"Это трава" - читать интересную книгу автора (Маршалл Алан)

ГЛАВА 4

В эпоху пирожника, как я назвал этот период моей жизни, я перепробовал множество занятий. Я был опытным бухгалтером и в условиях возраставшего благосостояния середины двадцатых годов легко находил себе работу.

Но постоянное место мне получить так и не удалось. Меня нанимали разные конторы, когда нужно было срочно помочь в работе или привести в порядок бухгалтерские книги, запущенные собственными служащими.

Моя первая служба в городе у Смога и Бернса закалила меня. Я приучился думать, что брать меня на работу будут только те, кто понимает, что я готов трудиться больше и усерднее, чем здоровые люди, не изведавшие безработицы. Предприниматели, руководствовавшиеся такими соображениями, были жестоки. «Что ж, — рассуждали они, — может быть, и имеет смысл дать временное место калеке. В6 всяком случае, можно попытаться».

Такого рода служба ничего не сулила мне в будущем, но я получал полную оплату, и мне удалось подкопить немного денег и купить себе кое-что из одежды. Раз в неделю я мог посещать кино. Я мог ездить на трамвае когда угодно.

В течение года, что я проработал у Смога и Бернса, мне было очень трудно сводить концы с концами. Каждое заработанное мною пенни было на счету. Прежде чем сесть в трамвай, я должен был подумать, могу ли я себе это позволить. Мыло для бритья являлось для меня роскошью; зубная паста была мне не по средствам.

Все свои средства я носил в кармане и часто их пересчитывал. Я выписывал на бумаге расходы, предстоявшие до ближайшей получки. Если в конце недели у меня в кармане оставалось три пенса, я считал, что дела мои не так уж плохи.

На протяжении всего этого периода меня поддерживало обещание, данное миссис Смолпэк, что после того, как я проработаю год, она будет полностью выплачивать полагающееся мне жалованье. День, когда обещание это будет приведено в исполнение, сиял передо мной, и сияние становилось все более ярким по мере того, как расстояние между нами сокращалось.

Но еще более важным, чем лишние деньги, которые я стал бы получать с прибавкой жалованья, было бы избавление от давившего меня чувства неполноценности. Моя еженедельная получка, равнявшаяся половине жалованья здорового человека, постоянно напоминала мне, что я не такой, как все, и что на шкале оценки служащих я занимаю, по мнению хозяев, весьма низкое место. Если бы мне стали платить столько же, сколько другим клеркам, для меня это был бы огромный шаг вперед. Только в этом случае я перестал бы чувствовать себя неудачником.

Истек год, и я ожидал, что миссис Смолпэк объявит мне о прибавке. Я не сомневался, что она это сделает. Я все еще думал, что мир деловых отношений управляется теми же законами, которые существуют в отношениях между друзьями. Обещание обязывало.

Управляющий мистер Слейд часто хвалил меня. Я знал, что он докладывал миссис Смолпэк о том, как хорошо я работаю, и мысленно уже видел, как обмениваюсь с ней рукопожатием, принимая поздравления с окончанием года работы и прибавкой жалованья.

Но неделя проходила за неделей, и я не видел никаких признаков того, что миссис Смолпэк намерена сдержать свое слово. Напомнить ей о нашей договоренности я считал унизительным. Мне казалось постыдным выпрашивать то, на что имеешь право, и я все откладывал разговор с ней, надеясь, что она наконец вспомнит о нашем условии.

И вот мне представилась возможность напомнить о нем. Как-то она остановилась за моим стулом, заглядывая через мое плечо в гроссбух, куда я вносил какие-то цифры. Она спросила меня что-то об одном из клиентов, задержавшемся с платежами, и я сообщил, что уже написал ему по этому поводу.

Она собиралась уйти, но я повернулся к ней и сказал:

— А знаете, миссис Смолпэк, я ведь проработал у вас уже больше года; помните, когда вы меня нанимали, вы обещали мне полный оклад после того, как я проработаю год. Вы, наверно, об этом забыли, и я решил вам напомнить.

По мере того как она меня слушала, медленная, но неумолимая перемена происходила в ней. Спокойствие, с которым она говорила со мной прежде, улетучилось при первых же моих словах. Краска залила ее лицо, дыхание участилось. Я заметил это, и мой голос стал терять уверенность. Когда я кончил говорить, она с минуту молчала, в упор смотря на меня, подыскивая слова, чтобы излить кипевшее в ней негодование. Наконец, сдерживая ярость, произнесла:

— Я взяла вас на работу из жалости — и вот благодарность! Вы должны почитать себя счастливым, что вообще работаете. Смешно даже думать, что вы вправе получать столько же, сколько получает сильный, здоровый мужчина.

Она выпрямилась и, подавив клокотавшее в ней чувство гнева, продолжала спокойным голосом с оттенком презрения:

— Конечно, через годик-другой я прибавлю вам, но, во всяком случае, не теперь, когда так много физически здоровых людей не имеют работы.

Я не нашелся, что ответить на эту вспышку; я никак не ожидал ее и оказался совершенно к ней неподготовленным. Я продолжал сидеть, уставившись в пол, а миссис Смолпэк удалилась.

Но прошло несколько минут, и я страшно обозлился. В уме замелькали язвительные замечания, которые мне надлежало бы произнести в ответ. Они помогли мне обрести чувство собственного достоинства, но не давали победы. Смириться с поражением в этом первом испытании значило обречь себя на новые неудачи. Я твердо решил не делать этого.

Я позвонил в департамент охраны труда и попросил прислать инспектора к Смогу и Бернсу для проверки ведомости на зарплату. Через час он явился. Я наблюдал, пока он разговаривал с мистером Слейдом внизу в магазине. Это был худощавый человек в очках; то, что говорил ему мистер Слейд, он выслушал внимательно, но без «сякого интереса. Он уже привык к тому, что его пытаются окольными разговорами отвлечь от истинной цели прихода, и видом своим давал понять, что все эти ухищрения совершенно ни к чему.

Мистер Слейд с тревожным видом привел его в контору. Он представил нас друг другу и сказал мне:

— Мистер Скорсуэлл — инспектор департамента охраны труда. Он хочет ознакомиться с ведомостями на зарплату.

Мистер Слейд поспешил вниз в кабинет миссис Смолпэк, чтобы сообщить ей о приходе инспектора. Через несколько минут она уже стояла рядом со мной, заполняя всю контору своим присутствием; обстановка сразу стала напряженной.

Но я не боялся миссис Смолпэк. Я знал, что через несколько минут буду свободен, что она больше никогда не сможет унизить и оскорбить меня.

Мистер Скорсуэлл, отложив ведомости в сторону, обратился ко мне:

— Вам не платят сколько полагается, мистер Маршалл?

— Да, не платят.

Миссис Смолпэк стала что-то объяснять, но он жестом остановил ее:

— Минуточку.

Он стал что-то подсчитывать на листке бумаги, затем обратился к ней:

— Вы знаете, что этому человеку недоплачивают? — спросил он. Недоплачивают уже больше года.

— Он — калека, — огрызнулась она, бросив это слово как оскорбление.

— Это к делу не относится, — сердито заметил инспектор. — Он имеет право получать такое же жалованье, как и всякий другой. Вы должны возместить ему восемьдесят семь фунтов. Если вы сейчас выдадите ему чек, я завизирую ваши ведомости на жалованье; в противном случае нам придется возбудить против вас дело.

Миссис Смолпэк с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. Чтобы ее заставляли платить мне такую сумму! Это было выше ее сил. Но деловая сметка взяла верх над эмоциями. Ведь ее имя часто упоминалось в светской хронике газет, ей нельзя было рисковать своей репутацией благотворительницы. Капитуляция бывает порой неизбежна.

Быстрым, решительным взмахом пера она выписала чек и повелительным жестом толкнула его в мою сторону, словно приказывая мне принять его.

— Вы уволены! — грубо и зло сказала она.

Честь ее была спасена, победа осталась за ней.

Я не проронил ни слова. Сняв с крючка свою шляпу, я вышел вместе с мистером Скорсуэллом. Когда мы спускались в лифте, он заметил:

— Вы счастливо от нее отделались.

На улице при расставании мы обменялись рукопожатием.

До самого вечера я оставался в городе. Возвращаться в пансион в часы, когда все на работе, мне никак не хотелось.

Присутствие людей как-то скрашивало его, без них от его стен веяло мерзостью запустения. Опустевшая столовая, молчащее пианино, ненакрытый стол — вот что меня ждет, если я сейчас пойду домой.

А в моей комнате разве лучше… Постель, которая поздно вечером обещает покой и отдых, сейчас, при свете дня, напоминает койку в тюремной камере. Эта комната была терпимой только при электрическом освещении.

Итак, я решил провести остаток дня в городе. Зашел в кафе. Ужин обошелся мне в пять шиллингов, но зато угостился я на славу. Прежде чем сделать заказ, я внимательно изучил меню и потребовал самые дорогие блюда. Купил также пачку табаку и курительной бумаги и стал свертывать толстые сигареты, милостиво поглядывая на сидящих за соседними столиками.

Я притушил сигарету, когда она была на три четверти выкурена, но, уходя, извлек окурок из пепельницы и спрятал в карман. Я мог позволить себе разок сумасбродную выходку, но понимал, что нельзя окончательно терять чувство реальности. Я знал, что это блаженное чувство обеспеченности долго не продлится!

В последующие месяцы, работая понемногу в разных местах, я воспользовался заметками, которые делал, возвращаясь домой после вечера, проведенного у тележки с пирожками, и написал небольшой рассказ о Драчуне. Назвал я его «Возмездие». Мне казалось, что это хороший рассказ, но в ту пору я писал с уклоном в натурализм и потому неубедительно. Я еще не научился видеть того, что скрывалось за мрачными сцепами, которые я описывал.

Я послал рассказ в «Бюллетень» и несколько недель спустя прочел отклик на него в отделе «Ответы корреспондентам»: «Необработанно, но сильно. Продолжайте в том же духе».

На этот раз конец недели в Уэрпуне был для меня триумфом. Семейство наше восприняло ответ редакции, отклоняющий мое произведение, с такой радостью, словно рассказ уже появился в печати. Это было поощрение со стороны людей авторитетных, подтверждение того, что я на верном пути. Вырезку из журнала я носил при себе, часто вынимал ее из кармана, смотрел на нее.

Я решил прочитать рассказ Драчуну и как-то вечером захватил его с собой. Однако, подойдя к тележке с пирожками, я, к своему удивлению, увидел у печки Стрелка Гарриса в белом фартуке. Он встретил меня широкой улыбкой. Теперь у него были зубы. Большие и белые, они сплошными рядами сверкали у него во рту.

— Провалиться мне на этом месте, если это не «Душитель Льюис», собственной персоной, — крикнул он, когда я поднялся на край тротуара. — На, держи. — Он протянул мне руку, и я пожал ее. — Довелось на этих днях кого-нибудь придушить? — спросил он и оглушительно захохотал.

Мне было не по себе. Его шутливый тон не находил у меня отклика.

— А что с Драчуном? — спросил я.

— Инфлюэнцу подцепил. Я взялся пока подменить его. Ну а ты-то как живешь? Драчун говорил мне, что ты часто здесь околачиваешься.

— Да я тут чуть ли не каждый вечер бываю, но тебя ни разу не видал. А ты все такой же.

— А чего мне меняться? Дела мои — на мази.

— Ты еще долго торчал в гостинице после моего ухода?

— В этом проклятом заведении? — с презрением воскликнул Стрелок. Очень мне надо! Я его скоро бросил, стал продавать пирожки около кино и в других местах. А вообще-то славно нам там жилось, ничего не скажешь. Старика Шепа прогнали. Жалкий побирушка! Так и юлил, когда хотел выпить, в глаза заглядывал, как голодный пес. Вспомнить противно!

Он приложил руку рупором ко рту:

— Горячие пирожки и сосиски! — Затем снова обратился ко мне: — А знаешь, гостиницу-то сожгли.

— Ничего об этом не слышал, — сказал я.

— Как же! Дотла сгорела. Говорят, девки прямо из окон прыгали, пока парни брюки натягивали, а Малыш все водой поливал. Так и не узнал я, кого же старуха Фло подговорила поднести спичку. Ведь все было застраховано, и на большую сумму. Я бы это сделал за сотнягу, а вторую содрал бы с нее за то, что стал бы держать язык за зубами, — ну да она сама не промах, старая стерва.

— А что стало с Артуром?

— Артур приходил сюда в прошлую пятницу вечером, искал тебя. — В голосе Стрелка звучала радость от того, что он может мне сообщить эту весть. Артур ведь обзавелся лодкой и ловил лангустов в Тасмании. Я его почти три года не видел, он говорит, что жил на острове на каком-то, целых шесть месяцев. Совсем один. Занятный он малый. Велел передать тебе при случае, что придет сюда в следующую пятницу.

Я обрадовался, что снова увижу Артура. При одной мысли, что скоро я смогу выложить ему все мучающие меня вопросы, мне начало казаться, что они уже решены. На душе стало веселее.

— Как он выглядит? — спросил я Стрелка.

— А все такой же. Пригласил его к себе, хотел распить с ним бутылочку, пока старуха ее не прикончила, но он ни в какую. Он, мол, бросил пить. С иными парнями такое случается: вобьют себе невесть что в голову, только время зря теряют…

Люди непьющие Стрелка нисколько не интересовали.

— Я никогда не доверюсь парню, который отказывается от кружки пива, как-то сказал он мне. — С такими дружить нельзя.

Меня не удивило, что Артур больше не пьет. Даже в прошлом, когда у него бывали запои, он никогда не терял над собой контроль, отвечал за свои действия. Он не был настоящим алкоголиком. Я хотел узнать о нем как можно больше, но особенно мне хотелось почувствовать, что и я ему нужен. Ведь он единственный из всех встречавшихся на моем пути людей сам искал сближения со мной, и мне не терпелось убедиться, что его дружеские чувства — ко мне не ослабели.

Прямо спросить об этом Стрелка было бы очень уж по-детски, и я решил подойти к вопросу окольным путем.

— Обо мне он, конечно, много не спрашивал.

— Да как тебе сказать, — спросил, как ты живешь. Ну, я сказал ему, чтобы узнал у Драчуна.

Тут он умолк и посмотрел на меня, и, хотя он продолжал улыбаться, глаза у него стали острыми и подозрительными.

— Слушай, а на кой ты сдался Драчуну? Вас ведь водой не разольешь? Что-то он, верно, с тебя имеет.

— Ничего он не имеет, — сказал я со злостью, бросив на Стрелка сердитый взгляд.

— Ладно, ладно! — воскликнул он, махнув рукой. — Он много говорил о тебе, вот я и хотел узнать…

Он снова стал расхваливать свои пирожки прохожим я немного погодя продолжал:

— Артур в субботу трепался с Драчуном насчет тебя. Все выспрашивал, не путаешься ли ты с девками. — Тут Стрелок понизил голос и доверительно спросил: — А есть у тебя какая-нибудь девка?

— Нет, — сказал я.

— Ты какой-то порченый, — сказал он с презрением в голосе и выпрямился во весь рост. — А туда же — важничал! Буду, мол, писать книги, и то и се — а девки завести не сумел!