"Воздаяние Судьбы" - читать интересную книгу автора (Казанцева Марина Николаевна)

Глава 23. Болотная родня

«Ну вот, я же говорила, что это правда. Я говорила Веронике, что видела говорящего кота. И ведьму видела, и гномов. И дуб тоже был.»

Такие мысли вяло плавали в голове у биологини Матюшиной по прозвищу Вакуоля. Она как сидела на стуле в директрисином кабинете, так и очутилась на широком тёмном пне в глубине сумрачного северного леса. Воспоминания и впечатления хаотично перемещались в её сознании, лениво сталкиваясь и оттого порождали ещё больший хаос.

— Не может быть! — звучно, с большой убеждённостью произнёс кто-то рядом.

Матюшина повернула голову и увидела коллегу — Осипову Любовь Богдановну. Та сидела, как и в кабинете Вероники, справа от биологини, но почему-то в большом растрёпанном гнезде болотной цапли. Осипова была в полнейшем шоке — она поворачивала голову, как сова, оглядывая всё кругом, и её глаза за стёклами очков сами казались стеклянными. Накрашенный рот кривился, а волосы стояли дыбом.

— Н-наталья Игоревна, — слегка заикаясь, проговорила литераторша, заметив биологиню, — что всё это значит?!

«А я что — за всё в ответе?! — подумала Вакуоля. — Сами напортачили, сами и разбирайтесь.»

— Кто мне за это всё ответит?! — разгневанно спросила Осипова, выбираясь из гнезда и с отвращением стряхивая с юбки прошлогоднюю листву. Она уже успела перемазаться во влажной почве и выглядела оттого комично и ужасно: на лице след от грязных пальцев — видно, пыталась протирать глаза, чтобы избавиться от страшного видения.

— Не было же ничего! — истерично заговорила Любовь Богдановна, продолжая панически озираться. — Вероника Марковна сказала, что ничего не было!

Тут обе женщины заметили, что неподалёку находится ещё одно живое существо — среди рослых поганок с темнеющими от возраста краями сидела в позе лотоса и со стаканом в руке физручиха Стелла Романовна по прозвищу Квазимода. Жёлтые глаза её выдавали полнейшую прострацию, сухой рот открыт, а палец правой руки со значением указывал куда-то во тьму под высоченной старой елью, что возвышалась над маленькой сырой лесной прогалиной, где женщины обнаружили себя всего минуту назад.

Тут Вакуоля и Осипова глянули попристальнее и тоже ошалели.

«Не иначе, параллельный мир.» — подумала Вакуоля, ощущая сильное желание немедленно впасть в нирвану и отключиться от происходящего.

Под деревом, слегка согнувшись, стояла странная особа и пристально смотрела на учителей.

«Ведьма!» — в ужасе подумала биологиня, но тут же сообразила, что это вовсе не Фифендра.

Незнакомую особу хорошо маскировала её одежда — нечто, похожее на серые лохмотья, а волосы её цветом и фактурой сливались с отмершими нижними ветвями сосны. Из-под нечесаных лохм лишь блестели чёрные маленькие глазки. Была она не по-женски тоща, корява, изжелта темна лицом и какая-то сухая очень что ли. На Вакуолю и Осипову незнакомка не обращала никакого внимания, зато во все глаза смотрела на физручиху — прямо-таки впилась своими остренькими чёрненькими глазками. Всё так же не сводя глаз со Стелы Романовны она медленно стала выходить из своего укрытия, и женщины разглядели её уже внимательнее, а разглядев, ахнули.

Странное лесное привидение оказалось, как две капли воды, похоже на их коллегу физручиху — одно лицо, одна фигура, одни и те же глаза, похожие на бусины и глубоко ушедшие под брови. Только у Стэллы были короткие стриженные волосы верёвочного цвета, всегда вихрами торчащие в стороны, словно на голове её постоянно обретался ветер, а у её двойника волосы были длинными, свалявшимися в пряди. Голова двойника была украшена широким венком из веток рябины, ползучего мха, цветов ландыша и прочих весенних растений. Одета же она была в отличие от физручихи, которая всегда ходила в спортивной форме, в платье, но что это было за платье! Теперь, под бледным светом, проникающим сквозь густую ёлочную сеть, стало видно, что платье её живописно скроено из паутины, кое-где из прорех виднелась грубая небелёная холстина, а ноги босы и по щиколотку в чёрной лесной грязи. Так она подбиралась к физручихе, как заворожённая, лишь глядя неотрывно на Стэллу, как на некое чудо.

Физручиха поднялась из своих поганок и тоже во все глаза смотрела на лесное пугало. Обе женщины сблизились, едва не касаясь друг друга носами, отчего их сходство стало совершенно бесспорным. Это был один и тот же нос — длинный и тонкий. Одни и те же губы и глаза, и даже волосы похожи.

— Поверить не могу! — проронила незнакомка. — Сестра! Наконец-то мы встретились! Где тебя мотало?!

— Сестра?! — изумилась физручиха и ещё больше растерялась.

— Ну да, Квазимодочка! — обрадовалась лесная оборванка. — Ты помнишь, как мама нас несла в корзинке за спиной? А ты тогда провалилась в дырку и пропала!

Физручиха пришла в такое состояние изумления, что вовсе потеряла дар речи, а чучело в паутине, похожее на Стэллу, как отражение, наконец заметило её спутниц:

— Сестра же это моя — Квазимода! Вот это встреча! Я уже не чаяла! Вот праздник, так уж праздник! Эй, лешие, ко мне! Сестра моя нашлась!

Тут она свистнула так лихо, что с сосны посыпались прошлогодние шишки. И к ужасу Матюшиной и Осиповой со всех сторон как затрещало, как заухало, как захохотало! Всё пришло в движение — затряслись и ходуном заходили ёлки, отовсюду с хлюпаньем полезли здоровенные поганки, а пень, на котором очнулась ранее биологиня, заворочался, зашевелился и начал вылезать из сырой почвы, выдирая корни, как ноги!

Не помнящие себя от ужаса женщины вдруг очутились среди толпы диковинных существ, похожих на ожившие коряги. Их подхватили под руки и куда-то поволокли, невзирая на вопли.

Вакуоля покорно переступала своими полными ногами по мягкой лесной почве — она едва не утратила рассудок и только дико озиралась на провожатых и слабо постанывала. Осипова, наоборот, активно сопротивлялась, отчего потеряла очки, измазалась ещё больше и совершенно растрепалась. Как бы там ни было, результат был один — их утащили в глубину болотистого леса, усадили в корзины, нарядили в какие-то хламиды, связанные из сухой травы, надели им на головы венки и сунули в руки по большой и тяжёлой деревянной чашке.

Вокруг поляны в таких же старых корзинах сидели чудовищные существа — почище тех, что притащили их сюда! Те хоть были похожи на людей, пусть и очень карикатурных, а многие из этих вообще непонятно что из себя представляли! Одни походили на деревянные коряги, обросшие мхами, листьями и ветками — лишь подвижные глаза давали знать, что эти существа живые. Другие оказались одеты, как и двойник Стэллы, в паутину, в одежду из травы, плащи из сухих листьев, в бусы из сухих ягод рябины. Лешие с длинными зелёно-седыми бородами, с корявыми лицами, наряжены в невообразимую рванину. Были какие-то круглые шары, густо обросшие, как волосами, сухой осокой. Были человекоподобные чудовища, покрытые зелёным мхом, как шерстью, с горящими глазами. Иные походили не то на обезьян, не то на лис, но тоже имели в качестве шерсти растительный покров — от еловой хвои до зелёных листьев. Иные вместо волос и бороды были украшены пышными пучками полевых цветов — много всяких, и все они диковинны! У некоторых — явно женского пола — с собой были на верёвочках животные очень странного вида. Одни похожи на ежей, другие — на птиц, третьи вообще непонятно, на что. А у одной была с собой явно шишига! Такая же сизо-голубая и такая же обжора — эта жевала старые осиные гнёзда. И вот три женщины оказались в такой чудовищной компании!

— У меня чулки порвались! — рассердилась Любовь Богдановна. Но чулки — ещё пустяк: она и туфли потеряла!

Вакуоля тоже утратила обувь, но не потому что потеряла, а потому, что с неё стащили её мягкие мокасины без каблуков — в таких она ходила, потому что от избыточного веса тела болели щиколотки. Теперь биологиня тоже оказалась босиком и ощущала холод и сырость северной весны. Она пошевелила пальцами в продравшихся гольфах и беспомощно огляделась. Их обеих усадили в старые корзины, набитые сухой листвой, а физручихе отчего-то досталось место попочётней — во главе стола, если так можно было назвать круглую поляну, уставленную диковинной посудой. Стэлла, всё так же пребывая в состоянии устойчивого ступора, оказалась рядом со своим двойником. На голову физручихи тоже водрузили большой венок, и теперь её сходство с лесной чучелой ещё больше утвердилось — это явно были сёстры.

— Дорогие мои! Кикиморы лесные и болотные, лешие, моховики, полевики, луговики, травники! — взяла слово чучела, поднимаясь с чашей в костлявой тёмной руке, похожей на растопыренный сучок, — Сегодня у нас праздник — сегодня мы собрались своей большой роднёй, чтобы погулять в Вальпургиеву ночь! И нынче у меня большая радость — вернулась моя сестра-близняшка — кикимора Квазимода!

Тут всё собрание бурно зашумело, стало поздравлять обеих кикимор, хотя Стэлла Романовна явно не была рада такому вниманию.

— А ведь действительно похожа на кикимору. — шепнула Осипова Вакуоле.

— Ой, а мы столько лет не знали! — ужаснулась та. — Я ж с ней, как с человеком…

Большая лесная, болотная, луговая и прочая родня немедленно решила спрыснуть это дело, и какие-то создания, похожие на моховые кочки, притащили здоровые бутыли зелёного стекла с мутной жидкостью, которую тут же стали разливать по чашам.

— Ой, мне не надо! Я не пью! — отказывалась Вакуоля от услуг лохматого лешего с грибом за ухом, который непременно желал попотчевать даму болотной самогонкой.

— Помилуйте, барышня. — галантно отвечал тот. — Сам варил, на берёзовых почках!

— Ну разве что немного. — жеманилась биологиня, которой после гомункула уже было ничего не страшно. Она выпила и закусила горстью клюквы. — А ничего!

— Ещё бы! — отвечал кавалер. — На почках на берёзовых, да на жуке-плавунце! Пиявочек вот малосольных отпробуйте.

— Не трогайте меня! — скандалила Любовь Богдановна, отбиваясь от ухаживаний другого лешего — лесные мужички вообще оказались очень приставучи. — Иди в болото!

— Да хоть сейчас! — обрадовался тот.

— Потом в болото! — одёрнула его одна кикимора с бобром на поводке. — Сначала посидим семьёй. Слушай, что Дёрка говорит!

— Друзья мои! — заговорила кикимора Дёрка. — Нынче у нас гости, а в такую ночь все, кто пожаловал ко мне в болото, мне как родные. Позаботьтесь же о них, как о своих!

— Слышь, пойдём в болото! — игриво щипаясь, предложил Осиповой леший.

— Иди ты к чёрту. — отрезала та.

— Давай! — обрадовался он.

Кошмарное собрание на полянке вовсю веселилось, закусывало и выпивало. Животные отцепились от своих хозяев и с визгом, рычанием и воем носились вокруг пирующих, скакали по посуде, что-то лакали из чужих тарелок, и всё это считалось тут нормальным. А гости ели солёные поганки, мышей, лягушек, жуков и прочую мерзость, от которой Осипова с негодованием отказывалась, сколько ни подсовывал ей леший.

— Покушайте, сестрица. — убеждала её та степенная кикимора, что сделала замечание навязчивому кавалеру. — Дёрка у нас лучшая хозяйка в роду болотных кикимор. А как готовит суп из ужей!

Осипова не отвечала — сцепив зубы от злости, она смотрела на Квазимоду, как та обнимается с сестрой. И в самом деле, близнецы! Подкидыш, значит, из нечистой силы! То-то у неё ни родни, ни близких не было — нашли на улице, отправили в приют. И с самого совершеннолетия до сорока лет эта чума с жёлтыми глазами ни семьи не создала, ни мужа не имела. Да и кто польстится на этот мосол!

Осипова с раздражением схватила с земли и залпом выпила чакушку местной самогонки. Как выпила, так сразу вдруг почувствовала себя иначе — в глазах сначала поплыло, потом пошли круги, легко ударило в макушку и тут же отлегло.

Всё вокруг преобразилось: и воздух стал отчего-то запашистее — так чудно пахло мхами, травами, болотом. Чувства обострились — пространство словно раздвинулось, стало ощутимо ёмким. Осипова чувствовала, как сквозь её тело проходят земные токи — что-то впитывали её босые ноги, что-то сильное — оно протекало по голеням, расширялось к бёдрам, сладкой тяжестью отдавалось в животе и шло наверх — к голове, где порождало странный вихрь. Вся злость и раздражение исчезли, и Любовь Богдановна с изумлением увидела, что одежда на ней окончательно видоизменилась — вместо юбки и жакета на ней теперь было зелёное платье с неровным подолом до колен. На шее отчего-то появились многорядные бусы из сухих ягод, орехов и желудей. Венок на голове вдруг издал такой сильный и страстный аромат — тот ударил в нос и вызвал приступ жажды. Услужливо подсунутая посудина с вином оказалась очень кстати, и Осипова без всяких колебаний выпила и лишь тогда взглянула на своего ухажёра-лешего.

Перемена, что произошла с лесным уродцем, оказалась ошеломительна. На Любу смотрели зелёные глаза. Зелёные пышные волосы, зелёные брови, светлая кожа с зеленоватым отливом — он был странно и дико красив. На голове лесного человека был всё тот же венок, и всё та же козлиная шкура на плечах, но стал он выше и стройнее, и только ноги его от колена поросли длинным жёстким ворсом и оканчивались крупным волосатым копытом.

— Ночь преображения. — прошептал он.

Осипова в изумлении огляделась и увидала, что и поляна, и гости стали иными.

Кикимора Дёрка превратилась в девушку с такими же зелёными волосами, как у прочих. Её глаза, хоть и оставались чёрными и небольшими, засияли совсем иначе — словно огоньки. Она осталась так же тонка, даже худа, но обрела стройность и гибкость, словно болотная осока. И Стэлла тоже изменилась — помолодела, распрямилась, короткие волосы её тоже стали зелёными. Костюм на ней бесследно растворился, а вместо него явилось платье, искусно сотканное из травы и украшенное цветами.

Все прочие тоже преобразились — теперь на поляне веселилась толпа самых разных существ — все они были сказочно необычны, фантастичны и безумно хороши! Некоторые обросли шерстью, другие оделись в папортники, иные в шкуры, третьи — в листья, четвёртые в платья. Волосатый шар превратился в невысокого человека, а его длинные травяные волосы — в подобие одежды. Все они прыгали и веселились, пили и целовались. А вокруг этой толпы плавали голубые и зелёные огоньки, порхали ночные мотыльки, восходили с земли тонкие язычки тумана.

— Ночь преображения. — повторил зеленоглазый, и Люба взволнованно спросила:

— Ты кто?

— Смотря когда. — туманно ответил он. — смотря с кем. В этих северных сырых местах, среди холодных зим и кратких лет мы заскорузли, зачахли и обросли корой. Но в ночь преображения волшебное вино нас возвращает к нашей юности.

Осипова обернулась и поискала глазами Вакуолю — та распустила пучок, обрядилась в платье из листвы и теперь кружилась в радостном хороводе. Полнота Натальи утратила прежнюю дебелость, теперь женщина казалась просто красивой — по-славянски упитанной, но резвой.

— Что же это за вино? — изумилась Любовь.

— Я ж говорю — берёзовые почки. — лукаво улыбнулся козлоногий. Его глаза вдруг стали большими, засияли, словно светлячки, и в этот миг над верхушками деревьев пронёсся долгий вздох, словно земля проснулась.

— Летим! — закричала Дёрка и потащила сестру-близняшку куда-то под сосновые шатры.

— Летим! — закричал и засмеялся зеленоглазый человек и схватил Осипову за руку.

Себя не помня, она помчалась, как сумасшедшая, в густую темноту. Босые ноги ловко выбирали путь — ни сучка, ни шишки под стопою, как будто что-то внутри неё само знало, куда ступить и делало это столь легко и просто, словно всю жизнь она носилась по болотам и скакала по лесам. Светляки зашелестели и кинулись следом, окружая её голову и плечи, словно зелёная фата.

С разбегу она влетела под тяжёлые своды сосновых веток и вдруг почувствовала, что потеряла под ногами опору — земля куда-то сгинула, и Осипова стремглав полетела вниз, крича и кувыркаясь. Но в тот же миг кто-то ухватил её за руку и легко втянул на круп странного животного.

— Что это? — едва переводя дух, спросила она у своего кавалера — это он поймал её.

— Сила земная. — ответил он, и Люба увидала, что сидит она на спине зелёного коня, и что вместо головы у этого коня — тот, зеленоглазый. До пояса он оказался человеком, а дальше — конь! И мчится это странное существо большими долгими прыжками среди болотных кочек — от кочки к кочке!

— Сиди крепко и держись за меня. — сказал он ей, и женщина увидела, что со всех сторон её окружает то же призрачное стадо — женщины верхом на полулюдях-полулошадях. Мужчины превратились в долгогривых кентавров, а женщины сидели у них на крупах. И всё это неслось с гиканьем, криками и хохотом.

Летела, разлохматившись, как ведьма, Наталья — она своими крепкими полными ногами сжимала бока крутого жеребца, человечий торс которого порос, как бугристыми корнями, мощными мышцами. Юбка задралась на ней, бесстыдно открывая ляжки. Наталья резко свистнула — и кентавр под ней вдруг взмыл от земли и поднялся в воздух, и понёсся над ночным болотом с хохотом и криком.

— Свисти! — крикнул Любе зеленоглазый.

— Я не умею! — в панике прокричала она. Как это так — взять и взлететь?! Так не бывает!

— Свисти! — громовым голосом рявкнул кентавр и очередном прыжке вытянулся всем своим крупным телом над водной гладью. Ещё мгновение, и его копыта обрушатся в чёрную воду, покрытую ряской и пузырями! Дальше нет ни кочки — только топи!

Вне себя от ужаса, Любовь вдохнула полной грудью пахнущий болотной гнилью воздух и что было сил выдохнула его через сжатые губы. Раздался не то свист, не то пронзительный визг, но в следующий миг поток воздуха упруго подхватил коня и вознёс его над мерцающей бездной, над кочками, над чахлыми берёзками, осинками, орешником, над влажною землёй.

Они летели, неслись в потоке ветра, в суматохе огоньков, возносились всё выше — стая летающих кентавров с зелёными всадницами на спинах. Большими глазами, не веря сама себе, смотрела она со своего скакуна на пролетающие под ней картины ночной земли. Где они? Что там внизу? Куда девался весь цивилизованный мир? Неужели это правда — и ведьма Фифендра, и кот их говорящий, и все эти волшебные дубы, и чудеса их?! Неужели это так можно, так просто — взять и полететь! И страха больше нет! Лишь изумление, восторг и радость!

Кентавры начали снижаться, кругами заходя к дубраве, мощно растущей на холме. Внизу протекала река и густо клубились прибрежные кусты — всё дышало силой и вожделением. Голова кружилась от быстрого полёта, а в глубине души всё тот же голос: не может быть, не может быть…

К Любови уже шла Наталья — красиво шла, сильно, свободно.

— На-ка, выпей. — сказала она, подавая чашу с вином. Помолодела она так, что в этой статной женщине невозможно было узнать дебелую биологичку с вечно ноющими интонациями в голосе — неудачницу по жизни.

— Я боюсь. — отчего-то струсила литераторша.

— Брось, Осипова! — расхохоталась Наталья. — Ты же ведьма! Все бабы — ведьмы! Не знаем, чего хотим по жизни, вот оттого и бесимся! И я пила, потому что жизнь казалась пресной!

Она раскраснелась вся от волнения, большая грудь так и выпирала из тесноватого платья.

— Я знаю, чего я хочу. — сказала Наталья, и глаза её вдруг стали огромными. — я не вернусь обратно.

— Как не вернёшься? — испугалась Осипова. — А как же семья?

— А так и не вернусь. — со злостью пьяно ответила коллега. — Надоели все! Муж-пьяница пропойный, дети-лодыри, квартира эта — сто лет без ремонта и без денег! Свекровь-зараза! Работа эта поганая! Вероника эта занудная! Чего мне там терять?!

Она развернулась и пошла прочь, пышно колыхая тугим задом.

— Эх, молодость моя пропавшая! — буйно крикнула женщина и обняла за шею своего пятнистого кентавра, целуя его и называя разными ласковыми словами.

— Но как так можно — взять и не вернуться? — перепугалась Осипова.

— Отчего ж нельзя? — заметил зеленоглазый. — Сегодня можно до рассвету, но это будет безвозвратно.

— Но это же всего ведь на одну ночь? — допытывалась она. — Всего одна ночь в году, а остальное время вы будете корявыми лешими и кикиморами в болоте?

— Ну и что? Одна такая ночь стоит целой жизни.

На холме уже ждало угощение — самые разнообразные плоды, вино в высоких кувшинах с ручками, чаши. Вокруг этого усаживались женщины со своими избранниками — одни мужчины превращались обратно в людей, только лишь с конскими копытами, другие так и оставались кентаврами. Из дубовой рощи выходили новые участники пиршества — они встречались с прибывшими, радовались, целовались, братались через чашу. Все в дубовых, берёзовых и других венках — это были жители деревьев, дриады, и лесные жеребцы — сатиры. Снова полилось рекой вино, снова запелись песни, а сверху светила огромная луна, словно приобщаясь к дикому веселью.

Осипова ела и пила со всеми, смеялась, танцевала, веселилась, но в глубине души всё так же зудел боязливый голосок: как так можно — взять всё и бросить? страшно…

Зеленоглазый ничего не говорил — пил со всеми, хрустел яблоками, словно конь, и улыбался. Потом вся компания с шумом унеслась к реке, оглашая криками окрестности, и Люба тоже с ними.

Вода была прохладна и нежна, а воздух, словно чудное вино из первых лоз. Глубокой, тёмной зеленью томились берега, сиял песок речной, просвечивая, словно россыпь самоцветов сквозь прозрачность глубины. Играла рыба, одурело квакали лягушки, пел невидимка-соловей. Ветер приносил потоки яблоневых лепестков, и те, как крупный жемчуг, приставали к телу. Венок из дубовых листьев издавал пьянящий, терпкий аромат, а чаша не опустевала.

Любовь, любовь, ты сон, обман, ты вечный призрак, летящий по ветру и вечно ускользающий из рук. Зовёшь и манишь, обещаешь и растворяешься, едва оставив слабый аромат в душе… Ты огонёк в ночи, ты блуждающий обман, ты сладость и горечь, ты туман над зеркалом воды, ты отражение далёких звёзд, ты пряный запах увядания, ты вечность и ты миг.

— Останься со мной, Люба. — просил Зеленоглазый.

— Я не могу. — виновато ответила она. — У меня семья, работа.

— А отчего Наталья остаётся?

— Она сошла с ума.

«Сойти бы мне с ума..» — подумалось тоскливо.

С востока наступала светлой полосой заря — занималось утро. Бледнело небо, угасали звёзды и сивые туманные клубы неумолимо восходили от реки, затягивая пеленой песчаную косу, пышные ивовые кущи, камыш прибрежный, травное раздолье. Вода притихла и лишь сонным языком лизала берег.

«Последнее безумство, последний поцелуй, последний взгляд в зелёные глаза…»

Она повернулась, чтобы на прощанье обнять его… и оказалась в кабинете директрисы, за столом с чайником и пустыми стаканами. Напротив храпели мужики — физрук Евгений, завхоз Сан Саныч, в венках из зелёного плюща. Свесив голову на грудь, кивал во сне Вадим Иванович.

Справа и слева стулья пустовали — ни Наталья, ни Стэлла не вернулись.

Любовь Богдановна сидела за столом, опершись на руки, и смотрела в пустоту, а на щеке её прилип завядший яблоневый белый лепесток.