"i-o" - читать интересную книгу автора (Логан Саймон)

Зародышевые камеры

Они живут в баках с практически квадратным основанием размером 16 на 14 футов, выстроившихся рядами в подвале с высокими колоннами. Между колоннами натянута черная сетка, которая скрывает от взгляда необычно высокий потолок, а также задерживает голубиный помет, время от времени падающий со стропил. Сетка во многих местах провисает под тяжестью слежавшегося в тяжелые серо-белые комки гуано.

Баки изготовлены из листов стекла, стянутых блестящими стальными скобами, поэтому при желании их содержимое можно рассматривать. Как уже было сказано, баки установлены в ряд, и каждый из них представляет собой отдельную замкнутую биосферу.

В них залит раствор, состоящий из трех десятков различных химикатов; этот раствор извлекает генетический материал из помещенных в него тканей, после чего ДНК предоставлена самой себе. Каждые четыре часа через раствор пропускают электрические импульсы напряжением 50 000 вольт; это делается для того, чтобы вызвать перегруппировку генетического материала и возникновение новых и, как легко догадаться, чудовищных комбинаций.

Некоторые из плавающих в баках тварей напоминают оплавившихся под ярким солнцем собачек, складки кожи которых свисают, словно дряблые, неправильной формы крылья. Другие похожи как две капли воды на дельфинов-афалин, только в два раза меньше натуральной величины.

Сверху баки прикрыты решетчатыми крышками, сваренными из толстых металлических прутьев; они нужны для того, чтобы не дать обитателям баков выбраться наружу. Эти крышки и стальные скобы не только удерживают внутри мутантов, но и играют роль электродов, равномерно распределяющих 50 000-вольтные разряды в тот миг, когда я поворачиваю замыкающий цепь могучий рубильник.

Еще несколько месяцев назад меня не подпускали к нему, но с тех пор я стал Помощником Руководителя Проекта. Должность эта не так ответственна, как может показаться на первый взгляд — в нашем отделе из двадцати пяти человек — двенадцать ПРП, — но все же это прогресс по сравнению с тем, чем я занимался раньше: а раньше я подтирал разлитые жидкости и мыл стекла баков. Теперь же я поворачиваю рубильник, который порождает на свет новые формы жизни.

Мои коллеги, ПРП, собираются в комнате отдыха между сменами, сбиваясь в кучку, словно пытающиеся согреться уличные бродяги. Я же стою в дальнем углу с кружкой горячего витаминизированного напитка в руках и рассматриваю свои ботинки. Вряд ли они возьмут меня в свою компанию, если вспомнить, каким образом я получил повышение.

Время от времени нас навещает Руководитель Проекта. Она одновременно проводит около десятка различных экспериментов, лежащих в основе ее кандидатской. Наш отдел — всего лишь малая часть ее замысла.

Сначала она беседует с моими коллегами, просматривает результаты, нацарапанные на их планшетах, затем раскланивается с каждым в традиционной японской манере.

Затем она подходит ко мне, и я чувствую, что в этот момент за нами напряженно следят все. Она не разговаривает со мной, но часто ласково прикасается ко мне и делает какие-то записи в миниатюрном блокноте, закрепленном у нее на запястье. Гении — такие, как наша Руководитель Проекта, — находятся в состоянии постоянного вдохновения и размышления, поэтому не проходит и нескольких минут без того, чтобы она не записала какое-нибудь уравнение или комментарий в своем блокноте или на любой подвернувшейся поверхности.

Стены нашего научного центра испещрены ее граффити. Она пишет мелом, ручкой, фломастером, тюбиком с кетчупом; математические загадки и их решения, философские размышления, отдельные слова на двух десятках языках, диаграммы, рисунки, бесконечные, неисчислимые.

Я часто замечаю сотрудников, которые рассматривают эти пометки, пытаясь их расшифровать. Любой из них с радостью сверг бы, если мог, Руководителя Проекта с ее трона, выкинул бы ее на свалку, взгромоздился бы на ее место. Однажды я тоже попытался это сделать.

Но они не представляют себе, насколько она умна.

Иногда, как только на ночь выключают люминесцентные лампы, неотвязное и хаотическое жужжание которых действует на сердце, словно кардиостимулятор, она навещает меня в моей клетушке. Тихо-тихо, чтобы никто не услышал ее, хотя ей вряд ли что-то грозит, даже если ее застигнут за этим делом.

Она садится на край матраса, раздевается, затем раздевает меня, залазит ко мне под простыню и наши изуродованные тела идеально прилегают друг к другу, словно детали головоломки. Лежа в тишине, мы наслаждаемся теплом наших тел.

Поговаривали, что Руководитель Проекта полностью освоилась с одиночеством и способна существовать неограниченно долго без близости с другим человеческим существом. Я знал, что это правда, но я также знал, как трудно, почти невозможно, расстаться с ненавистной частью себя.

От самого себя не отречешься.

Разумеется, всем им известно, что я не такой, как они, поскольку это видно невооруженным взглядом. Их ненависть вызывают в больше заметные отклонения (такие, как мой деформированный череп, мои черные глаза, моя нелепая походка и моя потрескавшаяся кожа), чем те, которые не так бросаются в глаза (мои длинные черные волосы и мои груди).

Но только один из них смотрит глубже, не обращая внимания на все эти поверхностные различия. В то время как остальные чешут свои лысые макушки и расставляют крестики и птички на формулярах, прикрепленных к их планшеткам, он старается не терять меня ни на миг из виду. На руках у него — перчатки из толстой резины, защищающие кожу, когда он заливает химикаты в зародышевые камеры, и он постоянно ловко вертит в пальцах пробирку, не сводя с меня испытующего взгляда.

Я поворачиваюсь к покрытой приборами стене, на которой смонтирован рубильник, и опускаю вниз тяжелый рычаг. Комнату заливает лилово-голубое сияние, и клубы пара стремительно поднимаются над баками; разряд длится строго установленный отрезок времени.

Голуби где-то под скрытым сеткой потолком мечутся как угорелые. Но и тогда он не сводит с меня глаз.

Я работаю в отделе уже почти три месяца, и за все это время он не рассказал о случившемся ни коллегам, ни Руководителю Проекта. И все равно я боюсь, однажды он проболтается кому-нибудь о том, что видел, как я выбирался из зародышевой камеры, выплескивая на пол раствор, которым он собственноручно наполнял баки с самого первого дня эксперимента.

Рычаг рубильника возвращается в исходную позицию чем-то вроде часового механизма. В положенный момент сияние мгновенно гаснет, и с ним стихает бульканье вскипающей в баках жидкости. С тихим шипением последние клубы пара вырываются из-под решеток, а затем слышны шаги младших научных сотрудников, направляющихся к зародышевым камерам, чтобы записать показания приборов.

На этом моя работа заканчивалась: я отворачивался от стены, чтобы вернуться к рубильнику, только когда вновь потребуется пропустить разряд. Но и тогда, усевшись на крышке бочки с химическими отходами, словно некая механическая горгулья, он продолжал буравить меня взглядом.

Лежа под Руководителем Проекта — раковая опухоль, которую она исторгла из себя только для того, чтобы убедиться, что не мыслит без нее своего существования, — я слышу, как мы дышим в едином ритме. Она приподнимается на локте; прядь волос свисает с ее головы, скользит по шее, щекочет мои груди. Она по-матерински поглаживает мой живот, и когда наши бедра соприкасаются, судорога наслаждения пробегает по моему телу.

Она читает озабоченность в моих глазах, страх того, что породивший меня проект находится под угрозой, а вместе с ним, следовательно, и мое существование. Руководитель Проекта достает привязанную к запястью угольную палочку и пишет на стене уравнение, состоящее частично из греческих математических символов, частично из двоичного кода.

Она трудится над ним около минуты, затем внезапно останавливается, переписывает решение в блокнот на запястье, и снова ложится на меня.

На следующий день в комнате отдыха сотрудники нашего отдела готовятся к началу очередной смены. Я сижу на краю пластикового стула, согревая руки чашкой с горячим витаминизированным напитком, из которой не отпил ни глотка. У меня ужасно болит желудок, он утратил способность переваривать даже простейшую пищу.

Я чувствую себя еще более чужим, чем обычно, потому что в нашей команде появился новый сотрудник — Ответственный по Растворам, и, хотя он прибыл только сегодня утром, он уже оживленно болтает с работниками.

Мы быстро возвращаемся на рабочие места; я стою около рубильника и слушаю хлопанье птичьих крыльев над головой. Похоже, вчерашний разряд ускорил эволюцию наших мутантов в большей степени, чем ожидалось, поэтому я терпеливо жду, пока будут записаны все результаты. Воодушевление коллег позволяет мне слегка расслабиться; к тому же я замечаю, что никто не обратил внимания на физические и психологические странности нового Ответственного по Растворам.

Я украдкой рассматриваю, как он забирается на бочку с отходами и усаживается на ней. Его глаза — в отличие от глаз его предшественника — ничего не выражают. В них не читается ни обвинения, ни угрозы.

А в баках теперь плавают новые обитатели — маленькие черные рыбки, неизвестная прежде форма жизни, возникшая на свет благодаря знанию, которому лучше было бы так и оставаться тайным.

В какой-то момент в лабораторию посмотреть на наше новое достижение заходит Руководитель Проекта. Черные рыбки поворачивают к ней морды; кто-то обращает ее внимание на важность одновременного появления этой мутации во всех баках. Она кивает и записывает что-то сначала на стекле бака, а затем в блокнотике.

За все десять минут визита она только однажды удостаивает меня взгляда.

Сотрудники вскоре расходятся, предоставив ей возможность изучить новую мутацию самостоятельно.

Я вижу, как она слегка прикасается кончиками пальцев к стеклу и смотрит, как черные рыбки вьются, словно игривые терьеры, вокруг других населяющих бак особей. Я пытаюсь догадаться, не вспоминает ли она в этот миг ту ночь, когда, вознамерившись положить конец своей безумной гениальности, она погрузилась в зародышевую камеру. Похоже, она догадывалась о воздействии, которое окажет на нее зародышевая жидкость, и надеялась, что ее интеллект, растворившись в ней, воплотится в какое-нибудь красивое и опасное создание, которое можно будет изолировать или убить.

Но вместо этого раствор поглотил другую, более темную и жуткую часть ее личности — дверь в подземелье, где была заперта ее человечность, которая была причиной ее отчуждения от окружающих, а может быть, и самим этим отчуждением. Именно она была захвачена и извлечена раствором. Но без нее, без этой части, какой бы она ни была и какой бы природой ни обладала, она не могла жить.

И я обречен остаться навсегда частью породившего меня эксперимента и каждую ночь лежать и ждать, когда Руководитель проекта придет и обнимет меня. Я позволяю ей делать это, потому что знаю, как ей необходим я, утраченная ею часть, хотя сам я при этом не испытываю никаких чувств.