ДОНЕСЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА ПОЛИЦИИ Мадрид, июль-август 1802 года

В городе Мадриде в день Господа нашего тридцать первый месяца июля 1802 года в силу Королевского указа Его Величества дона Карлоса IV, подписанного двадцать восьмого дня сего же месяца в его дворце Ла-Гранха и переданного нашему Министерству его превосходительством сеньором Премьер-министром доном Мануэлем Годоем, Князем мира, для скорого и усердного его исполнения, было начато расследование причин смерти доньи Марии дель Пилар Тересы-Каэтаны де Сильва-и-Альварес де Толедо, герцогини де Альба, приключившейся в день Господа нашего двадцать третий сего же месяца в ее жилище в городе Мадриде, и по ходу расследования было выполнено следующее: шеф полиции собственной персоной в сопровождении двух полицейских чиновников посетил упомянутое жилище, известное под именем дворца Буэнависта, находящееся в том месте, где некогда были Сады Хуана Эрнандеса, со входом в него с улицы Императрицы, без номера, и, выполняя необходимые формальности, провел тщательный осмотр места происшествия и опросил всех лиц, которые могли бы дать достоверные сведения относительно упомянутой кончины герцогини де Альба.

В отсутствие прямых родственников — сеньора герцогиня де Альба была вдовой и не имела потомства, родители же ее умерли и, кроме нее, других детей не имели — нас приняли во дворце: сеньорита донья Каталина Барахас, горничная герцогини, и дон Рамон Кабрера, капеллан, которые предложили нам свои услуги и советовали также установить связь с доном Карлосом Пиньятелли, родственником покойной, и сами вызвались пригласить его во дворец. В ожидании прихода вышеупомянутого лица, проживающего не во дворце, а в собственном доме на улице Баркильо, мы предприняли обследование места происшествия в сопровождении сеньориты Барахас, предоставив сеньору капеллану, предложившему нам свои услуги, возможность заниматься своими обычными делами в дворцовой часовне.

Сеньорита Барахас, как выяснилось, была не просто горничной: среди всей челяди сеньоры герцогини она оказалась самым приближенным к своей хозяйке лицом, как из-за долгих лет службы, так и из-за деликатного характера выполняемых обязанностей, к тому же она, по ее собственному признанию, была около покойницы, когда та умирала, была первым свидетелем ее недомогания, принимала первые меры помощи, оставалась около нее все последние часы, вплоть до самой смерти; сеньорита Барахас проводила нас в личные комнаты сеньоры герцогини, расположенные на верхнем этаже и отделенные от других помещений несколькими пустыми залами (стены одного из них сплошь покрыты зеркалами), еще не включенными в жизнь дворца, поскольку их строительство еще полностью не завершено и они не имеют положенных украшений, и только один из них временно приспособлен для живописной мастерской художника дона Франсиско де Гойя, который по распоряжению сеньоры герцогини делает роспись этих залов. Покои сеньоры герцогини состоят из трех комнат: зала для туалета, спальни с альковом и гигиенического кабинета, оборудованного новейшими достижениями прогресса; из этих комнат хозяйка не выходила последние двенадцать часов своей жизни начиная с момента, когда она почувствовала первые признаки недомогания, и до самой кончины. Спустя восемь дней после ее кончины и пять дней после похорон комнаты были убраны и закрыты; все это было выполнено лично сеньоритой Барахас; при этом сеньорита Барахас не обнаружила в них ничего примечательного, о чем следовало бы сообщить нам; сеньорита Барахас обратила наше внимание на то, что эти комнаты имеют только одну дверь, соединяющую их с остальной частью дворца, эта дверь ведет из туалетного зала в общий коридор, что весьма затрудняет вход в покои не только посторонним людям, но и ее личным слугам; нами был произведен также опрос сеньориты Барахас, протокол которого приводится ниже.

Вопрос: — Ваше имя?

Ответ: — Каталина Барахас Карнейро.

В. — Кем вы являетесь покойной?

О. — Являюсь… являлась ее горничной.

В. — Являетесь или являлись?

О. — Извините. Являлась. Сеньора умерла. Она уже не нуждается во мне.

В. — Сколько времени вы служили горничной?

О. — Всю жизнь.

В. — То* есть с тех пор, когда вы обе были детьми?

О. — Извините. Я постараюсь быть точной. Я поступила в услужение к сеньоре герцогине в то время, когда она еще не вышла замуж. Я была совсем девочкой. Не помню точно, сколько мне было, извините. Когда она вышла замуж, я осталась при ней. Была одной из ее донсений. А горничной я стала восемь лет назад, когда ушла та, что работала раньше.

В. — Вы не помните точную дату?

О. — Да, помню. В день святой Каталины в 1794 году. Сеньора хотела, чтобы это было подарком на мои именины. Она была очень доброй и всегда думала о других.

В. — Когда вы в последний раз видели сеньору герцогиню живой?

О. — Она умерла у меня на руках.

В. — Была агония мучительной?

О. — Да, сеньора очень страдала. Но в самые последние минуты она стала спокойной.

В. — Не сказала ли она перед смертью что-нибудь. что могло бы заинтересовать следствие?

О. — Сказала… Хотя, простите… Не думаю, что это для вас интересно… Я бы предпочла…

В. — Это решаем мы.

О. — Она сказала: «Каталина, эта плутовка смерть заманивает меня, как тореро своей мулетой. Я ухожу туда…»

В. — Что, по вашему мнению, явилось причиной смерти?

О. — Даже врачи не смогли прийти к согласию. Говорят, что лихорадка… Может быть. Мы вернулись из Андалусии, где видели много смертей. Но там признаки болезни были другие. Словом, не знаю. Да это теперь и не важно.

В. — Важно или не важно — предстоит решать нам. Нет ли у вас каких-нибудь оснований считать, что смерть сеньоры герцогини была вызвана чем-то иным, нежели болезнью?

О. — Я вас не понимаю, сеньор.

В. — Какой-нибудь внешней причиной… Не была ли она вызвана преднамеренно. Не использовался ли, например, яд. Словом, не было ли это убийством?

О. — Боже меня упаси даже подумать об этом! Это отравило бы ненавистью мое сердце!..

В. — Оставим ваши чувства в стороне. Считаете ли вы возможным, что герцогиня, не ведая того, приняла яд?

О. — Но это было бы ужасно!

В. — Вы ведь не будете утверждать, что не знаете, о чем говорят в Мадриде?

О. — Я больше не выхожу на улицу, сеньор. Все мы, кто живет во дворце, только то и делаем, что оплакиваем герцогиню. И никому не приходит в голову мысль о яде, я уверена. Для нас всех ее смерть — воля провидения. Хотя нам трудно понять эту волю. Она оборвала в самом расцвете жизнь прекрасного существа: моей хозяйки.

В. — Не знаете ли вы кого-нибудь, кто относился бы к сеньоре герцогине так плохо, что мог бы желать ее смерти?

О. — Никого, сеньор. Здесь, во дворце, все ее любили. А вне дворца — вы должны знать об этом лучше, чем я. Но я не могу поверить, что…

В. — Принимала ваша хозяйка кого-нибудь накануне своей кончины?

О. — Она принимала многих, вечером. Она устроила праздник. За столом было шестнадцать человек. Сеньор Пиньятелли или сеньор Берганса, ее секретарь, смогут дать вам имена Я была на кухне, распоряжалась подачей блюд и слугами.

В. — Это входило в ваши обязанности?

О. — В мои обязанности входило все, что от меня хотела моя сеньора. Она относилась ко мне с полным доверием.

В. — Видели ли вы сеньору герцогиню после праздника?

О. — Конечно. Она вызвала меня к себе. Я всегда помогала ей… Извините, помогала раздеваться.

В. — Вы нашли ее в нормальном состоянии?

О. — Она была такой же, как всегда после праздников: слегка печальная, слегка беспокойная.

В. — Говорила она или делала что-нибудь необычное?

О. — Нет. Впрочем… она предложила мне выпить с нею. Нам подарили херес во время нашей поездки в Андалузию. Сеньора герцогиня держала эту бутыль на туалетном столе. Она и сейчас там, вы должны были видеть ее.

В. — Вы выпили?

О. — Мы обе выпили. Это очень тонкое вино.

В. — Когда у сеньоры герцогини появились признаки плохого самочувствия? Утром?

О. — Нет. Часа два спустя. Она снова вызвала меня к себе. Началась рвота, холодный пот, боли в животе… Немного погодя послали за врачом. Приехал доктор. Бонелльс. Уже наступило утро.

К тому времени, когда допрос был закончен, во дворец уже прибыл дон Карлос Пиньятелли. Сеньор Пиньятелли оказался молодым человеком благородного происхождения, со свободными манерами и живым характером. Сеньорита Барахас предоставила нам зал с рабочим столом на нижнем этаже, и мы могли пользоваться им, как своим, в течение всего расследования; мы пригласили в этот зал сеньора Пиньятелли и провели допрос, содержание которого излагается ниже.

Вопрос. — Ваше имя?

Ответ. — Карлос Пиньятелли-и-Алькантара.

В. — Кем вы являетесь покойной?

О. — Это нелегко определить. Прежде всего надо было бы, наверное, сказать о нашей давней и глубокой дружбе. Но нас связывали также и странные узы формального родства, поскольку мой отец, граф де Фуэнтес, во втором браке был женат на матери герцогини, и этот брак сделал нас, если вам угодно, братом и сестрой, но таким необычным образом, что мы могли бы и пожениться. Все это довольно запутано, я понимаю… Чтобы упростить наши отношения, мы называли друг друга кузеном и кузиной. Кузен Карлос, кузина Каэтана.

В. — Вы часто навещали ее?

О. — Сначала довольно часто. Наши отец и мать женились в тот самый день, когда она вышла замуж за герцога де Альба, и мы принадлежали к одному и тому же кругу, были ровесниками — правда, она была чуть старше меня, — мы посещали одни и те же званые вечера, принимали участие в одних и тех же развлечениях. Затем я уехал на несколько лет, жил в Париже. А когда вернулся, мы были совсем взрослыми, к тому же она уже была вдовой. С тех пор я начал постоянно бывать сначала в ее дворце Монклоа, а потом здесь, в Буэнависта, и стал чем-то вроде ее компаньона У французов есть для этого специальный термин: chevalier servant — кавалер в услужении. Как вы понимаете, он отнюдь не подразумевает интимных отношений.

В. — Когда вы видели ее в последний раз?

О. — Живой? Наверное, вас интересует именно это. Примерно за час до того, как наступила ее смерть, когда я снова отправился искать дона Франсиско Дурана, одного из ее домашних врачей, а «снова» я говорю потому, что мы до этого однажды уже пытались найти его, но безуспешно… Наконец мне удалось-таки разыскать врача, я привел его, и вскоре она умерла. Ужасно. Не могу поверить в это. Моя кузина была такой жизнерадостной, такой живой… Простите, это уже не то, о чем вы меня спрашиваете.

В. — Какие причины, по вашему мнению, вызвали ее смерть?

О. — Врачи смогут лучше, чем я, ответить на этот вопрос. Во всяком случае должны. Дело в том, что я не очень-то верю во врачей, хотя, конечно, прибегаю к их помощи, когда возникает нужда.

В. — Имеются ли у вас какие-нибудь основания считать, что смерть вашей кузины была вызвана чем-то… чем-то посторонним?

О. — Яд? Мне следовало предвидеть ваш вопрос, он неизбежен. Я хочу сказать, полиция всегда ищет в этом направлении… Разумеется нет. У меня нет никаких оснований. Хотя, с другой стороны, не знаю, почему я должен отвергать такую возможность…

В. — Постарайтесь, пожалуйста, отвечать точно на наши вопросы. Иначе нам будет трудно выдерживать порядок допроса. Не пришла ли вам в голову мысль о яде, когда вы увидели, как стремительно протекает болезнь сеньоры герцогини?

О. — Отвечаю точно. Нет. Не пришла. Скорее, мне пришла в голову мысль о том, каким безумием была ее поездка в Андалусию…

В. — Следовательно, вы считаете, что она заразилась в этой поездке…

О. — Я ничего не считаю. Откуда мне знать. Спросите лучше врачей. Однако все отговаривали ее от этой поездки, предупреждали о вспышках эпидемии, приводили разные доводы, а она, как всегда, поступила по-своему.

В. — Стало быть, если бы покойница не совершила поездку, она не заболела бы той болезнью, что за несколько часов свела ее в могилу?

О. — Вы настаиваете! Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Только Богу это известно! Конечно, если дело касается столь важного лица, следует уделять внимание таким деталям… Хорошо, я отвечу. Моя кузина чувствовала себя не вполне здоровой в течение долгого времени, ее организм был уже ослаблен… И если она в таком состоянии заразилась чем-нибудь, болезнь, естественно, имела самые благоприятные условия для развития.

В. — Значит, кто-нибудь мог попытаться воспользоваться этой слабостью?

О. — Что вы хотите сказать? Опять убийца? Ну хорошо, допустим. Ведь само по себе это не невозможно. Яркие личности вызывают бешеную злобу у посредственности, сеньор. А кузина Каэтана была яркой личностью. Так что вам остается отыскать какую-нибудь посредственность с задатками убийцы.

В. — Вернемся к конкретным вещам. Герцогиня устроила праздник прямо накануне своей смерти. Не могли бы вы нам сказать…

О. — Вот, пожалуйста. Я составил список, пока ждал разговора. Я был уверен, что вы его попросите. Всего шестнадцать лиц, включая хозяйку дома. Интимная встреча, хотя приглашенные были на все вкусы: от наследного принца до комического актера. Прочтите. Здесь полная картина светской жизни моей кузины…

В. — Мы прочитаем его в свое время. А пока соблаговолите сообщить: не ела ли герцогиня что-нибудь такое, чего не пробовали остальные гости?

О. — Сеньор шеф полиции, есть или пить что-нибудь отличное от того, что предлагается гостям, в нашем кругу считается проявлением невоспитанности.

В. — Допрос закончен, сеньор Пиньятелли.

Список сотрапезников герцогини, бывших в доме накануне ее смерти, включает следующих лиц: дон Фернандо, принц Астурийский; генералиссимус сеньор герцог де Алькудия и Князь мира дон Мануэль де Годой со своей супругой сеньорой герцогиней де Чинчон; кардинал-архиепископ Толедский дон Луис де Бурбон; графы-герцоги де Бенавенто-Осуна; граф де Аро и его нареченная донья Мануэлита де Сильва-и-Вальдстейн; генерал Эусебио Корнель; донья Пепита Тудо; дон Карлос Пиньятелли; дон Франсиско де Гойя, художник; дон Исидоро Майкес, актер; донья Рита Луна, актриса, и дон Мануэль Костильярес, тореадор. Дон Мануэль Годой и его супруга удалились примерно в два часа ночи; все остальные — два часа спустя; сам же сеньор Пиньятелли, после того как попрощался с гостями от имени хозяйки, вернулся в свой дом. Мы полагали, что отсутствуют всякие основания к тому, чтобы беспокоить кого-либо из названных лиц, поскольку сеньора герцогиня де Альба пребывала в нормальном состоянии до самого окончания праздника, который прошел вполне нормально.

Но вместе с тем мы сочли необходимым опросить двух врачей, которые находились при покойной во время агонии, и мы попросили сеньора Пиньятелли, чтобы он пригласил их на следующий день. С тем мы и удалились, взяв с собой немного хереса из бутылки, чтобы подвергнуть его соответствующему анализу в одной из официальных лабораторий.

Первого дня августа 1802 года мы явились к шести часам вечера во дворец Буэнависта, где нас уже ожидали дон Хайме Бонелльс и дон Франсиско Дуран, домашние врачи покойной. Доктор Бонелльс оказался человеком преклонного возраста, имевшим внешность и взгляды старых врачей и присущую им сдержанность; доктор Дуран — молодым, энергичным человеком, принадлежавшим к новому поколению медиков, сформировавшихся на медицинских идеях, принятых во французских и английских университетах. Первым мы опросили старшего из врачей.

Вопрос. — Ваше имя?

Ответ. — Хайме Бонелльс Суньер.

В. — Кем вы являетесь покойной?

О. — Я имею честь быть домашним врачом знаменитой семьи де Альба в течение уже сорока с лишним лет; я пользовал сеньору герцогиню с момента ее вступления в семью в 1775 году и был около последнего герцога де Альба, ее мужа, до его последнего вздоха.

В. — И около герцогини до ее последнего вздоха 23 числа прошедшего месяца июля?

О. — Не имел чести. В эти минуты меня заменил мой коллега дон Франсиско Дуран. Молодой и заслуженный, хочу особо подчеркнуть это, медик.

В. — Вы хотите сказать, что она была в хороших руках?

О. — С того времени, как она оказалась в его руках, я только и делаю, что повторяю это.

В. — Значит, вы не ухаживали за герцогиней во время ее агонии, завершившейся смертью?

О. — Я плохо разъяснил, прошу простить меня великодушно. Меня вызвали рано утром к постели герцогини, и я был около нее в течение девяти часов, пытаясь улучшить ее состояние. К сожалению, безрезультатно. Не пожелал Господь.

В. — Так вы были ее домашним врачом?

О. — Я вижу, что должен внести уточнение. И был, и не был. Я постоянно пользовал герцогиню, но четыре года назад она приняла решение заменить меня доктором Дураном. Я оставался в ее распоряжении, и не мог по-другому; это было моим моральным долгом — по-прежнему являться во дворец по первому зову и лечить членов ее семьи и слуг. Однако, что касается самой герцогини, ее я уже больше никогда не лечил, за исключением нескольких случаев легкой простуды, а также за исключением случаев, когда в городе не оказывалось моего упомянутого коллеги.

В. — Почему же тогда вас позвали той ночью?

О. — Меня позвали не сразу, я думаю, что сначала послали за доном Франсиско, но не нашли его. А старый Бонелльс всегда на месте и всегда готов поспешить на помощь кому угодно, а тем более самой герцогине, как ему предписывают долг врача и христианская мораль.

В. — Не следует ли понимать ваши слова в том смысле, что другой врач их лишен?

О. — Боже упаси! Я этого не говорил. Наверное, доктор Дуран имел весьма веские причины к тому, чтобы не броситься немедленно на помощь, поскольку он, повторяю, в полной мере заслуживает моего профессионального уважения.

В. — Какое у вас сложилось мнение относительно болезни, мучившей герцогиню?

О. — Вы сыплете мне соль на раны, сеньор шеф полиции. Учитывая, что я четыре года не лечил свою пациентку, это был не самый подходящий случай, чтобы сделать заключения о ее состоянии. Сначала я решил было, что у нее отравление, одно из тех, что вызывается летними миазмами; но потом выяснил, что сеньора герцогиня, противу всех рекомендаций, в том числе и моих, настояла на своем путешествии в Андалусию; узнав от сеньориты Каталины, что сеньора герцогиня позволяла себе вступать в контакт с больными, я склонился к мысли, что она заразилась одной из тех ужасных лихорадок, которые в течение нескольких дней протекают скрытно, а затем вдруг проявляются в острой форме. Что и случилось на самом деле.

В. — Думаете ли вы, как и другие, что организм герцогини был угнетен и ослаблен и, соответственно, предрасположен к тому, чтобы воспринять любую болезнь?

О. — Герцогиня была крепкой женщиной, ей не исполнилось еще и сорока лет. Ну а если она страдала от старых болезней, которые лечили неправильно или небрежно, об этом я ничего не могу сказать. Доктор Дуран, который пользовал ее в течение последних четырех лет, может рассказать об этом лучше, чем я. Я же ограничил себя тем, что было мне доступно, и должен сказать, что по воле Бога потерпел поражение, и, как только узнал, что Франсиско собирается приехать, решил отправиться домой, чтобы не вмешиваться в лечение доктора Дурана и не высказывать сомнений, ибо к таким вещам я питаю самое глубокое отвращение.

В. — Не мелькнула ли у вас в какой-то момент мысль, что герцогиня могла быть отравлена?

О. — О чем вы говорите? Ни в какой момент. Да и кем? Боже правый! В доме де Альба такого не может быть. Мы живем в Испании, сеньор шеф полиции, и хотя нас одолевают демоны, ничто так не чуждо испанской душе, как яд — самое коварное и предательское оружие. Нет, я полностью отвергаю такое подозрение.

В. — Следовательно, вы отрицаете, что кто-либо мог быть заинтересован в том, чтобы физически устранить герцогиню?

О. — А зачем бы ему это делать? Ведь это была герцогиня де Альба! Она имела свои слабости — а кто их не имеет? Была, может быть, немного непостоянной, выдумщицей, и поэтому была иногда склонна к капризам и к фантазиям, я имею в виду некоторые формы знахарства, но ведь за это никого еще не отравляли, сеньор! А кроме того, врач с таким большим опытом, как у меня, сразу обнаружил бы признаки отравления и принял бы необходимые меры, а в случае неудачи потребовал бы вскрытия. Но ничего такого не произошло, и это лучший ответ на ваш вопрос.

Мы отпустили сеньора Бонелльса, немного разволновавшегося во время последних своих показаний, и пригласили войти дона Франсиско Дурана. Встретившись, лекари приветствовали друг друга весьма холодно, но вежливо. Молодой врач уселся и стал задавать нам вопросы, поэтому мы были вынуждены заметить ему, что он здесь для того, чтобы отвечать. Ниже мы приводим содержание опроса.

Вопрос. — Ваше имя?

Ответ. — Франсиско Дуран-и-Конде.

В. — Кем вы приходитесь покойной?

О. — Я домашний врач, с 1798 года.

В. — Вы сменили дона Хайме Бонелльса?

О. — Бонелльс уже успел сказать? Бедный старик. Для него это было нелегко, и он не может забыть об этом. Он говорил обо мне очень плохо?

В. — Пожалуйста, доктор Дуран. Мы вам повторяем: спрашивать — наше дело. И наш допрос совершенно конфиденциален.

О. — Хорошо-хорошо. Я понимаю. Так лучше. Не будем терять времени напрасно. Спрашивайте.

В. — По какой причине вы стали врачом сеньоры герцогини?

О. — Да по самой обыкновенной. Меня рекомендовали. Я вылечил детей в семье Бенавенто-Осуна. Герцогиню же мучили головные боли, которые никак не поддавались лечению… Ну, короче говоря, старик Бонелльс не мог попасть с ними в точку. А я смог. Большой заслуги здесь нет. Вся медицина — наполовину возможность, наполовину слепой случай. Искусство, еще не вышедшее из пеленок. И лучше знать об этом.

В. — Считаете ли вы, что организм вашей пациентки, сеньоры герцогини, был ослаблен и подвержен…

О. — Это слишком общие утверждения, они простительны для профана, но не для человека науки. На герцогиню благоприятно действовало мое лечение, и плохо — лечение других Ей было, как я полагаю, около сорока лет. Возраст, когда организм уже отступает на несколько пядей перед смертью.

В. — Имеется ли у вас достаточно ясная идея о том, что вызвало эту смерть, такую неожиданную и… скажем, насильственную?

О. — Дело в том, что, когда я приехал, она уже умирала. Вы знаете, что ее близкие искали меня в течение всего дня, но я, как вышел из дома, все еще не возвращался*. Обстоятельство, достойное глубокого сожаления. Может быть, мне и удалось бы сделать что-то. А в том состоянии, в каком я ее нашел, лучше всего было оставить ее умирать спокойно.

В. — Так вы допускаете, что она могла умереть по какой-то посторонней, внешней по отношению к ее организму причине?

О. — Что вы хотите сказать? Поясните.

В. — Яд…

О. — О боже! Я так. и думал. Как ужасно! Яд? Хотя почему бы и нет? Но с другой стороны: почему да? Нет никаких строго научных доводов, что заставляли бы нас прийти к такому заключению. Это просто гипотеза., из пьесы или из романа! Хотя у меня нет строго научных доводов и для того, чтобы отбросить ее. Хотите, скажу вам правду? Для меня версия насчет яда правдоподобна не больше, чем гипотеза относительно мадридских миазмов или андалусийской заразы… Одно стоит другого. Все это умозрительные рассуждения, не опирающиеся на факты… Но мы ведь не собираемся подвергнуть из-за них тело бедной герцогини вскрытию, не так ли? Тогда удовольствуемся медицинским заключением, которое я согласовал с Бонелльсом:

«Сим удостоверяется, что смерть тра-та-та тра-та-та доньи Марии Тересы тра-та-та тра-та-та по причине кишечной лихорадки, вызвавшей тра-та-та тра-та-та…»

В. — Спасибо, сеньор доктор, можете быть свободны.

О. — Да, кстати. Добрая душа Каталина только что сообщила нам, что сегодня к вечеру все мы приглашаемся в контору нотариуса, где будет зачитано завещание герцогини. Очевидно, нам оставлено какое-то наследство. Бонелльсу тоже. Надеюсь, его доля будет не меньше моей. Этого он бы не перенес. У него очень высокое кровяное давление. Если вы придете завтра, сеньор полицейский, возможно, всем нам уже будет что праздновать. Ведь герцогиня была на редкость щедрой. Хотя каждый, я уверен, предпочел бы вместо этого видеть герцогиню живой, видеть, как она поет, как порхает по своему дворцу. Яд? Слишком мелодраматично, сеньоры.

В. — Вы можете быть свободны, доктор Дуран.

Второго дня месяца августа мы получили заключение об анализе хереса — результат оказался отрицательным. Судя по всему, это было вино наилучшего сорта, исключавшее всякую мысль о подделке. Поскольку анализу подвергалось все содержимое бутылки на туалетном столе, она в конце концов совсем опустела. Прибыв во дворец в то же время, что и в предыдущие дни, мы застали там сеньора Карлоса Пиньятелли и с ним еще шесть лиц: сеньориту Барахас; врачей дона Хайме Бонелльса и дона Франсиско Дурана, об опросе которых мы уже составили необходимые документы; а также дона Рамона Кабреру, капеллана; дона Томаса де Бергансу, секретаря; и дона Антонио Баргаса, управляющего и казначея герцогини. Все семеро хотели официально поставить нас в известность, что они стали наследниками состояния герцогини, разделенного поровну между ними, хотели выразить нам свою готовность оказать всяческое содействие в проведении расследования и вместе с тем выразить пожелание, чтобы оно осуществлялось в такой форме, которая не давала бы новой пищи слухам, циркулирующим по городу (и лишенным, по их мнению, каких-либо оснований, но питаемым нашим расследованием), и чтобы ненужным скандалом не была потревожена память их прекрасной и любимой благодетельницы. Надо сказать, что сеньор Пиньятелли, взявший слово от имени всех остальных, проявил гораздо большую готовность к сотрудничеству, чем во время предыдущей встречи, а сеньоры Бонелльс и Дуран многократно заявили, что они совместно обсудили случай и полностью согласны друг с другом в том, что предположение о яде должно быть отвергнуто и нет никакой нужды в проведении вскрытия. Поскольку трое из присутствующих еще не были подвергнуты опросу, мы оставили их во дворце. Первым мы пригласили к себе сеньора капеллана.

Вопрос. — Ваше имя?

Ответ. — Рамон Кабрера Перес.

В. — Кем вы являетесь покойной?

О. — Я исполняю обязанности дворцового капеллана, как исполнял их раньше во дворце Монклоа, а во время путешествий покойной по ее имениям — в часовнях и молельнях ее домов и дворцов.

В. — Вы были также ее исповедником?

О. — При случае.

В. — Вы хотите сказать, что сеньора герцогиня не часто причащалась?

О. — Отнюдь нет, сеньор. Это было бы так же далеко от того, что я вам сказал, как и от того, что вы меня спросили. Ведь речь идет о глубоко личных отношениях между человеком и Богом, и мы, священники, выступаем лишь посредниками в…

В. — Когда в последний раз вы исполняли свои обязанности?

О. — Когда герцогиня умирала. Я успел дать ей последнее отпущение грехов. И последнее причастие.

В. — Какой причине приписываете вы ее кончину?

О. — Господь пожелал призвать ее в свое лоно. Естественным путем… Скажем, болезнь… Словом, не знаю. Вы ведь уже слышали об этом от ее врачей. Я был у нее четыре или пять раз во время агонии, чтобы помочь молиться. Бог ниспослал ей весьма жестокое испытание. Приступы боли следовали почти беспрерывно. Она едва могла закончить молитву. Под самый конец она обессилела и затихла, будто ее организм перестал бороться за то, чтобы душа свободно отлетела к Богу.

В. — Так у вас не сложилось определенной идеи относительно болезни, которая унесла сеньору герцогиню?

О. — Это дело врачей, сеньор. Мое внимание было направлено на*другое. Всякая агония имеет два лица. По-гречески «агония» значит «борьба». И эта борьба двояка: с одной стороны, она ведется за здоровое тело — этой ее стороной занимается врач; а с другой стороны, за дух, и только эта сторона интересует священника, который оказывает помощь умирающему.

В. — Не подумали ли вы в какой-то момент, что сеньора герцогиня могла быть отравлена?

О. — Мой ответ уже предрешен тем, что я вам только что сказал. Мне это не приходило в голову. Но теперь, когда вы произнесли слово, когда все, кажется, только и делают, что судят и рядят об этом, теперь я могу сказать, что решительно отвергаю подобную мысль. И поймите меня правильно: нас, священников, не пугает зло, напротив, мы привыкли к нему даже больше, чем все остальные смертные, но в данном случае мысль о яде мне представляется проявлением глубокой мирской извращенности. Настали времена безверия — и таинственные предначертания Бога больше не считаются достаточной причиной. Требуется, как того желают демоны рационализма, всему находить объяснения.

В. — Благодарю вас, падре. Самый последний вопрос: не знаете ли вы людей, которые желали бы зла герцогине?

О. — Никогда не следует искать врагов вокруг себя, сударь. Враги подстерегают нас в нашей собственной душе. У графини были враги. Конечно. У кого их нет? Гордыня, суетность этого мира, беспорядок в чувствах — вот ее яды! Вот ее отравители!

В. — Достаточно, падре. Спасибо за вашу любезность. Будьте так добры, передайте сеньору Бергансе, чтобы он вошел.

Старый падре Кабрера, который, судя по всему, недолго будет наслаждаться доставшимся ему наследством, поскольку здравого рассудка ему хватит лишь на несколько лет, уступил место сеньору де Бергансе — молодому, невысокому, очень подвижному человеку, сразу проявившему добрую волю и интерес к допросу.

Вопрос. — Ваше имя?

Ответ. — Томас де Берганса-и-Гарсия де Суньига.

В. — Кем вы являетесь покойной?

О. — Ее личным секретарем, в течение трех последних лет. Но уже многие годы до этого она была моей благодетельницей — с того самого времени, когда я остался сиротой после смерти отца, а было мне тогда шесть лет. Сеньора герцогиня оказывала мне покровительство, следила за моим воспитанием, оплатила учебу и потом взяла к себе на службу. Я обязан ей всем.

В. — В чем состояла ваша работа?

О. — В том, чтобы следить за корреспонденцией, самому писать ответы, когда дело не касалось сугубо личных писем, делать для нее записи о светских обязательствах, встречах, принимать некоторых посетителей, делать кое-какие покупки и, конечно, вы меня понимаете, в том, чтобы выполнять все поручения, которые требовали доверия поручителя к моему вкусу, к моему выбору… Возьмем для примера хотя бы последний праздник: я должен был решить, как рассадить гостей за столом, закупить цветы, нанять музыкантов и выбрать музыку, которую они будут исполнять: Боккерини, Гайдна, Корелли. Видите, сколько всего? Тысяча деталей. То была утонченная жизнь, и без герцогини она уже никогда не станет такой, как прежде. Несмотря на ее необыкновенную щедрость…

В. — Когда вы видели ее в последний раз?

О. — В день праздника — когда он начинался — и еще один раз, когда я выглянул к гостям, чтобы посмотреть, все ли идет как надо. И все шло как надо. Это был незабываемый праздник. Сеньора герцогиня в ту ночь была просто великолепна в своем платье огненного цвета. Кто бы мог подумать, что всего через несколько часов… Простите, не могу вспоминать об этом без…

В. — Вы не видели ее во время агонии?

О. — Я не хотел, не мог. Был слишком потрясен. Я не мог бы сдержаться перед нею. И все решили, что мне лучше не входить… Да и я предпочитаю остаться с тем моим последним воспоминанием. Она была королевой праздника! Богиней! Именно так: богиней!

В. — Как по-вашему, от чего умерла герцогиня?

О. — О господи, она была такая деликатная, такая хрупкая, что любая вещь могла бы… И было чистым безумием с ее стороны отправиться в Андалусию, несмотря на то что все ее отговаривали. Известно ли вам, что она даже провела там всю ночь у постели больного негра, страдавшего от этой страшной лихорадки? И ни под каким видом мы не могли воспрепятствовать этому. Пока наконец нам не удалось увезти ее в Мадрид… А для чего, боже мой, для чего? Для этого печального конца?.. Простите, вы уже проявляете нетерпение. От чего она умерла? По-моему, она заразилась лихорадкой… Но вы не спрашиваете меня о яде?

В. — Расскажите нам, пожалуйста. Об этом.

О. — Что я могу вам сказать? Кто может знать о яде? Яд, яд, яд! — это была бы трагическая развязка прекрасной жизни… Это почти логично, разве не так? И однако когда ей могли дать яд? Во время праздника? Но разве осмелился бы кто-нибудь насыпать яд в ее бокал на глазах у всех? И кто? Один из гостей? Бог мой! Вы ведь видели список! Сама королевская семья, кардинал, графы-герцоги де Осуна… а другие: Гойя, Костильярес, супруги Майкес — все ее обожали… Кто же тогда? Кто?

В. — Вот об этом мы и хотели бы спросить вас, сеньор де Берганса. Кто?

О. — Изверг. Только изверг мог бы решиться оборвать из зависти такую прекрасную и такую блестящую жизнь, как жизнь нашей герцогини… именно так, изверг. Вам надо бы искать изверга, сеньор шеф полиции.

В. — Благодарю вас за содействие, сеньор де Берганса. Можете удалиться.

О. — Могу я сказать сеньору Баргасу, чтобы он вошел?

В. — Будьте столь любезны.

Сеньор Баргас оказался человеком преклонного возраста, он был одет в черное платье и напоминал осторожного судейского казуиста. Показания он начал давать с большой осмотрительностью и в мгновение ока рассеял атмосферу несколько лихорадочного возбуждения, остававшуюся после ухода сеньора де Бергансы. Он молча сел и почти не поднимал глаз, скрытых за очками-пенсне.

Вопрос. — Ваше имя?

Ответ. — Антонио Баргас.

В. — Баргас — и дальше?

О. — Баргас Баргас.

В. — Кем вы являетесь покойной?

О. — Я был ее управляющим и казначеем. А раньше я был казначеем у покойного герцога.

В. — Когда в последний раз вы видели герцогиню живой?

О. — За несколько часов до ее смерти. Я был в передней комнате и не хотел входить, боялся ее беспокоить. Она приказала меня позвать. Хотела видеть.

В. — Она хотела вам что-нибудь сообщить?

О. — Я думаю, что, несмотря на свое недомогание, она хотела закончить день, как всегда, — вызвать меня и сделать необходимые распоряжения. Но мне достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, что это невозможно. Бедная маленькая герцогиня… Простите, для меня она всегда была маленькой герцогиней, ведь я знал ее с тех пор, когда она была еще почти девочкой — со дня ее свадьбы. Так вот сеньора герцогиня умирала. Я понял это сразу.

В. — Так для чего она приказала вас позвать? Чтобы проститься с вами?

О. — Может быть. Может быть, и для этого тоже. Бедняжка. Но у нее было что мне сообщить: имя нотариуса, которому она передала на хранение свое завещание.

В. — Чему вы приписываете смерть герцогини?

О. — Я присоединяюсь к тому, что говорят врачи. Все остальное я считаю пустой болтовней.

В. — И вам ни разу не пришло в голову, что какое-нибудь постороннее воздействие, какой-ни-будь…

О. — Яд? Ни разу. Выдумки бездельников.

В. — Не знаете ли вы людей, которые хотели бы причинить зло герцогине?

О. — Никого. Самое большое, что могли чувствовать к ней некоторые люди, — немного ревности. Но учитывая цель, с которой вы задаете этот вопрос, — никого. Она была открытой, прямой, щедрой женщиной. Обезоруживала любого, самого строптивого.

В. — Вы можете быть свободны, сеньор Баргас. И — спасибо.

О. — Спасибо вам.

Помедлив минуту, чтобы протереть свои очки, сеньор Баргас удалился, и допрос…[22]

М.Г.