"Призраки Северной столицы. Легенды и мифы питерского Зазеркалья." - читать интересную книгу автора (Синдаловский Наум Александрович)

Тюремные призраки

История петербургских тюрем восходит к самым ранним годам существования города. Первый так называемый Каторжный двор был сооружен при петербургском Адмиралтействе уже в 1706 году. В Петербурге того времени широко применялась практика использования труда заключенных на строительных и земляных работах. «Беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург», – гласил один из указов Петра I. Однако специальных городских тюремных зданий долгое время не строили. Для содержания заключенных использовали казематы Петропавловской крепости и арестантские помещения при полицейских частях. Первой петербургской тюрьмой можно считать специально перестроенный для этого в 1823–1824 годах так называемый «Литовский замок». Именно с ним связаны легенды о появлении первых тюремных призраков. Ими оказались ангелы, днем украшавшие фасады, а по ночам покидавшие их ради некой высшей цели. Об этом мы расскажем позже, в соответствующей главе.

Если считать «Литовский замок» зданием, приспособленным для тюремных нужд, то первой петербургской тюрьмой, специально для этого задуманной, спроектированной и построенной, следует назвать знаменитые «Кресты». Это было современное по тем временам сооружение, в котором было предусмотрено все для изоляции, содержания и охраны преступников. Но именно это обстоятельство и породило в фольклоре особый вид призрака, ранее в Петербурге не известный.

Как можно легко догадаться, специфические условия длительного совместного многолюдного существования в ограниченном замкнутом пространстве тюремных камер накладывают на человеческое сознание печать некой особости. Наряду с мучительными и непреодолимыми спутниками всякого вынужденного одиночества – эротическими фантазиями, воображение несчастных заключенных в не меньшей степени охвачено как надеждами на неожиданное освобождение, связанное с высшей, божественной справедливостью, так и мстительными снами, направленными против неких сил, так или иначе виновных в их судьбе. Причем, в ряду непосредственных виновников бедственного положения арестантов – прокуроров, следователей, судей, свидетелей и доносчиков, как ни странно, определенное место могут занимать и авторы тюремных зданий – архитекторы. Их призраки лишали душевного покоя не одно поколение ожидающих суда или уже осужденных на длительные тюремные сроки правонарушителей. Один из таких призраков вот уже более ста лет отбывает свой бесконечный посмертный срок в стенах знаменитых петербургских «Крестов».

«Крестами» в Петербурге называют комплекс зданий краткосрочной тюрьмы на Арсенальной набережной, 7. Здесь, в самом центре рабочего Петербурга, рядом с Финляндской железной дорогой, на территории, ограниченной Невой и Симбирской улицей, в конце XIX века был выстроен мрачный, из красного кирпича, так называемый изолятор специального назначения. В комплекс зданий, кроме собственно тюремных помещений, входила церковь и специальные службы. Все строения были объединены закрытыми переходами и в плане имели форму наложенных друг на друга и пересекающихся крестов, за что изолятор и получил свое широко и печально известное прозвище – «Кресты». В центре каждого креста возвышалась сторожевая башня. От города тюрьму отделяла глухая кирпичная стена.

То ли ради удачной рифмы, то ли еще по какой загадочной причине, но в одной из петербургских частушек инициативу строительства «Крестов» приписывают Екатерине II:

В народное песенное творчество «Кресты» попадают уже в начале XX века. По мнению некоторых исследователей, о «Крестах» поется в народном варианте известной песни М. И. Глинки «Не слышно шума городского»:

Арсенальная набережная в Петербурге, благодаря «Крестам», стала знакома всей стране. Вот уже многие годы она олицетворяет символ горя, разлуки, ожидания и надежды на случайную встречу. Арсенальная набережная стала ареной малых и больших человеческих трагедий. Наряду с самой тюрьмой, она вошла во многие блатные и тюремные песни:

Об условиях содержания подследственных в тюремных камерах можно только догадываться. Трехэтажные железные нары, зарешеченное окошко, пропускающее узкую полоску дневного света, «толчки» – на местном условном языке унитазы, которые, если верить тюремным преданиям, заменили пресловутые параши только в 1950-х годах. Говорят, деньги на проведение канализации выделил из своих Сталинских премий авиаконструктор А. Н. Туполев. Во время войны он будто бы какое-то время сидел в «Крестах» и, как рассказывают «очевидцы», навсегда запомнил «вонь общей параши».

До революции любой свободный гражданин имел право взять на поруки заключенного из временного изолятора до приговора суда. Для этого надо было внести залог в два-три рубля. Если, конечно, заключенный не умственно отсталый дурак, или «дупель», как это называется на блатном жаргоне. И об этом можно узнать из тюремной песни:

Пресловутое тюремное братство в «Крестах» имеет свою специфику. Мы знаем, что «Крестовые братья» в буквальном смысле слова – это люди, заключившие союз на вечную дружбу, закрепленный обменом нательных крестов. Вспомните героев романа Достоевского «Идиот» князя Мышкина и Рогожина, которые обмениваются крестами.

В «Крестах» же «Крестовые братья» – это вообще братья по заключению, отбывающие срок или ожидающие наказания именно в этой следственной тюрьме, то есть вообще все, кто хоть раз побывал в «Крестах». Оказаться в ней вообще на тюремном жаргоне называется «креститься». Это почти то же самое, что принять веру. Раз навсегда. Навечно. Вот откуда у знаменитой питерской тюрьмы появился дополнительный жаргонный синонимический ряд: «Якорь», «С чего начинается родина», «Академия». В советское время этот список пополнился микротопонимами: «Красная Академия», «Мусоропровод» и даже «Акционерное общество закрытого типа „Кресты“». Среди канонизированных блатных татуировок есть четыре так называемых «перстня», обозначающих понятие «Прошла» или «Прошел Кресты» (один для мужчин и два для женщин) и общий «перстень» – «Проход через „Кресты“» в «зону». Они наносятся на соответствующие пальцы рук.

Между тем в советское время для обыкновенных питерских обывателей, а тем более для туристов и гостей города, «Кресты» оставались закрытыми и в прямом, и в переносном смысле слова. О них не принято было говорить. Их как бы не существовало. Образ социалистического Ленинграда не мог быть обезображен родимыми пятнами «проклятого царизма». Когда экскурсионные пароходики с иностранцами проплывали мимо «Крестов», экскурсоводы должны были заранее предупреждать провокационные вопросы интуристов бодрыми сообщениями о том, что «слева по борту находится Картонажная фабрика». Однажды эти объявления, усиленные микрофонами, дошли до слуха обитателей следственной тюрьмы. Послышался протяжный свист, который был слышен за два квартала на обоих берегах Невы. Так продолжалось каждый раз, как только экскурсионный пароход выныривал из-под Литейного моста. Вмешались партийные органы, и бедным экскурсоводам пришлось «после упоминания о приезде Ленина на Финляндский вокзал» делать продолжительную паузу, пока пароход не проплывал мимо сурового здания тюрьмы. Приезжие экскурсанты оглядывались по сторонам и ничего не понимали. И только ленинградцы могли по достоинству оценить наступавшую паузу.

Автором и строителем тюремного комплекса был широко известный в Петербурге зодчий А. О. Томишко. Первое наказание, или возмездие, рожденное в болезненном воображении заключенных для архитектора, было реализовано самим императором. Если верить преданию, по окончании строительства, Томишко был вызван к царю. «Я для вас тюрьму построил», – не очень удачно отрапортовал зодчий. «Не для меня, а для себя», – резко проговорил император и неожиданно прервал аудиенцию. Согласно расхожей фантастической легенде, проект предполагал строительство тысячи одиночных тюремных камер. На самом деле их оказалось 999, так как в последней, тысячной, «томится дух Томишки», как витиевато, обыгрывая фамилию архитектора, говорили «знатоки». Несчастный архитектор был якобы замурован в одной из камер, дабы секрет постройки умер вместе с ним.

С тех самых пор иногда заключенные слышали в соседних камерах какой-то осмысленный шум, напоминавший церковное пение. На звук начинали ковырять стены. Рассказывают, что некоторым в этих проковыренных дырах виделись полутемные помещения, иконы, свечи, гробы и некие «черные монахи, служившие какую-то службу». Наутро тюремные начальники, узнав от заключенных об этих ночных видениях, начинали ломать стены. И оказывались либо в гулком и пустом тюремном коридоре, либо в соседней, как две капли воды похожей на собственную, камере, а то и вообще во дворе. Никакой тысячной камеры так никогда и не находили.

За семьдесят лет советской власти, несмотря на непрерывный количественный рост арестованных и заключенных, в Ленинграде не было построено ни одного нового тюремного здания. Зато в самом центре города появился так называемый «Большой дом», который в глазах ленинградцев сразу стал мрачным олицетворением всего политического сыска и всей тюремной системы Советского Союза. «Большой дом» ассоциировался с огромной многофункциональной тюрьмой, в которой допрашивали, пытали, осуждали на смерть и уничтожали одновременно. Страшные призраки «Большого дома» до сих пор не покидают воображение ленинградцев, переживших «мирный» 1937-й и блокаду военных 1941–1944 годов.

История «Большого дома» началась в феврале 1917, когда восставшим народом был подожжен и затем разрушен один из символов свергнутой монархии – Окружной суд, построенный еще в XVIII веке архитектором В. И. Баженовым на углу Шпалерной улицы и Литейного проспекта. За несколько дней до этого по Петрограду пронесся слух, что некая дама видела во сне Окружной суд, охваченный пламенем. Развалины здания долгое время так и стояли, напоминая о разрушительном красном пламени революции. Рядом с Окружным судом на Литейном проспекте стояла Сергиевская Всей Артиллерии церковь, возведенная в конце XVIII века в память о национальном герое Древней Руси Сергии Радонежском. В народе церковь называли «Артиллерийской». В самом начале 1930-х годов она была взорвана. В 1931–1932 годах на месте этих двух зданий вдоль Литейного проспекта в квартале между улицами Воинова (ныне Шпалерная) и Чайковского (в прошлом Сергиевская) были выстроены два административных здания: № 4 – по проекту архитекторов А. И. Гегелло, Н. А. Троцкого и А. А. Оля и № 6, спроектированное И. Ф. Безпаловым. Решенные в монументальных формах конструктивизма и выходящие фасадами сразу на три городские магистрали – Литейный проспект и улицы Чайковского и Шпалерную, они заняли ведущее положение в окружающей архитектурной среде и давно стали архитектурными доминантами всего Литейного проспекта.

Оба дома, объединенные общими переходами и коридорами, были так же соединены еще с одним зданием – старинной царской тюрьмой, расположенной на участке № 25 по Шпалерной улице. Это так называемый Дом предварительного заключения (ДПЗ), или знаменитая в свое время «Шпалерка». Это была внутренняя тюрьма, или «Глухарь» на языке заключенных, в которой сидел еще сам Владимир Ильич Ленин, и где, по местным преданиям, он неоднократно «ел чернильницу, изготовленную из хлеба, и запивал чернилами из молока». В мрачном фольклоре советского периода истории тюрьмы ее аббревиатура ДПЗ была хорошо известна расшифровкой: «Домой Пойти Забудь» и небезызвестными «Шпалерными тройками» – внесудебными органами из трех человек, назначенными от КГБ и ВКП(б). Через эти пресловутые «тройки» прошли десятки тысяч расстрелянных и замученных в советских тюрьмах и лагерях людей. О «Шпалерке» пели песни, слова которых до сих пор с содроганием вспоминают, пережившие ужасы заключения, питерцы:

Поэтическое творчество мало чем отличалось от песенного. Темы были столь же болезненными и тягостными:

Внутренний коридорчик между тюрьмой и административным зданием известен по имени «Таиров переулок». Он такой же криволинейный, как и подлинный в районе Сенной площади. Здесь заключенные, ведомые из камер на допросы и обратно, могли случайно встретиться. Среди арестантов он назывался: «Мостик вздохов». Согласно тюремным правилам, при такой встрече одного из арестантов останавливали и поворачивали лицом к стене.

Легкий, едва уловимый вздох был единственным способом отметить свое присутствие и обратить на себя внимание собрата по несчастью, и им широко пользовались. О нем хорошо помнят многие петербуржцы.

С 1932 года в помещениях всех трех зданий расположилось управление НКВД – зловещая организация, получившая в народе соответствующие прозвища: «Жандармерия», «Девятый угол», «Девятый вал», «Мусорная управа», «Черная сотня». Столь же характерными были фольклорные наименования всего комплекса этих сооружений. Его называли: «Большой дом», «Литейка», «Белый дом», «Серый дом», «Собор Пляса-на-крови» или «Дом на Шпалерной» – по ассоциации со старинной тюрьмой «Шпалеркой», и даже «Малой Лубянкой» – по аналогии с печально знаменитой московской Лубянкой. «Большой дом» стал страшным символом беззакония и террора, знаком беды, нависшей над городом. Этот мрачный институт советской власти оставил неизгладимый след в судьбах сотен тысяч ленинградцев.

В 1950-х годах, когда деятельность НКВД была предана огласке, начали появляться первые оценки, которые народ формулировал в анекдотах. Приезжий, выходя из Финляндского вокзала, останавливает прохожего: «Скажите, пожалуйста, где здесь Госстрах?» Прохожий указывает на противоположный берег Невы: «Где Госстрах не знаю, а госужас – напротив». И второй анекдот. Армянское радио спросили: «Что такое комочек перьев, а под ним ужас?» – «Это воробей сидит на крыше „Большого дома“».

Согласно одной из легенд, «Большой дом» под землей имеет столько же этажей, сколько над ней. В фольклоре это легендарное обстоятельство превратилось в расхожий символ:

«Какой самый высокий дом в Ленинграде?» – «Административное здание на Литейном. Из его подвалов видна Сибирь».

В трамвае стоит гражданин, читает газету и говорит вполголоса: «Доведет он нас до ручки». Его тут же забирают. В «Большом доме» допрос: «Так что вы сказали? Кто доведет нас до ручки?» – «Как кто? Конечно, Трумен»! – «А-а так! Ну ладно, идите в таком случае». Он выскочил. Потом вернулся, просунул голову в дверь: «Скажите, а вы кого имели в виду?»

«Вы знаете Рабиновича, который жил напротив „Большого дома“? Так вот, теперь он живет напротив».

«Что выше – ОГПУ или Исаакиевский собор?» – «Конечно, ОГПУ. С Исаакиевского собора виден Кронштадт, а из ОГПУ – Соловки и Сибирь». (В скобках напомним, что ОГПУ – аббревиатура Объединенного Государственного Политического Управления, в функции которого в советские времена входила охрана государственной безопасности, в народе расшифровывалась: «О Господи, Помоги Убежать» и наоборот: «Убежишь – Поймают, Голову Оторвут»).

Ленинградцы со знанием дела уточняли: «С Исаакиевского собора виден Кронштадт, хотя до него 30 километров, а из подвалов Большого дома видны Соловки, хотя до них – 300». Говорят, первоначально подвалы «Большого дома» были разделены на три отсека, в одном из которых и производились расстрелы. Сейчас он будто бы замурован. Правда, среди сотрудников самого «Большого дома» ходят легенды о том, что здесь будто бы велись только допросы, а расстрелы якобы производились в «Крестах» на противоположном берегу Невы. Действительно, есть легенда, согласно которой между «Большим домом» и «Крестами» существовал подземный ход. Сохранились легенды и о самих допросах. Будто бы в кабинетах следователей стояли большие книжные шкафы, которые на самом деле были пустыми внутри и служили для изощренных пыток над заключенными.

По воспоминаниям ленинградцев, во время блокады в городе рассказывали о том, что даже в то жуткое время в секретных подвалах «Большого дома» днем и ночью не прекращалась работа специальной электрической мельницы по перемалыванию тел замученных и расстрелянных узников сталинского режима. Ее жернова прерывали свою страшную работу только тогда, когда электричества не хватало даже для освещения кабинетов Смольного. Но при этом, утверждает легенда, не прекращалось исполнение расстрельных приговоров «Шпалерных троек». Трупы казненных просто сбрасывали в Неву. Для удобства энкаведешников была проложена специальная сливная труба, по которой кровь замученных и казненных стекала прямо в Неву. Ленинградцы с тех пор уверены, что именно поэтому цвет воды напротив «Большого дома» навсегда приобрел красновато-кирпичный оттенок. Убедить их в том, что причина такого цвета воды кроется в природной особенности донного грунта, не представляется возможным. Сохранился леденящий душу рассказ о подводных призраках, с которыми столкнулся один водолаз. Как писал в своем блокадном дневнике ленинградец Г. А. Князев, бедный водолаз чуть не «сошел с ума от ужаса», когда увидел на дне Невы множество вертикально расположенных трупов. Оказалось, что к ногам утопленных был привязан груз и их «подняло быстрым течением и трепало так, что мертвецы размахивали руками, качали головами, и получалась странная картина митинга мертвецов».

Время от времени напоминают о себе и другие призраки «Большого дома». Известно, что за все время блокады в дом на Литейном не попала ни одна бомба. Легенды утверждают, что немецкие летчики знали о живом щите, устроенном советскими чекистами. В верхнем этаже «Большого дома» якобы содержались пленные немецкие офицеры. Подозрительная осведомленность об этом фашистов вызывала странное ощущение у блокадников. Они были уверены, что утечка информации произошла намеренно. До сих пор среди ленинградцев жива легенда, согласно ей, в башенках над крышей «Большого дома», которые на самом деле первоначально предназначались для соляриев, во время войны были размещены зенитные орудия, направленные в сторону Литейного моста. Так гэпэушники собирались отражать возможное нападение немцев со стороны Финляндского вокзала.

На фоне этих кошмаров родилась легенда о том, что жизнь большинства строителей этого одиозного дома трагически оборвалась в его пыточных камерах. Новые хозяева, утверждает легенда, позаботились о том, чтобы тайна бесчисленных секретных застенков НКВД была навеки сохранена теми, кто о них знал. Так перекликаются страшные легенды «Крестов» и «Большого дома».

Петербургский фольклор до сих пор обращается к зловещей деятельности одного из самых чудовищных учреждений советской власти, сумевшей вовлечь в безумную пляску смерти и откровенных противников режима, и ее верноподданных, и просто законопослушных граждан. Не нам с вами, с высоты наших сегодняшних знаний и информированности, судить или осуждать их. Фольклор этим не занимается. Он просто констатирует. И поэтому каждый, даже самый ничтожный штрих той жизни, сохраненный для нас в фольклоре, важен как бесценное свидетельство очевидцев и участников событий нашей истории.

Надпись на дверях «Большого дома»: «Посторонним вход воспрещен». Двое останавливаются. Читают. «А если бы было разрешено, ты бы сам вошел?»

Объявления у входа в «Большой дом»: «Звонок не работает. Стучать по телефону»; «Прием граждан круглосуточно».

Такая была жизнь. Она добросовестно отражалась в зеркале фольклора.

В заключение интересно напомнить, что еще в начале XX века перед фасадом Арсенала на нечетной стороне Литейного проспекта стоял целый ряд старинных пушек с дулами, направленными на противоположную сторону проспекта, где высилось здание Окружного суда. Петербургские умники того времени злословили: «Пушки направлены на правосудие». Затем на месте Окружного суда появился «Большой дом» и пушки долгое время были «нацелены» на него. Что при этом говорили ленинградцы, нам не известно. Но пушки убрали. Где-то в конце 1960-х годов.