были непоколебимо уверены в своих бицепсах. И вот теперь эти горы мяса оказались бесполезны. Мышцы свело, как судорогой. Ноги не держали. Рыжий был повсюду.

Все лежали. Мордвинов, которому почему-то попало меньше всех, теперь стоял один на один с противником. Главарю только слегка досталось в нос — простой удар, от которого текут кровавые сопли. Он сам обожал удар по шнобелю, только не на себе, конечно.

— Ну вот, Мордатый, теперь нам никто с тобой не помешает. — смеясь, сказал рыжий. — Как я и говорил, никто на улице не обратит внимания, хоть убивай.

— Да что ж это такое?!!! — в опровержение этих слов раздался вопль. Вопила полная женщина. Она бежала через сугробы, роняя пакеты. — Прямо на улице уже убивают!!!

Она отважно мчалась, полы шубы развевались.

— Не надо беспокоиться! — крикнул Лён. — Всё нормально!

— Кому это — нормально?! — вскипела тётка и врезала ему сумкой.

— Да вы не поняли! — со смехом объяснял Лён.

— Шпана проклятая!!! — вопила тётка. — Вовик, он тебя избил?!!!

Вокруг стали собираться зрители. Шестёрки Мордатого куда-то отползли.

— Смотрите, люди!!! — орала мамаша пострадавшего. — На улице прямо убивают!!!

— Мамка, отвали! В натуре, всё нормально! — недовольно морщился Мордатый, но кровавые сопли говорили сами за себя, и снег вокруг выглядел очень живописно.

— Хулиган! — раздались возмущённые вскрики. — В милицию его!

Вокруг, привлечённые воплями мамаши Мордатого, собирались люди. Кто-то уже начал хватать Лёна за рукав. Это уже было не смешно. Он вырвал руку и ушёл, небрежно раздвинув толпу. Надо же, оказывается, на улицах народ есть!

После третьего урока второй смены на дверях столовой был вывешен листок, надпись на котором гласила, что столовая закрыта в связи с учётом. Это был универсальный лозунг, против которого спорить бесполезно. По всей школе пронёсся слух, что кормить не будут. Все поныли и успокоились. Теперь можно не беспокоиться, что важному мероприятию могут помешать случайные свидетели.

— Давай. — опасливо сказала секретарша Валентина, выпуская из канцелярии специалиста по травле насекомых. И тот, вооружённый своим нехитрым инвентарём, грузно протиснулся мимо неё и направился к столовке.

В дверь столовой просунулось страшное чудовище. Глазастое, носастое, неуклюже-жёлтое. В его корявых лапах красовался шланг с распылителем, а за спиной — баллон с черепом и скрещёнными костями.

— Химическая атака, сэр! — доложил ротный, взобравшись на раздаточный стол, где молодцевато восседал Малюта.

— Чего ты всё «сэр» да «сэр»? — презрительно спросил генерал. — Кина ихнего, что ли, нагляделся?

— Так точно, сэр!

— Молодцы! — зычно крикнул Малюта. — Покажем супостату кузькину мать!

— Банзай! — завопило войско.

Вероника Марковна направлялась к столовой, чтобы проверить результаты инсектицидной обработки. Уже на лестнице она почуяла неладное. Двери столовой распахнулись, и оттуда вылетел, как из пушки, жёлтый человек. Скинул с себя на бегу баллон с ядом и устремился к выходной двери.

— Это что ещё такое?! — рассердилась Вероника и в следующий момент испуганно схватилась за сердце и привалилась к стене.

Из дверей столовой выходил высокий качающийся человек. Нет, это был не человек! Эта кошмарная фигура сплошь состояла из тараканов! Они кишели плотной массой, от чего казалось, что вся фигура кипит.

— Сдавайся, Вероника! — трубно проревели тысячи тысяч тараканов. — Даёшь конфеты?!

— Сдаюсь! — крикнула директриса, сползая на пол и из последних сил цепляясь за батарею.

— Ну то-то же, Марковна! — пропищал Малюта. — Идём, обговорим условия!

— Мне тоже в школе никогда не ставили за сочинения выше тройки. — заметила мама. — Хотя, нет, один раз был — мне поставили пятёрку. Я до сих пор помню это сочинение.

Она стояла над плитой, помешивая в сковородке лук и морковь — тушила для борща. Ленька с интересом наблюдал за этой процедурой. Всё было удивительно: ранее мама никогда не варила настоящий борщ, да и вряд ли умела — они вдвоём питались супами из банок, добавляя в них тушёнку. Теперь же Зоя взялась всерьёз осваивать кулинарную науку, чтобы не уронить перед Семёновым высокое звание жены.

— Так обрадовалась? — невесело заметил сын. — Или удивилась?

— Гораздо хуже. Чуть от стыда не погорела. Представь, однажды постаралась написать то, что нужно учительнице, а не то, что думала сама.

— А что ты думала сама?

— А ничего не думала. Мне всё это было безразлично — литература была такая морока! Это было в десятом классе. Я тянула целый месяц, и вот осталась только ночь. Я залезла с детской табуреткой в пустую ванну, положила поперёк доску и стала измываться над собой всю ночь. Выдавливала фразы, марала штампы. Так накатала целую тетрадку, за меньшее снижали балл. Мне было отвратительно, я ждала, что учительница принародно осрамит меня. Скажет: ни одной искренней мысли сплошные штампы. Но она поступила ещё хуже.

— Два ввалила? — рассмеялся Лёнька. — За враньё и штампы?

— Нет. Гораздо хуже. Она прилюдно прочитала его.

— Но это же жестоко! — испугался сын. — Я бы подал в суд.

— Пальцем в небо, дивоярец. Она меня поставила в пример всем десятым классам. Это было очень высокоморальное и патриотическое враньё.

Оба помолчали.

— Сочинение и в самом деле было так ужасно? — спросил сын.

— Я не шучу. Мне и сейчас противно: надавить двенадцать листов пошлых истин! Вещун бы от такого сдох.

— Откуда же она могла знать, что ты была неискренней?

— Должна знать. Они поставлены над душами надзирать.

Оба прислушались — из-за входной двери, обитой по старинке дерматином, донеслось щёлканье тамбурного замка, потом протяжное подвывание металлических петель и звук запирания замка. Это возвращалась Дусяванна, их соседка. В последнее время она стала что-то очень нервной и при встречах что-то злобно бурчала про себя. Впрочем, к её чудачествам Косицыны давно привыкли и не обращали внимания. Старуха была, хотя и вздорной, но совершенно безобидной.