"Жена мудреца (Новеллы и повести)" - читать интересную книгу автора (Шницлер Артур)

III

Молодые люди уже час сидели в Cabinet particulier[9] и ждали. Бландини все не было.

— Не придет она, — сказал Фред.

— Это исключено, — ответил Август, — мы вчера условились встретиться, а сегодня после обеда я написал ей еще раз.

— Знаешь, что я думаю? — заметил Эмерих.

— Ну? — спросил Август.

— Нам следовало бы Роланду...

— Перестань об этом говорить; шутка кончилась, зрители посмеялись, получили что-то новое, а теперь... все, хватит.

— Ладно, — сказал Эмерих. — Но мне кажется, нам не мешало бы завтра послать что-нибудь Роланду.

— Денег? — спросил Фред.

— Конечно, денег, так даже полагается. Ты не находишь, Густль?

— Это можно, — коротко ответил Август.

Фред смотрел в пространство. Все молчали. Вдруг Август встал.

— Я поеду.

— В театр? — спросил Эмерих.

— Нет, к ней. В театре ее сейчас, конечно, уже нет.

— Значит, по-твоему, все же не исключено, что она забыла о твоем приглашении?

— И что ты вечно пристаешь, — с досадой сказал Август, надевая зимнее пальто.

— Ты обязательно вернешься? — спросил Эмерих.

— Обязательно, и с нею. До свиданья.

Он быстро удалился. Ему пришлось идти мимо двери, которая вела к другим кабинетам; оттуда вслед ему несся вальс, скверно исполняемый на глухом фортепьяно каким-то совершенно немузыкальным человеком. Август вышел из ресторана. Было тихо, но не темно. От снега, покрывавшего улицу, исходило ровное матовое свечение. И снег продолжал падать — крупными, редкими хлопьями. Август Витте решил пройтись пешком; он чувствовал, что нервничает, и надеялся, что мягкая, светлая ночь успокоит его. За свое плохое настроение он склонен был возложить вину на Фреда, который своим неодобрительным, почти насмешливым видом с самого начала испортил ему вечер.

Но при всем желании он не мог, конечно, поставить Фреду в упрек то, что не приехала Бландини, — для этого должна была существовать какая-то другая причина. Она, видимо, рассердилась на него; ну и ладно. Впрочем, разве не этого он хотел? Ему бы никогда не пришло в голову выкинуть сегодняшнюю шутку, если бы на это не вызвала его сама Бландини, которая с некоторого времени принялась уверять, что у этого жалкого статиста самое интересное лицо, какое она видела на своем веку, и что у него, несомненно, больше таланта, чем у всех остальных актеров. Сначала она говорила это, вероятно, только в шутку; но когда Август неосторожно начал ей противоречить, она стала упрямо настаивать на своем, пока в конце концов не заявила, что в Августе просто говорит ревность. Это привело его в ярость. Он ревнует к господину Роланду! О, он отлично знал, к кому ее ревновать. С самого начала ему приходилось терпеть в качестве соперника молодого комика; тут уж ничего нельзя было поделать... но из-за этого Роланда он, право же, не собирался портить себе кровь. Август каждый раз давал себе слово больше не говорить о нем с Бландини — но стоило им встретиться, как через пять минут опять начиналась ссора. Он чувствовал, что это не умно; он сам толкал Бландини на то, чего давно боялся. Торопливо шагая теперь по улицам, он понял, чего боялся. Он знал, что придумал сегодняшнюю шалость не ради смеха и не ради того, чтобы доставить какую-то особую радость господину Роланду, хотя был твердо убежден, что тот обрадуется; нет, он втайне надеялся, что сделает этого актеришку смешным и уничтожит его в глазах Бландини, что она посмеется над забавной выдумкой Августа и они станут еще лучшими друзьями, чем раньше; он думал, что после этой шутки Роланд в глазах Бландини займет наконец подобающее ему место. До начала спектакля он воображал, что она в присутствии его друзей бросится ему на шею и, как в былые, счастливые времена, скажет: «Какая у меня все-таки милая, умная обезьянка!» Но уже в театре он заметил, что дело, кажется, начинает принимать совсем другой оборот, чем он предполагал. Когда после выхода Роланда раздался взрыв аплодисментов, Бландини метнула сердитый взгляд в ложу, где он сидел со своими друзьями; а когда Роланд ушел последний раз, она так растерянно посмотрела на дверь, через которую он вышел, что Август почувствовал, как в сердце его закипает гнев. И чем ближе он подходил теперь к дому, где жила Бландини, тем меньше скрывал от себя, что трепещет от страха... застать их вместе. Он ускорил шаг, — еще свернуть за угол — и вот он у ее подъезда. Это была одна из широких улиц за Рингом; кругом не было ни души. Он прислушался и услыхал приглушенный снегом шум приближавшегося экипажа; рука, собиравшаяся нажать звонок, замерла, и он стал ждать.

Экипаж завернул за угол и остановился у подъезда. Август хорошо знал эту карету: он сам нанимал ее для Бландини. Он быстро отошел в сторону; все его возбуждение, казалось ему, улеглось. Он был твердо убежден, что она сейчас выйдет из кареты вместе с Роландом — и это решит все, это будет конец. Карета открылась, вышла дама и захлопнула за собою дверцу. Это была Бландини. Август подбежал и быстро заглянул в окно. Карета была пуста. Август облегченно вздохнул. Потом крикнул:

— Альбина!

Она быстро обернулась и, узнав его, сделала шаг вперед:

— Ты смеешь сюда являться?

— Ах, вот это мило! — воскликнул Август, который вдруг снова вспомнил о своих правах. — Смею ли я? Где ты пропадаешь? Что ты делаешь? Я жду тебя уже два часа! Что это значит?

— Тебе долго придется ждать, мой милый, — сказала Бландини. — Между нами все кончено.

— Почему?

— И ты еще спрашиваешь?

— Во-первых, не кричи: кучеру это не обязательно знать; а во-вторых...

В этот момент открыли дверь подъезда; Бландини вбежала и захлопнула ее за собою. Август дрожал от гнева. Не желая, однако, срамиться перед кучером и швейцаром, он как ни в чем не бывало продолжал стоять у двери. Он размышлял: что делать? Ждать? Броситься за нею следом? Подвергнуть себя риску не быть принятым? Ходить здесь до утра? Утром устроить ей на улице скандал? Он был так взбешен, что слышал свое шумное, сопящее дыхание. Через две минуты дверь открылась, появилась Альбертина. Она торопливо подошла к дверце кареты и что-то крикнула кучеру. Август бросился к ней и схватил ее за руку,

— Ты куда?

— А тебе какое дело?

Она вырвала руку и вскочила в карету; он за ней.

— В моей карете я, наверно, все же имею право поехать с тобой, — процедил он сквозь зубы.

— Пожалуйста.

Карета тронулась.

— Может быть, ты все же объяснишь? — спросил Август.

Она не ответила.

— Откуда ты приехала?

Она молчала.

— Ты была с ним?

— Нет, — сказала она, — но я ищу его.

— Что?

— Да.

— Ты его любовница?

— Нет. Но будь спокоен, сегодня я стану ею.

Август протянул руку к сигнальному свистку для кучера, но Альбертина с силой отвела ее.

Август выглянул в окно: они ехали по Рингу. Альбертина искоса посмотрела на него.

— Тебя интересует, куда мы едем?

Август вздрогнул и ничего не ответил. Она продолжала, жестоко и со злорадством:

— Я ждала его после театра; но он ушел раньше... я поехала к нему на квартиру, но его не было дома. Тогда я поехала в трактир, куда он иногда заходит; там его тоже не оказалось. И знаешь, почему я сейчас заехала домой? Потому, что я всюду, и у него дома, и в трактире, велела немедленно, как только он появится, послать его ко мне. А теперь мы опять едем в театр; я не успокоюсь, пока не найду его, понятно?

Август не проронил ни слова; он готов был задушить ее.

Карета проехала по мосту через Дунай и спустя несколько минут остановилась в узком переулке у здания театра, напротив небольшой двери, которая вела на сцену. Бландини выскочила из кареты; Август за ней. Дверь была давно заперта. Проходивший мимо сторож с любопытством посмотрел на молодую даму, в полночь дергающую звонок у театра. Через несколько секунд Дверь отворилась, с фонарем в руке показался швейцар...

— Господи, фрейлейн Бландини, да что же это? Что случилось? Вы что-нибудь забыли?

— Ах, посветите мне.

Август стоял позади нее.

— Этому господину здесь делать нечего, — сказала Бландини, — заприте.

Она оттолкнула Августа, сама захлопнула дверь, и швейцар запер ее. Спеша в сопровождении швейцара по узкому, низкому коридору, который вел на сцену, она спросила его:

— Вы видели, как уходил Роланд?

Швейцар задумался.

— Сейчас, фрейлейн, в уборных, конечно, никого уже нет. Я запер еще два часа назад.

— Вы видели, как он уходил? — повторила она умоляющим голосом.

Они стояли теперь на большой, темной сцене. От фонаря, который держал швейцар, падал сноп света на белую суфлерскую будку. Кулисы с обеих сторон, в темноте, казались непомерно огромными. Исполинской стеной стоял железный занавес.

— Да... видел... — сказал швейцар, —... право, не могу припомнить. Вы уж простите меня, фрейлейн, но мимо меня проходит столько народу. Всех ведь не усмотришь, правда?

Бландини постояла еще секунду, подумала, затем быстро направилась за кулисы и начала подниматься по маленькой лесенке. Швейцар, спешивший за нею с фонарем в руке, крикнул ей:

— Но, фрейлейн, это же уборные господ актеров.

Она не ответила, быстро взбежала наверх и неожиданно очутилась в темноте. Пришлось дожидаться ковылявшего сзади с фонарем швейцара. Она тяжело перевела дыхание. Когда швейцар догнал ее и в коридоре замерцал слабый свет фонаря, она спросила:

— Где уборная Роланда?

— Да я, фрейлейн, и сам не знаю, я ведь здесь никогда не бываю. Но вот тут наверху имена написаны.

Она взяла у него фонарь и толкнула первую попавшуюся дверь.

— Что вы, фрейлейн, заперто ведь. Господа, когда уходят, почти всегда запирают за собой. А потом, эта уборная ведь вовсе не господина Роланда.

Фрейлейн Бландини поспешила дальше; у каждой двери она поднимала фонарь и читала имена. Наконец, она нашла то, что искала. К двери был приклеен белый листок бумаги, и на нем стояли три имени: Энгельберт Брунн, Освальд Фридеман, Фридрих Роланд. Она нажала ручку, но эта дверь тоже была заперта. Швейцар покачал головой.

— Знаете, фрейлейн, если вы там что забыли, так оно же не пропадет, завтра возьмете.

— Вы... Роланд... — обратилась к нему Бландини. — Роланд ведь освобождается после второго акта; он ушел, наверно, раньше других, и вы не могли его не заметить.

— Да, фрейлейн, очень может быть, что я его видел. Как не видеть... Но вот убейте — не помню.

Несколько секунд Бландини стояла, не зная, что предпринять. Вдруг ее словно осенило. Она пошарила в кармане и облегченно вздохнула.

— Может быть, подойдет, — прошептала она, держа в руке ключ от своей уборной. Она вернула фонарь швейцару и, суетясь, стала пробовать ключ. Он подошел. Она повернула его в замке раз, другой, нажала на ручку — дверь открылась. Прямо перед нею у окна вытянулась какая-то невероятно высокая тень. «Это костюм», — подумала в первую минуту Бландини. Она вырвала у швейцара фонарь и, подняв его, громко вскрикнула.

— Господи, что это? — воскликнул швейцар и бросился к окну.

Было такое впечатление, что там стоит живой Фридрих Роланд; руки его бессильно повисли, голова упала низко на грудь. Он был в том же фантастическом костюме, даже накладные усы остались на месте; не было лишь парика, и его жидкие, прямые, седые волосы торчали во все стороны.

— Он повесился, — простонал швейцар, —... повесился.

Он поставил фонарь на столик рядом с баночками румян и париком. Потом нащупал пальцы покойника и провел по рукам вверх, до самой шеи...

— На шейном платке, — сказал он. — И что же мы теперь будем делать, фрейлейн?

Оцепеневшая Бландини не сводила глаз с покойника.

— Знаете, фрейлейн, — сказал швейцар, — я, наверно, пришлю вам снизу того господина, а сам тем временем схожу в полицию, сообщу.

При этих словах Бландини вздрогнула, потом тихо сказала:

— Да, сходите в полицию, я останусь здесь... А этому господину там, внизу, скажите, чтобы он ушел, немедленно ушел, чтобы я его больше никогда не видела, передайте ему это; и если я еще застану его внизу, скажите, я плюну ему в лицо!

Последние слова она выкрикнула так громко, что швейцару стало страшно, и они звенели у него в ушах, даже когда он бежал в темноте через пустую сцену.