"Мертвый язык" - читать интересную книгу автора (Крусанов Павел)

Глава 2. Сердца четырех

1

Хранить фломастеры в холодильнике Егора приучил отец, который был уверен, что вещь, доверенная холодильнику, делается бессмертной. Отец ушел из семьи (от жены) семь лет назад, чтобы перейти в новую семью (к новой жене), из которой впоследствии он уйти уже не решился, потому что с возрастом менять старую жизнь на новую любовь становится сложнее. Егор не осуждал отца и даже по-своему дорожил им: тот не был порождением материнской фантазии – беззаветным полярником, вечным геологом, первооткрывателем неведомых островов, смотрителем вулканов, спасателем амурских тигров, добытчиком изумрудов, а был обыкновенным человеком, рядовым инженером Водоканала, возможно, слишком внушаемым и гуттаперчевым, но определенно своим, теплым и кровным. Каждый год в родительскую субботу отец с сыном ездили на Серафимовское кладбище к дедaм и бабкам, но в последнее время, если по чести, Егор все больше использовал этого, теперь в определенном смысле постороннего, человека лишь в качестве легкого источника для небольших карманных денег. Чего немного стыдился. В невероятные свойства холодильника Егор, разумеется, не верил, считая отцовские домыслы чудачеством. Однако в силу сложившейся привычки делал так, как было заведено в детстве.

В кухне на столе, в широком кратере фруктовой вазы лежал румяный нектарин – плешивый персик, а на стене, уже порядком подщипанная, висела связка белого узбекского лука. Эти луковицы отличались необычайной твердостью: ими можно было смело заряжать небольшую мортиру, не будь они таким жгучими – от них сам собой воспламенялся порох.

Выудив из отделения на внутренней стороне дверцы холодильника набор цветных фломастеров, упакованных в прозрачный пластиковый конверт на кнопке, Егор вернулся в комнату. При поддержке Интернета и подручной справочной литературы он собирался произвести ряд вычислений, с помощью которых, в случае удачи, намеревался вскрыть одну из потаенных исторических закономерностей, а заодно удивить мир дерзкой пытливостью ума, широтой интересов и глубиной одаренности. Промежуточные результаты изысканий следовало представить в виде сводной таблицы – цветные фломастеры были нужны для наглядности.

За окном немилосердно жарило июньское солнце. При этом чистой была лишь восточная половина неба, западную же все гуще и гуще затягивали тугие, тяжелые облака, в которых тихонько рокотал гром – так, будто ворочался во сне. Всю неделю в городе стояла душная жара, уморившая даже одуванчики на газонах, давно пора было залить это пекло небесным водам.

Через час на листе бумаги, как сосульки – верхушкой вниз, выросли двенадцать столбиков: розовый – Аменемхетиды, серый – Аменофисиды, фиолетовый – Меровинги, желтый – Тан, синий – Каролинги, зеленый – Капетинги, коричневый – Мин, красный – Валуа, голубой – Стюарты, светло-коричневый – Бурбоны, салатный – Романовы, черный – Габсбурги. На Габсбургах арсенал цветов иссяк, так что Цинскую династию и ныне правящую японскую, наименования которой Егор к своему стыду не знал (но непременно бы узнал, будь набор из холодильника богаче), изобразить уже было нечем. В итоге несложных арифметических выкладок сошлись только два обстоятельства: Меровинги, считая династию от легендарного отпрыска морской богини, правили государством франков триста четыре года, пока Пипин Короткий не спихнул последнего из них с престола, – ровно столько же, сколько царили в России Романовы. Остальные династии держались в диапазоне от приблизительно ста пятидесяти девяти до примерно шестисот тридцати шести лет. Однако в целом, по средним показателям (если отсечь крайности), прослеживалось определенное стремление к словно бы намагниченным трем сотням – одни не дотянули, другие проскочили, но если сложить и поделить… Сведения о XII и XVIII династиях, по существу, не стоило брать в расчет – много спорных датировок, да и трактовки самой древнеегипетской хронологии, как показал сетевой поиск, в среде египтологов были весьма разнообразны. С остальными – тоже непросто. Да вот хотя бы: откуда вести счет – с рождения основоположника или с его вступления на трон? А где заканчивать? Вопросы раскачивались в голове Егора, как еловые лапы на долгом ветру. Тем не менее он снова вывел на экран компа калькулятор. К фиолетовым цифрам 304 он последовательно прибавил желтые 289, синие 236, зеленые 341, коричневые 276, красные 261, голубые 333… Досчитать Егор не успел – мобилка запела “Славься, славься…”

– Привет, – сказала трубка Настиным голосом. – Дома?

– Дома.

– Сейчас перезвоню на железяку.

Егор едва успел дойти до гостиной, как ожил городской телефон.

– Голого на Марата помнишь? – спросила Настя. – Первого, в шапочке?

– Ну? – сказал Егор.

– Мы сегодня генетику сдавали. Потом с Катенькой в “Zoom” зашли – отметить, а там этот, в шапочке, сидит.

– Голый?

– Ну да. То есть нет, сегодня одетый. Народу много, ну мы к нему за столик и сели. А он давай нас клеить – прикольный такой. Я говорю, это у вас секта, что ли, специальная – “долой стыд”? То голыми по улице гуляете, то скромных девушек за коленки трогаете…

– Он тебя что, за коленки трогал? – Настин голос волновал Егора необычайно.

– Это так, к слову. Хотя Катеньку, кажется, трогал. Неважно. Он довольный такой, что я его узнала, говорит, он – не секта, он – рыцарь бескорыстия. Мы ведь, говорит, по большей части любим то, что сделано не для наживы, – музыку, там, правильную, книги с человеческим лицом, женщин не за деньги, а упыри медийные вещают, что все должно быть ровно наоборот. И если ты, мол, не такой, фастфуд не трескаешь и от “Блестящих” не заводишься, то вся твоя жизнь – мимо кассы. Ничего себе парниша, забавный. И погремуха смешная – Тарарам. Катенька повелась – телефон дала.

Егор почему-то был уверен, что Настя тоже дала соседу по столику номер своей мобилки. Что делать – стоит доверительно сказать этим бестиям пару ничего не значащих слов, как они, вместо того чтобы фыркнуть и отвернуться, с радостью впускают тебя в свою жизнь. Женщины любят ушами, а мужчины – чем Бог послал… Завтра Егору надо было сдавать экзамен суровому античнику (он учился на историческом в большом университете), но готовиться, понятное дело, не хотелось, так что он был рад любому поводу отвлечься. Часы показывали половину третьего. Мать приходила домой в шесть.

– Какие планы? – поинтересовался Егор.

– Да вот, зашла домой переобуться. Трамвайный хам мне босоножку отдавил.

“Сколько приключений в один день выпадает на долю хорошеньких девушек…” – подумал Егор и спошлил:

– Приезжай ко мне, глупостями займемся.

– Это, типа, “Наше радио”, программа “Невтерпеж” – замани с утра подружку в койку. Так бы и сказал: ты, Настенька, в прямом эфире…

– Какое “Наше радио”? Ты же сама позвонила.

– Верно, – согласилась Настя. – Все равно не ожидала. Вот ведь какой ты испорченный. Не знаешь разве, как за девушкой ухаживают? Ей нужно сначала стихи почитать, потом угостить вином…

– Почему испорченный? – надулся Егор. – Глупости восстанавливают кислотно-щелочной баланс, поднимают тонус, предотвращают кариес и разглаживают морщины на девяносто процентов. Глупости заботятся о нас.

Трубка ответила оглушительной паузой.

– Ладно, – наконец уступила Настя. – Уговорил. И где ты только слова такие берешь… липучие?

“Удивительное дело, – подумал Егор, – никакой психологии… Врут, что ли, классики про тургеневских девушек?” Он был не прав. По крайней мере насчет психологии. Три года назад, шестнадцатилетним школьником, когда он последний раз проводил лето на съемной даче под Лугой, его пленила одна волоокая юница, тоже дачница. Егор скакал вокруг нее петушком, но та оставалась холодной, как медуза. Соседка, деревенская баба, видя его страдания, сказала заветные слова: “Не гляди, что она нос воротит – мол, не хочу тебя. Девка она еще не целованная, не пробовала никого. Ты напористей будь. У них, у девок-то, как? Кого они попробуют, того им и захочется”. Но Егор уже не помнил этих слов. Да и как ему было тогда довериться той бабе? Что она могла понимать? Она была уже не молода, лет тридцати пяти, она была почти мертвой.

Цветные подсчеты так и остались незавершенными. Фломастеры отправились обратно в холодильник.