"Игра теней" - читать интересную книгу автора (Уильямс Тэд)Глава 15 Мальчик в ЗазеркальеВетер разогнал тучи, и дождь прекратился, хотя на небе осталось много клочковатых мелких облаков, то и дело закрывавших солнце. Люди радостно высыпали на улицу, чтобы погулять и отдохнуть от надоевшей мороси. В сад, окружавший королевскую резиденцию, вышли несколько молодых женщин. Завидев их, Мэтт Тинрайт, предававшийся горьким сожалениям о собственной несчастливой участи и безуспешно подбиравший рифмы к слову «непонимание», встал и одернул куртку. Появление этих юных особ, нарядных и оживленно щебечущих, точно стайка перелетных птиц, заставляло вспомнить о весне, хотя зима уже стояла на пороге. Некоторые из них вытирали кружевными платочками мокрые скамейки и рассаживались на них; другие, встав в круг на лужайке, затеяли игру в мяч. Наблюдая за их веселой суетой, Тинрайт почти поверил, что жизнь в Южном Пределе вскоре войдет в нормальную колею, вопреки всему. Стихотворец снял свою мягкую шляпу и пригладил пальцами волосы. Он размышлял, стоит ли ему принять участие в игре или лучше остаться в стороне и наблюдать за играющими с приветливой и снисходительной улыбкой. Но в следующую секунду все мысли об игре в мяч вылетели у него из головы. Медленная поступь дамы, которая шла по дорожке в сопровождении горничной, свидетельствовала об ее почтенном возрасте. Ее можно было принять за вдовствующую тетушку какой-нибудь из девушек. Об этом говорил и ее костюм: в первый погожий день, когда все нарядились в светлые одежды, она была облачена в глубокий траур. Но Тинрайт сразу узнал тонкие длинные пальцы, перебиравшие четки, и бледное печальное лицо с точеным, чуть заостренным подбородком. По крайней мере, сегодня она обошлась без вуали. Намерения Тинрайта, только что собиравшегося бесцеремонно затесаться в круг девушек с мячом, резко переменились. Он подтянул чулки, смахнул с груди несколько крошек — размышления о несправедливости судьбы не помешали ему умять здоровенный ломоть хлеба с сыром. После чего медленно двинулся по дорожке, сосредоточенно разглядывая растения и всем своим видом показывая, что красота сада поглотила его внимание полностью, а появления стайки юных девиц в непривычно легких нарядах он даже не заметил. Тропинка петляла меж клумб, и Тинрайт следовал за ее изгибами, поскрипывая влажным гравием под ногами. Наконец он приблизился к скамейке, на которой сидела интересующая его особа в обществе своей юной горничной. Элан М'Кори низко склонила голову над пяльцами; она не подняла глаз, когда Тинрайт поравнялся с ней и замер в ожидании. Поэт чувствовал, что его решимость слабеет с каждой секундой. Он осторожно откашлялся. — Позвольте пожелать вам доброго дня, леди Элан, — произнес он. Она наконец соизволила поднять на него взгляд. Но взгляд этот был столь пустым и равнодушным, что Тинрайт, вопреки всем доводам рассудка, на мгновение испугался, что обознался. «Может быть, у Элан М'Кори есть сестра-близнец, слепая или слабоумная?» — пронеслось у него в голове. Но в следующую секунду во взоре Элан зажглась слабая искра узнавания, а на губах появилось что-то вроде улыбки. — А поэт, — проронила она. — Мастер… Тинрайт, если я не ошибаюсь! Она его вспомнила! В душе Тинрайта ударили победные литавры. Как будто его имя, только что слетевшее с прелестных уст, подхватил хор королевских герольдов. — К вашим услугам, миледи. Счастлив, что вы помните мое скромное имя. Элан вновь уставилась на свое вышивание. — Прекрасный день сегодня, не правда ли, мастер Тинрайт? — произнесла она. — Ваше общество делает его еще прекраснее, миледи. В устремленном на поэта равнодушном взгляде мелькнула слабая тень любопытства. — Почему же, позвольте узнать? — усмехнулась она. — Уж не потому ли, что в этом светлом воздушном наряде я являю собой очаровательное зрелище? Или хорошее настроение витает вокруг меня, как аромат ксандианских духов? На это замечание поэт ответил осторожным смехом. Его собеседница не была лишена остроумия, и это открытие не слишком обрадовало Тинрайта. Он знал, что с остроумными и ироничными женщинами приходится все время быть настороже. Даже когда они осыпают тебя комплиментами, нельзя быть уверенным, что слова их искренни и не таят в себе насмешки. Похоже, его собеседница была из тех красавиц, чьи нежные, как роза, уста способны источать яд. Тинрайт частенько использовал этот образ в своих творениях, но никогда не задумывался, что он означает в действительности. Всем поэтам надо на собственной шкуре проверить любимые метафоры, вздохнул он. Возможно, после этого они не будут ими злоупотреблять. — О, мастер Тинрайт, вижу, вы в замешательстве, — донесся до него мелодичный голос. — Объяснить, в чем секрет моего скромного обаяния, оказалось весьма затруднительно. Стихотворец выругал себя за неуместную робость. Молчать в такой ситуации — большей глупости нельзя было придумать. Надо было срочно исправлять положение. — Напротив, это чрезвычайно легко, леди Элан, — заявил он. — Вы красивы и печальны, и в этом секрет вашего очарования. Тинрайт помедлил, прикидывая, не переступил ли он границы дозволенного, затем набрался смелости и добавил: — О, я готов сделать все, чтобы одно из этих ваших качеств немного уменьшилось! — Вы хотели бы, чтобы я стала менее красивой? — осведомилась она, недоуменно подняв бровь. Слова ее по-прежнему звучали насмешливо, однако в них слышалась горькая нотка, ранившая поэта в самое сердце. — Миледи, я сознаю, что мои косноязычные речи смешны, и вы вполне справедливо указали мне на это, — пробормотал Тинрайт. — Позвольте мне удалиться и более не докучать вам своим обществом, — добавил он с поклоном. — Вы мне ничуть не докучаете, — произнесла дама в ответ. — К тому же, если вы уйдете, мне придется заняться вышиванием, а я ненавижу вышивать. Мои рукоделия доказывают это со всей прискорбной очевидностью. Поэт понял, что она не желает его отпускать, и возликовал. — Уверен, вы себя недооцениваете, миледи. — Он старался, чтобы голос не выдал его радости. — Я ценю общество людей, которые предпочитают говорить правду, мастер Тинрайт, — произнесла Элан, смерив его пристальным взглядом. — Присуща ли вам эта похвальная привычка? Если нет, я вас более не задерживаю. Не слишком понимая, чего именно она от него хочет, Тинрайт судорожно сглотнул и выпалил: — Клянусь, миледи, отныне я буду говорить правду и только правду! — Клянетесь? — Да, клянусь Зосимом, моим небесным покровителем. — А также покровителем пьяниц и воров, насколько мне известно, — с едва заметной усмешкой подхватила она. — Впрочем, клятва есть клятва, какому бы божеству она ни была принесена. Так что теперь вам следует обуздать поэтическое красноречие. Ты можешь идти, Лида, — обернулась она к юной горничной, которая, разинув рот, прислушивалась к разговору. — Поиграй с другими девочками. — Но, миледи, я… — За меня не волнуйся. Я посижу здесь, а мастер Тинрайт, вне всякого сомнения, защитит меня от любой опасности. Он поэт, а представители этого ремесла, как известно, отличаются особым бесстрашием. Ведь так, мастер Мэттиас? — Чистая правда, но боюсь, стоящий перед вами поэт является досадным исключением, — с улыбкой откликнулся Тинрайт. — Но ты напрасно тревожишься, дитя мое, — повернулся он к горничной. — Уверен, твоей хозяйке не угрожает ни малейшей опасности. Лида — девочка лет восьми-девяти — нахмурилась, когда ее назвали «дитя мое». Придав своему личику выражение высокомерного достоинства, она подобрала юбки и неторопливо поднялась со скамьи. К лужайке, где играли в мяч, она тоже направилась медленно и с большим достоинством. Важная поступь давалась девочке с трудом, так как она заметно прихрамывала на одну ногу. — Хорошая девочка, — проронила ей вслед Элан. — Она приехала вместе со мной из дома. — Вы имеете в виду, из Саммерфильда? — Нет. Моя семья живет далеко от города. Наше поместье называется Уиллоуберн. — О, так вы крестьянка? — не без игривости осведомился поэт. Она вскинула голову на своего собеседника, но взгляд ее внезапно стал еще более непроницаемым. — Не пытайтесь флиртовать со мной, мастер Тинрайт, — изрекла Элан. — Я как раз собиралась предложить вам присесть рядом. Надеюсь, вы не заставите меня пожалеть о своем решении? — Я не хотел вас обидеть, — виновато пробормотал Тинрайт. — Я всего лишь хотел узнать, что это значит — провести детство в деревне. Сам я вырос в городе и даже не представляю, каков на вкус деревенский воздух. — Вот как? Что ж, иногда этот воздух упоителен, а иногда — так же мерзок, как тот, что витает над городскими сточными канавами. Поверьте мне на слово, свиньи, которых в деревне множество, отнюдь не благоухают. Тинрайт расхохотался. Быть может, остроумие и ирония не слишком пристали знатной даме, но Элан умела говорить забавно, в отличие от всех прочих его знакомых дам, а если честно, то и мужчин. — В городе свиней тоже хватает, хотя, в отличие от деревенских, они нередко распространяют вокруг себя аромат изысканных духов, — заметил Мэтт. — Так или иначе, миледи, впредь я воздержусь от шуток относительно деревенской жизни. — И поступите чрезвычайно мудро. Но оставим деревню. Вы, значит, выросли в городе? В каком же? — В этом. То есть, разумеется, не здесь, в замке, а за проливом. В местечке под названием Вофсайд. Местечко, скажу откровенно, не слишком приглядное. — Вот как. Насколько я понимаю, семья ваша жила небогато? Тинрайт замешкался. Ему хотелось ответить утвердительно и тем самым произвести, как ему казалось, наиболее выгодное впечатление. Претендовать на знатность он никак не мог и потому частенько подчеркивал, что выбился из беспросветной нищеты благодаря собственным незаурядным дарованиям. — Вы поклялись говорить только правду, — напомнила Элан. — Богатых людей в Вофсайде не было, но мы жили куда лучше, чем большинство тамошних обитателей, — признался Тинрайт. — Мой отец был домашним учителем, обучал детей богатых купцов. Платили ему неплохо, но… деньги текли у него между пальцами. «Точнее, они утекали вместе с вином, до которого покойник был весьма охоч», — мысленно добавил поэт. Помимо страсти к выпивке отец отличался излишним упрямством в спорах — прискорбное качество, не изменявшее старшему Тинрайту даже тогда, когда противником выступал кто-либо из вышестоящих. Это воспоминание больно кольнуло Тинрайта. — Так или иначе, голодными мы никогда не сидели. Я за многое благодарен отцу. В свое время он окончил университет в Восточном Пределе. Это он научил меня любить слова. Про себя Мэтт невольно отметил, что это признание не было чистой правдой. Точнее, оно было неполной правдой. На самом деле отец внушил сыну, что слова достойны любви, ибо с их помощью можно выпутаться из любой затруднительной ситуации. — Да, слова, — задумчиво протянула Элан М'Кори. — Раньше я верила словам. Но больше не верю. Тинрайт не понял, о чем она говорит. — Что вы имеете в виду? — спросил он. — Ничего, — покачала головой Элан. — Я не имею в виду ровным счетом ничего. Она вновь покачала головой, и тень горечи на мгновение омрачила ее непроницаемое лицо. Потупившись, молодая женщина пристально разглядывала свое вышиванье. — Боюсь, я злоупотребляю вашим временем, — наконец произнесла она. — Наверняка вас ждут дела. А мне следует заняться злополучным рукоделием. Поэт понял, что настало время удалиться. Он был так благодарен Элан за беседу, что не хотел злоупотреблять ее снисходительностью. — Разговор с вами доставил мне неизъяснимое удовольствие, миледи, — изрек он на прощание. — Могу я льстить себя надеждой, что это удовольствие будет даровано мне и в будущем? Элан не торопилась с ответом. Тишину нарушали только звонкие голоса девушек, игравших в мяч на лужайке. Элан смотрела на поэта, но ее взгляд казался таким отстраненным, словно она взирала на него с высокой крепостной стены. — Надежда всегда остается с человеком, — медленно произнесла Элан. — Но я не советовала бы вам слишком упиваться надеждами. К тому же несколько минут в моем обществе — не слишком радужная перспектива, чтобы на это надеяться. — На этот раз вы погрешили против правды, миледи, — незамедлительно ответил стихотворец. Элан сдвинула брови — скорее задумчиво, чем сердито. — Что ж, вполне вероятно, что в какой-нибудь погожий денек вы найдете меня здесь, в саду, — сказала она. Тинрайт поднялся со скамьи и отвесил низкий поклон. — Отныне я буду жить ожиданием новой встречи с вами. — О, не отказывайтесь и от других радостей жизни, — ответила она, и губы ее вновь тронула печальная улыбка. — Идите, Мэтт Тинрайт. Возможно, ваши надежды не будут обмануты. Вновь поклонившись, поэт пошел прочь. Он собрал в кулак всю свою волю, чтобы не оглядываться или хотя бы не делать этого слишком быстро. Когда он все-таки разрешил себе обернуться туда, где только что сидела Элан, скамья уже была пуста. Как только дверь со скрипом захлопнулась за их спинами, герцогиня Мероланна в нерешительности замерла на ступенях башни. — Я окончательно лишилась рассудка, — пробормотала она. Налетевший неведомо откуда легкий ветер заставил мигать факелы, укрепленные на стенах. — О чем вы, ваша светлость? — Нам не следовало идти без охраны. Что, если в башне нас поджидают убийцы? — Но вы хотели сохранить тайну, герцогиня. Уверяю вас, вам не стоит беспокоиться. Я достаточно сильна и в случае опасности сумею защитить вас с помощью одного из этих факелов. — Сестра Утта протянула руку и вытащила факел из консоли. — Думаю, самый жестокий убийца отступит, если хорошенько подпалить ему физиономию. Мероланна невольно рассмеялась. — О себе я ничуть не беспокоюсь, — ответила она. — Если я о ком и тревожусь, милая сестра Утта, так это о вас. Мне вовсе не хочется, чтобы вы пострадали из-за того, что я втянула вас в какие-то таинственные игры. Что до собственной участи, она мало меня заботит. Я слишком стара, и все, кого я любила, умерли или пропали без вести… Стоило герцогине произнести это, как губы ее задрожали, а глаза увлажнились слезами. — Но хватит о грустном. Герцогиня несколько раз вздохнула и выпрямилась, решительно выставив вперед внушительных размеров бюст. Она напоминала небольшой, но грозный военный корабль. — Нам не пристало стоять здесь и шептаться, как испуганные девчонки, — заявила она. — Идем, сестра Утта. Освещайте нам путь своим факелом. Они осторожно поднялись по винтовой лестнице. Второй этаж башни был нежилым. Здесь находилась одна-единственная большая комната, уставленная столами, где красовались гипсовые модели замка. Некоторые из них в точности повторяли оригинал, другие отражали различные усовершенствования, которые намеревался произвести король Олин. Ныне эти модели пылились, забытые и никому не нужные, как высохшая дохлая мышь у порога. Мероланна с отвращением взглянула на крошечный серый комок. — Каждый должен выполнять свои обязанности, — пробормотала она. — Что толку от кошек, если они не желают поедать мышей и оставляют их гнить на полу? — Кошки редко поедают свою добычу, ваша светлость, — заметила сестра Утта. — Как правило, они предпочитают играть с мышами и убивают их ради забавы. — Отвратительные создания. Терпеть не могу кошек. Собаки куда приятнее. В большинстве своем они безнадежно глупы, зато не отличаются ни подлостью, ни вероломством. Мероланна огляделась по сторонам, словно проверяла, не коснулись ли ее слова чужих ушей. В необитаемой комнате такая предосторожность была совершенно излишней. И все же герцогиня понизила голос почти до шепота. — По моему разумению, глупость — более простительный порок, чем подлость. Именно поэтому я предпочитала Гейлона Толли всем его братьям. Он напоминал мне собаку. А вот его брат Хендон — настоящая кошка. Он упивается собственной жестокостью и демонстрирует ее с гордостью, как драгоценное украшение. Сестра Утта в ответ лишь молча кивнула. Женщины вновь вышли на лестницу и двинулись выше. «Даже благословенная Зория, при всем ее милосердии, вряд ли прониклась бы добрыми чувствами к Хендону Толли», — вздохнула жрица. Низкие двери, ведущие в помещения третьего и четвертого этажей, оказались заперты. Сестра Утта догадалась, что знаменитая библиотека короля Олина находится на самом верху. Здесь, в башне, король долгие часы проводил в уединении. Никто не смел входить сюда без королевского разрешения, и даже теперь, когда король Олин давным-давно томился в плену, сестра Утта чувствовала себя преступницей, самовольно переступившей порог святилища. «Но ведь я пришла сюда с герцогиней Мероланной, родной тетушкой короля, — успокоила она себя. — Герцогиня имеет полное право находиться здесь, а значит, я тоже». Дверь в комнату, занимавшую весь верхний этаж башни, была широко распахнута. Однако сестра Утта не сомневалась, что эту дверь всегда закрывали так же плотно, как и двери нижних этажей. В комнате стояла кромешная тьма Женщины замерли на лестничной площадке. Свет факела в руке сестры Утты разгонял сумрак лишь у самого порога. Жрица Зории сделала несколько шагов вперед, и по комнате заметались причудливые длинные тени. У сестры Ухты перехватило дыхание. «Всемилостивая Зория, убереги меня от всех опасностей, ведомых мне и неведомых, — взмолилась она. — Прошу, сохрани в неприкосновенности мое тело и мою душу». — Ваша светлость? — прошептала она одними губами. Мероланна, по-прежнему стоявшая на лестничной площадке, нахмурилась, словно сердилась на себя за нерешительность. — Иду, — откликнулась она, переступила порог и подошла к сестре Утте, почти касаясь ее рукавом. Обе женщины сдерживали дыхание, стараясь не производить ни малейшего шума. Сестра Утта подняла факел. В комнате царило такое же пыльное запустение, как и в той, где хранились гипсовые модели. Повсюду здесь были книги — они стояли на бесчисленных полках, громоздились кособокими башнями на полу, кипами лежали на двух длинных столах. Многие были открыты, и страницы покрывал густой слой пыли — вне всякого сомнения, никто не прикасался к ним со времени отъезда короля. Некоторые страницы выпали, и обрывки пергамента покрывали пол, как опавшие листья. Утта в сестринской общине привыкла к строгой бережливости и считала книги величайшей ценностью; читать их можно было только с разрешения адельфы, верховной жрицы общины. Такое небрежное отношение к книгам поразило сестру Утту и одновременно пробудило в ее душе чувство, похожее на восхищение. — Ну и беспорядок! — сердито пробормотала Мероланна. — К тому же здесь страшно холодно. Меня уже бьет дрожь. Сестра Утта, прошу вас, посмотрите, не осталось ли в очаге поленьев. Надо попробовать развести огонь. — Никакого огня не надо, милые дамы! — раздался в тишине негромкий голос. — Если вы разведете огонь, он может обжечь мою дорогую госпожу! От неожиданности сестра Утта вздрогнула и уронила факел. К счастью, он упал на голый пол, не покрытый сухими пергаментными страницами. Жрица Зории возблагодарила небеса за то, что они уберегли их от пожарища, и торопливо подняла факел. — Кто это? — выдохнула она. Мероланна, при первых словах незнакомца испустившая сдавленный вскрик, так крепко сжала плечо Утты, что сестра едва не закричала тоже. — Он здесь! В этой самой комнате! — прошептала герцогиня и сделала знак Тригона. — Кто говорит с нами? — громко спросила она, и голос ее предательски дрогнул. — Ты привидение? Или злой дух? — Нет, милые дамы, я не привидение и вскоре докажу это вам. Голос был таким тонким и слабым, что мог бы принадлежать дохлой мыши, которую они видели внизу. Мгновение спустя сестра Утта увидела, как над одним из столов закрутилось облако пыли. В расщелине между двумя книжными горами мелькнуло какое-то крошечное существо, передвигавшееся на четвереньках. Но вот оно распрямилось и оказалось человечком, ростом примерно с мизинец Утты. Жрица Зории едва не уронила факел снова. — О, милосердная дочь Перина, это же человек, — пробормотала она. — Не просто человек, а представитель славного народа крышевиков по имени Жуколов, — с поклоном поправил незнакомец. — К вашим услугам, милые дамы. Прошу прощения за то, что испугал вас. — Вы тоже видите его, сестра Утта? — едва ворочая языком, произнесла герцогиня и так вцепилась в плечо своей спутницы, что та невольно ойкнула. — Или я сошла с ума? — Вижу, — только и могла ответить жрица. В этот момент она отнюдь не была уверена, что пребывает в здравом рассудке. — Кто вы? — обратилась она к крошечному человечку. — Я имею в виду, чем вы занимаетесь и что вам от нас надо? — Он назвал себя крышевиком, — сказала Мероланна. — Это прозвище говорит само за себя. — Но… что оно означает? — Вы никогда не слышали старые легенды? Ах да, вы же с Вуттских островов. Мероланна несколько мгновений пристально смотрела на сестру Утту, потом, словно вспомнив о том, что привело их сюда, повернулась к крошечному созданию, которое с невозмутимым видом прохаживаюсь по столу. — Что нам угодно? Это вы… подбросили письмо в мою спальню? Крышевик по имени Жуколов молча поклонился. Он был так мал, что разглядеть выражение его лица не представлялось возможным, и все же сестре Утте показалось, что человечек несколько смутился. — Это сделали люди моего народа, милостивая госпожа, — откликнулся он. — И признаюсь, ваш покорный слуга Жуколов тоже приложил к этому руку. Да, мы взяли письмо и доставили его вам. Сказать больше я не имею права. Вам придется подождать. — Подождать? — повторила Мероланна и залилась дребезжащим смехом. Сестра Утта начала всерьез опасаться, что со старой герцогиней случится обморок или истерический припадок. Но Мероланна быстро взяла себя в руки. — И чего же нам ждать? — осведомилась она нарочито спокойным голосом. — Появления гоблинов, которые сыграют нам на дудках? Или же сюда явится повелитель Эльфов и поведет нас в свой золотой чертог? Клянусь святым Тригоном, вот не ожидала увидеть, как сказки станут явью! — Я ничего не могу вам сказать, милостивая госпожа, — раздался едва слышный голос. — Но ждать осталось совсем немного. Я слышу, она приближается. И он указал рукой на огромный камин, давным-давно стоявший без употребления. Из-за книг, валявшихся рядом с очагом, стали появляться маленькие человечки, подобные самому Жуколову. Все они были облачены в доспехи, сделанные из ореховой скорлупы и костей мелких грызунов, а в руках сжимали крошечные мечи и копья. Маленькое войско в молчании выстроилось на полу (при этом воины бросали на Мероланну и сестру Утту исполненные ужаса взгляды). Из дымохода медленно спустилась небольшая дощечка, укрепленная на длинных нитях, едва слышно скрипевших. На расстоянии около полфута от покрытой пеплом подставки для дров дощечка остановилась, тихонько покачиваясь. Теперь можно было рассмотреть, что на ней стоит трон из позолоченных сосновых шишек. На троне восседала женщина ростом с палец. Ее рыжие волосы были распущены, на голове красовалась миниатюрная корона из золотой проволоки. Взгляд ее, устремленный на герцогиню и жрицу Зории — по сравнению с ней обе дамы казались великаншами, — был полон спокойного любопытства. Наконец губы королевы тронула едва заметная улыбка. — Величайшее из всех величеств, королева Башенная Летучая Мышь, — торжественно провозгласил Жуколов, и в его голосе послышалась благоговейная дрожь. — Мы должны дать вам необходимые разъяснения, герцогиня Мероланна и сестра Утта, — изрекла крошечная королева. Свод очага, как пространство театрального зала или храма, делал ее голос более звучным и внушительным. — Мы располагаем сведениями, по нашему разумению, весьма ценными для вас. Мы готовы сообщить вам эти сведения, однако рассчитываем, что в качестве благодарности вы окажете нам помощь в разрешении некоего затруднения, с которым нам довелось столкнуться. — Вы рассчитываете на нашу помощь? — переспросила Мероланна. Маска недоумения и растерянности, застывшая на лице герцогини, делала ее старше своих лет. — Клянусь богами, я ровным счетом ничего не понимаю. Скажу откровенно: когда попадаешь в ожившую сказку, становится как-то не по себе. Каким образом мы можем вам помочь? И о каких сведениях, якобы столь важных для нас, вы говорите? — В свое время вы все узнаете, герцогиня, — произнесла королева так снисходительно, словно говорила с ребенком, а не с женщиной, многократно превосходящей ее размерами. — Полагаю, вам будет любопытно узнать, какая участь постигла вашего сына. — Вы уверены? — переспросила Опал. — Возможно, вы еще не до конца оправились или слишком устали… Чет отметил, что супруга его стала излишне недоверчива. — Нет, нет, сударыня, — поспешно перебил Чавен. — Я совершенно здоров. И признаюсь, мне очень стыдно, что вчера я позволил себе непозволительным образом распуститься. — Щеки лекаря и в самом деле покраснели от смущения. — Мне остается лишь просить прощения, снова уповая на вашу снисходительность. — Но вы и самом деле?.. Опал осеклась, переводя испытующий взгляд с лекаря на мужа. Она словно призывала Чета вмешаться, но тот не внял ее призыву и хранил упорное молчание. В конце концов, идея с зеркалами принадлежала Опал, а не ему. — Вы и в самом деле можете это сделать? Здесь, в нашем доме? — Уверяю вас, то, о чем вы говорите, мне вполне по силам, госпожа Опал, — с улыбкой заверил Чавен. — Речь идет не о грандиозном и опасном эксперименте, а лишь о небольшом опыте каптромантии. И уж конечно, никакого вреда вашему сыну этот опыт не принесет. Чет не был уверен, что действительно считает Кремня своим сыном, однако предпочитал молчать. За несколько месяцев в доме фандерлингов Кремень вырос на целую ладонь и уже возвышался над приемным отцом, как башня. Как Чет мог считать своим сыном мальчика, чьи родители, вполне вероятно, пребывали в добром здравии и жили поблизости? Мальчика, который через несколько лет будет вдвое выше фандерлинга? «Впрочем, дело тут не в росте, совсем не в росте», — вздохнул Чет и перевел взгляд на мальчика. Тот сидел в дальнем углу комнаты, закутавшись в одеяло. Взгляд у Кремня был сонный и безучастный, но он все-таки дал себе труд подняться с постели. Последнее время Кремень жил словно древний старец: большую часть дня дремал, говорил вяло и неохотно. Мальчик никогда не отличался особой разговорчивостью, но прежде, до того злополучного приключения, он буквально излучал жизнерадостность и бодрость. — И что же тебе потребуется для твоей… зеркальной магии? — Несмотря на показное равнодушие, Чет почувствовал, что предстоящий опыт возбуждает его любопытство. — Какие-нибудь растения и травы? Опал может купить их на рынке. — Если понадобится, ты сам сбегаешь на рынок, старый бездельник, — тут же возразила Опал, однако в ее голосе не слышалось привычного раздражения. — Нет, нет, никаких трав не нужно, — вскинул руки придворный лекарь. Сон освежил и подкрепил его, но Чет достаточно хорошо знал старого друга, чтобы понять — пережитое потрясение оставило в душе Чавена глубочайший след. Фандерлинг понимал, что лекарь не относится к числу людей, с легкостью переживающих любые жизненные неурядицы, и это обостряло его тревогу. — Все, что мне нужно, это зеркало, свеча и… — Чавен слегка нахмурился. — Нельзя ли сделать так, чтобы в комнате было совершенно темно? — А вот это проще простого, — с невеселым смехом ответил Чет. — Ты, видно, позабыл, что находишься в Городе фандерлингов. Привычное для нас освещение кажется вам, большим людям, кромешной тьмой. А от света, который вы считаете слабым и тусклым, у меня болит голова. — Неужели? — растерянно пробормотал Чавен. — Так вам пришлось страдать по моей милости? — Ну, страдать — это слишком сильно сказано, — покачал головой Чет. — Так или иначе, если нужно для твоего опыта, в комнате будет совершенно темно. С этими словами фандерлинг взобрался на стул, чтобы погасить светильник, горевший в нише над очагом. Опал тем временем вышла из комнаты и вернулась с одной-единственной свечой, которую поставила перед лекарем. Смена освещения превратила утро в подобие бесконечных странных сумерек, и Чету невольно пришел на память Южный Предел, мрак, окутавший город, мерное капанье воды и облаченных в доспехи… существ, внезапно выступивших из тени. До этого мгновения он не разделял опасений Опал, полагая, что супругу волнует лишь беспорядок, которым грозило проведение опыта. Но сейчас Чет осознал, что Опал обеспокоена не только участью своих безупречно чистых полов: стоило зажечь обычную свечу, и немудрящее действие показалось исполненным зловещего смысла. Мерцающий огонек преобразил их дом, замерший в ожидании неведомых событий. — Нужен какой-нибудь предмет, чтобы подпереть зеркало, — раздался в напряженной тишине голос Чавена. — А, вот чашка она подойдет наилучшим образом. Свечу поставим сюда, сбоку от зеркала, но так, чтобы она в нем отражалась. Как зовут мальчика? Кремень? Кремень, иди сюда и сядь за стол. На эту скамью. Светловолосый мальчик послушно поднялся и подошел к столу. Отрешенное выражение, застывшее на его лице, сменилось растерянностью. Любой на его месте растерялся бы, пронеслось в голове у Чета. Как бы там ни было, они считают себя родителями Кремня, а разве не сумасбродство со стороны родителей, пусть даже приемных, доверить свое дитя столь странному субъекту в очках? Несмотря на свой малый для человека рост, лекарь казался таким громоздким по сравнению с миниатюрной мебелью. И этот одуревший от собственной учености человек, обладающий какой-то загадочной мудростью, намерен сотворить с мальчиком неизвестно что. — Все будет хорошо, сынок, — неожиданно для самого себя сказал Чет. Кремень скользнул по нему равнодушным взглядом и опустился на скамью. — Дитя мое, подвинься немного, чтобы ты видел только свечу, — распорядился лекарь. Мальчик беспрекословно выполнил приказ. Чавен встал у него за спиной. — Встаньте так, чтобы он не мог вас видеть, — повернулся лекарь к Чету и Опал, замершим поодаль. — Отойдите вон туда, в сторону. — Вы не причините ему вреда? — дрожащим голосом спросила Опал. При звуке ее голоса мальчик вздрогнул. — Я же сказал, нет никакой опасности для мальчика, — нетерпеливо произнес Чавен. — Он не почувствует ни малейшей боли. Ему всего лишь придется немного… поговорить. Ответить на несколько вопросов. Опал встала рядом с Четом и сжала его руку; он уже забыл, когда в последний раз жена так крепко сжимала его руку. — А теперь посмотри в зеркало, дитя мое, — раздался тихий голос Чавена. Странно было вспоминать о том, что этот человек, ныне удивительно спокойный, всего несколько часов назад рыдал и метался как одержимый. — Ты видишь пламя свечи? — продолжал Чавен. — Видишь, я знаю. Он горит прямо перед тобой, этот ясный огонек. Смотри на него. Смотри на него не отрываясь. Ты видишь, как он движется? Видишь, как он сияет? Огонь окружен тьмой, но он горит все ярче. Чет не видел лица Кремня — зеркало было расположено под таким углом, что он не мог его разглядеть. Но он заметил, что мальчик, поначалу застывший в напряженной позе, немного расслабился. Несколько минут назад он горбился, словно пытался защититься от порывов ледяного ветра, а сейчас его худые плечи расправились. Кремень всем телом подался вперед, к зеркалу, где сверкало невидимое для Чета отражение свечи. Голос Чавена, негромкий, размеренный, продолжал звучать в тишине. Лекарь говорил только о свече, о ее пламени, горящем во тьме; наконец Чет ощутил себя во власти каких-то неведомых чар. Стол, свеча, мальчик, зеркало — все это казалось ему смутными видениями, готовыми вот-вот раствориться в сумраке. Голос лекаря становился все тише и наконец смолк. В комнате воцарилась полная тишина. — Теперь мы вместе совершим путешествие, дитя, — после долгой паузы вновь заговорил Чавен. — Ничего не бойся, дитя мое, ведь я буду с тобой. Ты будешь видеть и при этом останешься невидимым. То, что ты увидишь, не причинит тебе вреда. Ничего не бойся. Опал так крепко стиснула руку Чета, что он невольно дернулся, пытаясь отцепиться от ее хватки. Свободной рукой он погладил жену по плечу, надеясь, что этот ласковый жест немного успокоит ее и она перестанет сжимать его многострадальные пальцы. — Ты снова стал маленьким, совсем маленьким, — донесся до него слабый голос Чавена. — Ты младенец, ты едва умеешь ходить и лежишь в колыбели. Где ты? Что ты видишь вокруг себя? В комнате повисло безмолвие, которое внезапно нарушил странный звук. Чет с трудом понял, что это говорит Кремень, — так удивительно звучат голос приемного сына. Голос этот ничуть не напоминал хриплый басок диковатого мальчишки, которого они некогда привели в свой лом, или угрюмое бормотание пребывающего в вечной дреме лежебоки, в которого Кремень превратился после своего злополучного путешествия. То был нежный лепет маленького ребенка. Судя по всему, Кремень в точности выполнил приказ Чавена. — Я вижу деревья. Вижу маму. Она вновь вцепилась в пальцы Чета. В ее жесте было столько отчаяния, что он оставил попытки освободиться. — А где твой отец? Ты его видишь? — Нет. У меня нет отца. — Понятно. Как тебя зовут? Кремень долго молчал, прежде чем заговорить вновь. — Мальчик, — ответил он наконец — Мама называет меня мальчиком. — Замечательно. А как ее зовут? — Мама. Ма-ма. Последовала пауза. Чавен что-то прикидывал. — Сейчас ты стал немного старше, — заявил он. — Где ты живешь? — В нашем доме. Он стоит у самого леса. — Ты знаешь, как называется этот лес? — Нет. Я знаю только, что мне нельзя туда ходить. — Когда другие люди говорят с твоей матерью, как они ее называют? — Никто не говорит с ней. Тут нет других людей. Только один человек. Он приходит из города. Приносит деньги. Каждый раз приносит четыре серебряные монеты. Когда он приходит, мама радуется. Чавен на мгновение повернулся и бросил на Опал и Чета многозначительный взгляд. Смысл этого взгляда ускользнул от них. — И как этот человек называет твою маму? — Госпожа или сударыня. Один раз он назвал ее «госпожа кормилица». — Понятно, — со вздохом изрек Чавен. — Что ж, продолжим. Сейчас ты… — Моя мама больна, — внезапно раздался дрожащий голос Кремня. — Она приказала мне никуда не выходить, и я не выхожу. Но она уже давно спит и никак не может проснуться. А тучи спускаются все ниже… — Он испуган! — воскликнула Опал и подалась вперед. Чет вновь положил ей руку на плечо, пытаясь удержать. Впрочем, в глубине души он вовсе не был уверен, что странный опыт стоит продолжать. — Пусти меня, старый дурак! — взвизгнула Опал. — Ты не видишь, что с ним творится? Кремень! Кремень, сынок, я здесь! — Уверяю вас, милая госпожа Опал, мальчик ничего не слышит, — заверил Чавен, и в его голосе послышались жесткие нотки. Никогда прежде Чет не слышал, чтобы лекарь разговаривал подобным тоном. — Мой наставник Каспар Дайлос передал мне все свои знания, и я хорошо усвоил его уроки. Все, что слышит сейчас Кремень, это мой голос. — Но мальчик испуган! — Как бы то ни было, вы должны отказаться от любых попыток вмешательства и позволить мне продолжать разговор с ним, — изрек Чавен. — Ты слышишь меня, дитя мое? — Деревья! — возвысил голос Кремень. — Они начали… двигаться. И у них появились пальцы. Они окружили наш дом со всех сторон. А тучи уже совсем низко. — Ты в полной безопасности, — успокаивающим голосом произнес лекарь. — Тебе ничего не угрожает. Ты видишь все, но остаешься невидимым. И то, что ты видишь, не может причинить тебе вреда. — Я не хочу выходить из дома. Мама запретила мне выходить. Но дверь открылась, и тучи вползли в дом! — Мальчик мой… Кремень с трудом выговаривал слова и тяжело дышал, словно после быстрого бега. — Нет… нет… я не хочу! — жалобно хныкал он, раскачиваясь на скамье. Тело его словно лишилось костей, стало мягким, как у тряпичной куклы, голова моталась из стороны в сторону, словно кто-то тряс его за плечи. — Столько глаз вокруг, и все уставились на меня! — пробормотал он, и его слова прервались рыданием. — Где моя мама? Где небо? Где мой дом? — Прекратите! — возопила Опал. — Своим отвратительным колдовством вы окончательно погубите нашего сына! — Уверяю вас, сударыня, опасности нет, — с трудом переводя дух, ответил Чавен. — Страшные события, о которых он вспоминает, остались в прошлом и не могут… Неожиданно Кремень перестал раскачиваться и замер на скамье. — В камне его больше нет! — произнес он хриплым шепотом. Казалось, чьи-то мощные руки сжимают его горло. — Его больше нет в камне… Он… он во мне! Мальчик смолк и затих, словно окаменел. Тишина, воцарившаяся в комнате, давила на уши. — Мы сделали все, что хотели, мой мальчик, — судорожно сглотнув, выговорил Чавен. — Возвращайся в свой дом. Возвращайся в комнату, где стоит зеркало и горит свеча, возвращайся к своим родителям, Опал и Чету! Кремень поднялся так резко, что перевернул тяжелую скамью. Она упала на ногу Чавену, и дородный лекарь, отпустив несколько крепких словечек, неуклюже отскочил в сторону, потерял равновесие и упал. — Нет! Нет! — кричал Кремень, и голос его громом наполнял маленькую комнату. — Сердце королевы! Сердце королевы! Там дыра, и он пробрался сквозь нее! С этими словами он рухнул на пол, словно марионетка, у которой подрезали веревочки. — Он просто погрузился в сон, — едва слышно произнес Чавен. Он переводил взгляд с Чета на Опал, будто хотел извиниться. Судя по непроницаемому лицу Опал, смысл слов лекаря не доходил до ее сознания. Склонившись над мальчиком, она промокала его лоб влажной тканью. На мужа и лекаря она даже не глядела, лишь махнула рукой, приказывая им уйти из спальни, словно их присутствие могло повредить впавшему в беспамятство Кремню. Точнее, присутствие двух бесполезных и растерянных мужчин могло повредить самой Опал, мысленно поправился Чет. Одним своим видом они доводили ее до бешенства. — Не понимаю, что произошло, — сказал лекарь, когда они с Четом перевернули опрокинутую скамью и уселись на нее. Фандерлинг налил обоим по кружке крепкой настойки из мха. — Никогда прежде такого не бывало, — нахмурившись, пробормотал Чавен. — С мальчиком случилось что-то неладное. Скорее всего, за Границей Теней… — Чтобы это понять, не нужно прибегать к помощи магического зеркала, — с невеселым смехом откликнулся Чет. — Да, разумеется. Но дело обстоит сложнее, чем я предполагал. Ты слышал, о чем он говорил. Он не случайно забрел за Границу Теней. Его затащили туда насильно. И там с ним сделали что-то… непостижимое для нас. Чет вспомнил, как всего несколько дней назад обнаружил мальчика. Тот распростерся у подножия Сияющего Человека, в самом центре святилища тайн фандерлингов, и в руке у него было зажато крошечное зеркальце. А потом жуткая женщина из сумеречного племени забрала зеркало у Чета. Какая тайна скрывалась за этим обменом? Быть может, эта женщина и есть королева, о которой кричал Кремень? Он твердил о каком-то сердце с дырой. Что это могло означать? — Я в полном недоумении, — вздохнул Чавен. — Просто голова идет кругом. Но чувствую, что придется во всем этом разобраться. — Хорошо, — кивнул Чет, встал со скамьи и поморщился от боли в коленях. — Жаль только, что мне приходится ломать себе голову над более насущными проблемами. Например, над тем, как бы нам выйти из дома и раздобыть еды так, чтоб никто не заметил. — О чем ты? — пожал плечами Чавен. — Если ты не обратил внимания, от Опал мы сегодня кормежки не дождемся, — ответил Чет. — Так что нам лучше самим о себе позаботиться, а не сидеть сложа руки. — Ты прав, — кивнул лекарь и торопливо осушил свою кружку. — Сидеть сложа руки — последнее дело. Надеюсь, нам повезет. |
||
|