"Эверест-82" - читать интересную книгу автора (Рост Юрий)

Вечер в Тхъянгбоче

После Намче-Базара тропа пошла по левому склону горы высоко над рекой. Яков на тропе стало больше. Появились вдоль дороги лиловые ирисы, нежные, на очень коротких стебельках. Дорога медленно уходила вниз, и вдруг за поворотом открылось преддверие рая. Во всяком случае, мне показалось, что место пребывания, первоначально определенное богом человеку, не было бы оскорблено сравнением с открывшимся пейзажем. Белые и розовые деревья цветущих рододендронов на склоне зеленой горы с алыми от цветов кустами, пенно-белая река, в тихих местах словно отлитая из изумруда, лиловый туман, переходящий в густо синее небо, на фоне которого сверкают ослепительно белым снегом вершины ближних гор, а в качестве задника для всей этой картины использованы Сагарматха со снежным флагом за вершиной и островерхая Лхоцзе.

И действующие лица под стать всей этой красоте. Носильщик в недлинной, до середины бедра, белой куртке-рубахе с корзиной, крытой малиновым платком, мальчик в, пиджаке и кепке с двумя полосатыми мешками через плечо и стайка пестро одетых шерпани, босых и быстрых, с открытыми, добрыми кареглазыми лицами.

Дальше идти не было ни смысла, ни сил. Жить надо было здесь столько времени, сколько будет длиться эта красота. Я бы согласился превратиться после смерти в камень на этой дороге в соответствии с верой шерпов, но не скоро, если можно. А пока я лег в тени ярко-розового рододендрона, на расстоянии вытянутой руки цвели коротенькие ирисы и еще какие-то белые шарики с твердыми глянцевыми листьями. В небе парила большая птица, как жаль, что я не знаю, как ее зовут и как зовут шарики, цветущие рядом со мной, и как зовут маленькие голубые цветочки под Москвой…

Почему мы так не уважаем мир, в котором должны жить, что даже не можем обратиться к нему по-человечески? Господи, каким только мусором не забивали нам голову учителя! Что, какая часть из того, чем мучили нас и чем мучают теперь наших детей, сгодилась нам в жизни для дела, любви, радости?..

Хорошо, что вы знаете, что такое горы, и я знаю, а то бы не объяснить. «Большая куча камней» или «монолитный камень огромной величины». А воздух, а снег, а цветы?..

Пора вставать из-под рододендрона, нахлобучивать вязаную шапку, потому что уши обгорели на солнце и превратились в лохмотья, и-вперед, навстречу нашим доблестным победителям. Еще остановимся у деревеньки Кхумджунг, посмотрим на маленький базар, на котором никто ничего не покупает, а продают всякую тибетскую рукодельную красоту, и — вперед.

Встреча на тропе была радостной, но не такой, чтобы о ней можно было написать, что обе стороны только ее и ждали. Альпинисты шли группками и были настолько загоревшими, похудевшими и обросшими бородами, что никак не соответствовали своим фотографическим оригиналам. Наши ребята дали им свежие газеты, и оператор со всеми фотографами тут же стал их снимать — «как герои читают газету, где о них написано». Мистер Бикрим, помня, какие затруднения испытывал наш киношник во время съемок читающих шерпани, бросился к Иванову и показал, как надо делать головой во время чтения. На тропе возникла сумятица, в которой чернобородый красавец в белой рубашке с красным платком на шее весело и нагло сказал:

— Ну, шо вы тут столпылысь? От дела: где наши — там очередь, хоть в гастрономе, хоть в Гималаях…

Поскольку Туркевич заметил насчет очереди точно, будем ее соблюдать и опишем команду по порядку. Я буду описывать внешний вид, а краткую характеристику им даст Анатолий Георгиевич Овчинников. Он тоже встретился нам на тропе, как и Евгений Игоревич Тамм. Тамм был в армейского типа рубашке и штанах гольф, выглядел весело и на вопросы журналистов отвечал хорошо и подробно, приблизительно так:

— Спасибо, спасибо! Ну что там в Москве?

Столь же содержательна была беседа с Овчинниковым, одетым в киргизскую шапку и что-то зеленовато-студотрядовское.

— Ребята молодцы, — сказал старший тренер. — Ну что там в Москве?

Потом, в Лукле, у нас с Анатолием Георгиевичем было время, и я попросил его коротко охарактеризовать всех, побывавших на вершине. Мне кажется уместным привести эти короткие наблюдения старшего тренера теперь, когда и вы и я впервые с альпинистами встречаемся. Я прошу вас отнестись к его характеристикам со вниманием. Он человек необыкновенно честный, прямой и принципиальный. Он не корректирует свое мнение в зависимости от наших потребностей, и будем благодарны ему за это. Итак представляю альпинистов в порядке восхождения.

Владимир Балыбердин выглядел так, как будто он шел в нашей группе. Полосатая бело-голубая пляжная дамская панамка, желтая волейбольная майка, обожженное солнцем лицо с облупившимся носом, впалые щеки и рыжая борода. Он выглядел замученным. «У Володи регалии небольшие — он кандидат в мастера спорта (теперь заслуженный мастер, как и весь спортивный состав экспедиции). Обладает очень высокой физической подготовкой, упорный, очень настойчивый. Очень хороший скалолаз. Очень стремится быть первым. Словом, очень!»

Эдуарда Мысловского не было на тропе, но он, вы помните по описанию Саши Путинцева, выглядел на аэродроме в Лукле, несмотря на перебинтованные руки, неплохо.

«Мысловский имеет богатый опыт высотных восхождений. Он совершал восхождения по Южной стене пика Коммунизма, на Хан-Тенгри… Обладает высокой работоспособностью. При нагрузке его организм очень экономично расходует энергию. Он обладает моральной устойчивостью, сильной волей. Он хороший человек, но слишком покладистый, у него нет боевитости, он не отстаивает свою команду, своих друзей. Вот взяли мы из его четверки Шопина и Черного — он слова нам не сказал…»

Сережа Бершов в белой праздничной рубашке, подтянутый, с удивительно доброй и мягкой улыбкой, и рядом с ним Миша Туркевич, которого хоть сейчас в кинематограф в связи с недостачей красавцев на роль брюнетов из благородной, но забытой жизни. Черные кудри, смоляная борода и острый ироничный взгляд.

«Бершов и Туркевич — я их объединю — как мне представлялось, альпинисты спринтерского типа. Очень хорошие скалолазы. Опыт высотных восхождений у них небольшой, хотя необходимое число восхождений на Памире они сделали. В высотном опыте они уступают Мысловскому, Иванову, Ефимову, но они моложе, технически очень хорошо подготовлены и физически сильны. Мы рассчитывали, что в сочетании с опытными высотниками и Балыбердин, и Бершов, и Туркевич проявят себя с хорошей стороны, но оказалось, что они вели себя как совершенно зрелые альпинисты. Хотя многие не верили в них, а Балыбердина пришлось включить в команду почти под мою ответственность». (В рукописи Овчинников из скромности вычеркнул «под мою ответственность», но это было так, и мы оставили как было)

Валентин Иванов, с профессорской бородкой, в не по его объему широкой рубахе, тренировочных штанах, подтянутых до груди (видимо, от потери веса на другом месте не держались), и с фотоаппаратом на боку, был похож на профессора из детской книжки об энтомологической экспедиции…

Иванов — капитан команды. Он обладает богатым высотным опытом. Он делал и скальные восхождения и траверсировал вершины. Он хорошо прогнозирует ситуации. Обладает стратегическим мышлением. В отличие от Эдика, Валентин резкий, способен сказать «нет!». Мы с ним ругались даже, но он четверку сохранил!

Сережа Ефимов улыбался широко. Стройный, высокий, он легко шел в гору, пожимая руки и приговаривая:

— Ну молодцы, что приехали, ну молодцы, — и радовался искренне.

«Ефимов обладает достаточным высотным опытом, уступая в этом, быть может, немного Мысловскому и Иваиому, он хороший скалолаз. Хорошо лидирует на маршрутах, и мы на него рассчитывали как на одного из первых восходителей на Эверест».

Казбек Валиев представлял в группе четверку Ерванда Ильинского. Сам Ильинский с Чепчевым прошли к Лукле раньше, поэтому описать я их не могу. Валерий Хрищатый улетел на вертолете вместе с Мысловским и Москальцовым, но его внешний вид общавшийся с ним Саша Путинцев (которого здесь, на тропе, герои Эвереста душили в объятиях) определил-нормальный.

«Казбек Валиев, Валерий Хрищатый, Сергей Чепчев входят в команду, которую постоянно тренирует Ерванд Ильинский. Последние годы они специализировались в высотно-техническом классе. Они зрелые высотники и неплохие скалолазы, и поэтому мы на них рассчитывали как на основных горовосходителей. Сильнейшим в этой команде я считаю Валиева. У Хрищатого не очень хорошо с ногами. Мы даже сомневались, включать ли его в команду»

Валерий Хомутов в армейской своей панаме. Он был деловит, охотно поговорил с Алей Левиной, и было видно, что дело он сделал и осознает его. Володя Пучков стоял чуть в стороне и молча наблюдал за беседой. Выглядел Пучков в армейской же панаме и черной окладистой бороде столь спокойно и отстранение, что казалось, будто он не имеет к суете по поводу Эвереста никакого отношения. Третий участник последнего восхождения Юрий Голодов в противовес Пучков у был совершенно безбород и активен чрезвычайно. Он откровенно радовался и с удовольствием позировал.

«Хомутов и Пучков — альпинисты из клуба МВТУ, в сравнении с другими не столь сильны в высотном альпинизме, но очень сипьны физически-хорошие лыжники и отлично внутренне организованны. Голодов из Алма-Аты, как и вся группа Ильинского. Он универсальный альпинист хорошего уровня. Пучков и Голодов долгое время были запасными…»

Володя Шопин улыбался нежно и виновато. Его земляки-альпинисты, которые шли в нашей группе — Юра Разумов и Сережа Ларионов, долго тискали его, успокаивая, а он разводил руки и пожимал плечами.

Николай Черный остановился и долго читал газету, потом провел рукой по бороде и, вернув газету с интервью В. Шатаева о том, что Шопин и Черный не выдержали большой высоты, сказал:

— Ну-ну… — и, попрощавшись, пошел по тропе

«Шопин и Черный — сильные альпинисты. Они выполнили колоссальный объем работы. Кроме того, они оказались людьми, способными на такую жертву, как вершина. Они не побывали на Эвересте только потому, что мы их не выпустили на штурм. На высоте работали хорошо».

Слава Онищенко был бодр, но разговоров о восхождении избегал. Он смотрел, как мы атакуем бенефициантов, и улыбался.

«Онищенко. безусловно, один из самых волевых спортсменов команды. Он мастер и очень опытный спортсмен. Но никто на гималайских высотах не застрахован от болезни».

Хута Хергиани — высотный оператор, подтянутый и напряженный. Увидев своих тбилисских земляков в нашей группе, он оживился и, жестикулируя, долго и горячо что-то объяснял…

«Хергиани не был в спортивном составе экспедиции, но помогал ей не только как оператор, но и как альпинист…»

Караван альпинистов попрощался и ушел в Намче-Базар, а мы продолжали путь сквозь сосны и рододендроны к монастырю Тхъянгбоче, получившему известность в мире как пункт, откуда к леднику Кхумбу отправляются альпинистские экспедиции, и как центр района, где чаще, чем в других местах, шерпы встречали следы йети, слышали высокий вибрирующий крик йети и, наконец, видели йети.

Непальцы знают его давно. Его существование настолько не вызывает сомнения, что они долго не понимали и не понимают сейчас, как это кто-то может сомневаться в — существовании этого редкого, но совершенно реального животного.

Европейцы узнали о нем в 1921 году, когда Д. Мэллори, Г. Буллок и топограф Е. Уиллер при подъеме из долины Кхарта к перевалу Лхакпа Ла обнаружили странные следы «снежного человека». Тибетцы сказали, что животное это называется у них «кангми», или «мето кангми, или «мето».

С непальской стороны следы «снежного человека» были обнаружены и сфотографированы не менее известными, чем Д. Мэллори, Э. Шиптоном и доктором М. Уордом. В дальнейшем участники различных экспедиций находили следы «йети», как зовут зверя шерпы.

Зимой 1951 года йети спустился с высоких хребтов и подошел к монастырю Тхъянгбоче. Монахи видели его, когда зверь ходил по снегу вокруг монастыря, Вид его очень напугал монахов, они забили в барабаны, затрубили в трубы и раковины, чтобы отпугнуть йети. И он ушел.

Из десятков свидетельств я выбрал это только потому, что оно связано с монастырем.

Было организовано несколько экспедиций, которые собрали довольно много рассказов, описаний и легенд. Ни одной из экспедиций не удалось увидеть ни живого йети, ни мертвого, что, конечно, не может быть свидетельством того, что йети нет.

Известный скальп йети в Пангбоче (рядом с монастырем Тхъянгбоче) долгое время привлекал внимание исследователей, но никому не удавалось его получить. Чарлз Стопор, участник экспедиции по розыску йети, писал в 1955 году об этом скальпе, что скорее всего ценность его заключается в том, что он является ритуальным предметом, обозначающим дух йети, а вовсе не обязательно подлинным скальпом.

— Вы так дорожите им, потому что это скальп йети? Он считается священным именно поэтому?

— Совсем нет, — с жаром ответили старцы, — он дорог тем, что принадлежит храму и нужен для священных танцев. Иначе он не имел бы никакой цены.

В 1960 году Эдмунд Хиллари организовал большую экспедицию в район Кхумбу Гимал, одной из задач которой были и поиски йети. Йети они не нашли, но Хиллари уговорил старейшин, и скальп в сопровождении Кхумбы Чумби, доверенного общины и хранителя, пропутешествовал по миру. Эксперты пришли к выводу, который был известен Стопору: скальп — подделка, но довольно древняя, что опять же не доказывает, что йети не существует.

Шерпы различают два вида йети — дзу-ти и мих-ти. Дзути похож на черного медведя, только крупнее, их видели в Тибете. Он опасен для людей и для скота. По-видимому, это и есть медведь.

В стране шерпов водится мих-ти. Он гораздо меньше дзу-ти (ростом с четырнадцатилетнего подростка непальского, значит — двенадцатилетнего нашего), ходит на задних лапах. Шерсть жесткая, черно-рыжая, на лицевой части волос нет, при ходьбе выбирает прямой путь.

Я шел в гору к монастырю мимо молитвенных барабанов, раскручиваемых, словно мельничное колесо, водой горного ручья.

…Барабан со святыми словами вращается — молитвы уходят к богам.

…Ветер полощет знамена с начертанными магическими письменами — молитвы уходят к богам.

По крутой красивой тропе, протоптанной в лесу, я поднимался к монастырю Тхъянгбоче. Прошел через каменные с башенкой воротца и оказался на большой довольно пологой площадке перед монастырем. Само здание монастыря, белое с синими и красными окнами и красно-желто-зелеными молитвенными барабанами по периметру ограждающей монастырский дворик стены, с молитвенным шестом, с символическим пестрым зонтиком и яркими лентами на фоне Эвереста и Лхоцзе было необыкновенно живописно.

Поляна была пуста, лишь одинокий черно-пестрый як щипал низенькую траву у священной каменной пирамиды. Монастырь был основан много лет назад монахами большого тибетского монастыря Ронгбук. На этой плоской вершине отрога были выстроены и монастырь, и монашеские домики-кельи. В окрестностях шерпских деревень набрали мальчиков — будущих послушников, и монастырь зажил, процветая.

Каждая эверестская экспедиция обязательно проходит через Тхъянгбоче. Окрестности монастыря — последняя зеленая зона на их пути.

В соответствии с традицией альпинисты проводят здесь ночевку перед выходом к леднику Кхумбу. Останавливалась в марте 1982 года и наша экспедиция. Поляки из экспедиции 1970 года сказали Тамму, что здесь принято жертвовать монастырю деньги.

Тамм положил на монастырский алтарь сто долларов, и, монах, удовлетворенный столь щедрой данью, ушел молиться за погоду, а экспедиция двинулась дальше, к леднику Кхумбу, где на высоте 5300 передовая группа, которая перелетела из Катманду в Луклу раньше, должна была заложить базовый лагерь и начать до прихода основной части экспедиции прокладывать дорогу к ледопаду.

Передовая группа, куда кроме Овчинникова вошла четверка Мысловского (Бапыбердин, Шопин, Черный) и шерпы, была в районе будущего базового лагеря 16 марта. К моменту, когда подошла основная группа — 21 марта — ледопад был пройден и частично обработан.

При прохождении ледопада отличилась двойка Балыбердин-Шопин. Они первыми прошли ледопад и установили палатку промежуточного лагеря на 6100.

В прохождении ледопада участвовал Мысловский, хотя Институт медико-биологических проблем категорически запретил ему выходить из базового лагеря. Руководству экспедиции это положение было даже записано в приказ еще в Москве, но Тамм с Овчинниковым под свою ответственность (при записанном особом мнении Романова) выпустили Мысловского на ледопад, и он работал выше базового лагеря неплохо. В тот день, когда пестрый караван яков, альпинистов и носильщиков (в тапочках) вышел по снегу и льду к месту базового лагеря, Балыбердин с Шопиным прошли в Западный цирк.

Базовый лагерь установили на усыпанной камнями площадке, с трудом выбрав место, свободное от пустых банок, коробок и прочих остатков кочевой жизни прошлых экспедиций.

В том месте, где вот уже много лет штурмующие Эверест экспедиции разбивают свои шатры, ледник имеет немного трещин, куда можно было бы сбрасывать мусор, но, может быть, это и хорошо, потому что вынесенный впоследствии к языку ледника или в реке он бы разукрасил берега рек. Но и та свалка, которая существует в районе базового лагеря, вызывает беспокойство. Классический маршрут на высочайшую гору планеты обозначен сотнями пустых баллончиков от примусов, консервных банок, кислородных баллонов и прочего мусора, который не может сам исчезнуть. Каждая экспедиция везет на восхождение тонны грузов, добрая половина которых домой не возвращается, часть расходуется, а часть остается долголетним печальным памятником славным и бесславным экспедициям.

Правительство Непала взимает за право восхождения на Эверест мизерную по сравнению с расходами на экспедицию плату-полторы тысячи долларов. Думаю, что страны, чьи альпинисты желают испытать себя на Горе, не обеднели бы, выложив еще по нескольку сотен долларов для очистных экспедиций, которые хотя бы места базовых лагерей привели в порядок.

Но пока санэкспедиции не достигли ледника Кхумбу, приходится отыскивать относительно чистое место для стоянки.

Вот как описывает лагерь Валентин Иванов, прибывший с основным караваном к месту основной стоянки.

Пока сирдар рассчитывается с носильщиками — мы ставим палатки. Постепенно вырастает небольшой городок. В нем есть столовая, а рядом продуктовый склад. Несколько в стороне склад снаряжения. У входа в городок палатки офицеров связи (они осуществляют контроль за выполнением правил поведения на Эвересте и действительно осуществляют связь с Катманду. У нашей экспедиции не было претензий к представителям непальских официальных служб, и они, в свою очередь, были удовлетворены нашим поведением на Горе).

На многих палатках со временем появились надписи: «Хижина дяди Тамма» — на жилище Евгения Игоревича, «Кхумбулатория» — на обиталище доктора. В центре событий — дом киногруппы, где живут два члена киноэкспедиции из «Леннаучфильма», и соответственная надпись: «Двучленнаучфильм». Рядом со столовой — кухня со множеством столов для готовки, газовыми плитами, досками и множеством всяческой утвари. Невдалеке от этого хозяйства расположился «главкормилец» Воскобойников. К его дому ведет замечательная лестница, вырубленная во льду и закрытая огромными каменными плитами. Несколько в стороне, за озерком и небольшой ледовой ступенькой, расположились палатки участников, рация, медпункт. К сожалению, моего напарника Сергея Ефимова еще нет, он где-то ведет свою часть каравана, а одному вырубать площадку во льду нелегко. Правда, место выбрано хорошее. Рядом большие камни. Они защищают от ветра, да и вещи на них можно сушить. Рядом со входом небольшое озерцо, только лебедей не хватает.

Несколько позже в базовом лагере появились песочные часы и большие шахматы, которые соорудил Балыбердин из трофейного хлама, в изобилии валявшегося вокруг лагеря, за что в шутливом кроссворде под номером 25 по горизонтали был обозначен как советский изобретатель шахмат и часов. Поставили и гелиобаню, которая, по замыслу создателей, должна была нагревать воду от солнечного тепла, но то ли тепла было мало, то ли воды много, только баня была не очень горячей. Поэтому, поставив в центре примус, а на него таз, нагревали и баню и воду для мытья и стирки. Правда, сушить белье можно было лишь в солнечные часы, которые поначалу были редкостью.

22 марта над ледником Кхумбу был поднял флаг СССР и Непала — базовый лагерь открыт. В этот же день отпраздновали день рождения Миши Туркевича — самого молодого участника экспедиции. Ему стукнуло 29 лет, Шопин подарил ему веревку и пожелал побывать с ней на вершине.

Они все выстроились перед флагштоком — равные, несмотря на разный возраст, на разный опыт, на разную силу. Они стояли под Горой, которую еще не видели вблизи (из базового лагеря Эверест не виден, только с тропы издалека). Пока все они были объединены желанием, страстью и уверенностью. Потом, через полтора месяца трудной и опасной работы, они вернутся сюда разделенные Горой на удачливых и невезучих, на восходителей и участников.

Они вернутся на прощальную фотографию, которая соберет их почти всех, загорелых и измученных холодом и высотой. Они будут улыбаться и смотреть в объектив, одни — с радостью, другие — за улыбкой пряча ее отсутствие. Одни — достигшие вершины, другие — не побывавшие на ней, но и те и другие — лишенные уже Великой Цели, которая их объединяла 22 марта, — достичь вершины. Мысль о том, что цель достигнута, как и мысль о том, что ее достичь невозможно, лишает счастья. (По определению, услышанному мной в парной Караваевских бань в Киеве от старого доморощенного философа Васи Цыганкова, высказанному в споре с известным воздухоплавателем Винсентом Шереметом: «Счастье-это стремление к вечно ускользающей цели».

Вот стоят они перед флагом и не знают своей судьбы. Просто полны желания лезть вверх. Правда, мешает недостаточная акклиматизация, но время не ждет, тем более что дорога по ледопаду уже пройдена передовой группой.

Теперь, когда все они оказались в сборе, настал черед реализации планов. Все вроде в порядке. Не прибыли еще идущие с караваном Ильинский и Ефимов, но их в четверках заменят запасные,

Теперь четверки окончательно получили свои номера: Мысловский, Балыбердин, Шопин и Черный — № 1; Иванов, Ефимов (его до прихода в базовый лагерь заменял Пучков), Бершов, Туркевич — № 2; Ильинский (вместо него пока работал шерпа Наванг), Валиев. Хрищатый, Чепчев — № 3; Онищенко, Хомутов, Пучков (он пока во второй команде), Голодов, Москальцов — № 4.

Те, кто думает, что трудности у экспедиции начались лишь когда она оказалась перед скальной стеной, глубоко ошибаются. Просто природа нашего восприятия такова, что мы порой переводим тяготы, усилия, преодоления в метрическую меру. 8848 — абсолютно трудно, 8500 — полегче, 8000 — еще легче, 6100 — «это где-то внизу», значит, там вовсе не сложно. На деле-то было очень сложно. Потому что 6000 метров — это высота, на которой можно работать только очень здоровому и акклиматизированному человеку, особенно в Гималаях, где ураганные ветры с морозом и необыкновенной сухости воздух создают чрезвычайно сложные условия для организма.

Помните, Лене Трощиненко, который не раз поднимался на Памире выше 7000 метров, медики не дали разрешения на высоту базового лагеря (5300), а первый лагерь было решено организовать на 6500.

Кроме ожидаемых трудностей возникли и трудности, которых следовало ожидать.

Наладили рацию, а она не работает. Кононов, самый большой специалист среди радиолюбителей, пока в караване идет, а Хомутов и Мысловский разобраться не могут, почему нет связи с Катманду. Офицеры связи нервничают, да и наши все чувствуют себя не очень ловко без постоянного и необходимого обмена информацией с Катманду, а значит, и с Москвой.

Потом оказалось, что поломка пустяковая, да и не поломка даже, а так — не к той клемме прикрепили антенну в Катманду, но нервы это всем попортило изрядно. В таком деле, где связь играет серьезную роль не только для обмена победными или иными реляциями, но и для координации работы альпинистов, оказания помощи в случае необходимости, нужен профессионал высшего класса, какими в своем деле были, скажем, доктор Орловский или Владимир Воскобойников. А пока пришлось отправлять в Намче-Базар офицера связи с депешами и с заданием спросить, что там с рацией? Совсем по Островскому — съездить в город, купить арапчонка, кружев и спросить, который час.

Отсутствие Кононова сказывается и на связи и на связях. Его английский с несгибаемыми киевскими интонациями и отдельными непальскими словами необходим, чтобы точно объяснять задания шерпам и общаться с офицерами связи. Московский, свердловский и алма-атинский английский («ингпиш», другими словами) тоже хорош, но для деловых разговоров не хватает слов. Подходы к Западному цирку, увы, неподходящее место для театра мимики и жеста. Один Воскобойников (лингвистическая загадка!) замечательно обходится без переводчика, пользуясь русским языком.

Тем не менее нам пора на ледник. Группа Мысловского, поддерживаемая старшим тренером, поработала хорошо и даже акклиматизировалась и теперь, когда наступила пора соблюдать очередность, несмотря на некоторую усталость, ушла первой в первый выход. Они должны были быстро пройти до промежуточного лагеря 6100 и идти дальше, чтобы окончательно наметить маршруты прохождения вверх. С ними до места промежуточного лагеря пошли Овчинников и группа Онищенко с грузами.

Команда Иванова с шерпами занялась дорогой по ледопаду. Она должна быть надежной и, насколько возможно, безопасной, хотя трещины, и стометровая ледяная стена, и вообще весь этот хаос из гигантских ледяных глыб, постоянно движущийся и меняющий рельеф, не позволяли расслабиться. Малейшее панибратство с этой живой холодной массой — и ты наказан.

К середине первого рабочего дня навешены лестницы на стометровую стену льда (дальше группа Иванова пройти не успела и вернулась в базовый лагерь). Группе Мысловского со старшим тренером пришлось ночевать на 6100. Они устали да и не видно было ни зги. Только на следующий день удалось установить шатровую палатку — лагерь I (6500 метров). Для оборудования этого лагеря уходит группа алмаатинцев.

Теперь в первый рабочий выход готовится выйти группа Иванова. Они должны проложить путь от обустроенного Валиевым, Хрищатым, Чепчевым и Навангом лагеря 6500 до лагеря II.

Из лагеря 6500 первые сообщения о неприятностях. Страшной силы ураган порвал большую палатку «Зима», в дыру ветер вытянул пуховку Шопина. Чтобы спасти палатку, альпинисты вынуждены были положить ее. Никто, естественно, не спал. Борьба с ветром вымотала первую четверку. Они, выполнив план, пошли в базовый лагерь отдыхать. По дороге в промежуточном лагере встретили четверку Иванова с шерпами.

Сами шерпы ходить по ледопаду не очень хотели-уж кто-кто, а они-то знали коварство Кхумбу, унесшего не одну жизнь… Поэтому, дойдя до ледовой стены, они не особенно торопились преодолеть опасное место. Сама ходьба их на высоте отличается от нашей довольно рваным темпом. Вот они взяли груз и быстро пошли. В высоком темпе они идут не очень продолжительное время, потом снимают поклажу и отдыхают. Потом опять встают, и новый марш-бросок. Наши ребята ходят медленней, но переходы намного длиннее, и получается, что в конечном счете и те и другие тратят примерно одинаковое время.

У поднимающихся и сходящих вниз альпинистов настроение без восторга. Группу Иванова угнетает медленная ходьба (видимо, не очень-то они акклиматизировались). Группу Мысловского вымотала ночная борьба со штормовой погодой на 6500.

День клонился к вечеру. Валиев сообщил по рации, что ходу от лагеря 6100 до 6500 больше четырех часов и работа тяжелая. Старший тренер советовал Иванову идти на 6500 завтра. А ночевать здесь или даже вернуться в базовый лагерь, потому что ничего для ночлега в промежуточном лагере нет.

Но Иванов решил остаться. Завтра, пройдя до лагеря 6500, надо было выйти на стенку. Первые веревки, провешенные на скалах, — это и есть первые шаги. Их сделать трудно, но и не сделать нельзя. Алмаатинцы с Навангом очень хотели по своей инициативе пройти хотя бы одну первую для почина веревку, но, намаявшись с установкой разрушенного ураганом, да и вообще ранее не обустроенного лагеря 6500, устали настолько, что бросили это дело и собрались в базовый лагерь.

Затащив в палатку все, на что можно лечь и чем накрыться (благо шерпы поднесли к промежуточному лагерю много уже добра), группа Иванова, кое-как переночевав, отправилась в лагерь I. По дороге они встретили алмаатинцев, и те, объяснив дорогу, ушли вниз. По пути к первому лагерю — поле льда, покрытое снегом. Следы заметает, и, чтобы найти дорогу, альпинисты втыкают в снег красные флажки. Флажки и силы кончаются. Еле передвигая ноги, альпинисты добредают до палатки первого лагеря. Высота 6500 с непривычки дает себя знать. Как тяжело было первой группе ночевать здесь, как устали, работая, ребята из Казахстана, как будет тяжело лезть сюда команде Онищенко! Потом, привыкнув, все они будут проходить путь от базового лагеря до 6500 за день без особого труда. Но пока — это сложная работа.

Лагерь I хоть и потрепан, но в нем есть все, чтобы отдохнуть и поесть. Побывавшие здесь альпинисты затащили пуховые спальные мешки, примус, бензин, продукты. По плану у группы Иванова завтра последний рабочий день выхода, а ни одного крюка в стене все еще нет.

Сергей Бершов забил первый крюк 28 марта в половине одиннадцатого утра. Первые десять веревок (они метров по сорок-сорок пять) навесили Бершов с Туркевичем. Скалолазы-спринтеры работали быстро, а затем за работу взялись Иванов с Пучковым. Четверка Иванова провесила веревки до отметки 7000 метров, но лагерь не установила.

Начались первые дискуссии. Тамм снизу требовал выполнения плана — установки лагеря. Иванов не считал целесообразным так перегружать свою четверку в начале работы. Группа Онищенко поднесла веревки, но крючья кончились, молоток сломался…

Иванов с товарищами спустилась вниз с ощущением обиды за высказанные упреки. Кто-то высказал замечание, что Иванов отклонился от намеченного в Москве маршрута, но тренерский совет определил, что если отклонения и были, то они естественны при такой работе.

Группа Онищенко прошла еще шесть веревок, но тоже не дошла до места установки лагеря. Правда, одна двойка забрасывала грузы для устройства промежуточной ночевки между первым и вторым (не созданным еще) лагерями. И на обработке маршрута работали только два человека.

Итак, первый из трех подготовительных выходов был использован. По плану к этому времени должны были установить лагерь II на 7350 метров (группа Иванова) и сделать три заброски кислорода, питания и оборудования в этот предполагаемый лагерь (группа Онищенко).

Хотя отставания с выходами по времени у экспедиции не было, предполагаемую работу выполнить не удалось. Погода выдалась хуже, чем пред сказывали. Задержалась с пешим караваном часть альпинистов. Да и сам маршрут оказался не столь покладистым, как предполагалось… Потом, через месяц, это начальное отставание, незначительное и казавшееся устранимым, приведет к ситуации, которая поставит всю экспедицию в довольно сложное положение.

Здесь не было неожиданности. Подобным образом складывались бывало экспедиции (успешные вполне) на Памире и Тянь-Шане. Впрочем, там были не сборные, а сложившиеся коллективы — этого нельзя не учитывать.

Но продолжим хронику. По мере сил я хочу восстановить события, чтобы читатель мог проследить за ними, представив, сколь сложна была задача. Если следование за альпинистами в этой начальной части похода проскочить, описав ситуацию двумя словами, то, может быть, нам не так будет понятна роль и судьба каждого в финальной части восхождения,

Итак, они продолжают. Явление второе.

Первыми на горе появляется четверка Мысловский-Черный, Балыбердин-Шопин и старший тренер Овчинников. Именно такими связками работала эта группа. Работоспособнее и ловчее на скалах оказались Балыбердин и Шопин. Они прошли оставшиеся метры, развесили перила и 1 апреля установили лагерь II. Это Выла крохотная палатка на небольшом уступе над пропастью. Но она была!

Пока Шопин с Балыбердиным обустраивали лагерь, Овчинников, Мысловский и Черный карабкались по отвесным скалам с помощью перил, затаскивая наверх необыкновенно тяжелые для этих высот двадцатикилограммовые рюкзаки. В одну ходку преодолеть с грузом тридцать веревок (830 метров по высоте) оказалось работой непосильной. Грузы развесили на шестнадцатой, двадцатой и двадцать первой веревках. Потом, привыкнув к высоте, альпинисты будут проходить этот путь за световой день.

Представьте себе дом в триста этажей, на крышу которого вам предстоит, где по пожарной лестнице, где просто по веревке, занести за три-четыре часа стиральную машину. Ступени обледенели, ветер, мороз. То, что делали альпинисты, мало напоминает нарисованную мной картину, но воображение наше может оперировать только знакомыми символами, только ассоциации позволяют воссоздать модель. Когда ставишь себя на место альпиниста, тебе случайно может показаться, что и ты в Гималаях на веревках с рюкзаком за спиной мог бы многое. «В горах», «В пуховке», «на спецпайке» — эти слова не рождают ассоциаций с трудностями, тем более что дело происходит за границей. А вот представить, что ты пролез уже сто этажей, а впереди еще двести, и ночь, и мороз, и сдувает у тебя из-за спины стиральную машину с каким-нибудь глобальным названием «Эра», — это да! Это трудно — видим.

Лагерь II устроен, и группа алмаатинцев начинает проходить маршрут дальше. Валиев-Хрищатый лезут вверх. Они навесили десять веревок. Забрав из лагеря II палатку, Чепчев и Наванг устроили временное жилище где-то в районе одиннадцатой веревки — это высота порядка 7650, выше пика Коммунизма. В палатке только два пуховых мешка, а ночевать приходится четверым, потому что Наванг и Чепчев не успели вернуться вниз. Наутро Валиев и Хрищатый опять пойдут вверх и развесят все семнадцать веревок, но до снежных полок над отвесными скалами они не дойдут, — маршрут чрезвычайно сложен. Алмаатинцы провели свое время на Горе с большой пользой, но лагерь III установить не успели, как не успела в свое время группа Иванова установить лагерь II.

Пока Валиев, Хрищатый, Чепчев и Наванг обрабатывали маршрут, группа Иванова должна совершить три ходки из первого лагеря во второй, затаскивая все необходимое для дальнейшего штурма. К работавшей раньше четверке примкнул Сережа Ефимов. Был Сережа неакклиматизирован вовсе, да к тому же во время пешего путешествия по Непалу с караваном приболел и маялся болями в животе.

Вместе с Ефимовым пришел и Ерванд Ильинский. Это было спустя неделю после прибытия в базовый лагерь основных сил. Оба — и Ефимов и Ильинский — сильно проигрывали остальным ребятам в акклиматизации. Неделя — срок большой.

У доктора началась активная, но пока легкая работа. Самым серьезным заболеванием был нарыв в горле у Сережи Бершова. За время между двумя выходами он подлечился.

Все альпинисты, работавшие наверху, жаловались на сухость во рту, кашель, мешающий дышать, но доктор Свет знал, что это только начало, что выше кашель будет суше и что спасения от него нет.

По дороге через ледопад у стометровой стены пятерка Иванова встретилась с отработавшими выход альпинистами из первой команды. Трещина, появившаяся в стене, разошлась, и нависшая над «дорогой» глыба грозила сорваться. Собравшиеся решили обезопасить путь, выделив от каждой из сторон по два человека, Ефимов, вышедший на почин, и быстрый Туркевич — с одной стороны, безотказный Шопин и двужильный Балыбердин пробурчавший: «Лестницы передвинем, а человека потеряем», — с другой. Несмотря на усталость и первый выход на высоту Ефимова, работу сделали быстро, часа за два, и обезопасили дорогу.

Теперь альпинистам и шерпам, постоянно забрасывающим грузы в лагерь I (6500), было ходить хоть и несколько круче, но безопасней.

Первую заброску в лагерь 7350 четверка Иванова сделала без Ефимова. Пройдя (помните путь со стиральной машиной) тридцать веревок (830 метров высоты), они свалили груз и спустились вниз в первый лагерь, где Ефимов и Хута Хергиани проивели перестановку и создали относительный уют.

Вечером снизу подошла группа Онищенко. А утром по веревкам опять на 830 метров вверх. На этот раз большой компанией: Иванов, Ефимов, Пучков, Бершов, Туркевич, Онищенко, Хомутов, Голодов, Москальцов и навьюченный киноаппаратурой Хута Хергиани. Пестрая гирлянда альпинистов в ярко-красных, синих, зеленых одеждах, «развешанная» на белых и красных веревках, медленно двигалась вверх по серым скалам Эвереста. Впрочем, теперь не так уж медленно. В два часа дня лидировавший Туркевич достиг второго лагеря.

Группа Онищенко осталась на ночлег в лагере II, ей предстояло пройти оставшиеся несколько веревок от лагеря 7350 до четвертого лагеря, установить его и оборудовать, сделав две заброски. Это было очень важное для экспедиции дело. Группа Онищенко закрывала второй выход всех групп на высоту. В третьем, предштурмовом, выходе нужно было полностью укомплектовать лагерь IV на 8250. Вспомогательная группа, пройдя маршрут от четвертого лагеря к пятому и поставив этот лагерь, должна была обеспечить штурмовым группам возможность выхода к вершине Эвереста с высоты 8500 метров.

Правда, это план первоначальный, и он, естественно, мог корректироваться, но то, что после второго выхода лагерь III должен стоять, это очевидно.

Пока группа Онищенко готовилась к ночлегу, команда Иванова спустилась в первый лагерь, где на ночлег собралось уже четырнадцать человек. Алмаатинцы наконец увиделись впервые со своим тренером Ильинским. Шерпы подносят снизу грузы. Их много, и они разные. Группа Иванова (без Иванова, которому упавший сверху камень ушиб плечо), взяв в рюкзаки самое необходимое, вновь лезет свои 830 метров вверх, прихватив с собой трех высотных носильщиков.

Иванов и Ильинский, оставшись в лагере I, устанавливали вторую большую палатку «Зима», когда с двадцатой веревки на пути в лагерь III вернулся один шерпа и устроил пожар. У него в руках загорелся примус внутри палатки. Опасаясь катастрофы, шерпа выбросил этот примус уже не думая куда-лишь бы избавиться. Избавился он от примуса, бросив его на полотнище другой палатки, которая тут же загорелась.

На следующий день четверка Иванова с Пучковым спустилась в базовый лагерь, там их встретили две вести: добрая — она пришла снизу в виде мяса и свежих овощей, которые обрадовали всех (несмотря на кулинарные изыски Воскобойникова, сублимированные продукты и консервы несколько надоели). И вторая, недобрая, — от группы Онищенко. То, что Москальцов с Голодовым, пройдя семнадцать веревок, развешанных по пути к третьему лагерю Валиевым и Хрищатым, не продвинулись дальше, предложив установить лагерь в конце проложенного алмаатинцами пути (что, естественно, было отвергнуто руководством экспедиции), это было не беда — на следующий день они, освоившись, могли бы продвинуться дальше. Беда была в том, что заболел Слава Онищенко (хотя, по словам Овчинникова и Орловского, неожиданностью это не было). Какие бы ни были красивые и нужные планы, они становятся далекими и незначительными, когда игру, занятие, дело, очень важное дело вдруг прерывает необходимость спасти человека.

По существу это был первый драматический момент в жизни экспедиции. В принципе горная болезнь вещь обычная… но здесь дело осложнилось из-за того, что Онищенко хотел ее побороть сам и запоздал со спуском, да и Хомутов не сразу сообщил о состоянии Славы… Теперь дело приняло серьезный оборот…

Доктор, который знает цену болезням в горах, скорость течения их, не раз был свидетелем, как пустяковый пробой в самочувствии быстро развивался в тяжелейшую болезнь… И хорошо, если есть возможность спасти, как в 1976 году, когда на высоте 4000 метров в палатке без необходимого инструмента ему удалось удачно прооперировать прободную язву. Но это было на морене ледника Фортамбек, и доктор был рядом с больным.

А Слава Онищенко в лагере II на высоте 7350 метров, и ни один врач ему не может помочь. Онищенко — отличный спортсмен. Он единственный из всего спортивного состава экспедиции имел звание заслуженного мастера спорта. Онищенко совершил много восхождений на Кавказе и в Альпах. Но ни один из подъемов не требовал от него столько мужества, сколько этот спуск.

Спасательные работы на такой высоте в Гималаях, при маршруте, где нет возможности идти ногами, а только карабкаться по стенкам, могли не только сдвинуть к муссонам предполагаемые восхождения, но, возможно, и сорвать все планы. Горная болезнь привела к острой сердечной недостаточности. В таком положении в Москве вызывают реанимобиль и ждут помощи. Тут самая скорая помощь была всего в двух километрах, но в двух километрах по высоте. Почти без сознания он с Хомутовым, Москальцовым и Голодовым, дыша кислородом, своими ногами сошел к доктору. На ледопаде его встретили Тамм, Овчинников, Трощиненко, а потом подоспели Туркевич и Бершов. Но и здесь он шел сам.

Когда Свет Петрович померил Славе давление, оно было 50/0. Палаты интенсивной терапии, куда с надеждой выжить поступают такие больные, у доктора Орловского не было. В базовом лагере Онищенко лежал с кислородом и капельницей, а доктор колдовал над ним, пока не вытащил его из тяжелого состояния и не привел в себя… Он даже разрешил Славе вымыться в бане, но все равно, как говорил Бершов, «глаза у него были немного дурные». А потому Орловский, выдержав время, отправил Онищенко вниз — совсем вниз.

Леня Трощиненко посадил Онищенко на станок и понес за спиной из базового лагеря. Сопровождать Славу, который скоро отказался от «портера» Трощиненко, отправился тренер Романов. Дойдя до Луклы, Слава уговорил Бориса Тимофеевича вернуться в лагерь, что они и сделали. Орловский без одобрения смотрел на это возвращение, но у него были уже новые заботы.

Колесо экспедиции крутилось дальше. Четвертую команду возглавил Хомутов. К нему напарником пришел Володя Пучков.

Третье явление на высоту началось выходом четверки Мысловский, Черный, Шопин, Балыбердин. хотя они отдохнули всего четыре дня.

На разборе действия альпинистов во втором выходе были признаны успешными, хотя и возникла традиционная перепалка Иванова с тренерами по поводу несостоявшихся ночевок ивановской группы на 7350 (группа Онищенко из-за его болезни программу, естественно, не выполнила). «У меня всю жизнь, — заметил на полях рукописи Овчинников, — были такие перепалки с Ивановым. Это естественное обсуждение. А то можно подумать, раз перепалка, то в следующее мгновенье будет драка. Иногда более убедительными были доводы Иванова, тогда наши».

Разбором все были удовлетворены.

Опросив команду Мысловского, готова ли она к работе, Тамм поставил задачу найти место для лагеря IV. В этот момент он еще не знал, что третий лагерь не установлен и не будет установлен группой Онищенко.

Первая команда вышла настроенная на работу и быстро дошла до лагеря 6500. Там они узнали, что Онищенко спускают вниз и что ни один метр маршрута к тому, что прошли алмаатинцы, не пройден. В темноте Балыбердин и Шопин вышли навстречу Онищенко, чтобы помочь ему дойти до лагеря 6500. Он их не узнал.

Ерванд Ильинский к этому моменту все еще не акклиматизировался настолько, чтобы примкнуть к своей группе, которая работала уже во всю силу. Не знаю, но, может быть, не было острой необходимости посылать с караваном в пешем походе из Катманду тренера — участника одной из штурмовых групп и одного из активных восходителей (Сергея Ефимова) — из другой. Или, если они сами хотели, не надо было им разрешать идти. Впрочем, это мнение любительское…

Дистанция в одну неделю оказалась нелегкой для погони и Ефимову, и Ильинскому. Но если Ефимов присоединился к своим во втором выходе на высоту, то для Ильинского это осталось мечтой, страстным желанием до самого последнего дня.

Он устремлялся за своими учениками, товарищами, партнерами, а судьба разводила их. В тот день, когда Эрик с четверкой Мысловского поднимался с небольшим грузом в лагерь 7350, он надеялся, что в следующем выходе сможет войти в свою четверку. Оставив Ильинского во втором лагере, группа Мысловского пошла вверх, по дороге подобрав груз, оставленный группой Онищенко на веревках. Мысловский теперь шел в связке с Балыбердиным.

Дойдя до конца семнадцатой веревки, Балыбердин с Мысловским увидели, что, вопреки рекомендациям побывавшего здесь Голодова, удобного места для установления лагеря III не было. Взяв веревки и крючья, они пошли вверх и скоро вышли на снежный склон под скалой. Место отличное. Под плечом не так дует, и в снегу можно вырубить удобную площадку.

В этот день им была запланирована ночевка на 7350, но и передовая двойка и Шопин с Черным. которые шли по веревкам, собирая грузы, так устали, что решили не спускаться по присыпанным снегом скалам, а ночевать на 7800.

Утром 11 апреля произошло маленькое событие. Балыбердин и Мысловский первыми из советских альпинистов побывали на 8000 метров. Пройдя пять веревок вверх от лагеря 7800, они затем спустились вместе с Шопиным и Черным во второй лагерь, и оттуда сообщили в базовый лагерь, что у Черного пропал голос, хотя чувствовал себя он неплохо.

Что делать с голосом? — спросил, хрипя, Черный по рации Орловского.

Переходи на связь жестами, — посоветовал Свет.

Коля обиделся, но делать было действительно нечего.

— Если мне думать о вершине, то надо идти вниз. — сказал Черный и ушел в базовый лагерь.

Балыбердин, Шопин и Мысловский, взяв по десять килограммов общественного груза, пошли в третий лагерь с интервалом в полчаса. Добравшись за пять часов до высоты 7800, Балыбердин занялся реконструкцией и улучшением лагеря. Он выровнял площадку, перетянул палатку так, что в ней могли теперь разместиться четыре человека. За делами он не заметил, что прошло два часа. Ни Шопин, ни Мысловский не пришли. По рации он попросил Казбека Валиева, который пришел в лагерь 6500, посмотреть в бинокль. Никого… Начали падать сумерки, и тут в первый лагерь к Валиеву спустился Шопин. Пройдя метров сто вверх от второго лагеря, он почувствовал боль под ребрами и, оставив свой груз на пятой веревке, спустился вниз. Мысловский проследил за спуском Шопина до второго лагеря и, убедившись, что он идет нормально, сам пошел вверх. К Балыбердину он поднялся, когда в базовом лагере уже начались по его поводу волнения, но не только потому, что он запоздал на свидание в третьем лагере. Москва требовала неукоснительного выполнения ограничений по высоте, данных Институтом медико-биологических проблем, и повышения безопасности выше 7000. Возможно, Москву насторожила история с Онищенко, и теперь в форме иносказания Тамму было сделано напоминание, которое, конечно же, касалось Мысловского.

А у экспедиции складывалась ситуация не из приятных. Онищенко потерян для работы, и группа его фактически пропустила выход. Черный и Шопин, заболев, спустились вниз. Это уже минус три человека. Если еще снять Мысловского, то экспедиция наверху останется вовсе без четверки. Да и зачем его снимать? Пока, несмотря на ограничений, он вышел на 8000 метров и чувствует себя нормально… Тамм принимает решение: Эдика не отстранять. Тем более что Овчинников настаивает на полноценном использовании Мысловского, а Романов не возражает,

Частое употребление словосочетаний «Тамм принял решение», «Тамм запретил», «Тамм дал добро» пусть не создает у вас ощущения какой-то экспедиционной монархии, полного абсолютизма власти. Естественно, Евгений Игоревич был у рации и не было нужды ему всякий раз бегать спрашивать мнения Овчинникова или Романова. Но вопросы принципиальные решались сообща. В случае с Мысловским Овчинников сыграл очень важную роль. Он кроме всего прочего наблюдал Эдика в работе на ледопаде и, придя к выводу, что медицина дала слишком осторожное заключение, вселил в Тамма уверенность в том, что решение выпустить Мысловского наверх совершенно правильное.

Вообще Тамм и Овчинников выступали единомышленниками в обсуждении всех сложных и спорных вопросов и, если в чем и расходились, то, убеждая друг друга и находя достаточные аргументы, находили оптимальное решение. Романов иногда не соглашался с ними и, не давая себя переубедить, требовал зафиксировать свое отношение к действиям Тамма и Овчинникова…

Пока идет обсуждение Мысловского, он вслед за Балыбердиным выходит из лагеря 7800 на обработку маршрута. Балыбердин без кислорода, Мыслов-ский пользуется животворным газом. Было очень холодно, работа на этой высоте не согревает. Они прошли еще три веревки. Мысловский пошел в лагерь, а Балыбердин хотел еще поработать, но через полчаса остался без рукавицы. Он не заметил, как она слетела, но мгновенно сообразил, чем это может кончиться. Мороз, ветер и замедленное кровообращение… Обморожение-почти стопроцентный исход. Ма счастье, в кармане оказались верхонки. Спускаясь, он увидел варежку метрах в тридцати ниже. Мысль сползать за ней была, но усталость победила.

Вечером Тамм напомнил, что завтра спуск. Что успели, то успели (прошли до 8050 метров). Руководство экспедиции требовало выполнения планов, и переработки на высоте вызывали не меньшую озабоченность, чем недоработки. Тон у Тамма был спокойный, но совершенно непреклонный. К тому же двойкой работать тяжелее, чем четверкой, и опасней.

Завершив свой третий выход, Балыбердин и Мысловский пошли вниз, мимо поднимавшихся на работу Валиева, Хрищатого, Чепчева и Хуты Хергиани, который, отложив камеру, пошел с алмаатинцами на заброску, мимо Иванова, Ефимова, Бершова, Туркевича…

В лагере 6500 было полно высотных носильщиков, но работали хорошо не все. Пришлось подключить офицеров связи, чтобы они помогли активизировать помощников. Но дело оказалось вовсе не в их лени (одного, правда, пришлось отстранить от работы, и он ушел по тропе в полном облачении члена экспедиции). Скальный маршрут был сложен для них. Абсолютное большинство эверестских экспедиций движется по маршруту, где до самой вершины, как говорят альпинисты, «можно дойти ногами». И там ходить на высоте не просто, но к таким маршрутам шерпы привыкли.

Специалисты считают самым сложным (исключая первовосхождение) подъем на вершину шерпы Пертембы в составе экспедиции Бонингтона. Эта экспедиция выбрала сложный маршрут, но самая труднопроходимая часть его равнялась по протяженности приблизительно половине нашего пути из лагеря III в лагерь IV. И была легче его.

У команды алмаатинцев была очень тяжелая работа. Они должны были сделать три грузовые ходки из лагеря II в лагерь III. Трижды за четыре дня куда как не налегке прогуляться с 7350 на 7800! К этому моменту обеспечение лагерей представляло загадку для альпинистов и для руководства экспедицией. Сложная арифметика, в которой в один лагерь «втекало» и из него же «вытекало», была немыслимой без информации, которой владел в основном лишь руководитель, осуществлявший радиосвязь. Раз Тамм не информировал, как и что «течет», никто и не мог координировать снабжение. Ни Романов, ни заменивший его Овчинников не знали реальной информации и потому координировать или хотя бы учитывать что где есть не могли. Никто точно не знал, где, в каких лагерях, на каких веревках какое количество продуктов, снаряжения и, главное, кислорода. Тамм ко всем своим заботам прибавил еще и функцию диспетчера материальной, как говорят, части.

Для каждой экспедиции, вероятно, есть свои рецепты организации, но очевидно, что начальнику не нужно перегружать себя вещами важными, но техническими, отвлекающими от бесконечно сложных стратегических и тактических задач. У него не болела голова за медицинское обеспечение, за питание… Точно так же надо было обеспечить экспедицию и высокоорганизованным и информированным диспетчером, пусть по совместительству с другой, но не такой важной функцией, как общее руководство восхождением.

Впрочем, есть вещи, которые можно понять только на месте. Опыт — дитя ошибки.

Группа Валиева справилась со своими тремя забросками. Они поднялись в лагерь II 13 апреля.

В этот же день группа Иванова пришла в лагерь! А Мысловский с Балыбердиным были в лагере III.

Так и получилось, что большинство советских альпинистов встретили новый 2039 год на Эвересте. По тибетскому календарю он в том году наступил 13 апреля, но бывает, что и четырнадцатого. Веселый праздник — как любой новый год. В канун этого дня в каждом шерпском доме варили чанг, покупали продукты, сласти, чтобы потом угощать гостей. Гости, наряженные в лучшие одежды, а женщины, украшенные бусами, серебряными или золотыми браслетами, с утра без приглашения входят в дом, не здороваясь и не спрашивая разрешения. Каждый сидит сколько хочет, помогая хозяевам в готовке или просто беседуя. Часто приглашаются монахи из близлежащих монастырей. Женщины празднуют вместе с мужчинами, ухаживая за ними. Потом начинаются танцы и песни, которые прерываются лишь для того, чтобы выпить чанга и перекусить. Иногда женщины, стоя с кувшином возле гостя, подливают ему пиво и поют в честь его, а скорее по поводу, веселые частушки.

Шерпы экспедиции охотно бы сходили на праздник по домам, но к обязанностям они относились с не меньшей серьезностью, чем к традициям.

15 апреля алмаатинцы и Хергиани пришли в лагерь 7800 и заночевали там. На следующий день они пошли вниз за грузом, а четверка Иванова пришла на их место. Поход на 7800 дался ей не легко. Сережа Ефимов оставил рюкзак, не дотащив его всего полверевки, Бершов пришел в темноте.

Следующий день группа Валиева, отпустив уставшего Хергиани вниз заниматься съемкой, вновь провела поднимая грузы в лагерь III, откуда утром вышла вверх команда Иванова.

То, Что после отметки 8000 метров маршрут пойдет по отвесным скалам, было известно и раньше, и поэтому решение группы Иванова выпустить вперед на обработку маршрута великолепных скалолазов Бершоаа и Туркевича было правильным.

Они надели кислородные маски и быстро пошли по навешенным Балыбердиным и Мысловским перилам. И Сережа и Миша решили для себя, что весь путь, начиная от третьего лагеря (7800) вверх, они пройдут с кислородом. И ночевать будут с кислородом тоже.

Кислородный вопрос был не таким простым, как может показаться. Он вызывал споры в Москве во время подготовки. Пройти по такому сложному маршруту без масок — задача, быть может, и соблазнительная (поскольку восхождение без использования кислорода расценивается как более высокое спортивное достижение), но сложная и опасная. Никто из наших альпинистов не знал, чем это может кончиться.

Исследования проводятся в лабораториях, а работать надо на Горе. Получилось, что внутри команды образовалось несколько, я бы сказал, кислородных направлений. Конечно, моя классификация достаточно условна — каждый определял свою «кислородную политику» в соответствии со складывающейся ситуацией. Но все же самые общие тенденции определить можно, а по ним — и основные кислородные направления.

Крайне бескислородное — последователем его был Валерий Хрищатый, он решил не пользоваться кислородом ни днем, ни ночью, ни во время работы, ни во время отдыха (но, как мы узнаем, выше 8500 ему без кислорода подняться не удалось).

К этому же направлению относит себя и Владимир Балыбердин: он, работая на маршруте, прокладывая путь или перетаскивая грузы, кислородом не пользовался, но дышал им на минимальной подаче лишь во время сна после тяжелой работы, начиная с лагеря 8250. Будь условия восхождения и погода не столь жестокими, возможно, и Валерию и Володе удалось бы бескислородное восхождение.

Умеренно кислородное — большинство членов экспедиции, которые, экономя газ до определенных высот, пользовались им после четвертого лагеря, а иногда в тяжелые минуты и на подходах к восьми тысячам.

И, наконец, крайне кислородное представляли Сергей Бершов, Михаил Туркевич, Валерий Хомутов и Владимир Пучков.

— Мы с Сережей все прикидывали, что лучше; не выйти на вершину без кислорода или выйти с кислородом? У многих людей спрашивал, те тоже голову ломали. А ты шо б посоветовал?.. Так мы решили: лучше потащим на себе того кислорода больше, но зато больше и вытащим наверх, — говорил мне Миша, кося на Бершова озорным разбойничьим глазом.

Так они и сделали. Начиная с третьего лагеря они не снимали кислородные маски во время сна и работы.

Иванов и Ефимов вышли следом за ними без кислорода. Но долго не прошли. После третьей веревки включили минимальную подачу — один литр в минуту, и тяжелые рюкзаки сразу стали легче.

Выйдя из-за поворота на одиннадцатой веревке, Иванов с Ефимовым увидели потрясающую картину. На черной гигантской совершенно отвесной стене две маленькие фигурки в красных костюмах. Такого зрелища мы с большинством читателей, по-видимому, и в дальнейшем будем лишены, и воображение отказывается представить себе скалу на высоте восемь с лишним километров.

Поверим Ефимову с Ивановым, что это красиво и страшно. Хорошо — эти двое скалолазы, а как же остальные — «чистые» высотники? А шерпы? Как они управятся на вертикальной стене? Тяжело им будет, Бершов кричит, чтобы грузы оставили и спускались. Провешено пять веревок на тяжелейшем маршруте, но выхода на гребень, где можно организовать лагерь, не видно.

Алмаатинцы принесли грузы и снова ушли вниз, Завтра Валиеву. Хрищатому и Чепчеву в третий раз идти С 7350 на 7800. Они устали. Еще день работы — и вниз. Они вышли на день раньше Иванова, а уйдут с высоты почти одновременно. Утром Бершов, Туркевич, а за ними Иванов и Ефимов С грузом выходят рано, но только к шести часам вечера, пройдя еще три веревки, они достигнут гребня.

Понадобись для выхода к месту лагеря еще одна веревка, Бершову с Туркевичем последние крючья пришлось бы забивать камнем, потому что в конце работы сломался второй молоток.

Площадки на высоте 8250 для лагеря не нашлось. Но можно ее устроить, срубив острый снежный гребень. Лопаты у четверки нет, и времени тоже. Они смотрят наверх. На последний участок, который предстоит обработать, чтобы выйти на Западный гребень. Где-то там, веревках в десяти, на высоте 8500, будет установлен предвершинный лагерь. Только кто установит этот лагерь и кто пройдет эти десять веревок, первые четыре-пять из которых далеко не просты для такой сумасшедшей высоты, они не знают,

Свалив весь груз на едва подготовленную площадку, они спускаются вниз. На высоте 8250 остаются палатка, два спальных пуховых мешка, три теплоизоляционные подстилки, три веревки, пятнадцать крючьев, один ледоруб, аптечка, примус, автоклав, консервная банка бензина. Если принести с собой еду и кислород, можно ночевать, но лагерь не установлен.

Группа Валиева сделала еще одну заброску — третью — и теперь ждала утра во втором лагере на 7350, со спокойной душой выполнив задачу, которую поставило перед ними руководство экспедиции.

А вот с группой Иванова у Тамма вновь разногласия. База по рации уговаривает Иванова еще раз подняться на высоту 8250, чтобы обустроить лагерь IV. Но Иванов не видит в этом смысла. У группы есть предложение привести в порядок лагерь III, как ей представляется, в будущем опорный лагерь. Шерпы, по-видимому, не пройдут выше, значит, грузы будут приносить сюда, и надо переделать лагерь, создав возможные удобства…

Тамм и Овчинников утром выслушивают аргументы группы Иванова и настоятельно тем не менее рекомендуют все-таки сходить еще раз.

Лагерь III, конечно, нужен удобный, но экспедиция отстает от графика. Ведь все штурмовые группы сделали, по существу, по три предварительных выхода, а четвертый лагерь не установлен, не снабжен кислородом.

Первоначальный план из-за болезней, поздних акклиматизаций, скверной погоды и сложности маршрута пришлось скорректировать. Это было нормально-ведь невозможно учесть непредсказуемое. Тамм с Овчинниковым рекомендовали выполнить скорректированный план. Иванов оберегал членов группы от перегрузок, с его точки зрения нецелесообразных.

Словом, так и расстались каждый при своем мнении. Четверка занялась лагерем III. У Иванова разболелся палец-нарыв под ногтем. Потом появились и боли в паху, и товарищи отправили его вниз.

Здесь мы оставим Иванова. Пусть спускается до лагеря I, а мы еще раз сходим наверх. На этот раз с группой Хомутова.

Придя в лагерь III, Хомутов по радиосвязи поблагодарил группу Иванова за благоустройство. Хомутову с товарищами предстояло устроить лагерь IV на 8250, который не доделали предшественники, сделать заброски, снабдить его всем необходимым для дальнейшего штурма. «Встречный» план предполагал прохождение целиком (или части) пути к пятому лагерю. Если они это сделают, то путь к вершине будет открыт.

Мы с вами довольно подробно следим за действиями альпинистов в подготовительный период не только для того, чтобы как можно точнее воспроизвести общую картину движения гималайской экспедиции. Мне хотелось, чтобы механизм поведения участников, тренеров, начальника экспедиции в финальной, самой драматической и высокой, фазе восхождения был понятен и вам, и мне, и, может быть, отчасти и им самим.

Можно было бы живописать трудности, тяготы, рассыпать метафоры и образы на всем маршруте по юго-западному контрфорсу с выходом на Западный гребень, но не хочется этого делать. Сам ход восхождения позволяет догадаться, сколь не простым оно было.

Участок пути между третьим и четвертым лагерями будет еще не раз фигурировать в нашей хронике, и поэтому любопытно познакомиться с ним, пройдя маршрут с одним из альпинистов группы Хомутова Владимиром Пучковым:

Первыми на маршрут из лагеря III на 7800 м. вышли Голодов и Москальцов. Через час выходим мы с Хомутовым. Ильинский остается в лагере. Берем с собой кислород, скальные крючья, веревку, продуктовые рационы, упакованные в синие, красные и зеленые капроновые мешочки, и бензин, запаянный в консервные банки. Выходим на контрфорс, выводящий под вертикальные участки черной стены. Останавливаемся для проведения дневного сеанса связи с базовым лагерем, заодно перекусываем. На этот случай у нас в карманах по кусочку сырокопченой колбасы, черный сухарь, сухофрукты и фляга с питьем. Наверху виднеются синяя и красная точки-это Москальцов и Голодов преодолевают трудный участок в верхней части стены с 10-метровым горизонтальным траверсом по узкой полочке. После преодоления 5-метровой стенки они скрываются за гребешком и больше не показываются.

Теперь наша очередь. Метр за метром поднимаемся вверх. Идти очень трудно. Увеличиваю подачу кислорода до 1,5 л/мин. Сразу легче дышать, движение становится более размеренным, меньше времени требуется на отдых после каждого пройденного трудного участка. На вертикальных участках рюкзак особенно оттягивает плечи, но по опыту знаю, что отдыхать от рюкзака нужно как можно реже, только в местах, удобных для отдыха. В противном случае устанешь еще больше — не от тяжести за плечами, а от работы, затрачиваемой на сбрасывание и надевание рюкзака. Нужно следовать правилу — ходить с рюкзаком даже на самых крутых участках, где, казалось бы, невозможно пролезть с тяжелым грузом за плечами. Как только сделаешь отступление от этого правила, тут же катастрофически падает скорость прохождения, так как много времени затрачивается на вытягивание рюкзака. На следующем, менее крутом участке снова хочется снять рюкзак и пролезть налегке. Вытягивать же наверх рюкзак становится еще тяжелее.

Но вот пройдена крутая наклонная полка, вся испещренная каменными перьями, готовыми сорваться из-под рук и ног при неосторожном движении. Наверху каменная пробка, которую нужно обходить слева, цепляясь за ажурные выступы, откидывая корпус в сторону от стены и потихоньку переваливаясь направо. Вспоминается скальный маршрут, который был выбран в качестве контрольного на летнем сборе 1980 г. под пиком Ленина. Там в верхней части маршрута тоже был почти такой же участок. Разница «только» в том, что там высота была 3600 м., а здесь 8200. Значит, тяжело в ученье, а в «бою» еще тяжелее. Наконец видна горизонтальная полка, по которой можно просто прогуляться, держась за выступы стены. Полка, правда, узкая, всего 20–30 см, но все-таки почти ровное место. Через 10 м. горизонтального траверса снова вертикальная стенка с небольшим количеством зацепок. Зато зацепки надежные, не отваливаются — это хорошо. Вылезаю на острый снежный гребень, переваливаюсь через него и вижу впереди относительно простой 20-метровый камин, выводящий под новую стенку. На сей раз стенка с нависающим козырьком. Отдыхаю несколько минут. Собираюсь с силой и пытаюсь вскарабкаться по гладкой стенке, держась за зажим, надетый на перильную веревку. Не тут-то было. Веревка маятником уходит в сторону, и меня боком откидывает вдоль стенки. Возвращаюсь в исходное положение и делаю вторую попытку. На этот раз удалось залезть на полочку. По заснеженным скалам подхожу под козырек, отыскиваю под ним маленькие полочки, на которые можно поставить рант ботинка с толстой резиновой подошвой, подтягиваюсь руками на веревке и выхожу наверх на заснеженную полку.

Перильная веревка почему-то раздваивается. Одна веревка идет горизонтально влево, а другая вертикально вверх. Выбираю более простой путь, иду влево по заснеженной полке, заглядываю за угол — увы, там забит крюк и привязан конец веревки — дальше пути нет. Приходится опять лезть вверх. Веревка импортная, очень эластичная, тянется как резина, лезть, используя ее в качестве перил, крайне неудобно. Эта веревка хороша при страховке — с ее помощью легко погасить энергию рывка, а для перил она не годится. Для перил желательно использовать более жесткую веревку. Наша отечественная рыболовецкая капроновая веревка идеальна в качестве перильной, но менее удачна в качестве страховочной. Ничего не поделаешь, теперь наверху, на перилах будет только эластичная веревка — наша вся кончилась. Выхожу и вижу, что я у цели — на снежной подушке виднеется желто-синяя палатка IV лагеря. Москапьцов и Голодов остаются ночевать, а мы с Хомутовым спускаемся в III лагерь, чтобы завтра сделать еще одну заброску в IV лагерь. Завтра мы пойдет наверх, а Юра с Лешей должны начать дальнейшую обработку маршрута — мы так спланировали нашу работу.

Забегая вперед скажу, что Хомутов и Пучков сделали еще один грузовой выход на 8250, а Москальцову и Голодову не удалось продвинуться вверх. Близ лагеря IV вырвался крюк, и Голодов, пролетев восемь метров, очутился на узкой полочке, не успев даже испугаться. Но ушибиться успел, и этот ушиб, видимо, повлиял на рабочее настроение двойки. Вместо прохождения маршрута вверх, они спустились в третий лагерь и, как и другая двойка, сделали вторую ходку с грузом на 8250.

Теперь вернемся на несколько дней назад в лагерь 6500 и увидим, что Иванов неожиданно для себя встретил там Валиева. По предположению Иванова, Казбек должен был в этот день спуститься в базовый лагерь. Ничего не значащая или, более того, приятная встреча в другой ситуации сейчас предполагала некоторые сложности морального характера.

Группа Мысловского, потом алмаатинцы, потом команда Иванова, потом Хомутов с товарищами. Так сложилась очередность выходов. Теперь Иванов и Вапиев возвращались в один день, а алмаатинцы вышли на день раньше… Получалось, что пробыли на высоте они больше, и это могло послужить основанием для изменения графика.

Иванов спустился в базовый лагерь и сразу попал на тренерский разбор. Разбор был нервным. (Задним числом, — пишет на полях Овчинников, напротив слов «разбор был нервным», — думаю, что разбор был действительно трудным. Представьте себе людей уставших, еще не остывших от работы, которым предлагают вновь выходить наверх. Думаю, что разбор не следовало делать в таких условиях. Это ошибка. Не хватило выдержки. Надо было подождать, пока участники отдохнут. Мы забыли о добром русском обычае — накормить, напоить, в баньку сводить, спать уложить, а потом разговаривать о делах. Отсутствие выдержки в общем-то привело и к серьезным разногласиям. Возможно, каждый находился под впечатлением своих забот: у Тамма и Овчинникова — одни, у групп — другие.) Овчинников высказал Иванову сожаление, что группа не проработала еще день… Иванов напомнил, что база, в конце концов, предоставила четверке самой решать, что делать, но это не показалось убедительным аргументом. Никто не сказал вслух, но за каждым выступлением тренеров прочитывался упрек, что группа слишком бережно к себе относится. Что, почувствовав «запах» вершины, альпинисты начали экономить себя, не рискуя ради команды.

В этот момент еще никто, кроме четверки Иванова, не знал, сколь сложна была работа между третьим и четвертым лагерями (Хомутов, Пучков, Голодов и Москальцов еще находились в пути к 8250)…

Разговор, начавшийся вяло отчетом о работе группы Валиева, попытками Хуты Хергиани оправдать свой уход с совместной с алмаатинцами заброски необходимостью съемок, постепенно раскручивался и пришел к тому, что Тамм, видя необеспеченность лагерей главным образом кислородом для штурма, предложил вернувшейся 19 апреля команде Иванова четвертым выходом установить лагерь V и вернуться 2 мая с тем, чтобы на штурм выйти последними — пятым выходом.

К моменту возвращения команд Валиева и Иванова руководство экспедиции вызвало из Тхъянгбоче, где отдыхала четверка Мысловского, Шопина и Черного. Мера эта была вынужденной. Все команды по три раза побывали наверху (Хомутов с ребятами, правда, еще не спускался вниз), а верхние лагеря были не обеспечены кислородом для дальнейшего штурма. Еще до того, как возникли дебаты с Ивановым и Валиевым, руководитель и тренеры знали, что нужен дополнительный грузовой выход., на высоту. Кто-то, спасая экспедиционные дела, должен был обеспечить кислородом подступы к вершине.

Выбор пал на Шопина и Черного. Тренеры, объяснили его тем, что Шопин и Черный были не вполне акклиматизированы из-за своих недомоганий и перед штурмовой попыткой им нужен был еще один выход… В наших, «домашних», экспедициях практики «отрезания хвостов» никогда раньше не было, и Овчинников с Таммом, давшие обещание двойке выпустить их в конце концов к вершине, были искренни, но, думаю, Шопин с Черным понимали, сколь призрачны их шансы, учитывая все неожиданности, которые могла преподнести погода и сам ход восхождений.

Мужество, с которым они приносили свои цели в жертву команде, заслуживает самой высокой оценки. И даже если бы материальная помощь их была не столь существенна, сам поступок был прекрасным вкладом в успех.

Что касается Шопина и Черного-тут все ясно. Они оделись и пошли из Тхъянгбоче. А вот почему Мысловский, отстаивая свою команду, не заставил руководство поискать иное решение? (Впрочем, прав Тамм, написавший при знакомстве с моей рукописью на полях в этом месте: «Что за ерунда! Если бы Мысловский отстаивал, Иванов отказывался, Ильинский не слушался, это была бы не экспедиция, а обреченный на гибель сброд». Но правда и то, что Иванов и Хомутов отстаивали и отказывались.)

Можно предположить, что Мысловский тоже думал о необходимости акклиматизации для Шопина и Черного. Может быть, не хотел привлекать дополнительное внимание к себе, учитывая, что Москва бесконечно пеняла Тамму за то, что он выпустил его на высоту. Возможны и другие мотивы, среди которых не самым последним может быть тот, что Мысловский вообще не любит вступать в борьбу и активно принимать чью-то сторону. Зачем портить отношения с Женей Таммом и Толей Овчинниковым? Зачем, чтобы ему, как Иванову, насмерть стоявшему за свою команду, бесконечно выговаривали и трепали нервы?..

(И вновь я обращаюсь к пометкам на полях: «Он стоял насмерть потому, что все они (Иванов, Ефимов, Бершов, Туркевич) не имели сил работать в полную нагрузку», — пишет Тамм. «Политика в группе Иванова определялась не начальником и не Ефимовым, а связкой Бершов-Туркевич, причем главным идеологом был Туркевич, — замечает на полях Балыбердин. — Политика эта совпадала с личными интересами Валентина, потому он так рьяно ее проводил. Мудрый Иванов понимал, что, останься он без группы, шансы его попасть на вершину упадут до нуля».

«Я не думаю так, — отвечает Овчинников. — Иванов всегда приносил свой рюкзак, куда требовалось, вряд ли в данном случае он проводил какую-то иную политику. Я думаю, весь сыр-бор разгорелся из-за неправильного выбора времени для разбора. Что касается Бершова, то он никогда не выступал с какими-либо негативными мнениями».)

Читавшие рукопись комментировали выражение «насмерть стоявшему за свою команду», но никто не вычеркнул его. И потому оно остается в силе.

Шопин, Черный, Хергиани и шерпы ушли на заброску. (Черный с шерпами вынесут кислород на 7500 и оставят его на веревке, а Хута поднимет его на 7800; потом Хергиани с шерпами еще раз поднимет кислород на половину веревок до лагеря III, а Шопин с высотными носильщиками донесет грузы до 7800, спустится и еще раз поднимется с грузом, а потом пойдет «Вовик» Шопин вниз с затаенной надеждой ждать часа, когда ему и такому же, как он, молчаливому трудяге Коле Черному скажут: «Одевайтесь и идите на вершину».)

Но вернемся в базовый лагерь, где страсти разгораются все сильней.

Предлагая Иванову выйти с ребятами на установку пятого лагеря, Тамм объяснил, что от первой команды остались Мысловский с Балыбердиным, что у Валиева пока тройка, которая при таком сложном выходе менее эффективна, чем четверка. Кроме того, алмаатинцы проработали на день больше четверки Иванова, следовательно, и отдыхать должны больше.

Этот последний аргумент вызвал нервную реакцию всей ивановской четверки. Она считала его по меньшей мере формальным. Иванов отказался выходить через пять дней…

В описании этих событий возможны некоторые сдвиги по времени, но они не принципиальны. Суть и характер разговоров не отвергает никто из рецензентов.

«Впечатление такое, что решили загнать группу, — говорил Ефимов. — Ребята приходили с восемь двести на рогах. Валились с ног. Выжили. И опять наверх? Без полноценного отдыха?»

Раньше Туркевич сказал Евгению Игоревичу, что он хочет, чтобы «по нашим костям Мысловский зашел на вершину». Теперь Иванов упрекнул Тамма в том, что он нарушает очередность и хочет выпустить их четверку впереди двух по очереди групп, чтобы прикрыть Мысловского.

Тамм сурово ответил, что установка лагеря V работа не для двоих, а для полноценной группы и что он ничего не хотел и не хочет…

Тогда Ефимов сказал, что едва ли можно назвать полноценной группой вернувшуюся с 8250 четверку, которой предлагают выйти на высоту 8500 через пять дней после возвращения.

— Это существенное замечание, — сказал Тамм. — Завтра соберется тренерский совет и решит, учтя замечание.

Но и на следующий день ничего не решилось. Овчинников предложил выпустить двойку Мысловский-Балыбердин для обработки маршрута, но Тамм отверг этот вариант. Вновь возник вариант четверки Иванова-теперь им предлагалось выйти на установку лагеря V с попыткой последующего выхода на вершину. И Тамм и Овчинников считали, что это возможно… Все возможно, но после отдыха, считал Иванов…

Но я никогда не упрекну Иванова, — пишет на полях Овчинников, — в том, что он не хочет что-то сделать, поскольку знаю, что делает он всегда больше… А до вершины было еще далеко».

25 апреля спустится в базовый лагерь Хомутов с командой, и на Горе никого не будет. Колесо, которое было с такими усилиями раскручено, грозило остановиться.

В это время к вернувшемуся из Тхъянгбоче после отдыха Мысловскому подошел Овчинников и предложил подумать о варианте выхода двойки на установку лагеря V и, возможно, на вершину с поддержкой группы Иванова или Валиева. Как рассказывал Овчинников, он рассчитывал на желание быть первым и одновременно на покладистость Эдика, на Володю, который еще на спуске с пика Коммунизма показал старшему тренеру, что для него невыполнимых задач нет… Эта тема возникала в разговорах Мысловского и Балыбердина еще до спуска на отдых. Вариант экономил много времени (не надо было дожидаться установки одной из отдохнувших четверок предвершинного лагеря), но таил в себе немало риска. «Эдик не хотел идти к Тамму, хотя я очень его просил, — пишет Балыбердин. — Помог Овчинников, и они вместе пошли к Евгению Игоревичу с вариантом передовой двойки».

Это был трудный момент для начальника экспедиции. Начатое столь давно дело, потребовавшее невероятных усилий сотен людей, дело, которое на два года стало содержанием жизни всех участников экспедиции, находилось в прямой зависимости от одного его слова.

Он прекрасно понимал, сколь опасен, нежелателен выход одной двойки. Во-первых, им предстояло начиная с высоты 8250 выполнять работу четверки; во-вторых, Тамм прекрасно понимал: пусть опыт Мысловского бесспорен, пусть Эдик необыкновенно волевой человек и знает в высотном альпинизме больше многих, но Мысловский старше всех, и (при всем его, Тамма, недоверии к рекомендации медиков) Эдику определен потолок — высота 6000. Правда, Мысловский в последних выходах опроверг эти рекомендации, но кто знает, ценой каких усилий? И каких усилий потребует от него еще большая высота?..

Хотя Овчинников предложил, Романов не возражал, Тамм больше других брал ответственность за судьбу Мысловского, за судьбу всей экспедиции и за репутацию советского альпинизма.

Была ли необходимость рисковать столь многим? Ведь существовали другие двойки, четверки… (Заметки на полях: «В этот момент их не было, а ждать слишком рискованно для всего дела», — Тамм. «Существовали, но больше никто не сделал из строя шаг вперед», — Балыбердин. «К сожалению, да!» — Овчинников.)

Наверное, была, но было и что-то большее, что не позволяет упрекнуть Тамма и Овчинникова в их решении: может быть, уверенность, что Мысловский с его упорством дойдет даже на пределе своих возможностей (ведь Мысловский — ученик Овчинникова, его альпинистское «альтер-эго»)…

А может, это была все та же нереализованная мечта об Эвересте восходителей старшего поколения, и Мысловский представлял в Гималаях поколение альпинистов Тамма и Овчинникова? Они шли его ногами, цеплялись за скалы Эвереста его руками… И в связке с ним шел Балыбердин-самый готовый физически и, я бы сказал, невероятно самостоятельный альпинист, привыкший все делать сам, работоспособный и упорный. Смысл был не в том, чтобы помогать Мысловскому, а в том, чтобы Мысловскому не надо было помогать напарнику. С собой Эдик справится сам, а Володя и подавно. Может быть, так думали тренеры…

Иначе я не могу объяснить, почему образовалась эта двойка — связка людей, непохожих по темпераменту, по психологии, но обладающих одним необходимым качеством для общего дела — терпимостью. Поэтому, когда Мысловский с Балыбердиным решили идти устанавливать пятый лагерь на высоте 8500, Тамм предложил, если останутся силы, идти к вершине. Овчинников же настаивал: вершина без всяких «если»! Это было небеспристрастное решение. Это было решение, продиктованное страстью.

Страстью были проникнуты действия самого Мысловского, лучше других знавшего свои возможности, и действия Балыбердина, единственного из наших вышедшего на вершину без кислорода… Страстным было лунное восхождение Бершова и Туркевича, и решение Иванова и Ефимова ночевать без кислорода, чтоб сберечь его на штурм, две попытки Валиева и Хрищатого и отчаяние Ильинского с Чепчевым, вынужденных вернуться вниз из-под самой вершины, и бросок через четвертый лагерь сразу в пятый группы Хомутова, и страдания Шопина и Черного — все было исполнено высокой страсти. Слава ей!

В этот момент, когда, проникнутый благородной патетикой, я, забежав вперед нашего рассказа, крикнул: «Слава ей!» — надо мной громко и с некоторой иронией каркнула знаменитая тхъянгбочская умная ворона. Тогда я еще не разговаривал с альпинистами и не знал, что она ежедневно будила их карканьем, вычислив, что украсть у альпинистов кусок сыра можно тогда, когда они едят, а едят они после того, как встают. Все четыре группы охотились на умную ворону, поскольку силки, которыми пытались поймать фазанов и уларов, она спокойно и без хлопот оставляла без приманки, и главное, иногда она прилетала с подругой. Привлеченный каким-то осмысленным карканьем, я пошел к дереву, на котором она сидела, и тут же с другого дерева слетела ее подруга и моментально вытащила из сумки патрончик с обратимой пленкой. Увидев, что дело сделано, умная ворона моментально прекратила каркать и тут же улетела — по-видимому, проявлять.

Я сидел лицом к Эвересту и смотрел на маленькую уютную долинку ниже отрога, где стоит монастырь. Отсюда, отдохнув и понервничав, одна за другой поднимались группы в базовый лагерь мимо хранилища скальпа йети в Пангбоче, мимо хижин Лобуче и Пхериче…

Как развивалась финальная часть этого грандиозного драматического действия, мы пока не знаем. Затянувшаяся преамбула собственно восхождения, быть может, изобилует большим количеством имен, фамилий, обозначений лагерей и цифр, но ты прости меня, читатель. Я пытаюсь восстановить события по документам и воспоминаниям участников уже спустя полгода после события. За это время почти все альпинисты записали коротко или длинно свои впечатления. И оказалось, что взгляды на одни и те же события не сходятся. Не сходятся даты и высоты иногда (поскольку они определялись без инструментов). И многие из поступков толкуются по-разному. Поэтому я хотел в части, предшествующей описанию четвертого выхода, воссоздать пусть неполную, но относительно точную картину подготовки к решительному штурму.

Что касается событий, начавшихся после отдыха в Тхъянгбоче, то они мне пока неизвестны. Сидя на пригорке и глядя на пару ворон, уносящих мою отснятую пленку, я решаю вопрос, как утром мне отправиться вдогонку за альпинистами, не обидев Алю Левину и Диму Мещанинова. Я иду к монастырю, вхожу во дворик, ограниченный стеклянной галереей, прохожу к хранилищу и выхожу в боковую дверь к молельным барабанам, иду, правой рукой раскручивая каждый из них, и думаю: «Какая же я свинья! Почему нам не пойти втроем? Все равно — каждый напишет свое. Меня интересуют те самые «отчего?» и «почему?», о которых я писал в связи с приездом в Непал, подробности восхождения; Дима хочет сделать беседы, Аля-репортажи… Да и вообще, шли вместе, надо и дальше».

Придя к палаткам, разбитым совсем рядом с монастырем, я застал там нашего врача Таню Кузнецову со своим медицинским ящиком, с которым она, кстати, в качестве врача лыжной женской команды «Метелица» ходила по Ледовитому океану. Рядом с ней сидела покрытая каким-то индейским загаром Алевтина и спрашивала мазь от ожогов. Она готовилась к достижению высоты 5400 и от похода по тропе за альпинистами отказалась.

— Давай попрощаемся, — сказала Аля, — а то я влезала в барокамеру и мне дали допустимую высоту девять тысяч метров, но только на самолете, так что чем кончится мой поход — неведомо.

Мы обнялись. Дима решил подумать до утра, поэтому мы с ним не обнимаемся, а, забрав Алю, идем, надев все теплое, потому что вдруг заморосил снег, в шерпский кабачок, расположившийся у самого входа в храм. Там мы вместе с шерпами пили их национальный напиток и угощали их своим национальным напитком. Скоро весь кабачок уже не сомневался, что наша мужественная подруга собирается восходить на Эверест, поскольку мы показывали вверх в сторону Горы. Шерпы подходили к Але, с уважением рассматривали, а потом все вместе (только мы с Димой без слов) пели в честь Алевтины какую-то важную с притопыванием песню.

Атмосфера в кабачке была столь торжественно деловая, что у меня возникло желание пожертвовать монастырю, как это делают все экспедиции на Эверест. И только отсутствие в Димином лексиконе шерпских и тибетских слов и нетвердое выговаривание родных русских (вследствие усталости, конечно) остановило наш благой порыв.

Утром Дима, пожаловавшись на головную боль (по-видимому, влияние высоты), сказал, что он, конечно же, готов разделить со мной путь, но желание увидеть скальп йети вынуждает расстаться.

— Скальп я увижу в Пангбоче, альпинистов в Катманду, а с тобой… давай попрощаемся, — сказал Мещанинов.

Мы с тоской посмотрели на место у самого входа в храм, где, как и у нас, открывали только в одиннадцать, и обнялись. Попрощавшись с ребятами и захватив у мистера Бикрима билет на самолет, немного чая и сухарей (есть я все равно ничего не мог), я с шерпой Тхумбу вышел из Тхъянгбоче. На пороге храма стоял монах в красных одеждах. Ветер трепал привязанные к шесту красные и желтые ленты. Они тянулись в сторону Лхоцзе. Як все так же щипал ярко-зеленую траву на фоне сизой Сагарматхи, по поляне бежал крохотный мальчишка в красной курточке и совершенно без штанов, у каменной стены сидел старик и смотрел на горы.

Я постарался запомнить и монастырь, и ленты, и снежный флаг за вершиной, и бегущего мальчонку, и яка, и старика. Здесь очень мало стариков. Многие умирают молодыми.

Тхумбу взял мой рюкзак, я — сумку с фотоаппаратами, и мы пошли. Мы шли быстро, только один раз я остановился у зарослей рододендронов. И тут из-за деревьев по тропе вышли ко мне мои добрые знакомые София и Дэвид. Мы сбросили поклажу и, положив на плечи руки, стали плясать, радуясь встрече. Тхумбу, увидев, что праздник, снял рюкзак и присоединился к нам. Так мы и плясали — мексиканка, русский, американец и шерпа — в центре Гималаев под ясным синим небом, среди цветущих рододендров, и было нам хорошо и все понятно.

— Мы все должны жить, — закричала София в горы, — весь мир! All the world round!

Шерпа не понял. Тогда она поставила нас в круг и стала касаться груди каждого и приговаривать:

— Живи, живи, живи…

Трое молодых парней, проходивших по тропе, с удивлением смотрели на нас. Дэвид спросил, откуда они.

— Из Австралии.

София быстро поставила их в круг:

— Теперь весь мир, все континенты…

Я как мог сообщил, что есть еще Африка.

Я был в Кении, — сказал один австралиец.

О'кей, — сказала София, — значит — все…

И она снова весело повторила свое заклинание, и мы разошлись.