12. НОВЫЙ КОМЕНДАНТ

Наконец закончился этот поистине кошмарный для Эмиля Гросса день. Удрученный лейтенант в сопровождении не менее удрученного фельдфебеля Штиллера вернулся в кабинет, где на ковре лежал сложенный вдвое половичок. Тут новый комендант вспомнил об арестованном подростке.

— Скажите, фельдфебель, этот второй мальчишка — тоже партизан? — спросил Гросс, снимая шубу и прижимаясь спиной к кафелю печки.

Штиллер закрывал окна деревянными щитами.

— Мне трудно ответить на этот вопрос, господин лейтенант, — сказал он. — Я не знаю, почему покойный обер-лейтенант привлек этого второго мальчишку.

— Но где и при каких обстоятельствах он был захвачен? — допытывался лейтенант.

— Мы взяли его при выходе из просеки, у хутора. Он нес мешок с очень дрянной мукой. Ничего подозрительного при обыске мы не обнаружили. Признаюсь, у мальчишки был глупый вид: до того он растерялся и перепугался. Он все время бормотал что-то и показывал какой-то документ — пропуск, кажется, который лежит сейчас у вас, господин лейтенант, на столе.

— Но почему же обер-лейтенант был уверен, что этот второй тоже партизан? Вы ведь присутствовали при допросе?

— Да, господин лейтенант, — заморгал глазами Штиллер. — При второй половине допроса. Но, видит господь, я в состоянии понять только десятое слово из той тарабарщины, на которой говорят эти люди. Я понял только, что этот Сокуренко и обер-лейтенант подозревали, что оба подростка — сообщники. Подозревали, но уверены в этом не были. Обер-лейтенант все время показывал на мешки. Мешки у них, в самом деле, почти одинаковые. И затем обер-лейтенант очень часто употреблял слово “мина”. Он, очевидно, полагал, что этот второй нес мину и спрятал ее где-то в лесу. Обер-лейтенант инструктировал нас и предупреждал, что партизаны пользуются какой-то маленькой миной секретного устройства, и обещал награду тому, кто сможет обнаружить такую мину. Вот все, что я могу сказать, господин лейтенант.

Штиллер с любопытством рассматривал лейтенанта. Это любопытство не было праздным: плох тот подчиненный, который не знает способностей, характера и привычек начальства.

Лейтенант покосился на половичок и досадливо покачал головой.

— Какое свинство — умереть, не передав дела. Что же мне делать с этим мальчишкой? Разве это улики — мешки? Я уже видел тысячи людей с такими мешками. Тысячи людей на дорогах.

— Что делать? — поняв, что лейтенант беспомощен, как ребенок, Штиллер не сдержался и широко ухмыльнулся. — Ах, господин лейтенант, зачем вам улики? Сразу видно, что вы недавно приехали в эту страну…

— Да, но меня инструктировали, — строго сказал Гросс. — Я могу брать заложников и вешать их — десять, двадцать, пятьдесят, если виновники диверсий или убийств немецких солдат не будут обнаружены. Но убийца обнаружен, он понес наказание. Я не могу в таком случае хватать людей направо и налево и вешать их… Это вызывает возмущение населения, а согласно инструкции в настоящее время это нежелательно и вредно. Репрессии должны иметь смысл или хотя бы видимость смысла…

Фельдфебель слушал все это, не в силах скрыть улыбку.

— Господин обер-лейтенант рассуждал и поступал значительно проще, — сказал он.

— И погиб такой глупой смертью, — вздохнул Гросс. — Чем доказано, что этот, стрелявший в наших солдат, — партизан? Может быть, он просто нашел пистолет. Может быть, его родителей тоже повесили, как заложников, и он решил отомстить. Когда я ехал сюда, я видел на одной станции взорванный поезд. Он пошел под откос. На одном из вагонов было написано мелом по-русски: “Будешь бить рабочих и крестьян — больше будет партизан!” Видите! Они знают наше уязвимое место.

— Это — философия, господин лейтенант. Я бы на вашем месте объявил и этого мальчишку партизаном, привесил ему на грудь дощечку, и — дело с концом. Кто будет проверять? Впрочем, мое дело выполнять приказания…

Гросс, тяжело ступая усталыми ногами, задумчиво прошелся по кабинету.

— Хорошо, допустим, мы повесим и этого. Ну, а вдруг начальство узнает, что у обер-лейтенанта было подозрение, будто мальчишка спрятал мину. Об этой секретной мине много говорят, ее ищут, о ней уже ходят легенды, но ее еще никто не видел. И скажут: почему вы поторопились, почему вы не сумели заставить какого-то сопливого мальчишку рассказать о его тайне?

Фельдфебелю надоели разглагольствования нового командира.

— Я жду ваших приказаний, господин лейтенант, — сказал он бесстрастно.

— Давайте его сюда, — вздохнул Гросс. — На всякий случай, пусть зайдут два солдата.

Ожидая возвращения фельдфебеля, Гросс поправил соскальзывающий вверх с круглого животика ремень, проверил, хорошо ли застегнута кобура пистолета и, придав обрюзгшему лицу внушительный вид, грозно откашлялся. Но тут его взгляд упал на половичок, и он печально, со страхом покачал головой. И хотя окна были плотно прикрыты щитами, за дверями, в коридоре, ходил вооруженный дежурный, а на дворе, у школы, стояли часовые, лейтенанту Эмилю Гроссу вдруг стало жутко в этой теплой комнате, как будто здесь, кроме него, незримо присутствовали тени жертв неоправданной, тупой жестокости.

“Нет, нет, — подумал он, встряхиваясь и стараясь взять себя в руки. — Это слабость, нервы. Я еще не привык к этой роли. Но я привыкну, должен привыкнуть”.

Наконец фельдфебель и два солдата ввели посиневшего, дрожавшего от холода Тараса. Хлопец скинул шапку и, покорный судьбе, с тоскливой, горькой надеждой уставился на лейтенанта.

— Так, мальшик, ты должен рассказать фесь… — начал Гросс, строго поблескивая толстыми стекляшками пенсне. — Понимал — фея! Такой маленький и такой ест польшой сфолош!

— Так чем же я виноват? — жалобно спросил Тарас, и стало слышно, как мелко застучали его разжатые зубы.

— Што? Я все знайт! Молшат!

Возмущенный Гросс ходил по комнате, держась от арестованного на приличном расстоянии. Стекляшки его пенсне метали в хлопца холодные молнии.

— Ну? Рассказываль.

Тарас поспешно переступил с ноги на ногу, смущенно откашлялся.

— Значит, я меняю. Конечно, была у меня простыня. Сменял — и обратно иду домой. Заночевал, как водится, в этом селе, а утром опять себе иду. Бац! Меня арестовывают, и — сюда, а тут вот этот… — Тарас в ужасе округлил глаза, — головорез…

— Вы фсе голофорес! Народ — тикари!

— Насчет дикарей… — глуповато замигал глазами хлопец. — Тут я не понял, господин офицер. Это вы в каком случае говорите?

— Вы фее ест некультурный нарот.

— Ага! Насчет культурности… — поняв мысль гитлеровца, обрадованно закивал головой Тарас. — Это — да! Народ темный у нас, это правильно вы сказали. А что я головорез — это напрасно. Как можно такое говорить? Я мухи зазря не обижу. Сроду так. Смирный.

— Тальше рассказываль.

— Ну, а дальше, привели меня сюда, — тяжело вздохнул Тарас. — Я пропуск показываю, рассказал все как следует. Этот молодой офицер, который здесь был… — хлопец хмыкнул носом и осторожно покосился на фельдфебеля, — отпустить меня собирался — видит, что зазря привели и ни е чем я не виноват… Ну, а тут этот ужасный случай — стрельба! Вот где у меня пуля пролетела. — Он прикоснулся грязным пальцем к уху. — Сомлел было от страху. Да вы сами видели, что он тут наделал.

— Ты биль на одна дорога с этот голофорес?

— Так он сюда шел, а я — туда, — терпеливо объяснил Тарас и пожал плечами. — Я не скрываю, повстречался, видел его. Но вот, к примеру, я бы вас встретил. Что с того?

— У фас одинаковый мешок.

— Мешок? — удивился Тарас и снова бросил косой взгляд на фельдфебеля. — Разве можно сравнить? Вон у него какой, с голубой полоской, и пятна, кровь, наверное… А у меня вон тот, белый. Да что тут говорить! Вот господин солдат, не знаю в каком чине… не дадут сбрехать. — Хлопец с загоревшейся в глазах надеждой повернулся к фельдфебелю. — Вот этот мой мешок? Да?

Штиллер молчал. Он не совсем ясно понимал, о чем идет речь.

— Ну вот, и они подтверждают… — повеселел Тарас.

Оживившись, он переступил с ноги на ногу и облегченно вздохнул. Теперь-то этому толстому немцу все ясно. Еще бы! Разве можно спутать такие мешки…

— Какой был у него мешок? — спросил Гросс у фельдфебеля по-немецки.

— Вон тот, белый, чистый, господин лейтенант.

Гросс почувствовал, что единственная тоненькая ниточка, которую он держал в руках, оборвалась. Мальчуган говорил правду. Что же делать? Где искать новые нити, улики? Еще раз мысленно выругав покойного Шварца, подложившего ему такую свинью в виде этого глуповатого и несчастного подростка, лейтенант растерянно взглянул на фельдфебеля.

— Пустить в обработку? — с готовностью спросил Штиллер.

Сжав губы, Гросс молча кивнул головой.

Штиллер толкнул хлопца к двери. Но Тарас по-своему понял разговор немцев и утверждающий кивок лейтенанта.

— Вот это правильно, — сказал он радостно и заискивающе. — Спасибо, господин офицер. Только если отпускаете, так уж и пропуск верните… и мешочек, если можно.

— Фыпускайт? Я буду фыпускайт? После мина. Только так! Только так!

Через несколько секунд к лейтенанту вошла Оксана. Девушка несла на подносе кастрюлю, кофейник и тарелку, накрытую свежей накрахмаленной салфеткой. На ней была новая, светлая шелковая кофточка с короткими рукавами.

— Господин лейтенант, вы сегодня не обедали. Так нельзя… Я хочу предложить вам жареную курицу, кофе со сливками и что-то вроде гренок. Я не знаю, как это по-вашему называется: тонкие ломтики хлеба макают в молоко, потом в яичный желток и поджаривают. Попробуйте. Господин обер-лейтенант их очень любил…

Оксана хлопотала у стола, расстилая скатерть и расставляя тарелки. Гросс исподлобья следил за неторопливыми плавными движениями ее обнаженных до локтя красивых рук. Что из себя представляла эта девушка, торчавшая прежде на кухне, он не знал и испытывал к ней глухое враждебное чувство. Уж очень она спокойно говорит о покойном Шварце, словно обер-лейтенант не погиб, а вышел в другую комнату. Но Гроссу чертовски хотелось есть, а жареная курица выглядела очень аппетитно. Не раздумывая долго, лейтенант принялся за еду и вскоре убедился, что в смысле кулинарных способностей эта украинская девушка ничуть не уступает его Анне. Все было очень вкусно.

А тем временем бесшумно двигающаяся Оксана проверила, прогорели ли дрова в печке, закрыла заслонку в трубе, оглядела, надежно ли держатся в гнездах крючки щитов на окнах, нагнулась и поправила половичок.

— Простите, господин лейтенант, — сказала она, приблизившись к столу. — Я хочу спросить, что вам приготовить на завтрак? Конечно, утром я могу сварить кофе и еще что-нибудь приготовить на скорую руку. Сосисок у нас нет… — Она сочувственно улыбнулась. — Но можно поджарить свиное сало с кислой капустой.

— Мошно, — кивнул головой Гросс.

— К какому часу подать завтрак? Господин обер-лейтенант требовал точно в половине одиннадцатого.

— Мошно.

— И последний вопрос, — словно извиняясь за свою назойливость, торопливо произнесла девушка. — Если вам потребуется постирать белье, прошу сказать мне. На следующий день оно будет готово.

— Это сафтра, — сказал Гросс, наливая кофе в чашку.

Оксана склонила голову и почти пропела:

— До свиданья, господин лейтенант. Спокойной ночи вам.

Запивая жирные куски мяса горячим, отлично сваренным кофе, Гросс думал о том, что его несчастный предшественник не так уж плохо придумал, взяв себе в горничные эту девушку. Черт возьми, даже в походных условиях нужно уметь обеспечивать себе максимум возможных удобств.

— Ну, как? — спросил он, завидя вошедшего в кабинет Штиллера.

— Сейчас его приведут сюда, — ответил фельдфебель, жадно поглядывая на кастрюлю с остатками курицы. — Он потерял сознание… — На лице Штиллера появилась игривая улыбка. — А как, на ваш вкус, эта девушка, господин лейтенант? Не правда ли, она заслуживает внимания?

Гросс досадливо махнул рукой и засопел. Ему не понравился развязный тон фельдфебеля и явное желание подчиненного получить приглашение к столу.

— Кто эта девушка? — спросил он строго. — Зачем ее взял обер-лейтенант? Ей можно что-либо доверять?

— Вполне! Очень надежна. Мы ее проверяли различными путями… И надо сказать, что обер-лейтенант использовал ее как своего тайного осведомителя. В письменном столе вы найдете ее донесения…

Фельдфебель не успел договорить — солдаты втащили в комнату Тараса. По лицу хлопца из полуоткрытых глаз катились обильные слезы, он глухо стонал. Его усадили на стул возле стены

— Где есть спрятаный мина? — вытирая салфеткой губы, спросил Гросс — Ну, рассказыфаль?

— Я шел менять… — Тарас всхлипнул. — Говорю вам… У меня же пропуск…

— Ага! Тепя мало пили. Тепе путет еще.

Полными слез, страдальческими глазами хлопец посмотрел на офицера. Красные опухшие губы его искривились я задрожали.

— Чего зазря мучить-то? Знал бы, что… Убивайте сразу, если уж такое надумали… А то говорю вам по-человечески — не знаю. Шел я, взяли на дороге… Ой, горенько мне, мама моя родная. Ребра ломали, совести нет… А еще культурные люди!

Скажем правду, Эмиль Гросс по своей натуре не был жестоким человеком. Более того, он любил детей и считал себя опытным педагогом. Детские слезы всегда трогали его. Но сейчас перед ним был славянский мальчик — жалкий, несчастный и в то же время загадочно враждебный. Ведь другой такой мальчуган, чуть-чуть постарше этого, на глазах у Гросса убил обер-лейтенанта и начальника полиции. Что-то невероятное! Разве можно в таком случае за что-либо ручаться? Нет, к этому мальчугану следует применить политику не только кнута, но и пряника.

— Уведите, — приказал Гросс.

Тараса увели.

— Господин лейтенант! — сказал фельдфебель, как только дверь закрылась. — Можете не сомневаться — мы обрабатывали этого сопляка так, как надо. Солдаты били прикладами, а у меня до сих пор болят кулаки, хотя я выбирал наиболее нежные и чувствительные места. Он, должно быть, в самом деле ничего не знает. Или уж если знает, то все равно ничего не скажет. Приклады и кулаки тут бесполезны. Его нужно повесить или отпустить. Лучше всего повесить. Это будет вернее.

— Ничего не скажет? — высокомерно произнес лейтенант. — Это мы увидим. Он еще ребенок. Его душа — воск, из этого воска умелыми руками можно вылепить все, что угодно. — Гросс щелкнул пальцами. — Я применю к нему педагогический метод.

— Вы, кажется, из учителей, господин лейтенант? — с едва скрытой иронией спросил Штиллер.

— Да, тридцать лет в школе. Я достаточно повозился с такими мальчуганами. Я знаю их характер. Пройдет несколько дней, может быть, неделя, и эта секретная мина будет лежать здесь, у меня на столе.