15. “ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ МЕТОД”

Утром, чуть свет, Тараса повели к лейтенанту. Открыв сарай, солдаты было переполошились. Мальчишка исчез. Перерыли солому, заглянули во все углы — пусто. Хотели уже бежать к фельдфебелю и доложить о случившемся, но вдруг из гроба послышался слабый стон. В сарае было темно, и солдаты (их было двое: часовой, сменивший Курта Мюллера, и тот низенький, молоденький солдат, который, встретив Тараса в прошлое утро, пугал его автоматом) обмерли от суеверного страха.

Стон повторился, крышка гроба приподнялась. Солдаты, вскинув автоматы, попятились к дверям, но тут же опомнились и рассмеялись — перед ними стоял живой русский мальчишка, мохнатый от множества приставших к нему соломинок.

Молоденькому солдату особенно понравился этот трюк с гробом. Заливаясь смехом, он говорил что-то, часто повторяя слово “копф” и постукивая себя пальцем по лбу. Он так развеселился, что даже сунул в руку хлопцу нашедшиеся у него в карманах галету и два кусочка сахара.

Тело Васи Коваля все еще висело на столбе. Тарас прошел мимо, даже не взглянув вверх. А позади хлопца шагал весело улыбающийся молоденький солдат — он никак не мог забыть смешного происшествия в сарае.

В кабинете Тараса ожидал Гросс. Сейчас же привели ракитнянского врача — высокого, худого, как щепка, старика, одетого в валенки, черное пальто, меховую шапку с бархатным верхом. Длинная шея врача была обмотана шерстяным женским платком, в руках он держал крохотный саквояж.

— Пожальста, садитесь, косподин токтор. Вы ест старый шеловек.

— Благодарю вас, — сказал врач, снимая шапку. Седая голова его тряслась. — Господин офицер, я явился по вашему требованию, но мое присутствие здесь бесполезно.

— Пошему? — удивился Гросс.

— Потому, что ваши… — старик хотел сказать “жертвы”, но, нахмурившись, удержался. — Словом, ваша клиентура не нуждается в медицинской помощи.

— Как так? — Гросс все еще не понимал, о чем говорит старик, к которому он невольно проникся уважением. Ведь далеко не все доживают до такого возраста.

— Бесполезно лечить людей, если вы завтра отправляете их на расстрел или виселицы, — сухо и, казалось бы, бесстрастно сказал врач. — Для этой цели вам нужен тюремный врач, а я за пятьдесят лет своей врачебной практики ни разу не выступал в этой роли. — Голова старика затряслась сильнее, он сделал нетерпеливый, отрицательный жест рукой. — И я… я не желаю позорить свои седины, что бы мне ни угрожало.

— Я приглашал фас для особий слюшай. Особий! Это мальшик. Мы будем лешить его и отпускайт.

Только тут доктор старческими выцветшими до голубизны глазами посмотрел на Тараса.

— Подойди ко мне. Что у тебя болит?

— У меня все болит, господин доктор, — сказал Тарас.

— Сними ватник, рубаху. Почему ты так дрожишь?

— Я сильно застыл, — признался Тарас. Он стягивал с себя рубаху. — В сарае холодно, господин доктор.

Врач строго взглянул на хлопца.

— Пожалуйста, не называй меня так… Дыши!

Осмотр продолжался недолго. Через минуту доктор приказал Тарасу одеваться.

— Ну, што, господин токтор? — спросил Гросс очень участливо. — Какой диагноз?

Врач печально посмотрел на Тараса, пожал плечами.

— Вы знаете это лучше меня. Мальчик избит самым жестоким образом. Вероятно, повреждена надкостница ребра. Затем, вы держите его в холодном помещении. У него зуб на зуб не попадает.

— Какой рецепт? — все так же участливо осведомился Гросс.

На бледных, обескровленных губах врача появилась грустная улыбка. Он спросил Тараса:

— Когда ты ел в последний раз?

— Вчера утром, господин доктор.

— Это путет… — успокоил врача Гросс.

— Ему нужны покой, питание, теплое помещение, — произнес старик снова бесстрастно. — А еще проще — отпустили бы… Свобода для него будет самым лучшим лекарством. — Он в упор взглянул на лейтенанта, и в его глазах появился скорбный упрек. — Вы пожилой человек, господин офицер, у вас, очевидно, есть дети такого возраста, как этот мальчик… Почему вы так зверски обращаетесь, с людьми?

Гросс вскипел. Этот дряхлый старик позволяет себе лишнее. И лейтенант сказал с угрозой:

— Господин токтор люпит много гофорить? Это ошень плехо, господин доктор.

— Мне восемьдесят два года. И в таком возрасте я не хочу лишать себя удовольствия говорить то, что думаю.

— Фозраст нам не путет мешать, не путет… Это надо вам помнить!

Старик надел было шапку, но, беззвучно пошевелив губами, снова снял ее.

— Я помню другое… — сказал он. — Эту школу. Здесь, в этом кабинете, я выслушал тысячи юношеских сердец. Они живут, они еще бьются, эти сердца…

Врач сухо поклонился, одел шапку и вышел из кабинета.

— Мошет пыть, мы еще будем фозвращаться эта тема… — крикнул ему вдогонку красный, как рак, Гросс. — Но на этот рас фы свободен, господин токтор.

Лейтенант прошелся по комнате, успокоился, ласково посмотрел на Тараса.

— Самерс, полит? Нишево, нишево. После сватьба сашивет. Мы путем трузя. Мы путем понималь друх друха. Куришь?

Тарас опасливо посмотрел на протянутую к нему раскрытую коробку папирос “Казбек”, хмыкнул носом.

— Нет, я к этому делу не приучался. Рано…

— Куришь, куришь, — ободряюще заулыбался Гросс. — Уше можно, уше польшой.

Хлопец осторожно взял папиросу. Гросс щелкнул зажигалкой, дал огонька Тарасу и затем закурил сам, пуская колечки дыма. При первой же затяжке Тарас сильно закашлялся, на глазах выступили слезы.

— Вот не пойму, господин офицер, — заискивающе, виновато улыбнулся он. — Зачем люди табак придумали? — Тарас с удивлением качнул головой. — Считаю — одно баловство.

Он уже обогрелся в комнате и, заметив перемену в обращении, осмелел.

Гросс не успел ничего ответить — вошла Оксана с полным подносом.

— На столе накрыть, господин лейтенант? — спросила она с мягкой, неприметной улыбкой хорошо вышколенной горничной, привыкшей не удивляться причудам хозяев.

Тарас, забыв о папиросе, смотрел, как завороженный, голодными тоскливыми глазами на сковородку с жареной капустой, на тарелку с тоненькими ломтиками поджаренного, видимо, еще теплого хлеба. Под кожей на его горле то и дело пробегал сверху вниз комок, он глотал слюну.

Оксана накрыла стол на два прибора.

— Я еще сделала вам гоголь-моголь, — щебетала девушка. — Очень вкусно и полезно. Только сейчас так трудно достать яйца. Раньше их было много, и ваши солдаты ели их сотнями. Они ужасно любят яичницу с салом.

Она критическим взглядом оглядела стол и, оставшись довольной делом своих рук, направилась к двери.

— Когда входишь в комнату, нужно вытирать ноги, — сказала она сердито Тарасу. — Наследил.

— Промашку дал, — Тарас виновато посмотрел на свои ноги. — Извини, сестрица.

— Сестрица, сестрица… Вытирай тут за каждым.

Оксана вышла. И тут произошло чудо: гитлеровец пригласил изумленного Тараса к столу. Он сам ухаживал за ним, подвигая тарелку с хлебом, просил кушать, не стесняясь.

— Тепе путет хорошо, — каждый раз говорил лейтенант, благодушно поглядывая на подростка.

Тарас, ободренный настойчивостью хлебосольного хозяина, уминал за обе щеки, и вскоре на его лице выступил пот.

— У нас так говорят, господин офицер, — не преминул он сообщить Гроссу, когда тот наливал ему в чашку кофе. — “Работай так, чтобы замерз, а ешь — чтобы в пот вгоняло”. В шутку, конечно.

Офицер рассмеялся.

— Ты есть остроумник! — сказал он.

Выпили кофе, и Гросс приступил к делу.

Он снял со шкафа глобус, поставил его на парту. Только тут Тарас заметил, что карта на стене у парты висит новая — “Европа”. Почти все страны европейского материка были заштрихованы коричневым карандашом. Такими же штрихами была покрыта часть территории Советского Союза.

Гросс начал объяснение. Он говорил неторопливо, размеренно, солидно, изредка сопровождая свои слова утвердительным кивком головы. “Итак, на всем земном шаре есть только одна раса, призванная господствовать над другими народами, лучшая в мире раса — арийская. Немцы — единственная нация, которая во всей чистоте сохранила признаки своей арийской расы. Германии по праву должен принадлежать весь мир”.

Гросс крутнул пальцем глобус, и легкий макет земного шара быстро завертелся на своей медной оси. “Тут уже ничего не попишешь. Право есть право”. Отставив глобус в сторону, лейтенант взял в руки указку.

“Германия, — втолковывал он Тарасу, — завоевала почти всю Европу. (Последовало перечисление союзных и покоренных государств). Германская армия захватила всю Украину, Ленинград, Ростов. Германская армия находится в трех шагах от Москвы. Осталась сущая ерунда. Мир уже стоит на одном колене перед Гитлером”.

Лейтенант был растроган своей тирадой. Глаза его увлажнились. Он снял пенсне и протер чистым платком стекла.

— Ты все понималь?

— Да что уж тут — каждый дурак поймет, — бодро сказал Тарас, желая похвастаться своей сообразительностью. — Государство ваше небольшое, а руки длинные.

— Руки есть крепки, — уточнил Гросс.

— Ну да, я и говорю — ухватистые… — поспешно закивал головой Тарас. — Земной шар удержать… Это тебе не футбольный мяч. Тут дело не шутейное. Крепко надо держать!

Хлопец всеми силами старался подладиться в тон гитлеровцу.

Покончив с коротким вступлением, Гросс начал развивать свои мысли дальше. “Завоевав весь мир, немцы будут руководителями, хозяевами, господами. Раса, стоящая “ступень нише”, будет их помощниками. Все остальные будут работать. О, немцы покажут ленивым, изнеженным нациям, как нужно работать. Они будут жестоко наказывать “каждый лентяй”. И всем будет хорошо. Все будет иметь свой порядок: господа, помощники, рабочие люди”.

От сытного завтрака и тепла у Тараса сладко кружилась голова, его клонило ко сну. И все же хлопец, с усилием тараща посоловевшие глаза, внимательно слушал лейтенанта. Он, видимо, понимал, что немец не спроста затеял эту длинную канитель и забрасывает какую-то удочку, но не мог догадаться, где наживка, а где крючок. “Валяй, валяй, — говорило равнодушно сонное курносое лицо хлопца, — наше дело телячье… Приказано слушать — слушаю”.

“Но среди низших рас, продолжал, повысив голос, лейтенант, есть тоже очень способные люди, лучшие люди нации. Эти люди поймут историческую роль Германии. Эти люди во всех завоеванных странах уже помогают немцам наводить порядок. И великая Германия не забудет их искренних услуг. О, этих людей ждет большое будущее, они могут сделать прекрасную карьеру”.

Гросс умолк и ласково посмотрел на Тараса. За толстыми четырехугольными стеклами пенсне его сладко улыбающиеся голубые глаза казались очень маленькими и острыми. Тарас понял, что ему следует сказать что-нибудь приятное для гитлеровского офицера.

— Да, взять хотя бы полицейских, — рассудительно произнес хлопец, — помогают немцам и живут подходяще — у них хлеб, и сало, и самогон не переводится.

Хлопец попал в точку. Гроссу очень понравилась понятливость ученика. “Судя по всему, — заявил он, — следует предположить, что Тарас умный мальчик и понимает, что у него только один путь — путь с немцами. Конечно, он совершил большой проступок против германской армии и должен быть наказан, но услуга, которую он смог бы оказать великой Германии, намного превысит проступок”.

Сонливость — как ветром сдуло с лица хлопца. Он сразу же навострил уши.

— Вот тут я немножко не понял, господин офицер, как вы сказали. Вроде, вы обижаетесь на меня или как? А что я должен сделать? Вот как вы мне присоветуете?

— О, это немношка потом, — благодушно улыбнулся Гросс. — У тепя мошет пыть польшой карьера.

Хлопец тоже улыбнулся, радостно и беспокойно хмыкнул носом, часто замигал. Он явно был заинтригован словами гитлеровца.

— Ну, а все-таки? Как мне к этому делу приспособиться? Начать с чего бы?

Тарас незаметным, торопливым жестом подтянул штаны. Глуповатые, но уже с лукавыми огоньками глаза хлопца уставились на лейтенанта в нетерпеливом ожидании.

— Ты должен хотить ф тыл Софетска Армия. Фернуться и рассказываль.

— Шпион? — Тарас даже отшатнулся, испуганный.

— Не так пугаль страшний слофо, — поспешно успокоил его лейтенант. — Шпион ест расфетчик.

Лицо хлопца выражало уже не страх, а разочарование. Он вздохнул, поморщился от боли в боку, покачал головой.

— Не выйдет… — сказал растерянно и добавил с печальной убежденностью:

— Не выгорит у меня это дело, не получится.

— Пошему?

— Тут отчаянного хлопца надо. Огонь! И чтоб шарики в голове как следует работали. Куда мне? Ха! Я всего с малолетства боюсь. Ночевал вот в сарае, а там гробы, чуть было разрыв сердца не приключился…

Гросс ожидал, пока хлопец успокоится и обдумает его заманчивое предложение. Но Тарас по-прежнему стоял на своем.

— Нашли разведчика! Да я, мало того, что смирный — я теленка, и того обмануть не смогу.

— Это не имеет знашения, — заявил лейтенант. — Что ест храпрость, фоля? Это — прифычка. Все можно воспиталь. Нужно хотеть, очень хотеть — и все путет порядок.

— Оно, может, и так, — согласился хлопец, — только трудно. Ох, боюсь я! Сцапают меня там, прижмут на допросе, и — расстрел. За такое дело по головке не погладят. Только пятками дрыгну. Нет, не хочу вас подводить…

— Я не торопилься отфет, — сказал Гросс. — Тепе нато думаль. Утро от фечер ест умней.

Немец засмеялся — он тоже знал русские пословицы.

Через несколько минут солдаты отвели Тараса в сарай. Хлопец тащил на плече толстый тюфяк. Солдаты несли два старых ватных одеяла и большую грязную, без наволочки подушку. Все это “вещевое довольствие” было выдано Тарасу по приказу лейтенанта. Гросс верил в успех и считал, что главное уже сделано.

— Ну, каково ваше мнение, Штиллер? — спросил он у явившегося в кабинет Штиллера.

— Я не смею осуждать действия начальства, господин лейтенант, — блудливо ухмыльнулся Штиллер, — но если вы спрашиваете, то мое мнение таково: напрасно наши солдаты мерзнут по ночам, охраняя этого сопляка Вы повозитесь с ним еще день — два, ну, неделю, и кончится тем, с чего должно было начаться, — мы вздернем его. При этом я не уверен, что будет большой эффект — мальчишка, сопляк, он будет плакать, проситься…

— А что вы скажете, если не позже, чем через три — четыре дня мина будет лежать на моем столе?

— Я буду удивлен и… — Штиллер пожал плечами, — очень обрадован, господин лейтенант.

— Штиллер, — уверенно произнес офицер, — вы будете и удивлены, и обрадованы.