"Камень звёзд" - читать интересную книгу автора (Бэрд Элисон)

8 ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Дамион сидел за письменным столом, опираясь подбородком на руки, и глядел в окно.

Перед ним лежали две записки. Первая, написанная неуклюжим детским почерком, гласила: «Простите меня, я не хочу быть монахиней. Пожалуйста, не ищите меня». Подписана она была просто: Лорелин. Вторая же была написана тем же изящным старомодным почерком, что и столь таинственно появившееся в библиотечной книге письмо. Записку от Лорелин Дамиону передали монахини, а вторую он нашел в тот день, когда вернулся из катакомб от Аны. Она лежала на столе, на самом виду. Дамион расспросил всех слуг и коллег, живущих на том же этаже, но никто не видел и не слышал, чтобы кто-то заходил в его комнату. Он недовольно смотрел на текст:

Кто же этот аноним: сотрудник Академии, монах или магистр, или даже студент, который знает о немереях и осуждает Древний обет монахов? Но почему ему грозят намеками, а не прямо в лицо? И почему только ему? Аббат и приор подобных писем не получали. Почему этот человек не пошел прямо к верховному патриарху, если его все это так беспокоит? Почему ему надо, чтобы ответственность на себя взял Дамион?

Разболелась голова у висков. Как бы хотелось поговорить об этом с Каитаном Атариэлем! Но обет, данный монахам немереям, заставлял молчать. Наверное, надо просто отойти сторонку от всего этого. Сделать он ничего не в силах: все изъято из его рук, включая свиток. А Лорелин — тут он был уверен — она снова в катакомбах, и даже сейчас она с немереями, Кольнула совесть — он все-таки должен был за нее отвечать, Он ее сюда привез, и он знал, кем ее считают немереи.

Извините, я не хочу быть монахиней. Значит ли это, что Лорелин как-то узнала о своем «предназначении» вождя-мессии? Если так, то Ана и немереи нарушили свою часть договора. Решили, наверное, что опасность слишком велика и нельзя оставлять девушку в неведении, а потому призвали ее в катакомбы, под свою защиту. Но вечно она там оставаться не сможет… Наверное, надо было отвезти ее куда-нибудь, пока еще было время? А куда? Денег, чтобы заплатить кому-то за заботу о ней, у него нет. А если бы она не захотела никуда уезжать, против ее воли он бы ее увезти не мог. А он ведь обещал Шану уберечь девушку от опасностей и сохранить свиток. Последнего он не смог сделать, и то, что это не только его вина, утешало слабо. Второй раз неудачи быть не должно.

Немереям ее не уберечь. Один человек уже знает о собраниях в туннелях — это автор анонимных писем. Если ему надоест ждать, пока Дамион начнет действовать, он наверняка выполнит свою угрозу самому выдать немереев. Тогда высокие патриархи узнают о Лорелин и о том, кем ее считают немереи Узнают об этом и зимбурийские телохранители патриарха Норвина Зимы.

«Они убьют ее», — сказала Ана. Вспомнив, как зимбурийцы отделали Ральфа, Дамион слегка поежился. Если они так могли обойтись с безобидным попрошайкой, что сделают они с девушкой, которую считают главным врагом своего царя-бога?

Он заходил по комнате. Что делать? Надо спасти девушку, только он может это сделать, потому что помимо членов ковена и монахов только он знает об опасности. Но как? Выполнить совет безымянного корреспондента и пойти прямо к высоким патриархам, сказать им о потайных туннелях, о секте, об опасности, в которой находится Лорелин? Можно попросить не говорить о ней Норвину и его зимбурийцам. Но тогда ему придется предать монахов — нарушить священную клятву, которую дал он им как священнослужитель Истинной Веры, клятву не выдавать расположение убежища немереев. Пока что эта клятва его сдерживала, и у него не было прямых доказательств, что немереи нарушили свою. В Маурайнии ценность человека определяется его верностью своему слову. От священника требуется даже больше: священные обеты связывают сильнее мирских обещаний. Наказание за нарушение такого обета по любой причине — лишение сана. Нарушив слово, он может спасти Лорелин, но обойдется ему это очень дорого. Разве что…

Разве что он сперва попросит патриархов освободить его от сана, поскольку клялся он своей честью священнослужителя. Дамион остановился, пораженный этой внезапной мыслью. В приливе внутренней ясности он увидел, что лучше решения быть не может. В любом случае он не сможет остаться в ордене, а отказавшись официально от своего призвания, он хотя бы сохранит какие-то обрывки достоинства. Вернувшись к столу, он отодвинул обе записки, взял перо и бумагу и начал писать свою — аббату Холму.

Несколько черновиков потребовалось, чтобы написать все как надо, и тогда, закончив с первым письмом, он начал писать еще одно — в приемную верховного патриарха. Больше часа прошло, пока он, наконец, положил перо и расправил ноющие плечи. Усталость была такая, будто он долго боролся с сильным противником. Но дело сделано: написав эти письма, он закончил самую важную главу своей жизни. Что из того, что они пока еще не доставлены и его обеты не разрешены формально? Решение принято. Как остров Яна, уменьшающийся за кормой корабля, уходил в прошлое мир священства со своей аурой достоинства, святости, древности, с манящим великолепием облачения и обрядов. Вера останется с ним, утешение ее будет ему предложено, храмы ее не закроют перед ним своих дверей. Но учреждения, укрывавшие и питавшие его с раннего детства, более не будут этого делать. Он снова сирота, без родных, без дома и родины, брошенный в этот мир пробиваться своим путем. Больше нет перед ним безопасного и надежного будущего, есть лишь темный простор неопределенности.

Зато Лорелин будет спасена. В конце концов, только это и важно: не его будущее, не его призвание, но человеческая жизнь, повисшая сейчас на ниточке.

Он тупо посмотрел на письма, потом подошел к платяному шкафу. Кроме зимнего плаща и запасных сутан там висела мирская одежда. Каждому священнику полагалось держать ее на случай, если священноначалие решит снять с него сан и изгнать из монастыря. Грубая полотняная рубаха и холщовые штаны служили постоянным напоминанием о каре за ослушание: изгнание в мир. Дамион потрогал ткань, потом, поддавшись побуждению, стянул с себя сутану и натянул запретную одежду. Она странно ощущалась на теле после почти двух лет свободной и удобной рясы. Но ничего, привыкнет.

Вдруг ему стало душно в тесной комнате. Он открыл дверь, все еще в мирских одеждах, и пошел по пустому коридору среди запертых келий. Вниз по широкой каменной лестнице, через парадный вестибюль к наружным дверям. На пороге он остановился, приотворив дверь, чтобы вдохнуть вечерний воздух с обертонами весны. Ночь была тиха и спокойна: полумесяц плыл в темно-синем небе, подобный выпяченному парусу, звезды над головой сияли в больших призрачных гало, будто раздувались в атмосфере земли. Среди них распустила пушистый хвост Великая комета. Даже после восхода она останется сиять на дневном небе, световая точка, видимая простым глазом.

Явится в небе новая звезда, сияющая даже днем…

Сверкнула огненным следом падающая звезда, и вспомнились слова Аны: «Видели вы когда-нибудь падающую звезду? В высоте она ярко пылает, но у земли огонь ее гаснет. Если кто идет ее, то примет за обычный камень среди других камней, никогда не подумает, что она сияла в небе. Так и Трина Лиа, дочь Земли и Неба».

Будто сами небеса вступили в заговор с немереями: каждый знак возникал в свое время, будто ими управлял часовой механизм. Но что же здесь такого странного? Древние хорошо знали небесные тела и законы их движения. Есть геометрическая картина, симметрия орбит и траекторий, и достаточно искусный астроном сможет рассчитать путь на столетия вперед…

Что не объясняло ни предреченного явления свитка, ни странных умений немереев. Это на совпадение не спишешь.

Вдруг ему показалось странным, что он после всех этих месяцев растущего сомнения должен оставить сан как раз тогда, когда вселенная начала являть следы разума, лежащего в ее основе.

Дамион спустился вниз и пошел через поля напрямик.

Лорелин тоже шла одна под сияющим небом. Как следует подумав, она решила, что в городе ее найти будет легче, чем в окрестностях. Слишком много людей там ее увидят и потом смогут рассказать. План у нее был такой: перебраться через горы и поискать работу на фермах. Поэтому она пошла от монастыря по Старой Дороге, ведущей к хребту. А приятно будет, говорила она себе, работать на ферме: доить коров, носить ягнят на руках, а вокруг — только деревянные стены какого-нибудь хлева. Такое место, куда можно прийти и уйти, когда захочешь.

— Вот эта жизнь по мне, — говорила она себе, шагая по дороге. — Свободы навалом — и никаких больше стен!

И когда-нибудь, быть может, заработав достаточно денег, она поедет по стране искать свою семью, своих родителей. Очень мало людей с запада приезжало жить на архипелаг. Наверное, найдется человек, который расскажет ей, кто были ее Родители и откуда. А быть может — и тут резко кольнуло душу давним желанием — она найдет ответ на самый важный свой вопрос: почему в ней живет жгучая уверенность, что есть нечто такое, что она должна сделать, что не без причины живет она на свете. Та Цель, что манит ее, может оказаться где-то в неизведанных землях или сама ее найти. Но Лорелин точно знала, что это знание, эта Цель никогда не придет к ней в стенах женского монастыря. И потому она уходила с высокими надеждами, и с каждым шагом прочь от монастырского заточения светлее становилось на сердце. Через плечо перекинут был узелок с запасным платьем и бельем, запасом еды и прочей необходимой мелочью.

Только одна мысль заставила ненадолго замедлить шаг. Лорелин все думала об Эйлии Корабельщик, о ее тихом голосе и сочувственных глазах. Островитянка была единственной за всю ее жизнь, кого можно было назвать подругой, и на миг Лорелин сбилась с шага, решимость уступила печали при мысли о том, как сейчас тревожится Эйлия. Может, надо было оставить записку и ей, объяснить, почему ушла? И что если девчонки снова начнут изводить Эйлию, лишенную защиты Лорелин?

— Не удивлюсь, если они на нее навалятся, — говорила вслух сама с собой Лорелин. — Она из тех, кто никогда не даст сдачи, и они это знают, мерзавки!

На миг она остановилась, споря сама с собой и оглядываясь на монастырь. Но снова представила себе, что проведет остаток жизни в четырех стенах, и заставила себя идти дальше, хотя и ссутулила плечи, будто шла против ветра.

Дойдя до начала подножий гряды, она услышала за собой стук копыт. Может быть, всего лишь какой-то крестьянин едет по своим делам, но это мог быть и кто-нибудь, кого послали монахини найти ее и привести обратно. Прятаться было поздно: всадник наверняка уже увидел ее в свете луны. И она осталась стоять, где стояла, вызывающе скрестив руки на груди, и ждала, пока он подъедет. Кто бы это ни был, если он думает, что она вот так просто даст уволочь себя обратно в монастырь, пусть лучше подумает еще раз.

Темный силуэт всадника на лошади быстро приближался, залитый светом луны и звезд. Лорелин ахнула, когда он стал ясно виден, и застыла как завороженная, а когда до нее дошло, что надо бежать — было уже поздно.

Дамион сам не знал, зачем пошел в развалины. Что-то его звало оттуда: какая-то сила, неясная, но настойчивая, направляла его. Впереди лежали руины голых стен, обнажившийся фундамент, поросший лианами, ночной ветерок нес волнующий запах теплицы и старого влажного камня. Дамион остановился, вдыхая этот запах. Мальчишкой он приходил сюда играть. Он был рыцарем, скачущим на битву с воинством зла или мчащимся спасать попавшую в беду прекрасную даму. Утраченные детские мечты вернулись к нему в холодном весеннем воздухе. Он подумал о своем отце, подумал, не лелеял ли и тот подобные грезы в детстве — грезы, которые дожили до его зрелых лет, если верна догадка Аны о том, кто его родители.

Он вошел в осыпающуюся арку, зашагал по заросшим травой булыжникам двора. Выветренные стены и корпус башни возвышались контуром в ночи, каменный дракон на бастионе оскалил в безмолвном рычании сломанные зубы. Этот призрак давнего детства должен был бы ощущаться как знакомый и надежный, но почему-то в темноте было в нем нечто необъяснимо зловещее. Дамион стоял и смотрел, но тут услышал звук, заставивший встрепенуться: подковы стучали по камням. На старой элейской дороге.

Что-то за пределами чувств, недавно проснувшееся в нем, успело его предупредить. Он быстро спрятался за осыпавшейся стеной.

Из тени за полуразрушенными внешними стенами выехал всадник на лошади, оба странного вида. На лошади было убранство боевого коня древних времен, развевающийся чепрак и стальная броня, так что видна была только вороная шея и длинный струящийся хвост. И всадник был в доспехах, в поножах и наручах и в кирасе под черным плащом. Гербом на плаще и на щите был вздыбленный дракон.

«Принц-призрак! — мелькнула мысль у пораженного Дамиона. — Кто-то снова его изображает. Но что это такое белое он везет?»

Похоже было на полузавернутый рулон ткани, притороченный к боку лошади. Конь и всадник приблизились, и Дамион разглядел обмякшее девичье тело, переброшенное через луку седла, и белое платье послушницы, светящееся при луне. Голова ее наклонилась, длинные светлые косы свесились вниз.

— Лорелин! — крикнул Дамион.

Отбросив всякую осторожность, он вскочил на ноги. Конь фыркнул и затанцевал. Всадник натянул поводья и застыл на миг, блестящий под луной, невероятный.

Дамион с воплем бросился к всаднику и схватил свисающую руку Лорелин. Ни на крик, ни на прикосновение она никак не отреагировала. В обмороке — или мертва?

— Отпусти ее! — завопил Дамион, пытаясь вырвать безжизненное тело из хватки противника. Кем бы тот ни был, бесплотным духом он быть не мог: Дамиону никак было не разжать хватку металлических рук. Он гневным взором вперился в лишенную лица голову, пытаясь заглянуть в глазные щели забрала, и оттуда на него глянули два бледных горящих глаза.

Дамион отпрянул; ярость сменилась страхом — но поздно. Тяжелая рука в металлической перчатке обрушилась на его затылок, когда он еще пытался вывернуться, ослепительный свет вспыхнул под веками, и Дамион рухнул в ринувшуюся ему навстречу темноту.

Он оживал, чувствую пульсирующую в затылке боль. Со стоном он шевельнулся, ощутил спиной твердый камень. Веки, затрепетав, раскрылись. Он лежал на земле, в просторной темноте, где на неровных каменных стенах плясали красные отсветы. Свет исходил от прыгающих языков пламени, а перед ним сновали темные демонические силуэты. Спертый воздух разъедал глаза дымом, но постепенно картина прояснялась…

Никогда Дамион не верил в буквальном смысле в Пропасть Погибших…

На звук его стонов одна из фигур приблизилась, пнула его сапогом в ребра. Сапог ощущался весьма реально.

— Вставай! — приказал демон.

Дамион застонал и с трудом поднялся на ноги. Чувства прояснились, и он увидел, что находится в большой продолговатой комнате с грубо выложенными каменными стенами. Инфернальное пламя превратилось в факелы на стенах. Катакомбы? Пока он стоял, держась за ноющие ребра, подошли двое, заломили ему руки за спину и потащили куда-то назад, где мельтешили другие фигуры. Примерно с десяток мужчин и женщин, лица наполовину скрыты тенями от дрожащих факелов. Неужто это немереи?

— Отпустите меня, — прохрипел он. Они не отреагировали.

Он вспомнил схватку с рыцарем, подумал на миг, не привиделась ли она в кошмаре. Все это невозможно — абсолютно невозможно. Это сцена из его детских фантазий. Злой рыцарь, скачущий в цитадель замка, дама в беде. И он, как герой его молодости, бросается в опасное приключение… Но голова болела именно там, куда пришелся удар.

— Где она? Где Лорелин?

Ему ответил верзила, который пнул его в ребра:

— Ее забрал Мандрагор.

— Кто такой Мандрагор? Я хочу видеть Ану! Издевательский смех прозвучал ему в ответ.

— Это вряд ли, — фыркнул кто-то из тени.

— Она меня знает! Скажите ей, что я хочу с ней говорить!

— А чего это вдруг мы пойдем к ней?

— Она ведь ваша предводительница?

— Эта старая карга? Сдалась она нам! Он вытаращил глаза:

— Так вы не немереи?

— Немереи? Они нам не друзья.

— Кто вы? — сумел прохрипеть Дамион.

Подошел еще один человек, тощий и нечесаный, и осклабился в лицо Дамиону. Гримаса перешла в смешок, открывающий желтые гнилые зубы. Дамион вдруг понял.

— Так это вы жгли сараи, нападали на скот! Но зачем? — вскрикнул он.

Ответа не было, но никто не стал отрицать. Дамион постарался, чтобы его голос звучал ровно.

— Послушайте, я служитель Веры, и ничего вам не сделал.

— Вот как? — издевательски-враждебно отозвался тощий. — А это не ты разве привез свиток с архипелага? Не ты отдал его старой Ане? А что это ты делал в развалинах в такой ранний час? Искал свою драгоценную Лорелин?

Он пододвинулся, смеясь прямо в лицо Дамиону, обдавая вонючим дыханием из щербатого рта.

— Вы лучше ее отпустите, да и меня тоже, иначе у вас будут крупные неприятности с властями.

Он попытался вложить в голос силу и строгость. Тощий замотал космами:

— Ну нет, ты видел наше место сбора. Ты слишком много знаешь.

Дамион раскрыл рот — и промолчал. Эти люди совершенно безумные, нет смысла пытаться их урезонить. Его наверняка пойдут искать, когда убедятся, что он пропал… и тут сердце нырнуло вниз при мысли о письмах, которые он оставил аббату и патриарху. Они же так и лежат на столе, на самом виду, и в них он заявил, что оставляет Академию и свое служение. Аббат их прочтет и решит, что заблудший капеллан просто сбежал, как Лорелин, и оставил эти письма, чтобы его не искали.

Недолгий прилив уверенности в себе тут же увял. Оставалась лишь одна надежда — что Ана и ее немереи узнают о его пленении и предупредят аббата. А пока надо ждать — и надеяться, что его пленители не захотят срывать на нем свои злобные капризы.

Шли часы. Он сидел, держа руки на коленях, полудремал. Прошла ночь и, наверное, весь следующий день. Глаза постепенно привыкли к тусклому свету факелов, и Дамион разглядел, что находится в похожем на туннель помещении с закругленными кровлей и стенами, и в обе стороны туннель теряется в темноте. На ближайшей стене черной краской был нарисован символ: дракон в короне, схвативший себя зубами за хвост. Иногда так изображают Вормира, как змею уроборос, кругообразное тело которой символизирует бесконечность. Но обычно без короны. Здесь, очевидно, изображен символ Модриана-Валдура — дракон, пожирающий сам себя.

Как загипнотизированный, смотрел на него Дамион. Книги по чародейству, которые он читал, говорили о культе Модриана. Некоторые авторы утверждали, что падший архангел, коварный Враг Веры, был когда-то у древних одним из богов. Но поклонение ему было запрещено из-за жестоких обрядов, и Модриана из старого пантеона выбросили. Таким образом, говорили эти авторы, возник миф о «низвержении Модриана с Неба». У антиподов Модриан постепенно почти слился воедино с зимбурийским богом Валдуром, обряды поклонения которому были почти такими же; и так возникло мнение, что это по сути один и тот же бог. Если в современной Маурайнии может существовать ковен немереев, почему не может быть и ковена модрианистов? Ничего невозможного в этом нет. Если же такой ковен существует, то его члены и немереи Аны должны быть заклятыми врагами, потому что и те, и другие верят в Трину Лиа. Для немереев она спасительница, для модрианистов — злейший враг, противник их темного бога. Естественно, обеим группам нужен свиток, в котором говорится о местоположении Звездного Камня и силах, которыми может воспользоваться либо принцесса, либо князь тьмы. А те зимбурийцы, что сейчас здесь? Они могут быть союзниками модрианистов, или считать их своими соперниками, или даже не знать о них…

Вскоре он заметил, что его тюремщики жарко спорят, пытаясь решить, что следует с ним делать. Он подумал, не попытаться ли сбежать, но тут же эту мысль отверг и стал внимательно прислушиваться. Было такое впечатление, что колдуны, или модрианисты, или кто они там, должны спешно покинуть туннели: кому-то стало известно про них. Несколько раз говорилось слово «патриарх», хотя что о нем говорили, расслышать не удалось. Наконец здоровенный неотесанный мужик заявил:

— Сделать нужно только одно, и вы все знаете, что. Попа с собой брать нельзя, его должен забрать Мандрагор.

— Да он же еще в отключке, — бросил кто-то.

— Скоро оклемается. Суньте попа в дыру: Мандрагор его там быстро найдет.

«Опять Мандрагор. Кто же это такой?»

Дамион не успел это подумать, как двое здоровых парней подхватили его под руки и поволокли по проходу, ведущему куда-то вниз.

«И что такое „дыра“?»

Катакомбы тянулись куда дальше, чем он себе представлял. Будто идешь по необъятному лабиринту кроличьих или кротовых ходов, переходя из туннеля в туннель. Остались позади мощеные коридоры, начались узкие расщелины, вырубленные прямо в скале, и Дамион ощутил что-то очень похожее на панический страх. Невыносимый вес земли и камня опасно навис над головой, давя почти физически. Огни факелов, которые несли конвоиры, едва горели в недвижном затхлом воздухе. Может быть, его ведут в какой-то нижний мир язычников, подальше от земель живых.

Наконец его ввели в широкую камеру, похожую на пещеру, и в каменном ее полу зияла дыра — как раз пролезть человеку. Конвоиры подтолкнули к ней Дамиона.

— Туда, — сказал один, для верности поддав ему в спину.

Дамион отшатнулся:

— А что там внизу?

Не говоря больше ни слова, они скрутили его и сунули в дыру. Он завопил, но падение оказалось не таким долгим, как он боялся, и Дамион удачно приземлился на руки и ноги. Мелькнули факелы, осветив склонившиеся над дырой лица, а потом оба приведших его направились туда, откуда пришли — поспешно, будто даже в испуге. Свет факелов задрожал и погас, оставив Дамиона в угольной темноте ямы. Он не видел даже поднесенной к лицу руки.

Пол этой темницы был природным камнем, шероховатым и неровным. Вдали слышалась капель, падавшая в какое-то невидимое озерцо, и гулкое эхо создавало впечатление обширного помещения, шире и выше, чем ему сперва показалось. Дамион медленно пошел вперед — и ободрал голень о вертикальный камень. Не удержавшись от крика боли, он услышал эхо, загудевшее по всей темнице. Тогда он остановился, боясь провалиться в какую-нибудь трещину. Его наполнил ужас — ужас перед тьмой и ее коварными опасностями: ямы, трещины, затаившиеся во мраке звери. Ужас самой темноты, слепящей, окутывающей, безжалостной.

Дамион осторожно сел, прислонился на ощупь к другому выступающему камню и опустил на колени все еще пульсирующую болью голову.

«Куда же это я попал? И где Лорелин?»

Кто-то звал ее по имени.

Но это был не тот голос, что настойчиво призывал ее через темноту, лежащую позади ее мыслей. Не тот неясный и приглушенный, как голоса, которые она слышала раньше внутри себя, но ясный и четкий: каждое слово доходило до нее отчетливо, будто произносилось прямо в ухо. Она застонала, пошевелилась и ощутила под собой мягкость постели.

Лорелин! — звал голос.

Она открыла глаза. Желтая паутина света засияла перед ней, переливалась, превращаясь в дрожащие языки нескольких свечей. Они были расставлены по всей большой комнате, в канделябрах на столе или в подсвечниках на стенах. Она лежала на кровати с красным балдахином и смотрела в щель занавесей. Откинув их, Лорелин вскочила на ноги. Комнату загромождали всякие предметы: разрисованные ширмы, вазы с изображением свернувшегося дракона, шахматные фигурки из меди или резного дерева. Стены построены из больших каменных блоков, завешены гобеленами. Окон не было. Узел Лорелин лежал на полу рядом с кроватью. Больше никого в комнате не было, и все равно она ощущала чье-то присутствие.

— Где я? — громко спросила Лорелин. И ей ответил тот же голос.

Не бойся, — сказал он, точнее, подумал у нее в голове.

Но Лорелин, наверное, первый раз в жизни испугалась по-настоящему. Она потерла виски, пытаясь вспомнить. И снова увидела черного рыцаря на коне, и тогда дико осмотрелась в тускло освещенной комнате.

— Ты… ты тот, кого мы с отцом Дамионом видели в церкви!

Это был я. Да.

Принц-призрак. Голос Лорелин упал до шепота:

— Ты дух?

Нет. Я настоящий — такой же, как ты. Призрака нет и не было никогда. Это лишь сказки для ребят. Я переоделся призраком, чтобы меня боялись.

— Но зачем? — Она завертелась, всматриваясь в темноту за свечами. — Кто ты? Где ты? Я тебя не вижу.

Потому что я не там, где ты. Но недалеко. Я иду. Скоро ты меня увидишь.

— Что это за комната? Где я?

Ради твоей безопасности я не могу ответить тебе.

— Отпусти меня!

Пока нет. Тебе грозит опасность, Лорелин. Из-за твоих особых способностей есть много людей, которые желают тебе зла, и есть другие, которые хотят тебя использовать. Но не бойся: пока ты со мной, тебе ничего не грозит. Я буду твоим защитником и другом. Я оставил тебе еду: видишь накрытые тарелки на столе? Верь мне: я дам тебе все, что нужно.

Она задрала подбородок, стараясь быть смелой.

— Я здесь не останусь. Я не дам снова себя запереть. Почему все хотят меня куда-нибудь запрятать? Я этого терпеть не буду, слышишь? Я убегу! — крикнула она в темноту.

В голосе послышался не гнев и не досада, а скорее веселое добродушие.

Попробуй, если хочешь. Но это невозможно.