Дуглас Брайан Вендийская демоница

Глава первая Драка со странными участниками

Немало потасовок повидал на своем веку Конан-варвар, но такой, наверное, не случалось на его памяти никогда.

Начиналась она, впрочем, весьма обычно, да и место действия было вполне ожидаемое: рынок города Акифа в Туране.

Конан торговался из-за конской сбруи, демонстрируя несговорчивому торговцу не только свою поражающую воображение мускулатуру, но и не менее удивительный запас бранных слов на десятках языков Хайборийского мира. Тот владел куда меньшим ресурсом, однако пользовался тем немногим, что было в его распоряжении, с большим искусством. Он стучал кулаком себя по голове и заверял покупателя, что будет полным глупцом, тупицей, болваном, недостойным отпрыском мула и коровы, существом, которого даже грязный язык скотоложца погнушается назвать человеком… и так далее, если он согласится на цену в пять серебряных монет, предлагаемую тупым варваром за эту дивную, чудесную, надежную, великолепную, отменно сработанную упряжь, достойную украшать любого скакуна, включая и небесных коней, что несут по синей тверди светозарных богов.

Словом, разговор вышел увлекательный. Ни одному из участников не хотелось прерывать по, поэтому поначалу Конан даже не обратил внимания на шум, возникший поблизости. Мало ли кто шумит на рынке! Однажды Конан по молодости лет попал в глупую ситуацию. Бросился «спасать» молодую особу от «насильника», а оказалось, что та всего-навсего не сошлась в цене с торговцем-ювелиром. Впрочем, это было давно — несколько лет назад.

Поэтому Конан лишь досадливо покосился в сторону источника шума. Пусть себе ругаются, сочли заняться больше нечем, но нечего мешать почтенным господам договариваться о цене.

Но тут киммерийца сильно толкнули, так что не обращать внимания на происходящее он попросту больше не смог. Развернувшись в сторону драчунов, Конан отшвырнул одного из них ударом могучего кулака, после чего с удовольствием вернулся к прерванной беседе.

— Я сам назову тебя ублюдком пьяной короны, если ты не сбавишь цену, — заговорил он с торговцем.

Тот смерил Конана высокомерным взглядом.

— Должно быть, немало дел имел ты с пьяными коровами, если так хорошо разбираешься… Эй! Осторожней! — оборвал он сам себя, когда один из нападавших рухнул прямо на его прилавок и своротил навес, под которым торговец укрывался от яркого солнца.

Конан понял, что сейчас сделка не состоится. Невозможно разговаривать о делах в подобных условиях. Ну и городок этот Акиф!

Оставив своего собеседника причитать и возмущаться, киммериец наконец ввязался в потасовку.

Он сразу заметил, что часть участников этой свалки — гирканцы, с острыми чертами лица, смуглые и гибкие. Обычно подобные люди бывают рассеяны в толпе, но сейчас они непостижимым образом собрались вместе и в свалке, где, казалось, невозможно поддерживать даже видимость порядка, ухитрялись прикрывать друг друга. Было очевидно, что они действуют заодно.

Все прочие размахивали кулаками, почти не отслеживая, кому достался очередной удар. До ушей варвара донесся пронзительный вопль: кого-то уронили в общей сумятице и начали топтать ногами. Упавший человек отчаянно барахтался на земле, пытаясь подняться, но ему не позволяли: толпа оказалась слишком густой. Скоро крики затихли. Изрядно избитый, человек на четвереньках выбрался наружу. Лицо его превратилось в распухшую подушку, разукрашенную кровоподтеками.

Двое драчунов вцепились в Конана. Одного огромный киммериец сразу отшвырнул от себя, так что человек пролетел четверть полета стрелы и рухнул вдали от общей драки, сокрушая своим телом прилавок с пряностями. Душистое облако поднялось в воздух, и рынок огласился криками и чиханьем. У всех, кто оказался поблизости, слезы потекли из глаз, люди мучительно чихали, кашляли, терли глаза и еще больше размазывали по лицу мельчайшие частицы жгучего перца и удушливой корицы.

Хозяин прилавка в бешенстве бегал вокруг. У него тоже слезы лились рекой, но не столько от пряностей — за зимы торговли этим товаром он притерпелся к неожиданным эффектам, который дает соприкосновение с приправами из далеких стран, — сколько от досады. Одним махом погублен товар на сотни золотых! И кто это сделал? Кто виновник случившегося несчастья? Кажется, хозяин убил бы его, если бы встретил…

Но Конан тем временем уже занимался вторым своим противником. Незадачливый драчун напоминал тугое тесто под кулаками усердной стряпухи. Копан вымещал на нем всю свою досаду — и бил его до тех пор, пока тот не начал плеваться кровью. Тогда варвар с гневным рычанием отшвырнул его от себя и огляделся по сторонам в поисках следующей жертвы.

И тут он обнаружил, что драка концентрируется вокруг богатых носилок. Четверо чернокожих невольников, исключительно красивых молодых мужчин, из последних сил удерживали рукоятки носилок. Могучие черные тела лоснились от пота, лица были искажены гримасами.

Носилки раскачивались, как утлая лодчонка на море во время шторма.

Негры отталкивали дерущихся от носилок и пытались вырваться из общей свалки, но у них плохо получалось. Единственное, на что они могли рассчитывать, — это удерживать толпу на некотором расстоянии от самих носилок, но вынести своего господина из драки им не удавалось. Толпа наседала.

Конан пригляделся и понял, что в основном к носилкам пытались прорваться гирканцы. Вот один из них проскочил вперед, сразу же вслед за первым появился еще один, с другой стороны… Пригибаясь, озираясь вокруг себя, уворачиваясь от ударов, они рвались к носилкам.

Вдруг заверещал очень высоким, почти звериным голосом один из дерущихся. Толпа отхлынула, и Конан увидел кровь, а почти сразу же вслед за тем — блестящее лезвие кинжала, сверкнувшее в руке одного из гирканцев.

Сравнительно мирная драка превратилась в опасную поножовщину. Гирканцы начали доставать оружие. Стало быть, им чрезвычайно важно добраться до человека, скрывающегося в носилках. А это уже становится интересно…

Конан отшвырнул ближайшего к нему рыночного зеваку и рванулся вперед. Он обрушил удар могучего кулака на голову гирканца, обошел другого и очутился рядом с теми двумя, что подбирались уже к самым носилкам.

Размахивая кинжалом, гирканец приближался к негру-носильщику. Невольник с ужасом глядел на лезвие. Конан видел, как сокращаются мышцы живота, словно тело человека пытается стать меньше и уйти от неизбежного удара ножом. Тем не менее сам чернокожий оставался на месте. Костяшки его пальцев, удерживающие рукоятку носилок, посерели, крупные капли пота выступили на лице.

Конан понял: этот человек скорее даст себя залезать, чем бросит носилки. Кто же находится внутри? Какой-нибудь могущественный маг, подчинивший себе волю своих прислужников?

Ухмыляясь, гирканец поднял кинжал. Он был готов нанести чернокожему последний удар и тем самым расчистить себе путь к цели…

И этот миг занавески носилок раздвинулись, оттуда показалась женская ножка в парчовой туфельке. Она сверкнула, как атакующая змея, — стремительно и безжалостно. Гирканец взвыл и выронил кинжал. Женщина, прятавшаяся в носилках, ловко и безжалостно ударила его между мог. Нападавший согнулся пополам и, завывая, отошел в сторону.

Негр перевел дыхание. И тут огромный киммериец пришел к нему на помощь. Ибо вслед за первым гирканцем показался второй, а за его спиной уже маячил третий…

Конан обнажил меч. Это был длинный прямой меч, которым киммериец владел в совершенстве, — как раз подходящий для его могучих рук.

Конан взмахнул мечом и, не колеблясь, нанес удар ближайшему гирканцу. Клинок опустился на шею нападавшего, и голова покатилась по рыночной площади. Зеваки отскакивали, давая ей дорогу. Никому не хотелось соприкасаться с жутким трофеем. Пыль набилась в глаза и ноздри умершего. Наконец голова остановилась, слепо таращась на продавца конской упряжи. Тот плюнул и ушел в свою лавку.

Завизжала какая-то женщина. Толпа начала разбегаться.

И тут наконец на площадь явились стражники.

Большими круглыми щитами они оттеснили толпу, заставив ее вернуться на место происшествия. Толпа, выплеснувшаяся было в соседние улицы, опять заполнила площадь. Люди кричали, женщины истерически плакали и умоляли отпустить их домой. Какая-то кухарка повисла на шее капитана стражников, тыча ему в лицо только что купленной рыбой и уверяя, что «хозяйка повесит ее на воротах собственной кухни, если рыба протухнет». Кухарку едва отодрали от капитана, и она, не веря собственной удаче, бросилась бежать по улице — подальше от площади.

Другие оказались менее удачливы. Прокладывая себе дорогу через толпу, стражники приближались к носилкам. Там стоял, тяжело дыша, киммериец. Бездыханное тело гирканца лежало возле его ног, еще двое, раненые, отползали в стороны и скулили, точно побитые псы. Негры-носильщики настороженно смотрели по сторонам, а человек, прятавшийся в носилках, не давал о себе знать.

— Это твоих рук дело? — осведомился капитан стражи.

Конан посмотрел на изрубленного гирканца и отступил на шаг. Затем перевел взгляд на капитана:

— Уточни свой вопрос. Что именно здесь должно быть делом моих рук?

Капитан указал на труп:

— Вот это.

— Для начала, этот предмет изошел из лона какой-то несчастной шлюхи, которой не достало ума утопить младенца сразу же после рождения, — задумчиво произнес Конан.

Капитан понял, что над ним издеваются, и поднес меч к горлу киммерийца.

— Отвечай, когда тебя спрашивают представители закона!

— Интересно, где были представители закона, когда этот ублюдок пытался прикончить даму в носилках и ее рабов?

— Вопросы задаю я!

— А, — сказал Конан, зевая, — а я не понял. Ну, спрашивай.

— Кто убил этого человека?

— Если речь идет об этой навозной куче… — Конан указал на труп гирканца жестом философа-созерцателя.

Один из раненых прервал его и подал голос:

— Он набросился на нас! Он убил нашего товарища! Этот варвар — настоящий дьявол!

Капитан нахмурился.

— Я арестую тебя, — обратился он к Конану. — Полагаю, в тюрьме ты станешь более разговорчивым.

И тут занавески носилок наконец раздвинулись, и наружу явилась дама, которая скрывалась внутри.

Она была не слишком молода — лет тридцати, должно быть, и не слишком красива — во всяком случае, явно не входила в число первейших красавиц Хайборийского мира.

Кое-что в ее чертах выдавало гирканское происхождение, и это позволяло предположить, что дама относится к числу аристократии Турана. Кожа ее была светлее, чем у большинства уроженок Акифа, темные волосы отливали медью. Искусно подведенные глаза горели ярко-зеленым цветом. Чуть удлиненные, слегка раскосые, они смотрели на мир удивленно и с откровенной радостью. А улыбка была лучшим ее украшением. Крупный чувственный рот охотно улыбался — и, должно быть, так же охотно и сладко целовал.

Все эти мысли пролетели в голове Конана, когда он увидел даму. Должно быть, нечто сходное подумал и капитан городской стражи. Впрочем, у капитана появились и другие соображения — он явно знал эту даму.

Помолчав, он чуть отступил назад и поклонился.

— Госпожа Масардери, — произнес он. — Я должен был узнать ваши носилки.

— Немудрено, что в такой суматохе вы их не узнали, — отозвалась она. — Впрочем, теперь недоразумение выяснилось. Этот человек заступился за меня, и я прошу отпустить его. Без его помощи, без его отваги мы с вами сейчас бы, наверное, не беседовали.

— Пфа! — вскричал капитан с видом величайшего презрения и смерил Конана взглядом с головы до ног. — Этот варвар? Я уверен, что большую часть дела сделали ваши отличные чернокожие рабы… Кстати, госпожа Масардери, мое предложение остается в силе. Помните? Я предлагал вам по сорока золотых за каждого.

— Нет, — ответила она кратко. — А теперь позвольте мне и моему другу удалиться.

Она кивнула в сторону Конана так величаво, и вместе с тем так просто, что у киммерийца и мысли не возникло возражать. Разумеется, он нашел бы десяток свидетелей, которые высказались бы в его пользу… Но он был в этом городке чужим, к тому же — варваром, так что кое-какие неприятности ему были бы обеспечены. Госпожа Масардери, в свою очередь, предлагала ему свое гостеприимство. Пусть она делала это чересчур настойчиво — вряд ли в ее доме Конану не понравится.

Поэтому киммериец дружески ухмыльнулся капитану стражи и последовал за носилками. Больше всего Конана веселила мысль о том, что капитану предстоит теперь собирать показания свидетелей драки, а также заниматься уборкой площади. Что касается раненых гирканцев, то те почти наверняка успели скрыться. Поэтому разузнать, кто подослал их к Масардери, не представляется возможным.

Особняк госпожи Масардери выделялся среди прочих богатых домов Акифа. Это был большой дом с множеством украшений на фасаде. Резные каменные цветы были исполненные с величайшим искусством и вполне могли соперничать с кружевами.

Часть фасада была раскрашена синей и золотой краской, а два окна на верхнем этаже напоминали удлиненные глаза, похожие на глаза хозяйки. Нарисованные ресницы, казалось, вот-вот моргнут, а изогнутые брови над ними выражали радостное удивление.

Конан вошел вслед за рабами во двор. Ворота тотчас затворились, и небольшой садик подарил чудесную прохладу после раскаленного дня на рыночной площади. Носилки бережно опустили па землю, и Масардери вышла наружу. На ней было прямое платье из белого тонкого льна, перехваченное в талии узеньким золотым поясом. Длинные светлые волосы дамы были убраны под кисейное покрывало, подколотое снизу. Весь ее наряд выглядел очень просто и вместе с тем изысканно.

Конан невольно уставился на нее, оценивая эту женщину. Она, разумеется, хорошо понимала значение этого взгляда, потому что улыбнулась ему и погрозила пальцем.

— Будьте скромнее, — приказала она тоном общей любимицы. — Иначе я прикажу убить вас.

— Вряд ли, — фыркнул Конан. Он слишком хорошо знал женщин, чтобы не понять, что нравится ей.

Она вздохнула.

— Вот так всегда… Все мне дерзят. Наверное, я слишком добра.

— Возможно, — не стал возражать Конан. — Сегодня я собственными глазами видел, что ваши люди готовы умереть, но не бросить вас в беде. А это большая редкость.

Она вздохнула, мимолетом оглядев своих негров: все четверо стояли возле носилок, ожидая, пока хозяйка их отпустит отдыхать.

— Великолепны, правда? — спросила Масардери. — Четверо братьев. Их привез мой муж из одной своей дальней поездки…

При слове «муж» лицо Конана чуть омрачилось. Масардери заметила это и покачала головой.

— Он умер, — сказала она просто. — Собственно, об этом я и хотела бы с вами поговорить…

— Я не жрец, чтобы давать утешение даме в подобном деле, — предупредил Конан. — Все, на что вы можете со мной рассчитывать, — это жаркая ночка и… Проклятье, надеюсь, я не оскорбил вас?

Она качнула головой.

— Нет. Мне нравится, когда люди говорят то, что думают. Чем откровенней — тем лучше. Правда не может оскорбить.

— Смотря какая правда, — пробурчал Конан.

— Оставим философию, — перебила женщина. — Полагаю, вы не философ?

— Иногда, — сказал Конан. — Обычно я убийца. Изредка — вор. Случается, командую армиями. Но чаще всего — торчу в каком-нибудь кабаке и пропиваю заработанное…

— Вот такой человек мне и нужен, — сказала Масардери. И снова повернулась к своим рабам. — Я уже говорила вам, что мой муж привез их из одного своего путешествия. Они вполне преданны мне. Наверное, они в меня влюблены. Как вы полагаете, с неграми такое случается?

— Мне доводилось жить среди чернокожих, — сказал Конан. — И могу вас заверить: белые женщины не всегда вызывают у них добрые чувства. Есть племена, которые рассматривают белых людей как нечто крайне непривлекательное, с дряблой кожей неестественного цвета. Нечто вроде гусеницы.

— Гусеницы? — переспросила Масардери, которую явно забавлял разговор. — Никогда бы не подумала! А как же вы? Вы ведь белый человек?

— Вполне белый, если не загораю под солнцем до цвета темной бронзы, — хмыкнул Конан. — Кроме того, я не похож на гусеницу.

— Скорее, на жука, — добавила Масардери, лукаво. Она повернулась к неграм и сделала им знак, чтобы они уходили. Они удалились, даже мс поклонившись ей; очевидно, так было принято в доме.

— Впервые в жизни вижу, чтобы зачинщиком безобразной рыночной драки была дама, да еще такая богатая и — уж простите меня — хорошо воспитанная, — сказал Конан, направляясь вслед за хозяйкой к дому.

Она остановилась и резко обернулась к нему.

— А вы считаете, что зачинщик — я? — осведомилась Масардери.

— После всего, что я видел… думаю, да, — кивнул варвар. — И это самое удивительное из всего.

Масардери взяла его за руку. Ее рука оказалась неожиданно сильной и очень теплой.

— Идемте в дом, — пригласила она. — Для начала я угощу вас обедом. И расскажу, пожалуй, о моем покойном супруге.