"Набег" - читать интересную книгу автора (Григорьева О.)

7. Без имени

Поутру Шулига едва смогла встать на больную ногу. Ее лодыжка отекла, красная с синим опухоль расползлась от пальцев почти до колена. Лицо ободритки покрывал пот, волосы на лбу слиплись, глаза лихорадочно блестели. Приложив ладонь к ее лбу, Айша ощутила под пальцами дыхание Огнеи — старшей и самой опасной из всех сестер-лихорадок. Кое-как уговорив Шулигу остаться на месте, Айша подошла к Хареку, потянулась к его уху. Чтоб не услышала ободритка, прошептала:

— В ней сидит Огнея. В ноге, под кожей.

Харек дотронулся до висящего на поясе ножа, вопросительно взглянул на болотницу. Айша покачала головой:

— Нет. Можно разрезать нарыв, но у меня нет трав для припарок и отваров. Пока я буду собирать их, пройдет слишком много времени, Огнея съест ее жизнь.

Харек задумался. После плена и долгих дней пути берсерк мало походил на воина, которым был когда-то, — его волосы стали серыми от грязи, щеки ввалились, на потрескавшихся губах запеклась кровь. Он хромал, одной рукой опираясь на толстую палку, а другую не снимал с рукояти тяжелого ножа, что висел на поясе. Одежда урманина стала грязной и рваной, из дыры на правом сапоге торчали опухшие пальцы.

— Попробуй успеть, — сказал он.

Айша покачала головой. Харек был для нее больше, чем другом, но лесные травы никогда не сбирались по весне. Да и необходимости в них нынче не было. Сгодились бы сало, паутина, луковица… Люди обычно держат такие вещи под рукой.

«Там живут нелюди… Те, что едят других людей… Не духи…» — всплыло в памяти.

Она подошла к Шулиге, присела на корточки, заглянула в осунувшееся лицо ободритки:

— Я хочу пойти в деревню духов…

— Зачем? — нахмурилась Шулига.

Айша молча прикоснулась к ее ноге, надавила пальцем на синюшный отек. От пальца остался след — темное, почти черное пятно. Шулига огорченно засопела. Бросила беглый взгляд на Харека:

— Он уйдет с тобой?

- Нет. Он думает, что я пошла за травами. Но я могу не вернуться.

— Мы не станем слишком долго ждать, — пообещала Шулига. Усмехнулась, окатила Айшу презрительным взглядом. — Ты поступаешь очень глупо. Думаешь, духи пощадят тебя, раз ты ведьма?

Благодарности она не испытывала. Болотница сделала выбор по своей воле, ее никто не просил. Значит, и благодарить ее было не за что.

— Я не ведьма, — сказала Айша. — Я человек.

— Тогда почему? — удивилась Шулига.

— Что «почему»?

— Почему ты идешь туда?

— Потому что я не ведьма.

Ободритка засмеялась, утерла с лица пот, промокнула влажную шею подолом юбки:

— Ты странная. Но, как скажешь…

Берсерк проводил Айшу до вершины холма.

— Вниз не спускайся. — Указал на затаившуюся в лесной глуши деревню.

Она приютилась под холмом — тихая, неприметная, обнесенная высоким частоколом. Ворота в городьбе были приоткрыты, к ним из еловой чащи тянулась натоптанная тропа. С холма, сквозь кроны обступивших деревню елей, Айша разглядела длинные, крытые ветками дома. В прогалинах белел чисто выметенный двор.

Харек ушел.

Сначала болотница направилась в сторону от усадьбы духов, но, едва спина берсерка скрылась за деревьями, повернула назад и, прихватываясь руками за землю, принялась спускаться.

В нескольких шагах от ворот она расслышала глухой стук. Стало по-бабьи страшно — до мурашек на коже и застрявшего в горле визга.

— Ничего… — попробовала успокоить саму себя Айша. — Все правильно…

Приоткрытая створа поддалась под ее ладонью, бесшумно отползла в сторону, открывая пустой двор с далекими постройками, одинокую тощую кобылку, мирно жующую сено из кормушки, колоду для дров, грудой сваленные подле нее полешки… За колодой возвышался журавль колодца. С его клюва спускалась веревка с ведром. Ведро раскачивалось, ударялось краем о колодезную опалубку.

Айша шагнула в ворота, скользнула к колодцу, схватила рукой веревку. Стук прекратился. Лошадь подняла голову над кормушкой, косясь на незнакомую гостью. Затем тряхнула гривой, фыркнула и, отыскав свисающий клок сена, радостно потянула его на себя.

Болотница перегнулась через опалубку, заглянула в темное колодезное нутро. Из него на болотницу уставилось немигающее водяное око.

— Покоя тебе, — шепотом пожелала Айша колодезнику.

Ее шепот обласкал влажные стены. Колодезник печально вздохнул, перевернулся в своем узком логове, тронул воду легкой рябью. Из влажного колодезного горла к болотнице протянулась незримая рука, коснулась лица, погладила щеку:

— Девочка моя…

Холод обнял Айшу нежным коконом, повлек к воде. Она перегнулась через край опалубки, за ее спиной что-то шевельнулось, зашуршало. Невидимая рука отдернулась, ледяной кокон раскололся, освобождая тело и мысли, вздохнул:

— Не время…

Айша удержалась на краю опалубки, медленно повернулась.

Их было двое. Две женщины. Обе худые, невысокие, со впалыми щеками и серыми волосами, заплетенными на висках в косицы. Одна из женщин была в рубашке до колен, другая — в длинной юбке. Рубаху ей заменяли клочки меха, перевитые конским волосом. Начинаясь от макушки, они переплетались с волосами, гроздьями свисали на грудь незнакомки, высохшее лицо, прогалину меж грудями и впалый живот. На животе покачивалось вдетое в пуп железное колечко, на груди темнели свежие синяки. Такие же синяки украшали ноги второй женщины. На одной коленке виднелась едва подсохшая ссадина.

Держась за руки, обе женщины пытливо рассматривали Айшу. Болотница выпрямилась, вытянула к ним руки, повернула раскрытыми ладонями вверх. Та, что носила меховые клочки, склонила голову к плечу, нахмурилась, взирая на маленькие ладошки болотницы. Вторая переступила с ноги на ногу и, будто глуздырь, сунула в рот большой палец.

— Айша, — болотница приложила правую руку к груди.

Вспомнила древнее приветствие, певуче заговорила на старом языке нежитей, обещая хозяевам, что не навредит их жилищу, не затеет против них зла, не принесет с собой дурные помыслы…

Женщины слушали, молчали. Одна продолжала сосать палец, а вторая озадаченно взирала на гостью, покусывая губы и сосредоточенно наморщив лоб. Не дослушав, шагнула к Айше. Ее рука поднялась, брякнув костяными браслетами на запястье, коснулась груди болотницы. Большой рот приоткрылся.

— Кайра! — ткнув Айшу пальцем в грудь, каркнула женщина.

Пальцы у нее были грязные, с обломанными ногтями. На тыльной стороне ладони виднелись порезы и царапины, словно она недавно дралась с дикой кошкой.

— Айша, — возразила болотница.

Осторожно прикоснулась к чужой руке, мягко согнула ее, указывая на саму незнакомку:

— Кайра.

Та вырвала руку, тряхнула головой. Меховые клочки запрыгали по ее плечам, открывая длинные высохшие груди с темными сосками. Губы раздвинулись, обнажая ряд желтых, обточенных до остроты зубов.

— Кайррра, — постучав кулачком в грудь, рыкнула она. Присела, выгнула спину, по-кошачьи зашипела. Перестав шипеть, вопросительно воззрилась на болотницу. Ее подруга равнодушно подошла к колодцу, качнула ведро. Оно вновь уныло застучало о стены. Обойдя Айшу, женщина в рубашке уселась на опалубку, внимательно рассматривая качающееся ведро. Ее губы беззвучно шевелились.

«Меховая» вновь изогнулась дугой, зашипела.

— Не надо, — Айша выбросила к ней ладонь с растопыренными в стороны пальцами. — Я поняла. Кайра — кошка… Ты говоришь, что я кошка…

Коснулась уголков глаз:

— Кайра?

Многие, даже Бьерн, говорили, что у нее кошачьи глаза.

— Кайра, — кивнула незнакомка. Постучала себя по груди: — Коракша!

— Кто?! — Громкий возглас Айши напугал вторую женщину. Она съежилась, подобрала ноги, закрыла голову руками.

— Коракша… — растерянно повторила «меховая». Она огорчилась, в карих глазах промелькнула обида. Разведя руки в стороны и размахивая ими, словно крыльями, она обежала колодец, каркнула, широко открывая рот. Объяснила:

— Коракша.

Затем, подскочив к своей молчаливой спутнице, сдернула ее с опалубки, подтащила к Айше, толкнула на землю, постучала по всклокоченой макушке:

— Тая — коракша!

Айша поняла: их обеих называли воронами, на языке этих людей — коракшами. Меж тем новая знакомица осмелела. Длинные цепкие пальцы схватили болотницу за локоть, потащили вниз, призывая сесть. Не сопротивляясь, она опустилась на землю. Коракша плюхнулась рядом. От нее жутко воняло — то ли гнилью, то ли прелым жиром.

— Кайра… — она коснулась кончиком пальца Айшиного плеча, затем быстро показала двумя пальцами другой руки бегущего человека.

— Коракша… — палец переместился к ее глазам. Она покрутила головой, делая вид, что вглядывается. Затем, изобразив, словно только что увидела «бегущего человека», выпучила глаза, отшатнулась, замахала руками, словно крыльями:

— Каррр, карррр, карррр!

Айша кивнула. Все становилось на свои места. Эти две женщины-вороны должны были охранять деревню, предупреждая о появлении чужих. Но чужими здесь считали людей, а болотница казалась им кошкой или нелюдью из рода Кошки. Для столь странного домысла было две причины. Во-первых, люди никогда не входили в деревню духов по доброй воле, а Айша вошла, значит, она не человек. Во-вторых, ее глаза походили на кошачьи, и она знала древний язык духов, который был известен лишь зверям и нежитям. Поднимать тревогу из-за приблудной кошки было глупо. Во всяком случае, так решили обе охранницы…

Оставалось непонятным лишь, где попрятались остальные жители.

Сидя напротив гостьи, коракша перебирала комочки меха, выжидающе смотрела на Айшу. Болотнице вспомнился рассказ про другого Коракшу, того, который стал убийцей ее Бьерна, про то, как духи дали ему новую жизнь. Должно быть, свое имя он тоже получил в одной из таких деревень. Перед глазами болотницы возникло его лицо — жесткие круглые глаза, широкие скулы, острый нос. Он на самом деле напоминал ворона…

Вторая женщина поднялась, пошла к воротам. Подойдя, слегка прикрыла створы, села на задницу, согнув колени и привалившись к одной из створок спиной. Вылезшее из облаков солнце мазнуло лучом ее по лицу, задрожало блеском в волосах. Женщина поморщилась.

Сидящая подле Айши коракша поднесла к губам раскрытую ладонь, выставив пальцы к небу, дунула, словно пытаясь загасить солнце.

— Мартри, вурды, айсы, ухути… — перечисляя, она обводила рукой деревенские дома. Взгляд Айши следил за ее пальцами, натыкался на выставленные у домов колья.

«Мартри…» — с кола, подле самой большой и на вид самой крепкой избы с двумя поднимающимися над землей венцами на болотницу взирал пустыми глазницами череп медведя.

«Вурды…» — с другого кола, у другой избы, скалился череп волка.

«Айсы…» — изба лис.

«Ухути…» — совы…

Все — ночные жители леса, те, что появляются, когда гаснет солнце…

Так вот куда запропастились жители деревни! Айша улыбнулась, перехватила руку коракши, опустила ее. Потом дотронулась до темного синяка на ее оголившемся плече, вопросительно приподняла брови.

— Мартри, — коракша развела руки, показывая огромного медведя. Потом принялась медленно сводить их вместе, приговаривая: — Вурды, айсы, ухути…

Оставив между ладонями совсем крошечный зазор, вздохнула:

— Коракша…

Обреченно пожала плечами. Помолчала, потом, вспомнив что-то, повеселела, хлопнула в ладоши, двумя пальцами показала нечто совсем маленькое:

— Аии.

Болотница не понимала.

- Аии, — коракша развеселилась, оскалила обточенные зубы, постучала по ним ногтем. — Аии…

Видя, что пришлая «кошка» не может догадаться, вскочила, схватила ее за руку, потащила за собой, куда-то за избы.

Они миновали большую «медвежью» избу, проскользнули мимо «волчьей», из приоткрытой двери которой раздавался громкий мужской храп, завернули за «лисью».

После широкого и чистого деревенского двора открывшийся перед Айшей круглый дворик выглядел маленьким и грязным. Откуда-то жутко пахло гнилым мясом, над стоящим посреди дворика железным чаном кружились мухи. Садились на края, ползали по ним, налезая друг на друга и поблескивая на солнце синими крыльями. Чан был пуст, но в засохшей по его краям корке Айша признала кровь. В углу двора, там, где задняя стена «лисьего» дома утопала в старых лопухах, валялись похожие на колья палки с отточенными концами, рваные лохмотья одежды, чей-то сапог с ободранным голенищем…

Болотницу замутило. Она остановилась, вырвала руку. Коракша отпустила ее, разбрасывая босыми ногами попадающиеся по пути еловые ветки, устилавшие часть двора, подбежала к большому, выструганному из дерева кругу. Круг лежал посреди двора, недалеко от чана. Вцепившись в его край обеими руками, коракша оттащила его в сторону и победоносно ткнула пальцем в разверзшуюся под ним яму:

— Аии!

Болотница подошла.

Яма оказалась неглубокой, немного выше человеческого роста. Ее края сочились влагой, стекающие по ним капли собирались на дне в мутную лужу. Посреди этой лужи копошилось что-то живое. Шевелилось, плескало водой, вдавливалось в стену, прикрываясь рваными тряпками, некогда служившими одеждой. Белый овал лица выскользнул из мокрых тряпок, мазнул безумным взглядом по болотнице и коракше, отворил дыру рта:

— Ааа-иии-аа

Ноги Айши налились тяжестью, в груди что-то сжалось.

— Гюда?!

Она отступила от края ямы, отвернулась, стиснула ладонями виски. Коракша заинтересованно заглянула ей в глаза. Довольно улыбнулась:

— Аии!

Айша не знала, что делать. Стояла у края ямы, смотрела на жалкое, безумное создание, которое недавно было Гюдой, и молчала. Коракша вертелась вокруг нее, подпрыгивала, махала руками — чему-то радовалась. Гроздья меховых клочков прыгали по ее плечам, путались в волосах.

Айша присела у ямы на корточки, позвала:

— Гюда!

Бывшая княжна не услышала. Она больше не скулила. Забившись в угол, сжалась в комок, прикрыла голову руками.

Развеселившаяся коракша пробежала за спиной болотницы, громыхнула чаном. Гюда вздрогнула, запрокинула вверх испуганное лицо. Она осунулась, в волосах появились седые пряди, под глазами залегли глубокие синяки, веки покраснели. Выглянувшая из-под спутанных волос мочка уха была коричневой от запекшейся крови.

Блестящие глаза Гюды обежали край ямы, наткнулись на болотницу. Измазанное грязью лицо сморщилось, губы скривились, задрожали. На миг во взгляде промелькнуло что-то осознанное…

За спиной Айши коракша уселась перед чаном, смахнула с него жирных синих мух, принялась скрести по краю ногтем. Скрежет напугал Гюду. Княжна тонко заскулила, заметалась, расплескивая воду под ногами.

— Шшш! — обернувшись, цыкнула на коракшу болотница.

Испытанный недавно страх исчез. Пастенка оказалась права: жители деревни не были духами. Но людьми они себя не считали. Нелюди… Обычные звери в человеческом обличье. Обычных зверей Айша никогда не боялась. Уж тем более ворон…

— Га? — оставив свое занятие, поинтересовалась коракша. Подхватила в ладонь отодранную с котла кровяную корку, сунула в рот. Зачмокала, заулыбалась.

Айша отвернулась. Склонившись над пропахшей сыростью утробой ямы, протянула пленнице руку:

— Вылезай!

Гюда пискнула, бросилась к противоположной стене. Огромные ввалившиеся глаза княжны уставились на протянутую руку.

Позади болотницы коракша вновь принялась старательно скрести котел. Не обращая на нее внимания, Айша передвинулась ближе к обезумевшей пленнице, не убирая руки, заговорила, стараясь, чтобы голос звучал мягко и ласково:

— Ну, что ты? Иди сюда… Иди… Не надо бояться… Все будет хорошо…

Княжна не шевелилась. Над головой Айши, разогревшись под весенними лучами солнца, жужжали мухи, за спиной скрежетал о железо крепкий ноготь коракши. Рубаха болотницы на груди и под мышками взмокла от пота. Одна особо назойливая муха уселась на щеку Айши, засеменила влажными лапками к переносице. Та смахнула ее, забормотала, вновь обращаясь к пленнице:

— Идем… Идем домой…

Гюда молча теребила в пальцах подол рубашки, вслушивалась. Мокрые кончики волос облепили ее шею, закрывая красный след от удавки. Губы шевельнулись, вспоминая давно забытые слова.

— Домой… — осипший голос змеей прошуршал по влажной стене, утонул в грязной луже под ногами.

- Домой, — согласилась Айша. — Домой…

Гюда шагнула к ней, осторожно, приседая и горбя плечи, потянулась к руке болотницы.

Айша замерла.

Пальцы княжны коснулись ее запястья — мокрые, холодные. Ощупали. Словно боясь ошибиться, пробежали легкими паучками по кисти до самых ногтей, затем скользнули обратно и вдруг мертвой хваткой стиснули запястье.

— Домой! — взвизгнула Гюда и дернула Айшу вниз. Болотница вцепилась свободной рукой в тяжелую крышку ямы, уперлась, чтоб не рухнуть в яму.

Коракша перестала отскребать чан, уставилась на Айшу.

— Ммм-ррр, — промычала болотница. Изловчилась, плюхнулась на живот, второй рукой схватила княжну за нечесаные космы на макушке, потащила к себе.

Обезумевшая пленница не чувствовала боли — ее тело рвалось к свободе, к свету, который разливался там, наверху, откуда к ней протянулась теплая живая рука. Оскальзываясь ногами на влажной стене и помогая себе свободной рукой, Гюда принялась карабкаться наверх. В какой-то миг перед ее взглядом возник край ямы, жухлая трава, еловые ветки на плоской земле. Мелькнула чья-то юбка, ноги…

Глотая воздух широко раскрытым ртом, Гюда рванулась вперед, почуяла под животом сухую землю и, разжав пальцы, быстро поползла прочь от ямы, на дне которой в грязной луже уже много дней лежало мертвое тело Ингии. Ингию не съели, как других спутников Гюды, заброшенных варгами сюда, в усадьбу. Гюда плохо понимала, как все случилось и как надежные монастырские стены сменили холодные откосы ямы. Но она помнила, как по ночам люди в звериных шкурах, завывая, окружали яму и, беспорядочно тыкая в темноту длинными копьями, насаживали на них перепуганных пленников. Цепляли одного, тащили наверх… Потом яму закрывали, и Гюда больше ничего не видела, только слышала шарканье множества ног, хруст разламываемых костей, треск кожи и отчаянные вопли разрываемого заживо человека… А потом люди-звери начинали драться меж собой, рыча, огрызаясь, взвизгивая… Ингии повезло, — однажды, в темноте, копье пронзило ее грудь, и она упала в лужу. Этого никто не заметил — все метались, прячась от копий, топтали упавшую женщину. Ингия утонула… Потом она несколько раз всплывала — распухшая и синяя. Днем Гюда нарочно топила ее останки, — чтоб не забрали нелюди, а ночью вынимала ее из воды, прижималась к стене спиной и прикрывалась распухшим телом Ингии от копий. Когда копье входило в мертвую женщину, ее тело шипело, выпуская из раны воздух…

Чья-то рука вцепилась в ногу уползающей княжны, дернула ее обратно.

— Стой… Погоди…

Голос показался Гюде знакомым. Но вслушиваться было некогда, а обратно в яму Гюда не хотела. Поэтому она собрала все силы, перевернулась и метнулась к той, что держала ее за ногу. Перед лицом княжны промелькнуло бледное, узкое лицо, кошачьи глаза… Что-то тяжелое ударило ее по голове. В затылке загудело, разноцветные точки слились в водоворот, закружили княжну, поволокли ее куда-то в темноту…

— Tы? — Опуская руку, коракша вопросительно взглянула на болотницу. Из ее сжатых пальцев на землю вывалился увесистый камень. Упал рядом с распростертой княжной. Айша выдохнула, кивнула. Она не ожидала от княжны попытки напасть. Хорошо, что коракша вовремя тюкнула ее камнем по голове…

Уловив во взгляде гостьи одобрение, коракша подволокла к обеспамятевшей пленнице чан, подскочила к задней стене избы, склонилась над копьями. Принялась деловито перебирать их, отыскивая поострее. Нашла, бросила перед Айшей, вновь вопросительно воззрилась на болотницу.

— И не думай, — сквозь зубы пробормотала Айша.

Она не боялась, но все ее тело колотил непонятный озноб. При этом руки дрожали, словно в горячке, щеки полыхали огнем, а сердце билось так быстро, что удары едва поспевали друг за другом.

Перешагнув через брошенное к ее ногам копье, болотница подхватила обмякшую княжну за руки, кое-как втянула ее к себе на спину. Несмотря на худобу, княжна оказалась тяжелой — Айша гнулась под ее тяжестью. Пошатываясь, сделала первый шаг.

Позади возмущенно зарокотала коракша. Негромко, но упрямо.

Пришлось остановиться, сбросить живую ношу на землю.

Коракша была вне себя от негодования — до нее стало доходить, что пришлая «кошка» намеревается просто-напросто стащить чужую добычу. И что она не собирается делиться… Карие глаза коракши сверкали, нахмуренный лоб разрезали две глубокие морщины, губы сжались, а меховые клочки недовольно приплясывали на покатых плечах. Рот коракши был приоткрыт, она издавала негромкие квохчущие звуки.

— Ладно… — Айша подняла с земли брошенное копье, покачала в руке. Копье было увесистое, без наконечника, зато с отточенным концом и тяжелым древком.

Коракша умолкла.

Айша повернулась к княжне, взяла копье ближе к острию. Краем глаза увидела сбоку движение, услышала шорох, — коракша тянула чан ближе к жертве.

Болотница подняла копье повыше, занесла руку. Коракша оставила чан, замерла, вытягивая шею и облизываясь. Не опуская копья, болотница резко развернулась. Тяжелые конец древка ударил коракшу по шее, хрустнул, разломился. В карих глазах женщины-вороны отобразилось непонимание, ее голова странно мотнулась к плечу, горло дернулось, пытаясь выдавить хоть какой-то звук. Так, дергая горлом и беззвучно раскрывая рот, она и осела к ногам болотницы, рядом с недавней пленницей.

Айша знала, что спустя недолгое время коракша придет в себя. Тогда…

Она не хотела думать, что будет тогда. Она вообще ни о чем не хотела думать. Втянула на закорки постанывающую княжну, протащила ее через молчаливый двор.

Вторая коракша по-прежнему сидела у ворот. Айша с княжной на плечах ее смутила. Отсутствие ушедшей с Айшей подружки смутило еще больше. Вытащив палец изо рта, она озабоченно пошарила взглядом по двору, затем встала, пошла вдоль забора, заглядывая в каждую ямку или закуток. Не дожидаясь, пока она отыщет свою подругу и поднимет шум, Айша выскользнула за ворота, побежала. Ноги княжны волочились за ней по земле, мешали. В груди клокотало дыхание, спина взопрела, пот проступал на лбу и струйками стекал на глаза.

Свернув с тропы, Айша стала карабкаться вверх по склону. Она уже не различала дороги — просто ломилась напрямую, наугад огибая возникающие из пелены перед глазами древесные стволы. Дважды она упала. Упав в третий раз, не стала вновь взваливать княжну на спину. Просто схватила ее за руки и потащила за собой, проламываясь сквозь мелкие кустики…

Лишь теперь до болотницы стало доходить, какую глупость она сделала. Рано или поздно коракши поднимут на ноги всю деревню. Звери могут простить многое, но кражу добычи — никогда… Они пойдут по следу любого обидчика, посмевшего хозяйничать в их угодьях, а уж тем более в их собственной норе… А Гюда? Да что Гюда?! От нее ведь почти ничего не осталось, лишь жалкая тень прежней княжны. Страх пережитого будет идти за ней по пятам до самой смерти, будет мучить ее ночами, преследовать днем, напоминать о себе чужими голосами… Ее душа так же высохла, как и ее тело. Несчастный комок страха и безумия, почти мертвый, — вот что Айша взялась спасать, не подумав об участи тех, кто ждал ее на вершине холма. Но бросить Гюду теперь тоже было бы неправильно…

От бессилия и собственной глупости хотелось выть.

— Дура… — рывками волоча за собой живую ношу, бормотала болотница. Споткнулась о спрятавшийся под мшистой кочкой пенек, упала на колени, разжала руки, закрыла лицо ладонями.

— Дура! Дура! Дура! — Слова получались глухими, таяли в плотно сжатых пальцах.

— Дура, — утвердительно произнес над ее головой хрипловатый женский голос.

Айша подняла взгляд. В нескольких шагах от нее, опираясь на палку, стояла Шулига. Рогатина палки упиралась в под мышку ободритки, два обрезанных сучка приподнимались над плечом. Вид у Шулиги был недовольный. Подле нее, возвышаясь над подругой почти на голову, стоял Харек. Рассматривал лежащую без движения княжну, щурил желтые глаза.

— Ну, и кто этот — ткнув концом палки в спину княжны, поинтересовалась Шулига.

— Княжна, — вместо Айши равнодушно, словно совсем не удивляясь нежданной находке, произнес берсерк. Почесал пятерней серые от грязи волосы, усмехнулся. — Дочь князя Альдоги…


Что делать со спасенной княжной, никто толком не знал. Как умела, Айша рассказала о деревне, о людях-зверях, о коракшах, не менее безумных, чем Гюда. Умолчала лишь о колодезнике.

Безумие княжны ничуть не напугало Харека. Недолго думая, он скрутил ей руки за спиной. Затем, подумав, затолкал в рот клок мха:

— Так!

- Нет, не так! — возмутилась Шулига. — Хватит с нас одной дуры. Вторую я за собой не потащу!

Первой дурой она называла Айшу. Несколько дней назад в планы ободритки входило спасение из плена приглянувшегося ей Харека, а вовсе не бестолковой маленькой ведьмачки, которая жаждала умереть. Но если с Айшей она в конце концов смирилась, то мириться с появлением еще одной спутницы явно не собиралась.

Пока Айша лежа на спине переводила дух, ободритка донимала Волка. Поддерживающая ее палка глухо постукивала по земле рядом с головой княжны, сминала мох.

— Смотри, какая тощая. Она все одно сдохнет…

Харек молчал.

— По ее следу пойдут духи… — По привычке ободритка именовала нелюдей духами. — А если оставим ее здесь, они не станут гнаться за нами!

Харек молчал.

— Ее надо оставить тут! Иначе они догонят нас и убьют. Ты хочешь умереть из-за этой… — замявшись, Шулига подыскала нужное слова, брякнула: — …бледной жабы?!

Харек молчал.

— Что ты молчишь?! Тебе все равно?! Или она тебе важнее, чем я?!

Доводов у Шулиги становилось все меньше. Им на смену пришел гнев.

— Ладно, коли таки — наоравшись вдосталь, угрюмо заявила она. Проковыляла куда-то, затем вернулась, направилась к княжне. Та уже очухалась — извивалась змеей, стараясь освободить руки.

Шулига пнула ее в бок, заставила перевернуться на спину:

— Я сказала, что ее с собой не потащу, значит, не потащу! Здесь сдохнет.

Костыль упал в мох рядом с Айшей, в руках у ободритки глухо щелкнула ременная петля. Айша вскочила. Поздно — незаметным, плавным движением Харек скользнул к ободритке, раскрытой ладонью ударил ее по щеке. Ударил не сильно, но низенькая Шулига шлепнулась на задницу, пискнула, схватилась за щеку. В серых глазах блеснуло негодование. Заранее зная, что будет дальше, Айша вновь рухнула наземь. Нужно было собраться с силами…

— Помолчи, — сказал Шулиге Харек. — Бьерн заботился о ней. Я чту память Бьерна.

Шулига всхлипнула, передразнила:

— «Бьерн… Бьерн…»! Одну взяли — «Бьерн». Другую — «Бьерн». А я как же?

Плакать она не умела, но, имея опыт совместной жизни с тремя мужьями, научилась понимать выгоду слез.

— Не любишь ты меня…

Подождав ответа, продолжила — влажно, с придыханием:

— Все бьешь меня… Ругаешь… А за что? Я и сама-то еле хожу, куда ж такая обуза? Оставь ты ее… Оставь…

Голос ободритки задрожал, наполнился горечью:

— Вот нагонят нас к ночи, что я буду делать? С такой ногой не убежать мне никуда, не спрятаться… Страшно мне… А ты… Ты…

Всхлипывания стали чаще.

Харек поднял брошенную рогатину, подошел к ободритке, присел, положил рогатину ей на колени:

— Надо идти.

Шулига перестала серпать носом, вздохнула, смирилась с неизбежностью:

— Надо.

Схватившись за руку берсерка, встала на ноги, сунула костыль под мышку. Деловито окликнула Айшу:

— Эй, ведьма! Хорош спать!

Подниматься болотнице не хотелось, — ноги у нее дрожали, кожа горела, а мох был прохладным и мягким. Айша надеялась, что до заката нелюди не покинут своей деревни. Но до заката лучше было бы уйти подальше от их логова…

Шулига подскакала к притихшей Гюде. Не стесняясь, с размаха ударила ее костылем по плечу:

- Вставай, ты, язва!

К удивлению Айши, княжна послушно закопошилась, принялась подниматься. Связанные за спиной руки мешали ей. Харек подхватил ее за ворот рубашки, рывком вздернул на ноги. Гюда замычала, забрыкалась.

— Оставь ты ее! — брезгливо сказала Шулига. — Не такая уж она и безумная, чтоб тут сидеть. Сама за нами потопает…

Всмотрелась в глаза княжны:

— Давай. Шагай… — И поковыляла прочь.

За ней, припадая на правую ногу, заскользил Харек. Следом двинулась Айша.

Пройдя с сотню шагов, болотница не удержалась — обернулась. Нелепо раскачиваясь и спотыкаясь на каждой кочке, княжна плелась за своими спасителями. Из-за скрученных за спиной рук ее плечи выпирали вперед, зеленый клок мха высовывался изо рта, ноздри раздувались. Бессмысленно преданный взгляд впился в коренастую фигуру ободритки.

«Как собачонка за хозяйкой», — подумала Айша. Внутри шевельнулась бестолковая человеческая ревность: «А ведь спасла-то ее я!»

Вылезший из земли корень подвернулся болотнице под ноги, цапнул за носок сапога. Нелепо взмахнув руками, Айша шлепнулась лицом вниз, ударилась лбом обо что-то твердое. На лбу тут же вздулась шишка.

— Чтоб тебя! — непонятно на кого выругалась болотница.

Встала, догнала Харека, зашагала рядом с ним.

Больше она не оборачивалась…


Около полудня они вышли к озеру. А нелюдей Айша почуяла ближе к вечеру, когда солнце стало уходить за верхушки елей, отражаясь в спокойной воде озера красными бликами. Шулига уверяла, что там, на другой стороне озера, начинались земли ободритов — ее родные земли.

— Кабы лодку… — Она тоскливо косилась на темную, едва различимую за водной преградой полосу противоположного берега.

За день они ушли далеко от деревни духов и очень устали. У Айши ныла спина и зудели ноги, словно под кожей копошились невидимые мураши, ободритка при каждом шаге морщилась, уже не в силах скрывать боль, а княжна отставала, даже когда Харек привязал ее на длинную веревку к своему поясу. О преследователях никто не вспоминал, а если и вспоминали, то не говорили. Но к вечеру в шорохе прибрежных камышей и в спокойном шуме леса Айша ощутила странную настороженность. Привычные шепотки речных и лесных духов стихли, словно устыдились чего-то, одинокая выпь принялась кликать на помощь свою родную сестрицу Кикимору, а в пении ветра послышалось чужое жаркое дыхание.

Нелюди окружали свою добычу.

Пока они были осторожны, скрываясь за кустами и деревьями, не подходя слишком близко. Они ждали темноты, жадно втягивали ноздрями запах намеченных жертв, слизывали слюну с запекшихся в беге губ. Айша знала, что они бежали, — их дыхание было частым и прерывистым, как у волков, преследующих сильного подранка.

Кто-то из нелюдей оступился, зацепил плечом острый сучок, тонко тявкнул.

— Слышишь? — Айша дернула берсерка за рукав.

— Что?

— Нелюди… Здесь.

Харек прислушался:

— Нет. Ты ошиблась.

Айша не стала спорить. Желтоглазый доверял себе больше, чем кому бы то ни было. Он все равно не поверил бы.

Пока он возился, подтаскивая ближе веревку, к концу которой, словно телок, была привязана княжна, Айша нагнала Шулигу. Ободритка была все еще зла — даже долгий и утомительный переход не сломил ее упрямого нрава. Опираясь на костыль, она молча ковыляла вперед, сосредоточенно серпала носом, косилась на озеро.

— Они здесь, — коротко сказала Айша.

— И что теперь? — угрюмо фыркнула ободритка. — Сядем и начнем плакать?

Остановилась, подняла костыль, концом указала на противоположный берег:

— Два дня пути. Ты умеешь летать, ведьма?

Айша отрицательно покачала головой. Шулига опустила костыль, вытерла пот с лица, поправила сбившийся в сторону ворот рубашки:

— Я тоже. Но моя душа может летать. И прежде чем уйти в ирий, она обязательно полетит туда, домой. Поглядит на братьев, на сестру. Когда меня отдавали за первого мужа, сестра еще маленькая была, а нынче, небось, уже невестится…

Раньше ободритка не говорила ни о родичах, ни о душе. Ее волновали еда, питье, Харек, все, что можно было потрогать руками или из чего она могла извлечь выгоду. Но никак не душа…

— Ты сама придешь туда через два дня, — сказала Айша. — В свой дом. Вместе со своим мужчиной. Еще и сестру замуж отдать успеешь.

Шулига горько улыбнулась, бросила быстрый взгляд на Харека сморгнула, отвернулась:

— Нет.

— Что, тоже слышишь их?

— Не я. Мой страх. — Она приложила ладонь к животу, погладила его, словно утешая боль.

— Тебе нечего бояться. Харек очень силен в бою, — попыталась успокоить ее Айша. — Я много раз видела, как он сражается.

Лицо Шулиги разгладилось, глаза вновь похолодели:

— Я за спиной своего мужика прятаться не буду. Чай, сама не чурка безрукая!

Айша вспомнила медведя, который вышел на них возле деревни нелюдей, корягу в руках ободритки, ее раскрасневшееся в гневе лицо. Кивнула:

— Это уж точно…

И они пошли дальше. По пути Айша старалась не слушать нелюдей, не замечать наползающей на озеро темноты, которая бесшумно скрадывала сперва дальние деревья, а потом облила чернотой ближние и превратила кусты на берегу в безликие чудища. Сами того не замечая, путники скучились, и даже Гюда засеменила быстрее, стараясь держаться ближе к своим спасителям. Шулига упорно смотрела себе под ноги, Харек вытащил из-за пояса топор.

Внутри Айши затаилось смятение. Свернулось клубком, как сытый кот, обмахнуло кончиком пушистого хвоста хитрую морду, зажмурило черные бездонные глаза, притворилось спящим. Однако Айша ощущала его монотонное урчание, его сжимающиеся на сердце когти. Вряд ли это был страх, скорее новое чувство походило на нетерпение. Взгляд болотницы ползал по земле, отыскивая то тяжелую палку, то увесистый камень. Пальцы разжимались, тянулись за оружием, способным защитить человеческое тело, а душа рвалась к затаившимся к кустах нелюдям, кричала, зная о своем могуществе:

— Где вы?! Ну, где же вы?! Выходите!!!

Они не вышли. Когда последний солнечный луч скользнул по озерной ряби и исчез в камышах, уступив место ровному лунному сиянию, завыли вожаки родов. Вой напугал ночную тишину, заглушил плеск рыбы в камышах, дотянулся до остановившихся путников. Шулигу трясла дрожь — Айша ощущала ее, прижавшись к ободритке боком. Гюда заметалась на веревке, словно молодая щучка, угодившая на жерлицу. Харек подтащил ее к себе, схватил за ворот рубахи. Потом отвязал от пояса конец веревки, сунул в руки Айше, приказал:

— К воде. Всех.

Прижимаясь друг к другу, женщины попятились к озеру. Вязкий берег зачавкал под ногами, вода обняла усталые ступни. Вой стих, наполнив ночь густой, тягостной тишиной. Гюда унялась, прильнула к болотнице. Ее безумный взгляд метался по черноте обступивших заводь кустов. Айша намотала на кулак сдерживающую княжну веревку, облизнула пересохшие губы. Слабые волны гладили ее щиколотки, ветер ласковыми пальцами перебирал оборванные края одежды, касался шеи и щек, играл в волосах. Справа от Айши глубоко и сипло дышала Шулига, слева - часто, будто собака, — Гюда. Кляп изо рта княжны давно вытащили, однако она словно утратила дар речи, лишь изредка невнятно мычала или тихо попискивала.

Луна на миг задернула круглое око прозрачным веком облака, а потом вынырнула во всей красе, яркая и умытая, как девка после бани. Плеснула желтизной на длинный, уходящий в озеро, плес, окутала дымкой невысокую березку на нем, проползла светом по заводи, коснулась кустов. Они зашевелились, расступились. Харек гортанно закричал, вскинул над головой топор, присел, готовясь к битве. Обступившие его заросли наполнились рычанием, ожили, двинулись вперед, и тогда Айша увидела тех, кого варги именовали духами.

Их было много, и они не походили ни на духов, ни на людей. Мохнатые звериные шкуры закрывали их тела почти до пяток. Шкуры были цельными, с лапами, украшенными острыми когтями, с оскаленными мордами, в пасти которых бледными пятнами угадывались людские лица, с хвостами, волочащимися по земле. Руки нелюдей прятались под покровом мохнатых лап, согнутые спины выгибались хребтами неведомых чудищ. Они двигались быстрыми скачками, опираясь на руки, рыча, повизгивая, и окружали Харека тесной живой стеной. Берсерк стоял к ним лицом, перекрывая путь к женщинам. Не двигался - искал в гуще врагов вожака.

— Серый! — не выдержав, крикнула ему Айша. — Серый слева!

Она давно заметила самого сильного среди нелюдей. Он не напирал, подобно остальным, наоборот, старался держаться чуть сбоку, примеряясь к горлу противника. Он принадлежал к роду Медведей, но шкура на нем была очень старой, истертой, выгоревшей, и в лунном свете казалась серой, а не коричневой, как у остальных.

Харек развернулся влево, взмахнул топором.

Вожак оторвал от земли руки, выпрямился.

Шулига охнула, навалилась на болотницу, Гюда рванулась глубже в воду.

Остолбенев, Айша смотрела, как спина нелюдя разгибается, поднимая оскаленную медвежью морду все выше и выше над головой берсерка. Громадные плечи развернулись, шкура разошлась в стороны, открывая обнаженную грудь, увешанную рядами черных бус. Длинные огромные ручищи выскользнули из-под медвежьих лап.

Айша ошиблась, решив, что у нелюдей нет оружия, — оно у них было. Во всяком случае, у этого было точно: в каждой его руке белело что-то длинное, узкое и изогнутое, похожее то ли на огромный зуб, то ли на гигантский коготь. Макушка Харека едва доставала до подбородка нелюдя, а сам берсерк вдруг стал маленьким и беспомощным перед наступающим на него исполином. Даже его боевой топор выглядел игрушкой рядом со странным оружием нелюдя.

— Мамочка моя… — выдохнула Шулига.

Она не испугалась настоящего медведя, но этого уродливого, не похожего ни на зверя, ни на человека, — боялась.

Харек взвыл, прыгнул вперед. Топор описал дугу, рухнул на грудь нелюдя. Тот успел подсунуть под лезвие один из своих «когтейgt;. Чиркнув по костяному острию, топор соскользнул вниз. «Медведь» радостно заревел, сгреб Харека обеими руками, словно заключая в объятия. Что-то захрустело, нелюди принялись кружить около вожака, ожидая скорой добычи. Стоящих в воде женщин они словно не замечали.

«Медведь» хрюкнул, качнулся, оторвал своего противника от земли. В складках шкуры мелькнули ноги Харека, край его рубахи, нелепо развернутая рука.

— Нет, нет, нет, — глухо, будто заговаривая нелюдя, забормотала Шулига. Повернулась к Айше, вцепилась в рубашку болотницы:

— Что ты стоишь'? Ты же ведьма! Ты же была в их логове! Сделай что-нибудь!

— Я не могу, — прошептала Айша.

— Лжешь!

Ободритка плюнула ей в лицо.

Айша вытерла плевок ладонью, попыталась объяснить:

— Они — никто, пустота, те, у кого нет имен. Древние знания не помогут… Невозможно заклинать тех, у кого нет имени…

Шулига ее не слушала. Стояла, прижимая к груди обеими руками свой костыль, приоткрыв рот смотрела, как громадный нелюдь сминает тело ее мужчины, как довольно урчит, сдавливая его. Харек отчаянно сопротивлялся, беспомощно дрыгал руками и ногами. Он выронил топор и никак не мог дотянуться до заткнутого за пояс ножа.

Губы Шулиги шевелились, по щекам расползались красные пятна.

— Не надо. — Айша прикоснулась к ее локтю.

Ободритка отдернула руку:

— Уйди!

Другой рукой перехватила костыль посередине, занесла его над головой, будто копье.

— Эй, ты! Пусти его! Пусти! Ты, тварь!

Палка взметнулась в воздух. «Медведь» заметил ее, пригнулся. Пользуясь заминкой Харек выскользнул из кольца его рук, подхватил с земли топор. Присел, попятился, держа топор наизготовку. Сбоку на него налетел какой-то нелюдь в шкуре волка. Почти не глядя, берсерк ударил по скрытой под шкурой голове обухом топора. Нелюдь завизжал, рухнул на землю. Елозя на спине, он принялся руками рвать собственную башку. Некоторые из его собратьев, те, что стояли ближе, кинулись к нему, прижали к земле, рыча и огрызаясь друг на друга. Из-под шкур вынырнули почти такие же, как у «Медведя», когти, замелькали, оросили берег кровью. Визг стих, вместо него до Айши донеслось сытое ворчание. Сразу несколько нелюдей вцепились в тело мертвого сородича, принялись дергать его в разные стороны, словно щенки старую тряпку. Голова убитого моталась по земле, сгребая в раззявленную волчью пасть песок и ил. Откуда-то из темноты появились ранее невидимые «лисы». Заходили по краю берега, повизгивая и припадая к окровавленной земле. Ждали своего куска.

«Медведь» вновь двинулся на берсерка. Его рев напугал свору, «лисы» метнулись в сторону кустов, «волки» поволокли добычу подальше от схватки. Нападать на Харека они побаивались, но ворчали и скалились по-прежнему.

Харек вновь замахнулся топором.

— Нет, не то… Не то делаешь… — прошептала болотница. Словно услышав ее, из другой руки берсерка вырвался нож. Сверкнул в темноте лунным осколком, юркнул под шкуру «Медведя», впился в мягкий живот. Нелюдь замер, недоумевающее склонил голову, разглядывая рану.

Топор Харека лег острием ему на шею, туда, где под шкурой угадывался бугор позвоночника. Что-то громко хрустнуло, медведь неуклюже взмахнул руками, его голова быстро-быстро затряслась, словно стрекозиное крыло.

Харек отскочил от падающей туши, победно взвыл. Нелюди попятились к кустам. Двое или трое из рода Волков опасливо, бочком обходя победителя, приблизились к поверженному вожаку. Один дотронулся до него, перевернул на спину. Рукоять Харекова ножа влажно заблестела в лунном свете. Смельчак провел по ней пальцем, затем понюхал, сунул палец в рот… Взвизгнул, прижался животом к земле и вдруг пополз к берсерку, просительно подвывая. Харек пнул его ногой под ребра. Нелюдь увернулся, отполз, поскуливая на безопасном расстоянии. Его собратья расселись вокруг, то плотоядно взирая на тело бывшего вожака, то поглядывая на Харека.

Берсерк убил самого сильного в стае, значит, сам стал самым сильным. Все было просто и разумно. Оставалось лишь ждать, когда новый вожак начнет делить свою добычу…

Но Харек ничего не собирался делить.

— Прочь! — размахивая топором, он двинулся на притихших нелюдей. — Пошли пр-р-рочь!

Наиболее трусливые сразу шмыгнули в кусты, те, что посмелее, уходили неохотно, оборачиваясь, порыкивая, изредка угрожая новому вожаку скрытым под шкурами оружием. Харек провожал их взглядом. «Медведь» сильно помял его — правая нога берсерка то и дело подламывалась в колене, на боку растекалось кровавое пятно. Рука, в которой он сжимал оружие, казалась странно изломанной у плеча, сквозь ткань рубашки торчала вывороченная из сустава кость…

Когда-то давно Айша узнала от Бьерна о «бессилии берсерков». Оказалось, что самые могучие воины Севера были самыми уязвимыми. Они могли сражаться очень долго, не чувствуя ни боли, ни усталости, однако после битвы силы оставляли их, словно мгновенно покидая тело. Они падали и засыпали так быстро и так крепко, что иногда хирдманны не могли их разбудить, и хевдингам приходилось ждать их пробуждения день или два. Бывало и так, что берсерки не просыпались. Умирали во сне от ран или от истощения. Харек не был настоящим, родовым берсерком - его долго учили, чтоб он мог в бою забывать о своем человеческом теле. Он оказался хорошим учеником. Но вместе с силой он получил и слабость. Так говорил Бьерн…

Обиженные повизгивания нелюдей стихли за стеной леса.

— Только не падай… Не падай…

Оправдывая опасения Айши, Харек выронил топор и стал медленно оседать на землю. Упал на колени, покачался, удерживая равновесие, потом погрузился одной рукой в ил…

— Милый! — Прежде чем болотница успела что-либо сообразить, Шулига отпихнула ее и кинулась к берсерку.

От холодной воды ее нога одеревенела и не ощущала боли. Рассыпая вокруг себя серебристые брызги, помогая себе руками, ободритка подбежала к берегу, плюхнулась на колени подле Харека, подхватила его под плечи…

Айша тоже двинулась к берегу, волоча за собой упирающуюся Гюду. Та мычала, пыталась оцарапать руку болотницы, тыкала пальцем вперед, указывая на неподвижное тело «Медведя».

— Он умер. Нечего бояться. Он умер…

Уговаривая княжну, Айша не увидела, как поверженный Хареком нелюдь тяжело заворочался, перекатился на бок, поднял сжимающую костяной нож руку. Болотница видела только, как этот нож опустился прямо на спину занятой Хареком ободритки…

Шулига даже не вскрикнула. И крови почти не было. Длинный коготь вошел в ее спину чуть ниже шеи, словно в воду, — мягко, неспешно, без обычного хруста. Сжимающие его пальцы разжались, выпустили округлую обточенную рукоять. «Медведь» заскреб землю под собой, выгнулся, упираясь в нее пятками и плечами и замер, — вытянутый и неподвижный.

Шулига тоже не двигалась. Она будто не заметила нападения: не изменила позы, не упала, по-прежнему склонясь над Хареком и удерживая на коленях его голову.

Волоча за собой Гюду, болотница обошла ободритку, присела, заглянула ей в лицо.

Никогда еще Шулига не была так красива. Ее губы были приоткрыты, как у удивленного ребенка, широко распахнутые глаза отливали зеленью, в растрепанных волосах сияла лунная пыль. Обеими ладонями ободритка бережно, будто великий дар, сжимала голову берсерка. Костяной коготь пронзил Шулигу насквозь, — из ее груди высовывалось зазубренное острие. С него медленными тягучими каплями стекала кровь. Падала на лоб Харека, скатываясь к его губам, оставляя извилистый след.

Только Харек уже ничего не чувствовал.

Нелюди не вернулись. Харек проспал всю ночь и еще день. Пока он спал, Айша вправила ему кость на плече, наложила повязку на рану в боку и прикрутила к покалеченной ноге сухую палку, — чтоб срослась кость.

К полудню ей пришлось развязать княжну, — оставлять тело ободритки ночью в лесу, на съедение диким зверям, она не хотела, а вырыть могилу в одиночку — не могла.

— Копай, — распутав веревку на тощих запястьях княжны, сказала она.

Принялась разгребать руками землю под выбранной заранее невысокой елью. Старая сухая хвоя впивалась болотнице под ногти, острые камешки царапали кожу.

Айша не очень-то надеялась на помощь блажной, поэтому удивилась, увидев ее опустившиеся в яму ладони. Худые пальцы княжны робко царапнули землю, выковыряли какой-то корешок, отбросили прочь.

— Так, — одобрительно сказала Айша. — Все так…

Они копали почти до темноты. Затем Айша подтащила Шулигу к вырытой яме, уложила туда, словно в колыбель, закрыла ободритке глаза, присыпав веки землей. Прочитала над мертвой прощальную песню, вспомнила какие-то слова из молитвы, которую случайно слышала в Гаммабурге. На всякий случай произнесла и их. На душе у болотницы застыла толстая корка льда. Она не ощущала горя или боли потери, должно быть, все ее горе унес с собой Бьерн.

— Если увидишь моего ярла, скажи, что я помню его, — шепнула, склонившись к уху мертвой ободритки. Обернулась к сидящей под елью Гюде, велела — Засыпаем…

Засыпав могилу землей, Айша подтащила поближе несколько камней, которые нашла неподалеку. Один за другим накатила их на свежий холмик. Землю могли раскопать голодные по весне звери, а камни должны были сохранить последнее убежище ободритки от их когтей и зубов.

Потом болотница подошла к распластавшемуся на земле Хареку, села подле него, обняла руками колени, уткнулась в них подбородком. Рядом пристроилась Гюда, — привалилась горячим боком, засопела тихонько.

— Видишь, как все вышло… — чтоб не слушать угнетающий, по-летнему веселый разговор леса, произнесла Айша. — Мои родичи берегут меня, ведут меня, дают мне спутников, чтоб вовремя остановить или уберечь от непоправимой ошибки. Они хотят, чтоб я вернулась. Ведь я Белая, мне не место среди людей. Если я вернусь, то стану очень сильной и очень злой. Я забуду о боли, о Бьерне, о тебе и Хареке. Все забуду… А я не хочу. Хочу — человеком, чтоб больно, чтоб помнить… У людей хрупкая жизнь, очень хрупкая… Но у меня и такой нет…

Гюда слушала, посапывала. Еловые ветки покачивались над головой болотницы, понимающе шуршали иглами. В беспамятстве тихо постанывал Харек, верно, все еще защищал свою женщину от нелюдей. Или впрямь вел ее через кромку в лучший мир, туда, откуда однажды пытался вернуть своего хевдинга, Белоголового Орма…

Княжна пошевелилась, негромко хрюкнула. Не понимая, смеется она или плачет, Айша обернулась. Тело княжны странно подергивалось, в горле перекатывался булькающий комок. Схватившись руками за живот, Гюда вдруг вскочила, отбежала за ствол дерева. Послышался кашель, плеск… Потом зашуршала хвоя под ее шагами. Пряча глаза, Гюда выскользнула из-за ели, вытерла тыльной стороной ладони рот, присела на корточки в отдалении от болотницы.

— Великие боги! — Оставив Харека, Айша подошла к ней, задержала в ладонях ее изможденное лицо. — Ты все еще носишь ребенка Орма?

Болотница полагала, что после плена и деревни нелюдей нутро Гюды само избавится от плода, как это не раз случалось у оголодавших и испуганных рабынь. Но жизнь, растущая внутри княжны, оказалась сильнее ее самой, — цеплялась за высохшее тело матери, наперекор голоду и безумию. Точно так же, как память болотницы упрямо цеплялась за Бьерна…

Айша коснулась плеча бывшей соперницы:

— Знаешь, если у тебя будет сын, он непременно станет князем. Он слишком сильный, чтоб стать кем-то другим.

— Человеком…

Айша не сразу разобрала глухой, клокочущий клекот, вырвавшийся из губ Гюды. Смолкла, ожидая. Потом переспросила:

— Что?

— Не надо… князем. — Гюда говорила по-словенски трудно, как будто вспоминая давно забытый язык. — Человеком.

- Человеком, — повторила Айша. Подперла кулаками подбородок, вздохнула. — Человеком…

И все-таки они дошли до родных мест Шулиги. На этом настоял Харек, а Айша, вспомнив предсмертные слова ободритки, не стала возражать.

После смерти Шулиги в берсерке ничего не изменилось. Айша сама рассказала ему страшную новость. Думала, желтоглазый сорвется, осерчает, примется в гневе крушить ни в чем не повинные кусты, но Харек молча выслушал ее, потом встал и ушел. Его не было всю ночь. Утром он принес добытого где-то зайца, бросил женщинам, приказал:

— Надо поесть. — Взглянул на Айшу: — Где она?

Пока Гюда освежевывала тушку, болотница отвела Волка к могиле. Постояла рядом с ним, глядя на каменистый холмик.

— Ты видел ее там, за краем, когда спал? — спросила Айша.

Берсерк передернул плечами, отрезал:

— Нет.

Повернулся и ушел. Даже не произнес прощальных слов.

Айша знала, что он соврал, но не понимала почему. А потом перестала над этим думать — у каждого своя жизнь, свои мысли в голове, своя ложь и своя правда…

Небольшая деревня, где родилась Шулига, стояла на речной излучине, почти на берегу моря. Как любой, кто живет на большом торговом пути, жители деревни отнеслись к гостям спокойно — привыкли. Большинство здесь занимались рыбным промыслом, возле каждого второго дома сушились рыболовные сети, а в речных камышах дожидались своих хозяев рыбацкие лодки, — короткие, широкие, с плоским днищем, не снимающейся мачтой и тремя парами весел. Меж лодками, крякая и подергивая куцыми хвостиками, важно шлепали по мелководью пузатые домашние утки, копались клювами в речной ряске. За ними с визгом гонялись босоногие мальчишки. без портов, в длинных рубашках, мокрые, счастливые и беззаботные.

Харек поймал одного из мальчишек за рукав, выдернул из ватаги:

— Где дом кнеза Иста?

— Там, — паренек махнул рукой куда-то в сторону. Заинтересованно оглядел Харека и его спутниц. - Вы на свадьбу?

— Нет, — отрезал Харек.

— Тогда — пусти! — Паренек вывернулся, чуть не порвав ворот рубахи, и помчался догонять своих.

Харек присел у берега, плеснул на лицо воды, фыркнул, встряхнулся, разбрасывая вокруг светлые брызги. Испуганные кряквы ринулись в стороны от шумного гостя, забили по воде крыльями, недовольно загорланили.

— Идем, — повернувшись к женщинам, сказал берсерк.

Дом Иста, отца Шулиги, оказался широким и круглым, издали напоминая перевернутую вверх днищем плошку. Он весь, начиная от нижних бревен и до верхушки крыши, был обмазан светлой глиной, смешанной с мелким речным песком, ракушками и камнями. На крыше поверх глины лежали сплетенные меж собой ивовые прутья. Вокруг дома, огораживая небольшой двор с двумя деревянными пристройками, высился частокол. Вдоль частокола потянулась гряда камней, тесно пригнанных друг к другу. Проход меж камней оказался с северной стороны, ворота в частоколе — с южной, дальней от реки и моря.

На дворе два крепких парня тесали сосновое бревно. Топоры мерно отсекали желтые завитки стружки, пахло смолой и хвоей. Рыжеволосая девчонка-подросток сгребала срубленные ветви в охапку, тащила их к одной из пристроек, там сваливала в большую кучу. Она первая заметила гостей, прервала работу, подскочила к старшему из парней, потянула его за подол рубахи.

— Чего еще? — недовольно огрызнулся тот.

Девчонка протянула руку, указывая на пришлых. У нее и у парней, что тесали дерево, были одинаковые серые глаза и белесые, совсем незаметные брови.

Парень с размаха всадил топор в смоляную древесину, вытер потные руки о рубашку, направился к Хареку. Айша и Гюда молча ожидали за спиной берсерка.

Подойдя, парень бегло оглядел потрепанную одежду желтоглазого, уважительно покосился на топор и нож на его поясе, зацепился взглядом за оберег на шее и, вопреки всем обычаям, назвался:

— Гурт, сын Иста.

Признав в Хареке северянина, он назвал себя на северный манер, по имени отца. Обернулся к поджидающей подле другого парня девчонке, мотнул головой на распахнутую дверь дома. Девочка быстро юркнула внутрь.

— Что привело воина из фьордов в наши земли? — спросил Гурт.

Воинами из фьордов называли только урман. Айша удивилась, как быстро парень определил в желтоглазом берсерке воина и урманина.

Харек не ответил. Молча полез куда-то за пазуху, выудил оттуда маленькую деревянную фигурку на кожаном гайтане, протянул парню:

— Отдай это отцу.

Гайтан обвивал сильные пальцы Харека, фигурка раскачивалась, кружилась, словно нарочно подставляя солнцу темные бока.

— Что это? — удивился Гурт.

— Он знает. — Харек вложил оберег в ладонь опешившего парня, развернулся и пошел прочь со двора. Айша поспешила за ним, а Гюда осталась, бестолково таращась на круглый дом. Она нагнала Айшу, лишь когда та огибала каменную загороды.

Запыхавшись, княжна сбавила шаг, засеменила рядом, то и дело косясь на болотницу.

— Плачут. — Она махнула рукой в сторону Шулигиного дома, возмущенно повторила: — Там — плачут.

Болотница постаралась не обращать внимания ни на нее, ни на доносившийся со двора горестный женский вопль. Он тонкой нитью потянулся над рекой, коснулся спины Харека. Волк ускорил шаг, но крик вился над головами путников, вползал в уши. Грудь берсерка заходила ходуном, будто он очень быстро и долго бежал, веки у самых глаз покраснели, взгляд стал злым, колючим, как снег в грудене.

— Надо вернуться. — Айша чувствовала, что крик тянет ее обратно на незнакомый двор, точно пойманную на крючок рыбину.

— Нет, — сказал Харек.

Гюда обогнала его, склонила голову, прислушиваясь к разговору.

Она понемногу приходила в себя, хотя по ночам кричала, а поутру ее тошнило и после рвоты она долго плакала, отбиваясь от пытающейся успокоить ее болотницы. Ее живот еще не был заметен, но наметанный взгляд мог уловить под грязной тканью юбки едва различимую округлость. Подобно всем беременным, Гюда часто прикрывала ее руками, то ли поддерживая, то ли успокаивая своего еще не родившегося ребенка. И теперь — сложила руки на животе, беспокойно озираясь.

Сзади застучали быстрые шаги. Изза поворота выскочила растрепанная рыжеволосая девчонка, обвела недавних гостей ошалелым взглядом:

— Погодите!

Айша остановилась, потянула Харека за рукав. Он покачал головой, не собираясь останавливаться. Девчонка кинулась перед ним, принялась пятиться, заступая путь и бормоча так быстро, что Айша едва различала слова:

— Просим вас… Отец кланяется…

Волк смотрел на нее, словно на камень, упрямо шел вперед.

— Надо вернуться, — повторила Айша.

Рыжеволосая посланница вытянула руки перед собой, уперлась ладонями в грудь берсерка. Неожиданно она стала чем-то похожа на Шулигу: то же упрямство, те же широкие скулы, плоский короткий нос, маленький рот и серые глаза, почти без ресниц. На заголившихся худых руках виднелся след ожога, корежил белую кожу от плеча до локтя. Заметив взгляд болотницы, девчонка закусила губу, тряхнула головой, отбрасывая с глаз рыжую челку и вдруг твердо и резко, совсем как Шулига, произнесла:

— Не пущу! Нельзя так! Не по-человечески это!

«…На сестру поглядит. Когда меня замуж отдавали, она еще маленькая была, а нынче, верно, уже невестится…» — вспомнились Айше слова Шулиги.

Какое-то время все молчали. В тишине Айша слышала лишь свое сердце и прерывистое дыхание девчонки. Харек остановился, его пальцы сжались в кулаки, скрылись за спиной, словно он боялся ударить девочку, и Айша вдруг поняла, почему он не хочет остаться в родном доме Шулиги. Он боялся. Бесстрашный желтоглазый берсерк, наводивший ужас на самых отважных из детей Одина, боялся, что дом Шулиги напомнит ему о той, которую он потерял, что в теплых стенах его горе выплеснется наружу захватит с головой, сделает слабым и беззащитным. Что боль, скрытая глубоко внутри, станет невыносимой, и он, не замечавший ран, не справится с нею…

Когда-то Айша тоже так думала…

Она отодвинула девчонку от Харека, потянулась к нему, обвила руками крепкую шею, коснулась губами уха.

- Не смей, — выдохнула почти беззвучно. — Это — тоже битва. Твоя.

Мельком углядела дрогнувшие губы берсерка, отлепилась от него и пошла назад, в странный круглый дом, где некогда бегала такая же смешная и упрямая девочка, как та, что заставила их вернуться. Прежнюю звали Шулигой…