"Призраки Северной столицы. Легенды и мифы питерского Зазеркалья." - читать интересную книгу автора (Синдаловский Наум Александрович)

Призраки писателей, актеров, ученых, скульпторов…

Какой-либо строгой логики в появлении тех или иных призраков ушедших в иной мир представителей петербургской художественной элиты нет. Однако рискнем предположить: поскольку первые признаки этого мистического явления были замечены в городском фольклоре только в первой четверти XIX столетия, то в значительной степени это связано с изменением общественных вкусов, метнувшихся от идеалов классицизма, с его античной четкостью и определенностью, к романтизму, проникнутому мечтательной созерцательностью и идеализацией действительности. Это подтверждает и тот любопытный факт, что призраки архитекторов появились в воображении обывателей значительно раньше, чем призраки писателей или актеров. В XVIII веке профессия архитектора была гораздо ближе к созидательному труду ремесленника, строителя, нежели труд писателя, работа которого и профессиональной-то не считалась. Она не приносила дохода и не служила средством к существованию. Известно, что первым в России профессиональным литератором стал только А. С. Пушкин. До него литература была делом сугубо любительским. А во властных структурах она всегда считалась силой, разлагающе действовавшей на читателей, особенно молодых.

Из литераторов первый мистический опыт испытал на себе Дельвиг. Недолгая жизнь Антона Дельвига была вся посвящена творчеству, он был одним из самых интересных поэтов пушкинского круга. Дельвиг основал первое в России профессиональное периодическое издание русских литераторов – «Литературную газету». Он был деятельным организатором, хотя внешне выглядел неуклюжим и неповоротливым флегматиком. Еще в Лицее за кажущуюся леность его прозвали «Мусульманином», а за полноту – «Султаном». Его внешний вид так не вязался с представлениями о творчестве, что, узнав о первых поэтических опытах своего товарища, лицеисты пришли в невероятное возбуждение и долго издевались над бедным поэтом:

Дельвиг был суеверен и как бы постоянно предчувствовал свою раннюю смерть. По воспоминаниям современников, он любил порассуждать о загробной жизни и, в особенности, об обещаниях, данных при жизни и исполненных после кончины. Как-то раз он вполне серьезно взял клятву со своего приятеля Н. В. Левашева и, в свою очередь, пообещал сам «явиться после смерти тому, кто останется после другого в живых». Разговор происходил за семь лет до преждевременной смерти Дельвига и, конечно, был Левашевым давно забыт. Но вот ровно через год после похорон поэта, как утверждал сам Левашев, «в двенадцать часов ночи Дельвиг молча явился в его кабинет, сел в кресло и потом, все так же, не говоря ни слова, удалился».

Столь же невероятное приключение произошло и с князем Петром Андреевичем Вяземским, поэтом и литературным критиком, одним из наиболее близких друзей Пушкина, оставившим свои «Старые записные книжки», переполненные бесценными свидетельствами городского фольклора – слухами, анекдотами, легендами.

По утверждению современников, Вяземский был человеком весьма трезвым и прагматичным, начисто лишенным суеверных предрассудков. Каково же было его удивление, когда он, как об этом увлеченно пересказывали в аристократических и литературных салонах, неожиданно пережил собственный «мистический опыт». Однажды, вернувшись домой и войдя в собственный кабинет, он увидел «самого себя, сидящего за столом и что-то пишущего». Вяземский осторожно заглянул двойнику через плечо… То, что он увидел, никто никогда не узнал. Он об этом не рассказывал до конца своей жизни. Но, как утверждали со знанием дела в Петербурге, с тех пор «стал верующим христианином».

П. А. Вяземский

Петр Андреевич Вяземский жил недалеко от так называемого «Района двойников» вблизи Аничкового моста. Эти места давно известны на карте мистических инфернальных адресов Петербурга. Здесь, на левом берегу Фонтанки, на месте Троице-Сергиевого подворья, расположенного рядом с дворцом Белосельских-Белозерских, находился в свое время дворец, где императрица Анна Иоанновна перед кончиной увидела своего двойника. Здесь находится и дом № 68 по Невскому проспекту, который по традиции называют в Петербурге «Литературным домом».

На самом деле этот дом на углу Невского и Фонтанки появился только после войны. Он построен в 1944 – 1950-х годах на месте разрушенного во время блокады дома, в котором в разное время жили и работали В. Г. Белинский, А. А. Краевский, Д. И. Писарев, И. С. Тургенев, бывали Н. А. Некрасов, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский и многие другие деятели отечественной литературы. Современный дом построен по проекту архитекторов Б. Н. Журавлева и И. И. Фомина. Крышу дома украшает скульптурная композиция «Рабочий и Колхозница». Сохранилась легенда о том, что моделями для них послужили сам архитектор и его жена. Скульптура установлена в 1946 году.

Невский проспект, дом № 68

О старом, еще довоенном, доме в арсенале городского фольклора сохранилась старинная легенда. В ней рассказывается о какой-то старушке, которая пришла однажды в этот дом, поднялась на самый верхний этаж, позвонила в квартиру, дождалась скрипа открываемой двери и выбросилась из лестничного окна. Ударившись головой о чугунную плиту, она погибла, и «долго во дворе стояла лужа крови». Рассказывали, что еще совсем недавно эта пожилая женщина жила где-то на окраине города вместе со своей молодой воспитанницей. Судьба распорядилась так, что обе они одновременно полюбили одного не то чиновника, не то журналиста, который, естественно, предпочел молодую. Влюбленные повенчались и перебрались жить в центр города. Однажды старушка отправилась в город и разыскала дом своей воспитанницы. Остальное мы уже знаем. С тех пор по вечерам тень этой несчастной старушки «подстерегает запоздалых жильцов мужского пола и раскрывает им свои безжизненные объятия». Имел ли к этой мистической истории отношение кто-либо из посетителей «Литературного дома», нам не известно.

Еще с одним петербургским домом, заселенным призраками, столкнулся Николай Васильевич Гоголь. Известно, что в Петербург Гоголь приехал в 1828 году. Здесь он познакомился с виднейшими представителями русской литературы – Пушкиным, Жуковским. Однако здесь же потерпел и первые серьезные неудачи. Впал в отчаянье, уничтожил неудавшуюся поэму «Ганс Кюхельгартен». Если верить петербургскому фольклору той поры, писатель сжег и другие рукописи. Литературному Петербургу был известен смешной анекдот, согласно которому Гоголь однажды пришел к Жуковскому, чтобы спросить мнение о своей новой пьесе. После сытного обеда – Жуковский любил хорошо покушать, причем любимыми блюдами поэта были галушки и кулебяка, – Гоголь стал читать. Жуковский, любивший вздремнуть после обеда, уснул. «Я просил вашей критики… Ваш сон – лучшая критика», – сказал обиженный Гоголь и сжег рукопись.

Жил Гоголь в доме № 39 на Казанской улице. В описываемое нами время дом принадлежал известному петербургскому каретному мастеру Иоганну Альберту Иохиму. Этот дом никогда не был похож на пустующий средневековый замок, наполненный бестелесными призраками. Напротив, он всегда был битком набит множеством весьма конкретных обитателей. Н. В. Гоголь, поселившийся в апреле 1829 года на четвертом этаже дома Иохима, сообщает в одном из писем, что «дом, в котором я обретаюсь, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд де мод (модистку), сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, декатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и, наконец, привилегированную повивальную бабку». Как видим, самый обыкновенный доходный дом.

Н. В. Гоголь между 1840–1845 гг.

И тем не менее, история петербургского городского фольклора приписывает именно этому дому славу дома с привидениями. Скорее всего, это можно объяснить тем, что сама улица в начале XIX века заселялась в основном ремесленниками-немцами. Здесь постоянно слышалась немецкая речь, из уст в уста передавались средневековые немецкие легенды, некогда вывезенные с родины, детям читались немецкие сказки, в повседневном быту бережно сохранялись традиции далекой Германии. И мысль о привидениях именно здесь могла оказаться вполне естественной и привычной. Таким образом почва для сюжета с мертвыми душами, подаренного, как известно, Гоголю Пушкиным, была хорошо подготовлена. Оставалось придать ему литературную огранку.

Отсюда нетрудно предположить, что жизнь в доме с привидениями и работа над романом о мертвых душах не могли не сказаться на дальнейшей судьбе и самого писателя. Если верить легендам, Гоголь всю жизнь боялся быть похороненным еще до смерти, например, во время летаргического сна. Его смерть действительно окутана суеверной тайной. Как известно, умер он от сильного истощения. В феврале 1852 года, «будучи во власти мистических видений», он сжег рукопись второго тома «Мертвых душ», затем, как утверждает фольклор, отказался от еды, слег и через несколько дней скончался. Однако существует одна маловероятная легенда о том, что эта смерть была клинической и его просто «предали земле раньше времени», до наступления биологической, необратимой кончины. Говорят, что при перезахоронении тело Гоголя нашли перевернутым в гробу, а руки – с искусанными пальцами и множеством заноз под ногтями. Будто бы Гоголь очнулся от летаргического сна, понял, что закопан живьем, и стал стучать и биться о стенки гроба. И только потом умер уже окончательно.

Крупный петербургский скульптор Михаил Иванович Козловский широко известен в Петербурге как автор памятника А. В. Суворову на площади перед Троицким мостом и скульптуры «Самсон, разрывающий пасть льва» в композиции Большого каскада Нижнего парка Петродворца.

Козловский преподавал в Академии художеств, которую закончил в 1773 году. После его смерти в стенах Академии зажила мрачноватая легенда о том, что по ночам, во время сильных наводнений, призрак скульптора приходит к дверям Академии и стучится, прося отворить ему. Разобрать человеческий голос в шуме дождя и ветра трудно, но швейцары утверждают, что при желании можно распознать слова: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел. Отворяй».

В. И. Демут-Малиновский. Надгробие М. И. Козловского

Козловский действительно был похоронен на Смоленском кладбище, на Васильевском острове, недалеко от Академии художеств. В 1930-х годах его прах был перенесен в Некрополь мастеров искусств Александро-Невской лавры. А легенда до сих пор бытует среди сотрудников и студентов Академии. Будто бы и сейчас нет-нет, да и постучит в дверь преподаватель Академии из XVIII века Михаил Козловский.

Современницей скульптора Козловского была знаменитая актриса Прасковья Ивановна Жемчугова. Ее настоящая фамилия – Ковалева. Жемчугова – сценический псевдоним. Под этим именем Прасковья Ивановна вошла не только в историю русского театра, но и в родовую биографию графов Шереметевых. С 1779 по 1798 год она выступала в подмосковном крепостном театре Шереметевых в Кускове. Кроме актерского мастерства Жемчугова обладала прекрасным сопрано. Была хорошо образованна. Знала французский и итальянский языки.

В середине 1790-х годов в жизни Жемчуговой произошли неожиданные перемены. В нее страстно влюбился владелец усадьбы граф Николай Петрович Шереметев. В 1796 году, после воцарения Павла I, Шереметев переехал в Петербург. Вместе с ним в столицу прибыла Жемчугова. Попытки узаконить совместное проживание успехом не увенчались. Павел отказал Шереметеву в праве обвенчаться со своей бывшей крепостной. Обвенчались тайно. Готовились к свадьбе. Перестраивали дворец на Фонтанке. Пристраивали так называемый «Свадебный флигель». Но случилось несчастье. Вскоре после рождения сына Прасковья Ивановна умерла. Граф был в отчаянье. Установил в саду «Фонтанного дома» бюст своей любимой, но жить в Петербурге уже не смог. Вернулся в Москву. Основал знаменитый Странноприимный дом, будто бы в память о Жемчуговой.

А старинные стены «Фонтанного дома» в Петербурге до сих пор хранят память о своей безвременно скончавшейся молодой хозяйке. В саду живы две липы, по преданию, посаженные лично Прасковьей Ивановной, хотя оба дерева явно более позднего происхождения. И, как утверждают современные обитатели Шереметевского дворца, время от времени в дворцовых покоях можно встретиться с мелькающей тенью бывшей крепостной актрисы, ставшей некогда женой графа и обер-камергера двора его императорского величества Шереметева.

Шереметевский дворец (Фонтанный дом) 1750–1755 гг. Архитекторы С. Чевакинский и Ф. Аргунов

Недалеко от Шереметевского дворца, по другую сторону Невского проспекта, на улице, носящей имя одной из центральных фигур петербургской музыкальной жизни 1860 – 1870-х годов, видного композитора, пианиста и дирижера, основателя Русского музыкального общества и Петербургской консерватории Антона Григорьевича Рубинштейна, и сегодня можно встретить отчетливый призрак с характерными чертами этого незаурядного человека, хорошо известными по портретам. Ни с кем другим спутать его нельзя. По свидетельству современников, Рубинштейн был «небольшого роста, коренастый, с огромной гривой волос». Внешне он напоминал знаменитого композитора Людвига ван Бетховена, умершего в 57-летнем возрасте за два года до рождения самого Рубинштейна. Неслучайно в Петербурге его искренне считали незаконным отпрыском немецкой знаменитости. Рубинштейн не спорил. Видимо, ему, как композитору и музыкальному деятелю, льстила эта невероятная расхожая легенда.

В музыкальном Петербурге Рубинштейн представлял так называемое западное, то есть европейское направление в музыке, противопоставлявшее себя лжепатриотам и откровенным националистам из лагеря апологетов «Могучей кучки». Понятно, что это не оставалось безнаказанным. Как только не издевались истинные русские патриоты над Рубинштейном. Благо, фамилия была подходящей. Для них он был и «Тупинштейном», и «Дубинштейном», не брезговали при этом и антисемитскими выходками.

Однако история в конце концов все расставила по своим местам. Рубинштейн получил истинное признание.

Его имя присвоили улице, где с 1887 по 1891 год он проживал в доме № 38 и где девизом одного из праздников, регулярно проводимых на этой улице, стал броский и выразительный лозунг: «В каждый дом – по Рубинштейну!»

Б. Реймер, Б. Я. Митник. Надгробие А. Г. Рубинштейна

Рассказывают, что однажды кто-то обратился к Антону Григорьевичу с вопросом: почему он, обладая мировой славой, все же продолжает ежедневно по несколько часов в день упражняться в игре на рояле. «Это просто необходимо, – будто бы ответил композитор. – Если я не буду упражняться хотя бы один день, это замечаю я сам, два дня – заметят музыканты, три – вся публика». Вот почему, если верить фольклору, и по сию пору благодарный призрак композитора время от времени появляется на улице, носящей его имя, под звуки музыки, льющейся из окон мемориального дома.

Репутацию одного из первых в Петербурге ученых людей среди обывателей приобрел Яков Вилимович Брюс. В кругу ближайших сподвижников Петра I было два Брюса. Они были родными братьями, происходили из старинного рода, который корнями уходил в древнюю историю Нормандии. Свое начало род ведет от ирландских и шотландских королей. В смутные времена Кромвеля один из предков Брюсов выехал в Россию и поступил на службу к царю Алексею Михайловичу.

Младший Брюс, Роман Вилимович, в истории Петербурга традиционно считается первым комендантом Петропавловской крепости, хотя на самом деле был вторым, сменив пробывшего на этом посту менее года Карла Эвальда Рейна. На эту должность Роман Вилимович был назначен в мае 1704 года. В то время в петербургской административной иерархической системе комендант Петропавловской крепости считался третьим лицом после императора и губернатора, и поэтому в их отсутствие Брюс отвечал не только за крепость, но и за весь город, особенно за его строительство. В карьере Брюс достиг немалых успехов. Он вступил в должность коменданта в звании полковника, а умер на этой должности в 1720 году, будучи уже членом государственной военной коллегии и в чине генерал-лейтенанта.

Похороны Брюса положили начало традиции захоронения комендантов Петропавловской крепости на специальном кладбище рядом с Петропавловским собором, у его алтарной стены. Позднее кладбище стало называться Комендантским. Здесь преданы земле девятнадцать из тридцати двух комендантов крепости. И первым был Р. Брюс.

Долгое время Роман Брюс вниманием городского фольклора не пользовался, оставаясь в тени своего старшего брата. Но вот в 1970-х годах на Комендантском кладбище начались археологические раскопки, и неожиданно родилась легенда, весьма близкая по своему содержанию ко многим мистическим легендам о Якове Брюсе. Согласно этой легенде, археологи открыли гроб Романа Брюса и обнаружили, что тело его не было тронуто тлением, а на груди коменданта «лежала роза, с виду тоже живая». Археологи замерли от неожиданности, но через секунду видение исчезло, а тело Брюса и роза на их глазах рассыпались в прах.

Из всех «птенцов гнезда Петрова» старший из Брюсов, Яков Вилимович, был, пожалуй, самым популярным. Он получил хорошее домашнее образование и рано пристрастился к наукам. В 1683 году был записан в «потешное войско» Петра I, а с 1689 года стал неразлучным спутником царя. Вместе с Петром Я. Брюс был во всех его основных военных походах, а в Полтавском сражении командовал всей русской артиллерией. Это его имя среди других полководцев упомянул Пушкин в поэме «Полтава»:

Блестящий математик и астроном, Брюс был назначен сенатором и президентом Мануфактур- и Берг-коллегий. В его ведении находилась Московская гражданская типография. Вероятно, поэтому фольклор приписывает Якову Брюсу авторство так называемого «Брюсова календаря», выпущенного в Москве в 1709–1715 годах. Между тем, согласно одной малоизвестной легенде, Брюс к нему не имел никакого отношения и в лучшем случае, как мягко выражаются некоторые исследователи, «принимал участие в его составлении», что при ближайшем рассмотрении оказывается обыкновенным редактированием.

В Петербурге Брюс слыл магом и чародеем, чернокнижником и волшебником. До сих пор можно услышать легенды о хитростях, которые он «знал и делал». Сохранилось предание о том, что однажды он смастерил механическую куклу, которая могла сама двигаться и даже говорить. Куклу Брюс будто бы подарил Петру, да вот пропала она как-то. И чертежей никаких не сохранилось. А еще «додумался и до того, что хотел живого человека сотворить, заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускал. Никто не ведал, что он там делал, а он мастерил живого человека». Человека Брюс решил изготовить полностью из цветов. Как утверждает легенда, работа уже приближалась к благополучному завершению, оставалось только вложить в тело «душу живую», но тут на беду об этой затее узнала жена Брюса. Она заглянула в дверную щель и пришла в ужас, увидев свою соперницу. Вышибла дверь, ворвалась в комнату и начала крушить сделанную из цветов девушку. Та и разрушилась.

Брюс умер в 1735 году, на целых десять лет пережив своего императора. Однако фольклор пренебрег этим историческим фактом ради еще одного выразительного штриха в характеристике столь необыкновенного человека. Сохранилось предание, что, умирая, Брюс вручил Петру I склянку с живой и мертвой водой. Если царь пожелает видеть его ожившим, будто бы сказал чернокнижник, пусть спрыснет труп этой водой. Прошло несколько лет, и Петр вспомнил о брюсовой склянке. Он велел вскрыть могилу чародея. К ужасу присутствовавших оказалось, что покойник лежит в могиле словно живой, у него даже выросли на голове длинные волосы, и отросла борода. Царь был так поражен увиденным, что велел скорее зарыть могилу, а склянку разбил.

Правда, согласно одному из вариантов этой легенды, оживление не состоялось по другой причине. Будто бы царь был с похмелья, склянка в его руке дрогнула, и вся жидкость пролилась в землю. Так это было на самом деле, или нет, особенного значения не имеет. Для истории петербургской мифологии важнее другое, а именно: призраки обоих братьев Брюсов пусть ненадолго, но все-таки мелькнули среди обитателей питерского зазеркального мира.

Из далекой петровской эпохи пришел к нам и призрак выездного лакея Петра I Николая Буржуа. Хотя при жизни он никакого отношения к научной деятельности не имел, мы сочли справедливым поместить рассказ о нем именно в эту главу, потому что после своей смерти Николай Буржуа верой и правдой служил этой науке. Впервые Петр I встретился с ним в апреле 1717 года во время посещения Франции. Петр увидел человека, поразившего его своим ростом. Это был самый высокий человек, которого он вообще когда-либо видел. Его рост равнялся 226,7 см. Царь уговорил француза приехать в Петербург и сделал его своим гайдуком, или, проще говоря, выездным лакеем. Через несколько лет Петр подобрал великану жену, чухонку из Лифляндии, которая, по некоторым свидетельствам, была еще выше.

В 1724 году Николай Буржуа умер, и его скелет в просветительских и научных целях был передан в Кунсткамеру, между прочим, та же участь постигла и жену великана. Во всяком случае голландский медик Джон Кук, живший в России с 1736 по 1750 год и оставивший воспоминания, пишет о посещении Кунсткамеры: «В одной из галерей в застекленном шкафу хранится кожа некоего француза – выдубленная и набитая. Это был самый высокий человек, какого я когда-либо видел. В другом шкафу был его скелет и штаны, изготовленные из кожи его жены, тоже выделанной».

Однажды во время пожара, случившегося в Кунсткамере, череп скелета Николая Буржуа пропал. Поиски никакого результата не дали, и со временем ему подобрали другой, более или менее подходящий череп. С тех самых пор, как утверждает музейная легенда, по ночам безголовый скелет великана покидает свое место и бродит по залам музея в поисках собственного черепа. Если верить фольклору, с призраком петровского гайдука так или иначе сталкивался каждый сотрудник Кунсткамеры.

Чуть ли не через два столетия после описанных ранее историй верующие ленинградцы, а особенно прихожане Знаменской церкви, что некогда находилась на углу Литовского и Невского проспектов, могли встретиться с призраком другого ученого человека – Ивана Петровича Павлова. В 1904 году за работы по физиологии кровообращения и пищеварения выпускник Петербургского университета Павлов был удостоен Нобелевской премии. Широко известны и его труды по физиологии высшей нервной деятельности. В Петербурге Павлов возглавлял одну из кафедр Медико-хирургической академии, а с 1921 года руководил созданной при его непосредственном участии Биологической станцией в пригородном поселке Колтуши, известной во всем мире «Столице условных рефлексов».

Советскую власть Павлов откровенно не любил. «Вы посеяли зерна фашизма в Европе», – писал он в одном из писем в правительство. Но для большевиков лауреат Нобелевской премии академик Павлов представлял безусловную ценность, хотя нельзя сказать, чтобы ученый был человеком удобным для власть имущих. Тем не менее он был визитной карточкой страны и в глазах мировой общественности олицетворял собой отношение советской власти к науке.

Павлов был человеком глубоко верующим, сам он этого никогда не скрывал. Правда, некоторые утверждали, что Павлов посещал церковь исключительно из уважения к своей религиозной жене, а другие были абсолютно уверены в том, что великий ученый просто любил церковное пение, специально ходил его послушать, а иногда и сам будто бы пел на клиросе. Да и сам Павлов окончательно всех запутал своими знаменитыми ответами на вопросы одной анкеты. «Верите вы в Бога или нет?». – «Нет, не верю». – «Считаете ли вы религию совместимой с наукой?» – «Да, считаю». – «Как же согласуются эти ответы?» – спросили его однажды журналисты. И получили ответ: «Целый ряд выдающихся ученых были верующими. Значит, это совместимо. Факт есть факт, и нельзя с ним не считаться». Легко понять, как все это злило большевиков. До сих пор об этой пресловутой религиозности ученого человека рассказывают анекдоты: Идет академик Павлов по Невскому проспекту. Вдруг зазвонили в колокола на Знаменской церкви. Павлов останавливается. Крестится. Вслед ему сочувственно вздыхает прохожий: «Эх, темнота!» – «Да это у него условный рефлекс», – подхватывает другой.

Знаменская церковь

Впрочем, с такой же иронией в городском фольклоре говорят о нем и как об ученом: «В детстве физиолога Павлова укусила собака. Собака выросла и забыла, а Павлов вырос и не забыл». Откликнулся и современный фольклор. Рекламная надпись на пакете с кормом для собак: «Новый Чаппи со вкусом академика Павлова. Для собак, которые помнят».

В советские годы, благодаря невестке Ивана Петровича – жене его сына Всеволода, зажила в Ленинграде легенда о призраке великого физиолога. Пытаясь снизить значение религиозности Павлова, она рассказала, что однажды, вскоре после кончины Ивана Петровича, зашла в Знаменскую церковь и, к своему удивлению, увидела двойника Ивана Петровича, спускавшегося с большой церковной книгой в руках с клироса. Сходство было поразительное, тем более что и седая борода этого человека была подстрижена так, как у Ивана Петровича. Отличие было лишь в том, что у двойника была ровная походка, в то время как Иван Петрович после перелома ноги сильно хромал. Впрочем, в том, что это был просто обыкновенный человек, очень похожий на ученого, многие сомневались. Среди ленинградцев жила легенда о призраке покойного Ивана Петровича, который после смерти ученого регулярно посещал Знаменскую церковь.

Так это или нет, сегодня сказать трудно. Но то, что Павлов был примерным прихожанином и даже почетным старостой Знаменской церкви, общеизвестно.

Умер Иван Петрович при обстоятельствах самых загадочных. Однажды почувствовал обыкновенное «недомогание гриппозного характера». Зная о своем организме больше, чем кто-либо – а «скроен» он был, по мнению современников, «более чем на сто лет» – значения болезни не придал, однако поддался уговорам родных и врача пригласил. Между тем, недомогание отступило, Павлов почувствовал себя хорошо, был необыкновенно взволнован и возбужден. Ему вспрыснули морфий, он успокоился и уснул. И не проснулся, так и умер во сне. Но и тут родилась легенда о том, что умереть ему помогли. В преддверии 1937 года органам НКВД вовсе не нужны были проблемы с человеком – единственным, кто «открыто критиковал сталинские злодеяния». Как известно, нет человека – и нет проблем.

Между прочим, лечил академика Павлова известный в свое время доктор Д. Д. Плетнев, впоследствии осужденный и в 1941 году расстрелянный за «неправильное» лечение Горького.

После смерти Павлова люди при встрече друг с другом говорили, что «умер последний свободный гражданин России». А верующие петербуржцы до сих пор, проходя мимо, истово крестятся на купол станции метро «Площадь Восстания», которая была выстроена на месте разрушенной Знаменской, или, как ее называли в народе, «Павловской» церкви.

Закончить эту главу хочется современной легендой о странном поведении призрака одного из крупнейших представителей пушкинского Петербурга поэта Василия Андреевича Жуковского. Он был одним из основоположников романтического направления в русской литературе. Родился Жуковский при обстоятельствах столь необычных, что это послужило основанием для одной из самых романтических легенд старого Петербурга. Некий крестьянин, принадлежавший владельцу села Мишенское Белевского уезда Тульской губернии Афанасию Ивановичу Бунину, отправляясь на русско-турецкую войну с войском генерал-фельдмаршала Румянцева, спросил у своего барина: «Какой гостинец привезти тебе, батюшка, коли поход наш будет удачен?» – «Привези-ка ты мне, братец, молодую турчаночку, а то видишь, жена моя совсем состарилась», – пошутил Афанасий Иванович. Но преданный крестьянин, как оказалось, шутить не собирался, и когда война закончилась, вернулся в село в сопровождении шестнадцатилетней турчанки по имени Сальха. «Бери, барин», – сказал он, легко толкнув девушку в сторону Бунина. Так Сальха, захваченная в плен при осаде одной из турецких крепостей, оказалась в доме Бунина.

В 1783 году она родила мальчика, которого назвали Василием. А вот фамилии своей сыну Афанасий Иванович дать не мог. В то время незаконнорожденный ребенок автоматически становился крепостным, а этого счастливый отец не хотел. И Бунин нашел другой выход. В то время у него жил небогатый киевский купец А. Г. Жуковский, его уговорили усыновить сына Сальхи и Бунина. Так, если верить легенде, у Василия появилась фамилия – Жуковский. А заодно и отчество – Андреевич.

Перед смертью Бунин во всем признался своей законной жене и попросил позаботиться о сыне. Супруга согласилась. Она отдала мальчика в Благородный пансион при Московском университете, директором которого был в то время старый знакомый покойного Бунина.

В Петербург Жуковский впервые попал в 1796 году. Оказался при дворе. Служил на самых разных должностях – чтеца, учителя, воспитателя. Прославился своими поэмами и балладами. Особенно известными стали патриотическое стихотворение «Певец во стане русских воинов» и романтическая поэма «Светлана», посвященная племяннице Жуковского А. А. Воейковой. После этого в Петербурге ее прозвали «Светланой». Такое же прозвище присвоили и самому Жуковскому в то время, когда он был членом литературного кружка «Арзамас».

Жуковский был искренним и преданным другом Пушкина. Он исключительно много сделал для поэта в последние дни его жизни и особенно после его кончины.

Похоронен Василий Андреевич в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Над его могилой установлен памятник в виде саркофага, исполненный скульптором П. К. Клодтом. На памятнике обстоятельная надпись: «В память вечную знаменитого певца в стане Русских воинов Василия Андреевича Жуковского, родившегося в Белеве 29 генваря 1783, скончавшегося в Бадене 12 апреля 1852 года. Воздвигнут стараниями и приношениями почитателей бессмертных трудов его и дарований». Как оказалось впоследствии, это тоже одна из легенд, которая настигла В. А. Жуковского в его посмертной жизни: поэт родился не в городе Белеве, а в селе Мишенском.

Мистические легенды о призраке Жуковского продолжают жить до сих пор. Как рассказывает знаток петербургской мистики Д. К. Равинский, в семье одного известного современного петербургского композитора вот уже несколько поколений всерьез боятся призрака этого поэта. По семейному преданию, он «появляется перед смертью кого-либо из обитателей квартиры».