"Мертвый язык" - читать интересную книгу автора (Крусанов Павел)2Родители Катеньки отдыхали на Мальте, так что дача на всю вторую половину июня оказалась в полном ее распоряжении. Грех было этим не воспользоваться. Катенька воспользовалась. Восемь дней не без труда собранная труппа вдохновенно репетировала здесь грядущее представление. Теперь в общих чертах спектакль уже прорисовывался. Вчера комедианты-гладиаторы шумной толпой уехали в СПб, только Катенька и Тарарам, гостивший в доме как личный друг хозяйки и теоретик реального театра, остались тут, решив устроить себе тихий выходной. Все эти восемь дней Тарарам, пришпорив “самурая”, летал с утра в “Незабудку”, но в начале седьмого уже опять закатывал машину в ворота, благо дача была неподалеку – в Токсово. Сегодня Рома взял в цветочном тресте отгул. Актеров в труппу набирали с бору по сосенке. Наличия профессиональных навыков у претендентов Катенька, как играющий режиссер, не требовала – довольно было желания блистать и готовности пролить кровь Троих – двух пареньков и девицу – нашли в клубе “Point” на поэтическом шабаше. Юноши, попеременно овладевая микрофоном, отважно матерились, кое-как укладывая не слишком виртуозные обсцениумы в поэтические метры. Девица не выступала, но, судя по решительной критике то и дело дребезжащих под сводами зальчика рифм типа “солнце – оконце” и “брат – двоюродный брат”, тоже в минуты вдохновения записывала слова в столбик. По крайней мере было ясно – эти на подмостках не впадут в ступор. И то дело. Еще двоих Тарарам рекрутировал на странном вернисаже, куда отвозил заказанную в “Незабудке” корзину с флористическим шедевром, сооруженным из идеальных, так что на вид они казались пластмассовыми, и совершенно не пахнущих (вся жизненная мощь ушла на внешнюю прелесть) калл, лилий и гербер с добавлением пучков какой-то гибкой травки. На вернисаже, через десять минут после произнесения кратких торжественных речей, художники принялись швырять в зрителей парное мясо и пожирать колбасы и разнообразные копчености, из которых, собственно, и были изваяны скоропортящиеся живописные композиции. С Ромой был Егор, который зашел в “Незабудку” поболтать и за компанию поехал отвозить корзину. Один кровоточащий бифштекс сыро шлепнул его по уху. Егор серьезно собрался начистить художникам морду, и Роме с трудом удалось его убедить, что это не злоумышление и не намеренный цинизм, а просто здешние художники на самом деле такие бездарные и есть. “Ненавижу я ваше актуальное искусство”, – сказал Егор. Тарарам удивился: “Откуда такие сильные чувства?” “Оттуда, – сказал Егор. – Однажды я на финнов посмотрел, которые художественно убивали кошек – помнишь, их Савчук привозил? С тех пор и ненавижу”. “Тем бы я и сам яйца оторвал”, – признался Тарарам. “А чем твой реальный театр лучше?” Рома не согласился – он имел собственное мнение об актуальном искусстве, и оно было куда более щадящим. В итоге после содержательной беседы о генеральных путях перфоманса в области художественного самоизъявления, где субъект высказывания пытается собрать себя в акте распыления, двух мастеров мясного дела удалось привлечь к Катенькиному театральному проекту. В качестве резерва оставались еще несколько человек из числа тех, кто участвовал в параде голых. Во всяком случае, раблезианствовавший перед торговцами с Ямского рынка бесстыдник и вернувшаяся из Воронежа девушка Даша, подпав под обаяние Роминых речей, дали согласие с полной самоотдачей прожить на сцене какую-нибудь средних размеров роль. Впрочем, несмотря на все старания, театр все равно получался компромиссным, половинчатым – никто из актеров не был готов умереть в процессе представления по-настоящему. Тарарам думал: “Лиха беда начало”. Перед домом, на усыпанной там и сям шишками с плодоносящих сосен поляне, обходясь минимумом реквизита (табуретки, стол, старый чемодан, подгнившие штакетины), под бдительным Катенькиным оком день-деньской резвилась самодеятельность. Катенька вошла во вкус, была азартна и требовательна, спуску никому не давала. Вернувшийся из “Незабудки” Тарарам смотрел, давал советы, ходил на озеро купаться, прикладывался к рюмочке и произносил небольшие проповеди. – Реальный театр создан не для того, чтобы показывать жизнь во всей ее фальшивой, обуженной и потому неприглядной трагичности, – вылезая из машины, сообщал артистам Рома. – И не для того, чтобы давать пищу уму, объясняя зрителю путаницу обстоятельств той мнимой действительности, в которой он живет. И, уж конечно, не для того, чтобы побуждать зрителя к самостоятельным действиям и учить его свободе выбора. Все это в лучшем случае удел театра низких истин. Реальный театр создан затем, чтобы забить осиновый кол в коренную грибницу самого этого мнимого существования. Потому что мнимость – главный черт из царства злобы. Она не дает нам воздуха для вдоха, как натянутый на голову полиэтиленовый мешок. Она тешит надежды иллюзиями свершений, предлагая купить победу в модной лавке. Чем дышать? К чему приложить силу жизни? Не ваше дело отвечать на эти вопросы, потому что на них нет годного для всех ответа. Ваше дело – погрузить зрителя в сгущенную, брызжущую красным соком реальность, а не в ее условный сценический образ и тем вызвать в человеке истинные чувства, которые не способно вызвать зрелище, отчужденное от действительности. Все остальное сладится само – эти истинные чувства найдут в каждом свои пути, опалят изнутри и одарят сознанием неповторимой подлинности бытия. Дети всерьез играют в свои игры и всерьез проживают свои книги, потому что с детства еще не стерто дыхание рая. Взрослые за играми и книгами лишь убивают время. В этом виноваты не только взрослые, но и их игры, их книги. Дайте им новые игры. Предъявите им эталон жизни всерьез. Эталон жизни неумолимой и прекрасной. А что может быть серьезнее и прекраснее готовности с неустрашимым взором идти на смерть? Что? Лощеная мечта хлебать на пляже под зонтом дайкири? На некоторое время поляна погружалась в глубокомысленную тишину. – И как же мы, едрена мать, этот неумолимый и прекрасный эталон предъявим? – вопрошал наконец один из поэтов. Рома отвечал: – Люди, делающие дело с любовью, становятся чертовски изобретательными. Потом Тарарам поднимался по ступеням крыльца в дом и через минуту выходил с висящим на шее полотенцем. Дабы не сбивать ритм репетиций, с собой на озеро он никого не звал. После купания он возвращался посвежевшим и с новой мыслью в мокрой голове. – Бог заботится о тараканах, – говорил Тарарам изнуренным артистам, – посылая им лакомые хлебные крошки и вкуснейшие объедки в мусорном ведре, чтобы было чем кормиться их быстроногому племени. А дьявол поливает окрестности ядовитым спреем и ставит на тараканов ловушки “Раптор” и “Фумитокс”. – Рома вывешивал сырые плавки на натянутую у сарая веревку. – Человек – таракан, поставивший себя в центр мира. Из таких тараканов и состоит Юноши внимали. Девицы не соглашались. Но Тарарам, шлепнув на загорелой руке комара, спокойно заканчивал речь: – Потому что и смерть в итоге служит добру – живи человек вечно, его смертные грехи стали бы бессмертными. Проходило время, репетиция шла своим чередом. Тарарам читал книгу, выпивал рюмочку, потом снова шел купаться и возвращался, осененный следующей мыслью: – Эфирная реальность сделалась настолько эталонной, что теперь иные люди, желая крепко выругаться, говорят: “Пи-и-и”. Не уподобляйтесь этой бесхребетной дряни. Идите сквозь жизнь, расталкивая лужи и не оглядываясь на раздавленных выползков. И не впадайте в публицистику, берегите слова для дела, ведь публицистика – обратный полюс наркомании. Одни галлюцинируют внутри себя, другие – снаружи. Переступив определенную черту, и те и другие перестают адекватно воспринимать окружающий мир. Вам это не к лицу. Не забывайте: вы – гладиаторы. А гладиатор – это не участь, это высокое призвание. В Древнем Риме нередко в гладиаторы шли свободные граждане, желавшие снискать блистательную славу перед лицом самой смерти. Этих людей не останавливало даже то, что при таком решении им приходилось отказываться от своих законных прав и признавать себя – Женщины-гладиаторы? – напрягал воображение один из мясных художников. – Прикольно. – У свиней свой взгляд на бисер, – невозмутимо отвечал Тарарам. |
|
|