"Рыбья кровь" - читать интересную книгу автора (Рубаев Евгений)

Глава 5

В это самое время Пал Иванович, Раф и Шура восседали за столиком ресторана «Вечерний» в городе Печора. Они уже, сохраняя высокий темп, раскатали бутылку всё той же водки воркутинского разлива. Этот сорт водки отличался тем, что если в налитом стакане поиграть мениском, путём покачивания стакана, то на стенках стакана остаются жироподобные подтёки. Некоторые специалисты утверждали, что это глицерин, который не удалось отбить очисткой после ректификации. Когда официант притаранил очередной графин, Раф даже содрогнулся при мысли о том, как Пал Иванович переваривает эту субстанцию в таких количествах. Просто не водка, а оружие массового поражения! Но вслух сказал:

— Давайте выпьем за буровиков!

— За тех, кто в поле! — произнёс Шура банальность.

Наконец, заиграл оркестр. В это идеологически трудное время, время триумфа победившего развитого социализма, недостаток продуктов компенсировался возможностью послушать рок-н-ролл. Пройдут многие годы, и Шура будет рассказывать своим детям, что один виниловый диск патентованной группы можно было купить за месячную зарплату среднего рабочего с фабрики у жучков-фарцовщиков. Уже потом эти мелкие гешефтники, отбыв срок наказания за тунеядство в поселениях «на химии», будут с экранов телевизора выдавать себя за борцов за свободу. А пока они из-под полы продавали винил, провезённый «слугами народа», имеющими выход за «железный занавес». Это были, в основном, дети крупных партийцев, выученные на дипломатов, они-то и были контрабандистами ЦРУшной идеологии. Но это были настоящие диски хард-рока. Лабухи ресторанных квартетов тоже пытались воспроизвести что-либо из Deep Purple. В такие моменты почти весь зал срывался со стульев и начинал яростно топтаться на танцевальном пятачке. Этот танец передавал движения, являющиеся чем-то средним между мессой американских сектантов и дореволюционной борьбой пензенских крестьян с нашествием саранчи. Вместе с победой развитого социализма из-за кордона прорвался разгул американской идеологии. «Саранчу давили» все — коммунисты, комсомольцы и неорганизованные пока путаны. Путаны существовали во все времена, правда, при социализме они брали мзду за свои натуральные услуги на порядок ниже, чем буржуйские проститутки. Так как в те времена эту индустрию не крышевали, и не делали им рекламу по телевидению, с успокаивающими увещеваниями сумнящихся девственниц, проектирующих ступить на тропу древней профессии, показывая финал ареста проституток:

— Сейчас девочек из милиции отпустят, только заплатят они штраф, равный двадцатой части дневного заработка, и они вновь вернутся на панель!

Пал Иванович, как истинно русский человек на отдыхе, начал плотный разговор про работу. Монолог был в стиле мемуар:

— У меня средняя коммерческая скорость всегда была выше плановой!

Раф, при полном присутствии личного интереса к заимствованию успеха у Героя Соцтруда и стремлении к преемственности, сразу загрустил. Он поспешил заинтересовать Пал Иваныча сексуальными аспектами:

— Пал Иванович, давайте заклеим вон тех трёх подружек!

Он условно показал на столик для четверых, где стайкой сидели три особы предбальзаковского возраста, а доукомплектовывал столик мужчина бухгалтерского типа возможно, даже доктор, судя по постному выражению всей внешности. Он, судя по его виду, был явно не из их обоймы и держался особняком. Раф непроизвольно обратился к Пал Иванычу потому, что возраст самочек был сверхпредельный. Одна из седины изобразила блондинку, слегка подмолодив патлы чем-то жёлтым, вторая — наштукатурила пудры, как Пьеро в изображении Вертинского. Вот третья привлекла внимание Рафа, как охотника за дамскими сердцами. Она была лицом являющим красоту через интеллект. При всём она с виду была скромной, и не бросала пьяных взглядов на распоясавшихся, разгорячённых воркутинским зельем мужчин. Она сидела на своём стульчике, сложив карминовые губки как бы даже скорбно. Возможно, ей не удалось вкусить от щедрот местной кухни, перед её взором на тарелке лежало дежурное крыло недоваренной курицы с картофелем, сожженным в суперфри. Её скорбь была непонятна. То ли она гнушалась отведать крыло из-за тонких невыщипанных волосков-перьев, удалением которых повар пренебрёг: «Так сожрут, не баре!» А может, боялась потратить карминовый колер губ, на который извела последний заветный заряд из тюбика губной помады, привезённой тоже фарцовщиками контрабандой, но уже по родственному каналу, из Польши. Уже можно было тогда, в порядке посещения родственников, смотаться на родину Рокоссовского, если ты был жителем советских Карпат. Скорбь дамочки была генезисом тайны, которая так привлекает мужчин. Была бы тайна, а охотников её раскурковать найдётся с избытком! Табун кавказцев, которых в те времена независимо от национальности, называли грузинами, занимали большой столик в центре зала. Они бросали взгляды цвета горящих угольков на столик со свободными от кавалеров дамочек. Временами самый короткий из кавказцев подбегал к саксофонисту оркестра, что-то шептал ему и что-то передавал тайное из рук в руки. После этого акта следующим танцем обязательно шла лезгинка. И джигиты начинали выделывать па, в некоторых элементах повторяющие танец святого Витта. Весь самодельный танцевальный ансамбль очень хотел понравиться обладательнице карминовых губ. Они яростно размахивали руками, будто аршинами отмеряя алую ткань на паруса яхты. Некоторые дамочки славянской внешности, явно перепив, вспоминали па, которые им преподавали в школьной самодеятельности при разучивании кавказских танцев, и присоединялись к ним. Но их потуги были тщетны. Движения рук были не столь плавные, как требовалось для будущей Ханумы. Кавказцы не обращали на танцовщиц ни малейшего внимания. До какой степени это были грузины — установить было невозможно. В те годы развитого социализма шла реактивная инверсия постсталинского указа, где именно грузинам разрешалось, при наличии справки из колхоза, торговать на рынке сельхозпродукцией. Эти справки покупали все, лишь бы внешность была слегка напоминавшей грузинскую. Говорят, даже некоторые цыгане имели эти справки. Овладев такой справкой, лихие люди скупали огурцы и цветы в подмосковных совхозах и везли их в Сибирь. Везли даже самолётом, настолько билеты на самолёт мало стоили. Вино везли из Молдавии поездом, выписав накладную, что оно грузинское. Все торговые люди были условно грузинами. Возможно, что танцевавшие огненный танец были далеко не грузинами, а какими-нибудь басмачами. Для поддержки робко танцующих славянок выскочил какой-то паренёк гуцульского типа и начал огненно зажигать танец. Наверное, он был из художественной самодеятельности, но танец у него получился убедительный. Видя его усердие, оркестр заиграл с драйвом. Саксофонист включил свинг, и публика вошла в раж. После финала все стали аплодировать пареньку. Кавказцы, обидевшись на конкурента, а, может, пожалев, что они деньги в оркестр платили, а лавры достались халявщику, пошли в амбицию. В финале устных нападок самый маленький, который ходил в оркестр, ударил успешного танцора кулаком по носу. Удар получился слабым, но на пальце нападавшего был перстень-печатка. И по лицу танцора хлынула кровь. Оркестр заиграл громче, паренёк убежал вниз, в туалет. А на кавказца неожиданно напала, защищая танцора, девица:

— Ты зачем ударил моего брата?

Девица имела облик молотобойца и под парами выпитого воркутинского зелья держалась по-боевому. Для утверждения аргументов она нанесла удар кулаком в темечко маленького танцора сверху вниз, ввиду его низкого роста. Финансист «лезгинки» рухнул, как сноп. О том, что он жив, сообщала лишь его нижняя челюсть, глотавшая воздух. Нокаут таким ударом — явление редкое. Воистину, девица служила молотобойцем, и движение её было профессиональным. Кавказцы бросились всем кагалом спасать маленького танцора с воплями:

— Ми не могу ударить женщина! Он женщина не ударишь! Ему (ей) мстить не могу!

— Тащите своего карапета в сортир, пока я вам не навешала тоже! — посоветовала молотобоец.

Танцоры лезгинки поспешили воспользоваться советом, кулаки девушки были сжаты! Когда плацдарм был расчищен от конкурентов, Раф стал настойчивее предлагать:

— Пал Иванович! Пошли, закадрим тёлок!

— Да какой из меня кадрила?! Как говорил мой поммастер: «Мы танцем не обучены. Нам бы по…баться!»

— Так проводим их до дома, а то и в гостиницу затащим!

— Нет. Вы уж идите с Шурой, а я посмотрю!

Только Шура тоже начал выдавать альтернативы:

— Что ты запал-то на старух? Вон в углу целый столик подружек, все молодые!

Раф в своём городе, не задумываясь, уводил даже чужих жён из компании мужа. Жена какого-нибудь пьяного гуляки инсценировала ссору и уходила с Рафом. А на другой день ещё мужу (который был с похмелья — хоть голыми руками бери!) выкатывала предъяву:

— Ты нажрался, как скот! От людей было неудобно. Я ушла ночевать к подруге, что бы твою пьяную рожу не видеть! Ещё раз напьёшься — уеду к маме!

Испуганный абстиненцией муж клялся в трезвенности. Но всё только до следующего раза!.. Раф побаивался в чужом городе сильно «выступать». Могли и по рогам надавать, на кого как нарвёшься… Но он Шуре «погнал гусей» на практические темы:

— Ты совсем не сечёшь тему! Это взрослые самки, наверняка с квартирами, накормят и спать уложат! А с мокрощелками что? Постоишь у подъезда, а потом она скажет: «Мамка зовёт!» — и ущеголяет спать. А ты десять километров пешком идти будешь до утра!

— А откуда ты знаешь, что десять? — тупил Шура.

— Ну, девять. От этого же не легче от комаров отбиваться!

Раф приглашал Пал Ивановича кадрить подружек потому, что ему было неловко, что тот платит за стол, а они бл…дей снимут и оставят его одного. А вдруг у него звезду Героя отберут хулиганы?!

Но Пал Иванович был старый боец в этом деле. У него уже «закусило». Он настойчиво науськивал Рафа:

— Иди, иди! Сними, а то другие к ним подходят приглашать, а она отказывает. На тебя взглядом косит! Давай!

Раф подошёл к девушке с карминовыми губами и сказал:

— Разрешите пригласить вас на танец?

Она молча кратко взглянула на него и поднялась со стула. Раф оттащил слегка её стул назад. Они начали танцевать танго. Вдруг саксофонист, инвестированный очередным пьяным любителем музыки, объявил:

— А сейчас для наших друзей из нефтеразведки звучит быстрый танец!

Оркестр заиграл бодрую мелодию, отдалённо что-то такое напоминавшую. Саксофонист вступал редко. Оттого он, наверное, и банковал, что был свободнее других оркестрантов. Он временами делал протяжные вставки, плохо попадающие и в тональность, и в ноты. Очевидно, саксофонист был главарь, а саксофон ему просто очень нравился. Ему казалось, что он украшает весь праздник. Под звуки бодрой мелодии все вновь стали «топтать саранчу», Раф с партнёршей тоже. За время псевдотанго они представились друг другу. Звали её Таня. Что она Татьяна, а не Таня, она не акцентировала, а Рафу самостоятельно менять было неловко. Вдруг она узреет намёк на возраст. Что же, Таня так Таня.

— Когда дрючатся — фамилию не спрашивают! — считал Раф и был, очевидно, прав.

Остальных престарелых подруг Тани из-за стола раздёргали другие посетители ресторана. Шура сидел, пригвождённый рассказами Пал Ивановича про «коммерческие скорости бурения при скоростной проводке скважины». Когда Раф увлёкся танцами, бурмастера как прорвало. Оркестр объявил последний танец, по окончании которого никакие «парнасы» не могли заставить лабухов выдуть хоть одну ноту. Намедни жильцы вышерасположенных квартир отписали коллективное письмо, которое обычно пишут склочники. Лабухам пригрозили ответственные товарищи, взяв посулы в виде пол-ящика коньяка:

— Чтобы в последний раз!

Раф пошёл провожать Таню, прихватив бутылку водки, которую буфетчица вылила в бутылку от минеральной воды. Был какой-то магический уход от закона: «Если выносишь водку в бутылке от минералки, то буфетчица неподсудна!» Торговля водкой навынос каралась по всей строгости социалистического времени. Могли и уголовную статью натянуть за такие продажи, не предусмотренные законом. Шура потянулся вслед за Рафом, как телёнок за соской — он видел, как паковалась контрабандная бутылка. Раф, напротив, посылал его конвоировать Пал Иваныча, который нагрузился под ватерлинию и плыл только на автопилоте. Благо таксисты на раздолбанных «Волгах» вились у фасада ресторана. Вся компания погрузилась в салон ни разу не ведавшей пылесоса колесницы, внутри неё воняло как в душегубке, в которой нацисты умерщвляли узников. Очевидно, из глушителя выхлопные газы пробивало прямо в салон. Но таксисты работали в две смены, и каждый перепихивал обязанности на сменщика. Так годами и ездили с головной болью, но выхлопную трубу не латали, забивали выхлоп сигаретным дымом. Таня жила на полпути до конечного пункта всей компании, на Макаронке. Раф пошёл её провожать. Только колесница отъехала — следом выскочил Шура. Пол-литра просто притягивали его. Такси уехало. Куда Шуру было девать? Раф разозлился не на шутку и сказал:

— Пропадай ты пропадом! Я тебе не нянька!

Он уже забыл, кто приютил его в этом городе. Память — она коротка у всех. Шура плёлся вслед за парочкой автоматически, ни на что уже не надеясь. Неожиданно возле самого дома Таня объявила:

— У меня дома муж пьяный спит. Я пойду, посмотрю. Если он невменяемый, то зайдём чайку попить. «Что это за ё…аный зехер!» — подумал Раф, но молча согласно закивал головой, как лошадь, идущая спорым шагом.

Шура маячил на траверсе, как дурная весть. Раф делал вид, что его не замечает, принципиально! Наконец, Таня выглянула и дала отмашку:

— Заходи!

Раф вошёл. Шура ворвался просто на его плечах. Бутылка с водкой его просто гипнотизировала! Что с ним было делать?! Муж Тани, очень интеллигентного облика молодой мужчина, лежал одетый на супружеской кровати однокомнатной квартиры. На столе стоял полуразобранный катушечный магнитофон. Таня сказала, что пойдёт переодеваться, и чтобы они пока в ванную комнату не ходили. Раф углубился в изучение состояния магнитофона. Шура молчал, находясь за его спиной, и шумно дышал. Что он там делает, Рафу, увлеченного внутренностями магнитофона, было невдомёк. Вдруг в комнате резко запахло ацетоном. Можно было подумать, что хозяйка на ночь глядя творит маникюр. Запах усиливался. Раф оглянулся. Шура, прилегши рядом с мирно спавшим пьяным хозяином, старательно красил ему половинку лица лаком для ногтей из маленького флакончика, принадлежавшего явно Тане. При этом он приговаривал название парфюмерной фирмы, обозначенной на этикетке флакончика:

— Чизеброу Пондс! — мурлыкал он.

— Ты что делаешь? Дурак! — завопил Раф, — Ну-ка, давай уё…ывай!

Деятельность напарника вконец его разозлила. Мало того, что он мешал соблазнять чужую жену, он ещё провоцировал скандал. Шура, опоенный воркутинской водкой, плохо соображал, и только повторял название фирмы с этикетки пузырька лака. Раф вытолкал Шуру за наружную дверь. Когда он вернулся в комнату и, присев на край кровати, рассматривал плоды шуриного боди-арта, хозяин проснулся. Его лицо, наполовину покрытое высохшим лаком для ногтей, несимметрично стянуло. Будучи с похмелья и не проспавшимся, он был ошеломлён и оглушен, увидев абсолютно незнакомого мужчину на своей супружеской постели:

— Ты кто?! Ты кто?! — непрерывно кричал он.

— Да вот, Таня вызвала меня магнитофон починить! — ляпнул первое, что пришло в голову Раф.

— Магнитофон работает! — вспомнил свою профессиональную гордость хозяин дома. Он, как оказалось впоследствии, был каким-то специалистом в области электроники и магнитофон держал полуразобранным, чтобы гости убеждались в его профессионализме. Он вскочил с лежбища и сел на стул, но не как все люди, а на спинку стула, ноги поставив на сиденье. С высоты посадки он запустил полурастерзанный аппарат, и тот завизжал какие-то песни бардов. Такие песни поют обычно у костра, переставляя пальцы по грифу гитары с одной и той же последовательностью, но в разном темпе, дрюкая большим пальцем правой руки по струнам в такт песне. Если её так можно назвать. Раф очень боялся вопроса от хозяина и от могущей внезапно войти Тани, что с лицом?

В конце концов, в комнате оставался только Раф и все подозрения за боди-арт могли лечь на него. Он быстро извлёк убранную с глаз Шуры заветную бутылку из-под минеральной воды с ресторанной водкой и налил полстакана. Затем вручил его хозяину, восседавшему на спинке стула:

— За знакомство! — неожиданно для себя изрёк Раф.

— А себе? — с пьяной заботливостью спросил тот. И отрекомендовался: — Боб Акула!

Очевидно, это была его туристская кличка, если сопрячь клетчатую рубашку Боба и непрерывно бубнящие на двух нотах песни про тайгу и горы. Ему не хватало только компаса на руке. Наколок туристы не делали. Может, это десятилетиями выработанный принцип отличия в лесу туристов от беглых зэков. А то, неровен час, местные жители пострелять могут и завалить где-нибудь в урмане валежником, на съедение песцам. Боб опрокинул стакан жидкости в рот, как воду в радиатор, и, завибрировав на своём нашесте, вдруг рухнул на кровать, прямо с высоты посадки. Очевидно, это был отработанный пируэт, так как Боб улёгся ровно по месту. Дополнительных переползаний не потребовалось. В это время вошла Таня, облаченная почему-то в пеньюар. Раф где-то слышал, что советские женщины используют пеньюар дома, как халат, даже жарят в нём картошку на кухне. Поэтому, глядя, как хозяйка придерживает створки стилизованного под халат наряда, не стал выражать бурного восхищенья. Он, не балуя всех присутствующих разнообразием поведения, тоже налил Тане полстакана и изрёк:

— За знакомство!

Хозяйка махнула стакан, как запивают таблетку, и спросила:

— А тебе?

— Так второго стакана нет!

— Борька, гад, всю посуду побил со своими собутыльниками!

Она протянула Рафу пустой стакан. Но тот, взяв её за руку, увлёк на постель, рядом с мирно спящим Бобом Акулой.

— Подожди, свет надо потушить.

Раф метнулся и щелкнул выключателем. Завязалась борьба. Женщины на генетическом уровне ведают главным секретом Камасутры — мужчина возбуждается от сопротивления. Половому акту должно предшествовать лёгкое насилие, это возбуждает. Очевидно, это гендерная память от предков, когда самку надо было одолеть! Раф был борец искушённый. Он оттянул трусики Тани рукой, затем зацепил за резинку большим пальцем ноги и резко дёрнул ногой вниз. Так заводят мотоцикл посредством кик-стартера. Трусики соскользнули с ног слегка сопротивляющейся партнёрши, немного пролетели по воздуху и повисли, как парашют десантника повисает на берёзе, на фикусе. Трусики белели, как белеет флаг, декларирующий сдачу на милость победителя. Акт пролетел мгновенно. Нападающая сторона всё время опасалась, что муж с деформированным лаком лицом очнётся от фрикционных телодвижений, происходящих с ним рядом. Но всё закончилось, к разочарованию сдавшейся стороны, весьма скоропостижно. Таня умчалась в свою любимую ванную комнату, с обещанием на предложение Рафа сотворить минет. Пока она жужжала водой, за окном послышался незнакомый шум. Что-то сочно хлопало и потрескивало под окном. Раф выглянул в открытое окно и увидел, что Шура расположился на крыше припаркованного под окнами чужого «Москвича», продавив ему крышу весьма основательно. Он сидел в позе лотоса, подогнув ноги, как йог, и курил сигарету. Взгляд его был устремлён на Танино окно, которая в это время тоже подошла к окну. Увидев такой пассаж, она, боявшаяся соседа-ветерана и без этого случая, стала возмущаться и выгонять своего кавалера:

— Давайте вместе со своим полоумным другом проваливайте! А то сейчас милицию вызову!

Раф быстро оделся и покинул негостеприимную квартиру под возмущение Тани:

— Мужа всего краской измазали. Хулиганы!

— Это он сам нанёс боевую раскраску, становясь на тропу войны! Кричал, что он Акула.

Таня ему почти поверила…

…До общежития добрались на какой-то вахтовке, которая перевозила рабочих рано утром, без каких-либо приключений. Пал Иванович уже не спал, «водил луну». Первым вопросом у него было:

— У вас не найдётся что-либо опохмелиться?

— Откуда такая роскошь?! — ответил Шура. — Наш Ромео всё побросал на поле битвы!

— Ты бы лучше помолчал, надоел мне за ночь своими выходками!

Товарищи, после ночных похождений улеглись спать. Проснувшись, Раф сгонял на вокзал и получил прибывшие документы. Приехав, соврал Пал Иванычу:

— Вот падлы! Все деньги повытаскивали! Хорошо, что документы не тронули, все целые!

— Я другого результата не ожидал, — поддакнул собеседник. — А ваш товарищ уже на работе. Ничего не позавтракал. Ну, ничего, в конторе его чаем всяко напоят. Я вот прикупил в местном магазине припасов. Правда, закуски — никакой!

Раф, увидев воркутинскую водку, весь содрогнулся и разделить возлияния отказался, сославшись на угрожающее состояние здоровья.

— Ну, скажете тоже! Я в ваши годы ацетон пил, и живой!

— Пал Иванович! Мне ехать надо в свою экспедицию. Одолжите мне денег на билет. Я вам потом вышлю с получки.

— О чём речь! Конечно, провожу и отправлю. Для бурения такие парни очень нужны!

Они вдвоём пешком дошли до речного вокзала, который располагался прямо на дебаркадере. Кассы были в отдельно стоящей на берегу будочке. Возможно, инструкции предписывали, что дебаркадер может унести, но деньги при этом должны остаться на берегу! Раф на деньги ссуженные Пал Ивановичем взял билет на судно «Заря», этакое корыто, которое вроде как глиссирует по реке. Это судно пригодно лишь для мелководья. До отъезда оставалось ещё вагон времени, три часа. Спутники пошли в ближайший магазинчик. Ассортимент в нём был получше, чем в экспедиционном. На закуску купили плавленые сырки и булку стандартного для этих мест серого хлеба. Он делается из лежалой муки, а чтобы хотя бы немного поднимался, был попышнее, пекари переквашивают тесто. Хлеб чертовски кислый, с горьковатым привкусом. От него изжога даже у здоровых желудком людей. Более взять не представлялось выбора. Были какие-то консервы, но выпущены они были ещё до предыдущей пятилетки. Было много стеклянных банок с разнообразным консервированным борщом. Такую пищу даже искусный повар не в силах превратить в съедобную. Похлёбку из таких банок съедают только очень голодные, наработавшиеся люди, пришедшие с мороза. Пал Иванович с Рафом расположились на берегу, на днище перевёрнутой лодки. В этой позиции милиционеры, вроде как не кантовали «за распитие спиртных напитков»… Стакан нашли под лодкой, его, очевидно, передают по дистанции предыдущие выпивохи. Выпили по первой, и потекла беседа. Пал Иванович из наставнического русла перевёл разговор в русло исповедования своих мыслей:

— Рафаил! Вот я мечтал, что бы мой сын был такой как ты. А он в педики-докторишки пошёл. Всё мать натворила. Пока я по буровым деньги зарабатывал, она обработала его: «Вот я заболею, ты меня вылечишь!» Бред сивой кобылы!

— Вы уж, Пал Иваныч, так строго не судите, у каждого своя судьба! Считайте, я вам как сын. Будем переписываться. Встречаться на выходные. Вы мне опыт свой передавать будете, надо же кому-то наработанные приёмы передать, для блага нашей отчизны! — давил на патриотизм Раф — Ваш опыт бесценный. Его в учебнике не прочитаешь!

— Ты, Рафаил, не об опыте проводки скважины думай. Я тебе толкую о бесценном даре узнавать, где нефть залегает. Дар, который открылся мне после удара молнией. Я сто процентов ведаю, когда иду или еду по тундре, где нефть залегает, а где — сухо! Давай ещё по одной, — он налил ещё полстакана и протянул Рафу. — Ты закусывай, как следует. Дорога дальняя. Хлеб и сырки с собой возьми. Где теперь сегодня покушаешь? В чужие места едешь!

— Везде люди русские. Хоть татары, хоть мордвины, хоть хохлы или ещё кто, всё одно, мы люди русские. Название всех других наций отвечает на вопрос «кто?», а название нашей — на вопрос «какие?». Если говорит и мыслит человек по-русски, значит, русский. Вот в семнадцатом веке, если плохо говорил по-русски, значит «немец», немой значит. Хотя он мог быть голландцем или датчанином, или ещё кем. Селили таких в отдельной слободе. А сейчас в нашей стране другой и мыслит по-нерусски, хитрожопый гад, а селится среди нас. Русские — они простые, радушные, отзывчивые. Вот их и обманывают, прививают разные американские идеи: «Главное — бизнес. Получил совет — давай деньги!» Русские они ещё при Калите жили общиной, и правление у них было: вече! А нам теперь байки рассказывают про демократию, свободу!

Выпили ещё по одной. Пал Иванович поддержал Рафа:

— Америкосы свободу подразумевают, это когда собрался кагал лихих людей, облапошили остальных, сгребли у них все деньги. Вот тогда большинство «свободно» — от денег. Живут все в кредит. Большинство американцев — тунеядцы. А что Америка выпускает? Ты видел что-нибудь американское? Они только свои доллары зелёные печатают на частных фирмах и распространяют по всему миру. Мы вот продаём нефть, а только за доллары. Вроде как рубль, дескать, неконвертируемый. А были бы наши попринципиальнее, сказали бы: «Хочешь газ купить? Только за рубли! Купи вначале наши рубли, а затем за них мы вам газ продадим!». Или сталь, к примеру.

В таком темпе у них текла беседа. Пал Иванович высказал Рафу всё, что у него наболело на душе, а под конец признался:

— Видел я сегодня сон, просто как наяву, как в кино. Всё про бурение, разведка залежей нефти. Тебя видел, что мы работаем вместе. Когда проснулся, умылся — в ушах звучит такое утверждение: «Когда ты, Паша, умрёшь, твой дар определения места залегания нефти перейдёт твоему новому юному другу!» Это, надо полагать, тебе этот дар перейдёт!

— Да перестаньте, Пал Иванович! Вам ещё жить пятьдесят лет как минимум! Ещё сами десятки месторождений нефти найдёте! — искренне воскликнул Раф. — Сейчас вот определитесь работой, с жильём. Встретите молодую девку, она вам еще пару сыновей родит! Ещё меня переживёте!

— Спасибо тебе, Рафаил, на добром слове! Очень ты душевный человек! Я пока почту на главпочтамт до востребования получаю. Пиши. Я тебе тоже на такой же адрес отпишу в твой посёлок. Заходи на почту, проверяй!

«Заря» уже пришвартовалась. Новые друзья обнялись напоследок, и Раф по деревянному трапу с поперечными планками прошёл в салон теплохода. Пал Иванович махал ему рукой, пока «Заря» не скрылась за кривуном.

Теплоход шёл ходко. Кресла на теплоходе были как в самолёте, это был намёк на быстроходность судна. Соседом Рафа оказался местный старичок-краевед. Был он коренной житель и про эти места знал всё. Начал он рассказ про речное судовождение. Рассказал, что на море суда расходятся правыми бортами, а на реке «по отмашке»:

— Выходит штурман на ходовой мостик и даёт флажками отмашку, каким бортом расходиться. Вот от того родилась та поговорка: если с человеком расходятся в отношениях, то говорят «я ей дал отмашку, вдоль борта». — Дальше он сказал: — Для такого класса судов ночное судоходство вообще запрещено. Можно с хода налететь на топляк. Это после сплава леса отдельные брёвна, отбившиеся от плотов, мигрируют самостоятельно. Комель у них намокает, и лесина идёт под углом. Бывает, катер, напарываясь, пробивает себе днище насквозь. Места здесь мало заселены. Только в устьях более или менее судоходных для катеров и лодок, речек.

Через три часа проходили один такой большой посёлок Усть-Лыжа. Старичок продолжал повествование:

— Усть-Лыжа знаменита тем, что там в сталинские времена был большой лагерь, в котором ещё до первой сучьей войны было восстание зэков. Уголовники объединились с политическими, и когда вертухаи мылись в бане, захватили оружейку и повязали всю охрану прямо в бане. Дав им, конечно, одеться. Но торжествовали они недолго. С Усть-Усы подошло подкрепление, на санях с впряжёнными лошадьми. С пулемётами. Был бой, многих восставших перестреляли, остальные сдались. Сдавшихся поставили на колени вымаливать прощение. Стояли они, пока не замёрзли. Некоторые выдержали до трёх дней. Только в живых никого не оставили, в назидание другим лагерям. Но эта педагогика не сработала. Восстания продолжались вплоть до хрущёвских времён. И после второй сучьей войны зэков стали отпускать. Кого под амнистию, кого под комиссию. В наследство от бериевской системы остался лишь институт воров в законе. Раз уж придумал эту систему Берия, то законников особенно много из грузин. Лагеря в Коми-республике распространены до сих пор. Они получили известность мировую. Такие зоны как Чиниворик, Иосер знают понаслышке многие. Многие зэки после освобождения живут там же, в посёлках. Лишь бы население в посёлке, где решил поселиться расконвоированный зэк, не превышало десять тысяч человек. Таков закон. Когда говорят про срок — то говорят: «Пять срока, шесть по рогам», это значит, что шесть лет должен жить в поселении без права выезда на «большую землю» Живущие на поселении имеют ещё и «поражение в правах». В общем, знаменитые тут места. Особенно заметна натянутость отношений между приезжими и коренным населением. Издавна, с царских времён, когда здесь уже была каторга, и до постсталинских, местные профессиональные охотники имели промысел по отлову беглых зэков. За уши охотникам платили порохом, дробью, сахаром и прочими колониальными товарами. Особенным трофеем считался авторитетный беглец. В доказательство его уничтожения охотник предоставлял картинку его эксклюзивной наколки, тату. От этого экзотического промысла остался традиционный холодок в отношениях, недоверие, причём взаимное. Это недоверие на генетическом уровне. Наследие прошлого. Сейчас, в настоящее время все люди очень дружат и уважают друг друга.

Старичок, в конец устал от рассказов и задремал.

Вскоре миновали и Усть-Усу, тоже большой посёлок. В нём был даже деревянный храм. Через некоторое время «Заря» пришвартовалась к деревянному причалу. Этот причал уносило ледоходом каждый год. Весной причал упорно сооружали вновь, всё из тех же неошкуренных брёвен, скреплённых скобами. Уже по схеме-трафарету Раф нашёл гостиницу, похожую на печорскую. В ней не было даже вахтёра. Вход был открыт, как калитка в Кремль при Хрущёве. Раф прошёл вдоль коридора и остановился у комнаты, откуда доносился шум. Раф постучал, шум затих, он вошёл и спросил:

— Здорово. Парни, есть где кости кинуть?

— Ну, ты напугал! Ты чего стучишься? Мы думали что «медак» приехал! — разом загомонили обитатели комнаты, — Ты на «десятый магазин» скидываться будешь?

Продажа водки осуществлялась только до семи вечера, и народ скидывался на поход к шинкарям — в «десятый магазин».

— Да у меня денег ни копейки, только приехал на работу.

— Ну ладно, мы тебе так нальём!

Пока шла суета и томление ожидания гонцов, Раф заприметил мужичка, который был не так активен, как все присутствующие. Его звали «дядя Володя». Раф у него спросил:

— Вы, случайно, не знаете здесь место, которое потише?

— Пойдём! — неожиданно сказал тот.

Пришли в дальнюю угловую комнату. В ней было по сравнению с предшествующей чисто прибрано. Дядя Володя сказал:

— Располагайся, здесь я живу один!

— За что же тебе такой люкс предоставили?

— Работал я в экспедиции помбуром. Потом занемог. У меня обнаружили туберкулёз. Я напёр на профсоюз, вот они выделили мне отдельную жилплощадь.

Рафу стало не по себе.

— Да ты не беспокойся, у меня сейчас не открытая форма! — успокоил его дядя Володя.

— Да, я ничего. Я когда прошлый год работал на Вуктыле, -0 вспомнил Раф прошлую практику, — у нас слесарь был с одним лёгким. Он долго болел, и лёгкое ему вырезали. Так он ещё на буровой потом успешно слесарил.

— У меня до этого дело, надеюсь, не дойдёт! Сплюнь!

— Да я не тебя имел в виду… — стал «работать винтами назад» Раф.

— Не буксуй! Ложись, спи. А я к ребятам пойду. У них веселей. Как выпьют — всё про работу рассказывают. А мне по приколу, молодость вспоминаю.

Он ушел. Раф лёг, не раздеваясь. Дверь здесь не закрывали на замок со дня постройки этого странного общежития.