"Повелительница драконов" - читать интересную книгу автора (Хольбайн Вольфганг)

— 2 —

Пепел был еще теплым, а земля под ним такой горячей, что девочка ощущала это через тонкие подошвы сандалий. Ее шаги поднимали маленькие серые облачка пыли — это было похоже на крошечные взрывы, а в воздухе висел запах, который девочка никогда в жизни не позабудет.

Она обошла вокруг самой разрушенной части города не из боязни или внутреннего трепета, а просто из практических соображений: шедший рядом с ней старик мог поскользнуться и пораниться на земле, застывшей в зеркальное стекло и покрытой пеплом. Теперь они достигли реки. Вода в ней была теплой. От ее поверхности поднимался серый пар и касался лица девочки с неприятной клейкостью паутины. То тут, то там под поверхностью воды, казалось, сохранились небольшие очаги жара, потому что в некоторых местах вода прямо-таки кипела. На волнах качалась черная слизь. Иногда течение приносило бесформенные темные обломки, а время от времени и что-то довольно большое, что девочка не могла и не хотела распознавать.

— Где мы?

Голос Гедельфи дрожал. Он был таким же хрупким, как и тонкая корка, по которой они шли, и готов был в любой момент сорваться. Рука, лежавшая на плече Талианны, не шевелилась, но ее хватка была почти болезненной, а не легкой и дружеской, непривычной для нее.

С тех пор как она стала думать и ходить, ее задачей было водить слепого старика, и прикосновение его потрескавшейся кожи было настолько ей знакомо, как будто его рука была частью ее самой. Но его хватка всегда была мягкой и какой-то благодарной, поскольку девочка оберегала его от повреждений и заменяла ему глаза, которых он лишился. Сейчас он крепко вцепился в нее, с отчаянной силой человека, знавшего, что он упадет в пропасть, если выпустит свою опору. Ей было больно.

— Где мы, Талианна? — спросил Гедельфи еще раз, не дождавшись ответа.

— У реки, — быстро сказала она. — Возле… — она запнулась, нервно провела языком по губам, которые оказались потрескавшимися и горели, а теперь стали болеть, и начала снова: — На месте, где стояла прачечная.

— Она разрушена?

Талианна покачала головой. При этом ее волосы скользили по тыльной стороне руки старика, так что он почувствовал это движение.

— Нет, — сказала девочка. — Она исчезла.

— Исчезла. — Гедельфи повторил это слово со странным причмокиванием, как иногда говорят старики. Пожалуй, было похоже, что он пробует его на вкус. — Исчезла.

Талианна кивнула. Прачечная, построенная на тонких опорах, наполовину висела над рекой, так что женщины могли становиться на колени на пол, в котором были отверстия, и стирать свое белье. Это было одно из немногих строений Стальной Деревни, сделанное не из камня, и поэтому от него не осталось даже развалин. На теплой золе на берегу еще был виден контур прачечной, а чуть ниже пенящихся волн стояли осевшие остатки ее опор. И больше ничего. Видимо, огненный шторм превратил ее в пыль. Может быть, он поднял ее целиком, как сухой лист, и разорвал в воздухе. Может быть, она рухнула в реку и ее унесло течением. Это не имело значения.

Поначалу Талианна не поняла, почему ее так заинтересовала судьба этой ничтожной дощатой хибары, потом до нее дошло, что в ее сознании было что-то не дававшее ей задуматься о том, что случилось с остальным городом. Если бы она была одна, дойдя до этого места, она повернула бы обратно и ушла бы из города.

Но она была не одна. С ней был Гедельфи, чьими глазами она была, а позади она слышала шаги и голоса других людей, постепенно спускавшихся с холма. Считая слепого и ее, их было одиннадцать человек, спрятавшихся в шахтном стволе заброшенного рудника, когда начался огненный дождь, одиннадцать из более чем трех тысяч. Жалкая кучка потерянных людей, к которым не подошло бы даже слово «выжившие». «Выжить» означает «продолжать жить», а продолжение жизни, наверно, означало надежду и новое начало или хотя бы попытку начала. Ничего этого им не осталось. Они были живы, и все.

Снова Талианна удивилась сама себе, мыслям, вдруг возникшим в ее голове. Еще несколько часов назад это не могло бы прийти ей в голову. И с той же странной ясностью, с какой она поняла это сейчас, она вдруг осознала, что в бесконечную черную огненную ночь, прячась в чреве земли, она потеряла больше чем свою родину и свою семью. Летучая смерть пощадила ее, но огонь что-то и отобрал, чего у нее еще даже не было или было недостаточно и чего у нее больше не будет.

Ей по-прежнему было десять лет, она была все той же — слишком худой и иногда немного неловкой в движениях и манере говорить, но ребенком она больше не была. Она подумала о своем отце и о своей матери, о Розаро, своем брате, который был старше ее на десять лет, о своем доме, не самом роскошном в городе, но и вовсе не самом маленьком, о своих друзьях, о товарищах по детским играм — и не почувствовала ничего.

Она в испуге поняла, что лишилась способности скорбеть. Вид оскверненного города наполнил ее ужасом, но это был страх, вызванный скорее удивлением, что такое полное разрушение вообще было возможно.

Поднялся ветер и принес через реку серую пыль. Талианна закашлялась, подняла левую руку к лицу и прикрыла ею глаза. Таким образом она смогла защититься от пыли, но не от запаха гари и не от жуткой липкой жары. Ее вдруг затошнило.

— Как… это выглядит? — спросил, запинаясь, Гедельфи. — Скажи мне, Талианна.

Талианна повиновалась. Медленно, но без запинки, произнося слова удивительно четко, твердо, она описала слепому то, что видела, каждую мельчайшую подробность: толстый, по щиколотку, слой пыли и пепла на земле; сгоревшие каменные стены, на которых жара выжгла странные узоры; пустые окна и двери, глядевшие на них как выжженные глазницы; улицы, заваленные бесформенно оплавившимися предметами; воду в реке, которая сейчас была черной, бурлила и несла на себе ужасный груз; и мост, ведущий через реку, как вытянутая рука, на удивление почти не поврежденный до места, где он был разбит, с надломленными несущими балками и распорками, похожими на сломанные пальцы, хватающие пустоту.

Гедельфи слушал молча. Даже дыхание его не участилось, когда Талианна рассказывала ему неописуемые ужасы, все, что она видела, ясно и точно подбирая слова, как взрослая, и с ужасающими подробностями, как десятилетний ребенок.

Лишь когда она закончила и замолчала, рука слепого отпустила ее плечо, и она, как делала это всегда, не чувствуя прикосновения Гедельфи, повернулась и взглянула на него.

Она испугалась. Лицо Гедельфи не выражало ничего, но это было такое самообладание, за которым скрывался настоящий ужас. Руки Гедельфи слегка дрожали. Он сразу показался ей старым, бесконечно старым. Его никогда не спрашивали, сколько ему лет — наверно, ему было семьдесят лет, а может, восемьдесят или больше. В первый раз Талианна осознала, насколько он стар.

— Все так ужасно? — пробормотал он.

Она кивнула. Затем, сообразив, что он не почувствовал этого движения, поскольку его рука не лежала на ее плече, она сказала:

— Да. Ничего не осталось. Город стерт с лица земли.

Гедельфи содрогнулся. Из всех выживших он первым узнал, насколько всеобъемлющей была катастрофа, обрушившаяся на город. Потому что пока остальные, дрожа и вопя от страха, лежали во тьме шахты и ощущали только глухие раскаты грома и сотрясение земли и время от времени слышали звуки, хотя и ужасные, но не имевшие реального значения, его обостренное восприятие четко обрисовало ему, что в действительности произошло.

А потом, с некоторым опозданием, Талианна поняла, что именно она была причиной, заставившей Гедельфи содрогнуться.

— Что это, Талианна? — спросил он. — Что с тобой происходит?

— Я… не понимаю, — ответила Талианна. — Что ты имеешь в виду?

Гедельфи ответил не сразу. Он долго молчал, но на его лице оставалось выражение ужаса, когда он продолжил:

— Что-то в твоем голосе, дитя. То, чего не было еще час назад. Это меня пугает.

— Мои родители мертвы, — напомнила Талианна. — Мой дом сожжен, мой город разрушен, и почти все, кого я знала, убиты. — Ее голос вдруг задрожал от гнева, но то был холодный, даже ледяной гнев, от которого она сама содрогнулась. — Кто-то пришел сюда, убил всех этих людей и уничтожил все, что они построили, и… — Ее голос сорвался — не от боли, а просто потому, что ей не хватало слов высказаться так четко, как она хотела. Она глубоко вдохнула.

Гедельфи покачал головой. Его темные глаза были широко открыты и смотрели ей прямо в лицо, как будто он мог ее видеть.

— Дети так не говорят, — сказал он очень тихо, но уверенно.

И вдруг Талианна расплакалась — громко, судорожно и с такой силой, что у нее заболела шея и подкосились ноги. Она упала на колени, закрыла лицо руками и безудержно зарыдала. Она не знала почему, так как она по-прежнему не чувствовала ни боли, ни скорби, но слез сдержать не могла. И по той же, вроде бы несуществующей причине, из-за которой она и плакала, сейчас она все же испытала облегчение. Хотя и совсем небольшое.

Гедельфи опустился рядом с ней на корточки, протянул руку, ища опору, а другую мягко положил ей на плечо, как он обычно это делал, даже когда не пытался ее утешить. Ее слезы уже иссякли, но она продолжала сидеть так, и снова, не зная почему, она повернулась, бросилась старику на грудь и изо всех сил прижалась к нему.

— Почему они сделали это? — прошептала она.

Рука Гедельфи коснулась ее волос, бережно погладила девочку по голове и снова опустилась на ее плечо.

— Я не знаю, дитя мое, — сказал он наконец. — Иногда что-то случается по причинам, которых мы не понимаем, а иногда вовсе без причины.

— Но это было так бессмысленно! — запротестовала Талианна.

— Ничто не бывает бессмысленным, — возразил старик. Он улыбнулся, вернее, всего лишь скривил губы, что с таким же успехом могло быть выражением боли. Или ярости.

— Знаешь, Талианна, — продолжил он, — если бы я был сейчас на десять лет моложе и считал бы себя мудрым и опытным, то рассказал бы тебе кучу вещей, которых ты бы не поняла. Я мог бы посоветовать тебе не отчаиваться и быть сильной, мог напомнить, что ты жива, молода и у тебя есть все шансы быть еще счастливой.

Он сделал небольшую паузу. Талианна зарылась головой в складки его поношенной одежды и посмотрела на него снизу вверх.

— Я не буду говорить ничего такого, — продолжал Гедельфи. — Это было бы неправдой, понимаешь? Если ты чувствуешь скорбь, то скорби, и если ты в отчаянии, то не борись с ним.

Тыльной стороной руки Талианна стерла с лица слезы. У нее текло из носу. Она подняла голову, нащупала краешек своего платья и громко высморкалась.

— Бессмысленно с этим бороться, — продолжил Гедельфи после еще одной, долгой, паузы, как будто ему понадобилось время, чтобы подобрать слова, а может быть, и собраться с силами. — Знаешь, это судьба. Она ужасна и несправедлива и может казаться тебе бессмысленной, но так происходило сотни тысяч раз с тех пор, как появились люди, и случится еще сотни тысяч раз, пока существует человечество.

Талианна не поняла, о чем говорил Гедельфи. Мгновение она раздумывала, не скрыт ли в его словах какой-то смысл, который она сразу не уловила. Но Гедельфи, наверно, был просто стар и болтал чепуху, как иногда болтают старики, причем убедительно, как они это умеют. И все-таки она спросила:

— Почему же тогда так больно, Гедельфи?

— Потому что в такие моменты мы понимаем, что ранимы, — ответил слепой. — Знаешь, дитя, это так просто, что, может быть, как раз поэтому многие никогда так и не поймут. Мир полон несчастья, но поскольку он велик, и горя так много, — Гедельфи пронзительно рассмеялся, — большая часть несчастья случается с другими. И это придает нам силы.

— Силы? Как это?

Гедельфи кивнул.

— Потому что это случается с другими, а не с тобой. Ты чувствуешь себя в безопасности, потому что ты продолжаешь жить, тогда как рядом с тобой другой тонет в болоте. Твой дом не может сгореть, потому что молния ударила в дом соседа, а ты уверен, что заговорен даже от ран, потому что не на тебя, а на твоего брата напали волки и растерзали его. Конечно, — тихо добавил он, невесело рассмеявшись, — ты точно знаешь, что это неправда, ведь у тебя есть разум и ты можешь сосчитать на пальцах, что когда-нибудь очередь дойдет и до тебя. И все равно ты в это не веришь, пока несчастье не случится с тобой. — Он вздохнул. — Вот отчего больно, дитя. Это не любовь, когда женщины плачут на могилах своих убитых мужей. Это страх. Страх и гнев, потому что у них что-то забрали. Ты оплакиваешь этот город, своих родителей и друзей, и ты думаешь, что это скорбь, и пока ты хочешь так думать, думай. Но это неправда. Ты плачешь, потому что их у тебя забрали. Потому что у тебя забрали то, что принадлежало одной тебе, и никому другому.

— Я любила своих родителей, — решительно возразила Талианна.

Но Гедельфи снова только покачал головой.

— В этом нет ничего похожего на любовь, — сказал он тихо. — Есть только эгоизм. Ты можешь пожертвовать собой ради человека, которого любишь. Многие так и поступают. Но на самом деле ты так делаешь только для того, чтобы защитить свою собственность.

Гедельфи не стал продолжать, а повернул голову и устремил свой потухший взор вверх по течению реки, а Талианна очень долго думала о том, что ей сказал старик. Она не считала себя вправе судить, был ли он мудр или просто слишком стар, но его слова что-то затронули в ней, и она, пожалуй, неожиданно испугалась его.

Талианна была сбита с толку. Она ощущала себя такой беспомощной и одинокой, какой только могла быть десятилетняя девочка, мир которой несколько часов тому назад сгорел — в прямом смысле этого слова. И она спрашивала себя, стоит ли доживать до таких лет, если это был опыт, накопленный за длившуюся восемьдесят лет жизнь. Несмотря ни на что, она прильнула еще теснее к груди Гедельфи, ведь вопреки всему она оставалась десятилетней девочкой, которую ничто не могло утешить так, как близость взрослого.

— Ты видела, с какой стороны они появились? — спросил вдруг Гедельфи.

Талианна кивнула.

— С севера, — ответила она.

— С севера, — повторил Гедельфи, как будто это было подтверждением чего-то, что он давно знал. — Сколько их было?

Талианна покачала головой.

— Не знаю… Десять, может, двенадцать. Я не знаю. Было слишком темно. Я… плохо рассмотрела. Только тени, а потом вспыхнул огонь.

Ее голос сорвался. Вопрос Гедельфи и ее ответ снова вызвали у нее перед глазами картины ужасных событий, но лишь небольшую часть происходящего ей удалось рассмотреть: летящие гиганты с непостижимой легкостью низко скользили над цепочкой холмов, раскинув крылья широко и неподвижно, как невероятно огромные стрижи. Потом — чудовищные удары и шуршание, и наконец огонь, огонь, огонь везде. И опаляющая молния, чуть не ударившая в нее, в безумном зигзаге мчавшаяся к ней, оставляя на опушке леса след на добела оплавленной земле, прежде чем остановиться за десять шагов до нее. Она была такой горячей, что ее знойное дыхание опалило Талианне ресницы и брови.

— Больше ты ничего не видела? — спросил Гедельфи.

Она видела что-то, и, хотя воспоминание вызывало у нее ужас, которого не было при виде изуродованного города, она еще раз усилием воли воссоздавала эту картину перед глазами. Это не было нужно для ответа на вопрос Гедельфи и только причиняло боль. Но почему-то так полагалось.

— Там были… всадники на драконах, — ответила она.

— Всадники, — повторил Гедельфи. В его голосе не было и следа удивления или недоверия. — Ты уверена?

— Да, уверена, — сказала Талианна.

— Так все-таки… — пробормотал Гедельфи. Талианна не поняла, что он хотел этим сказать, но в его голосе было что-то такое, от чего ее охватил озноб. Он сделал громкий вдох. — Никому не говори, Талианна, — тихо продолжил он. — Слышишь? Никому. Что бы ни случилось. Лучше забудь об этом. Но только не для себя.

Кивок, которым Талианна ответила, выслушав его совет, частично не был согласием. Половину просьбы Гедельфи она постарается выполнить. Вторую нет. Никогда.