"Сумерки людей" - читать интересную книгу автора (Найт Деймон)

Глава 3

Овинг распахнул заднюю сетчатую дверь и вышел во двор. Утро было тихое, безоблачное — весь смрадный туман стелился внизу, в долине. Ноги путались в высокой сухой траве, но Овинг не обращал внимания и рассеянно брел вниз по пологому склону к перечному дереву. В прохладном гроте под завесой темных ветвей почти ничего не росло — лишь негромко шуршала бурая листва, усеянная родинками тёмно-красных ягодок. Малышки соорудили здесь шалаш из старых жердей от изгороди — кругом валялись их игрушки. Услышав доносившиеся из дома пронзительные возгласы расшалившихся девчушек, Овинг досадливо поморщился. И так их за полмили слыхать, а днем еще и по склонам горы шастают. Но не станешь же держать детей взаперти. Все-таки не преступники.

Хорошо хоть, удалось подыскать славное местечко. Дом располагался на обширной террасе соток в двести — как раз на полдороге от подножия до вершины. Выше — склон, пересохший и вымерший, точно скелет динозавра, где не росло ничего, кроме каких-то кустистых колючек да еще ряда засохших пальм вдоль оросительного канала. Единственный соседний дом ближе к горной дороге пустовал после пожара. Ниже того дома — еще терраса. Эту прежние жильцы, похоже, использовали как огород. А за бывшим огородом гора резко обрывалась вниз — и у подножия крутого склона торчали хилые посадки апельсиновых деревьев. Фамилию владельца заброшенного дома Овинг как-то высмотрел на почтовом ящике у дороги. Что-то вроде Ла-Веккьо. Интересно, что теперь станется с ним и с его садиком?

А дальше внизу расстилалась туманная долина — пропадала, терялась в немыслимой голубизне. Вот тонкая желтоватая ниточка дороги. А вот — скрещивающиеся узоры вспаханных полей. Тут, наверху, Овинг явственно чувствовал, как горизонт заключает его в свои объятья. Автострады были надежно прикрыты эвкалиптами. И не пролети мимо случайный самолет, не выскочи на свободный участочек проезжая машина— этот мир запросто мог показаться мертвым.

Но тут в прозрачном воздухе повис тревожный шум мотора.

Овинг вздрогнул и тщетно попытался хоть что-нибудь разглядеть справа, — там, где дорогу наглухо заслоняли эвкалипты. Похоже, машина катила в гору.

Плохи дела. Может, конечно, какой-нибудь проповедник из адвентистской колонии в долине решил нанести визит по-соседски… Но нет. Не похоже. Эти разъезжают в шикарных лимузинах, а тут… Судя по тарахтению, жалкая развалюха. Овинг опрометью бросился к дому — так, что сердце выскакивало из груди. Пулей промчался мимо Фэй и двух круглолицых девчушек, усердно поглощавших завтрак. Скорее к шкафу. Так, ружье. Не забыть коробку патронов. Два бешеных скачка — и он уже снова на веранде. Тут-то Овинг и разглядел машину, что вяло подкатывала к дому.

Измочаленный пыльный «линкольн» с разбитым и задравшимся вверх капотом. Хромированная дрянь давно поотлетала от корпуса — и теперь оставшиеся полоски создавали впечатление, будто машина страдает жестокой краснухой. Из радиатора валили клубы пара.

— Дэйв, братишка! — радостно заорал водитель, выскакивая из машины как черт из табакерки. Весь какой-то пыльный и серый, в выцветшем пиджаке и линялом свитере. Овинг опустил ружье и воззрился на нежданного гостя. Ну конечно! Этот хриплый восторженный голос!..

— Платт! — облегченно, выдохнул Овинг.

— Кто ж еще? Он самый! — Неуклюже выбрасывая вперед длинные ноги и энергично работая острыми локтями, Платт сломя голову рванул по подъездной аллее. Блаженно ухмыляясь и показывая желтоватые зубы, верзила схватил руку Овинга и энергично ее затряс. Светло-серые глаза его так и светились радостью. — Ведь достал-таки! Куда ж ты от меня денешься? Никуда ты от меня не денешься! Заберись хоть на край света. Черт, до чего рад тебя видеть… просто сказать не могу. А-а, привет, Фэй! Привет, красавицы! Но черт побери… — Овинг обернулся и увидел столпившееся в дверях семейство. Потом снова воззрился на Платта — а тот так и трещал без умолку: —…черт побери, говорю, может, все-таки пригласите человека в дом и дадите ему стаканчик воды, если ничем покрепче не богаты? У меня в горле сухо, как у дохлого бедуина. Ну как вы тут? А, ребята? Черт, да неужто Элайн? Ну и вымахала, красавица! Вылитая мать! А это что за юная особа?

С подозрением косясь на Платта, Кэти спряталась за мамины юбки. А двенадцатилетняя Элайн рдела, как девушка на первом балу. Вся компания непонятным образом переместилась в гостиную. Там Платт радостно заохал, заахал и плюхнулся в единственное кресло. А в следующее мгновение, ни на секунду не переставая молоть языком, выудил из кармана пиджака пачку сигарет. Прикурил, швырнул спичку на пол, а потом одной рукой приобнял Элайн и лукаво подмигнул Кэти.

Платт всегда буквально кипел энергией, и как физику-практику ему цены не было. А вот как теоретика его никто всерьез не держал. Каждый год у энтузиаста возникала новая гениальная идея, и каждый год он истово бросался ее воплощать. Платт безумно хотел заниматься ракетостроением, но к работе над секретными проектами его и близко не подпускали. Правильно, кстати, не подпускали. Но Платт всякий раз страшно расстраивался. Что, впрочем, только его подстегивало. Места работы он менял как иная женщина колготки, а в жизни Овинга появлялся так же внезапно, как и исчезал. Последний раз они виделись, кажется, в 1967-м.

Все еще рдеющая, как целая охапка пионов, Элайн выскользнула из платтовских объятий и припустила на кухню.

— Я принесу вам воды, мистер Платт, — крикнула она через плечо.

— Зови меня Лерой, детка. И смотри не перестарайся с этой водой. Вообще-то, штука вредная.

— Спиртного нет, — принялась извиняться Фэй. Мы только вчера приехали. А вот кофе…

— Ни-ни. Никакого кофе. Врать не стану бутылочка у меня в машине припасена. Бездонная, кстати, бутылочка — спасибо твоему муженьку… Принесу чуть погодя, и обязательно врежем по маленькой… А пока что… — Тут сигаретный пепел упал на платтовский поношенный свитер. — Пока что скажу тебе так, Дэйв. Ты, парень, — величайший гений всех времен и народов. Снимаю перед тобой шляпу. Я серьезно! Вот бы мне чего-нибудь этакое изобресть! Но пока что вышло у тебя. И ты самый-самый. Серьезно. Итак… — Тут Платт взял у Элайн налитый до краев стакан воды и торжественно поднял его, будто фужер с шампанским. — Значит, за тебя, Дэйв Овинг! И да здравствует твое Гамно! — Восторженный верзила отхлебнул, театрально скривился, а потом залпом хлопнул стакан.

— Погоди-ка, а с чего ты взял, что это я… — начал было Овинг.

— Ха! А кто- работал с Шеллхаммерсами?! — закричал Платт. — Папа Римский? Думаешь, я не просек, какой гигант мысли сотворил такое детище?! Будешь еще мне заливать, что ты тут сбоку припека?!

— Да нет… но только…

— Ладно-ладно. Твоих, парень, твоих это рук дело. Я только увидел — сразу врубился. И сказал себе: Лерой, ты должен разыскать старину Дэйва! И ты его найдешь! На карачках будешь ползать! Икру метать! В лепешку расшибешься, но найдешь!

— Кстати, Лерой, а как ты нас отыскал? — вмешалась Фэй.

— Милая. Специально для тебя расскажу. Видишь ли, мы с Дэйвом старые армейские кореша. И вот давным-давно, еще в Форт-Беннинге, он мне все уши прожужжал, как ему хочется поселиться в горах. Как он мечтает парить там гордым орлом и снисходительно посмеиваться над жалкой равнинной публикой. Вот я и прикинул: а куда направит Дэйв свои стопы, если ему вдруг потребуется быстренько слинять? Что, в Лос-Анджелес? Фиг с маслом. Туда ему соваться — нож к горлу. Может, на Побережье? Тоже фиг. Туда добираться сто раз обломаешься, да еще как пить дать застрянешь где-нибудь на трассе. Тогда я решил: ха, Дэйв рванет по девяносто первой и осядет в первом попавшемся гористом местечке. А? Каково? Говорю вам — доверяйте интуиции. Разум только с толку сбивает. Короче, добрался я и увидел этот домик на склоне. Все, Лерой, сказал я себе. Старина Дэйв вон в том домике. Теперь понятно?

Овинги с тревогой переглянулись. Фэй не отнимала руку от радиоприемника — и теперь она, должно быть, его включила, так как из динамика послышался гул. Но только гул — и никаких голосов. Последняя местная радиостанция заглохла еще вчера вечером. Потом Фэй выключила радио — ей по-прежнему явно было не по себе.

— Вот так-то, ребята. Не пойму только, за каким чертом вам тут торчать. Может, скажете? А? — громогласно вопрошал Платт. — Даже не в том дело, что вас тут любая собака отыщет. Слушай-ка, братишка. И ты, Фэй, красавица, тоже слушай. Чем вы теперь намерены заняться? Теперь, когда уже не надо горбатиться за нищенскую инженерную зарплату?

Овинг откашлялся.

— Ну-у, вообще-то мы еще толком и не поговорили. Времени не было. Пусть страсти чуть поулягутся — тогда можно будет организовать где-нибудь лабораторию…

— Ха, организовать! Лабораторию! Проклятье, конечно, ты ее организуешь! Ведь теперь сам черт нам не брат. Отсюда мораль: можно и к чертям наведаться в гости. А все благодаря тебе. Так вот, Дэйв, знаешь ли ты, чем я теперь думаю заняться?

Овинг не долго думая выложил первую же бредовую идею, что пришла ему в голову:

— Наверное, слетать на Луну.

— Точно! Ну, парень, ты и даешь! Прямо в самое «яблочко»! Да, брат, тебя не проведешь!

— Ох, нет. Только не это, — хватаясь за голову, простонал Овинг.

— Не нет, а да! Именно это! Знаешь что, Дэйв, бери-ка ты все свое семейство, и давай сваливать отсюда. Я уже и местечко что надо выбрал. И знаю десять… нет, чего там — двадцать отличных парней, которые к нам присоединятся. Но к тебе я, понятное дело, в первую очередь. Ты еще даже не представляешь, как это клево. Лучшей идеи мне отродясь в голову не приходило!

— Ты что, правда решил соорудить космический корабль?

— Не просто решил, братишка. Я его сварганю. Будь спок. В лабораториях Кеннелли в Санта-Росас эти железяки делали по госзаказам. Там есть все, что нужно: и помещения, и оборудование, и материалы, и черт в ступе. Два месяца на все про все.

— А почему не в Уайт-Сэндсе?

Тут Платт так замотал головой, что Овингу показалось — она вот-вот слетит с плеч.

— Ни в коем случае, Дэйви. Ни в коем случае. Во-первых, там скоро соберутся все бредящие космосом придурки — плюнуть будет некуда. А потом — чего там вообще хорошего? Ну, оружие. Ну, оболочки для ракет. Но нам-то все это барахло не катит! Нет, Дэйви. Мы начнем все заново и сделаем как надо. Из драккара викингов звездолета не соорудить — с таким же успехом можно оборудовать реактивными двигателями дачные сортиры. Сам прикинь. Пошевели извилинами. — В порыве чувств Платт подался вперед, нелепо размахивая руками — Представляешь, что значит построить собственный космический корабль? Любого размера. Хоть с небоскреб. И все там будет на своем месте. Да, Дэйви! Все, все туда запихнем! Спальни, кегельбаны, кухни… Стоп-стоп. К черту кухни. Они нам теперь без надобности. А вот библиотеки, кинотеатры, лаборатории…

Овинг поежился.

— Прости, Лерой, но ты случайно не пил спиртного, скопированного Гамном? Ты что-то сказал про…

— Конечно, пил, — нетерпеливо подтвердил Платт. — Пил. И пить буду. И ел тоже. А что? Только так! Просто пропускаешь его дважды, чтобы не нажраться обратных пептидных цепочек, — и все дела. Да не бери в голову. И вообще, братишка, слушай внимательно и не отвлекайся. Значит, строишь все, что только в голову взбредет. А дотом засаживаешь под эту ерунду ракетные движки. Усек? Когда под рукой Гамно, уже наплевать — червонец у тебя или миллион. А что у нас с горючим? Ха! Помнишь те огроменные баки, на которых подрываешься прежде, чем успеешь оторвать хвост от родной планеты? И что же теперь? А, Дэйви? Как тебе пара аккуратненьких канистрочек с кислородом и гидразином? И к ним, понятное дело, пару Гамна! А? Горючего всегда будет навалом! И никаких заморочек с теми чертовыми соотношениями массы и энергии! Поднимаешь домкратами мормонский молитвенный дом и отправляешь его к чертовой матери. В смысле — на Луну. На Луну! На Луну, ты понял? На Луну, будь она трижды проклята! Энтузиаст перевел дыхание.

— Да ты подумай, Дэйв! Только подумай! Можно слетать хоть к чертовой бабушке! Забраться в любую дыру этой Вселенной. И гораздо дальше. Ровно через год мы уже будем на Марсе. На Марсе, Дэйв! — Платт встал, упер руки в бока и мигом превратился в отважного исследователя Марса, острым глазом обозревающего окрестности. — Так-так, что мы тут видим? Ух ты, загадочные пирамиды! А вот какие-то шестиносые шибздики. Надо бы скоренько с ними разобраться — ведь у нас сегодня вечером свидание с упругими трехгрудыми венерианками! Ох, прости, Фэй, — я и забыл. Да, но на Марсе мы оставляем целую тележку Гамна для генерации атмосферы. Каких-нибудь пятьдесят — сто лет — и там будет достаточно воздуха, чтобы обходиться без этих паскудных шлемов. Потом — на Венеру. А там та же самая операция. В смысле атмосферы, Фэй, детка. Говорите, нет кислорода? Ща сделаем! Пойми, Дэйви, через какую-нибудь паршивую сотню лет человечество овладеет всей Вселенной! Это я тебе говорю! Под рукой и Марс, и Венера, и вся система Юпитера — только свистни в два пальца! А как насчет звезд? А, Дэйви? Почему бы и нет? Нефиг делать! Во-первых, на нашем корабле мы черт знает сколько проживем. Ну, и детей на всякий случай нарожаем. Пусть продолжат дело отцов, если мы вдруг откинем копыта! Ну, понял ты наконец? Как, зацепило? — Тут Платт вдруг умолк и уставился на Овинга, будто не веря собственным глазам. — Что?!! Не-ет?!!

— Нет. Нет, Лерой. Ты пойми… ну, возьмем для примера что-то одно. Скажем, эту твою идею с атмосферой. Ведь ты собираешься догружать миллиарды тонн. Вот если отрыть из почвы окислы или что-нибудь в этом роде и получать из них молекулярный кислород — тогда другое дело. А так ты нарушишь орбиты планет и…

— Ну и что? Ничего страшного, — затараторил Платт. — Вот, например, масса какой-нибудь мелкой планетки вроде Марса… — Не переставая молоть языком, он выудил из кармана логарифмическую линейку и принялся энергично водить движком взад-вперед.

— Минутку, — все-таки сумел вмешаться Овинг. — Ты опять горячишься. — Он тоже достал из заднего кармана такую же логарифмическую линеечку. Мужчины придвинулись друг к другу и оживленно заспорили.

Приуныв от такой безрадостной картины, Фэй отправилась на кухню. За ней затопали и разочарованные девочки.

Когда полчаса спустя жена гения всех времен и народов вернулась в гостиную с кофе, Платт как раз вскочил, размахивая длинными руками и выплескивая свое отчаянье, вызванное тупостью рода человеческого и Овинга как его представителя.

— А-а, ладно, — наконец обреченно махнул он рукой. — Черт с ним со всем. Все к черту. Ладно, братишка. Все-таки я сгоняю за бутылочкой. Тяпнем ради праздника. Может, тогда тебе полегчает, — добавил Платт, уже выходя со сцены и захлопывая за собой сетчатую дверь.

Овинг грустно улыбнулся и обнял присевшую рядышком жену.

— Приготовь-ка ты ему гостевую, — попросил он.

— Дэйв, но ведь у нас только та душная каморка, где кипятильник. Там даже кровати нет.

— Ничего, поспит на полу. Вот увидишь — он сам на этом будет настаивать, — отозвался Овинг и покачал головой, вдруг ощутив прилив нежной привязанности к нескладному верзиле. Лерой Платт. Такой платтовский! Такой лероистый! И нисколько не изменился за все эти годы! — Славный старина Лерой, — вздохнул он. — Надо же! Господи, Венера!

Дело шло к полудню, и весь дом сиял от ослепительного солнечного света. Жара из безоблачного неба лилась на землю золотым дождем, каким-то недвижным потоком. Воздух на склоне раскалился, как над сковородкой, — и пыльные пальмы, казалось, вот-вот переломятся. Овинг нагнулся и поднял комок сухой земли — тот мигом рассыпался в бурую пыль.

— Ну и жарища, — пропыхтел Платт, обмахиваясь своей бесформенной шляпой. — Адское пекло. — Светлые глаза верзилы казались на ярком солнце оголенными и безумными — изумленными устрицами на белой раковине лица. Потом, видно поняв тщетность своих усилий, Платт снова надел шляпу.

А вот Овинг жару любил. Да, солнце нещадно жгло голову и плечи, словно желая зажарить его живьем и сожрать на обед, — но зато все члены работали как надо, будто смазанные небесным ремонтником. Пот крошечными капельками золотистой росы усеивал все тело. Нравилась Овингу и собственная тень — и то, как она отчаянно старается вырваться из-под ног. Приятно было думать и о прохладной сени дома, и о тепле.

— Уже совсем рядом, — ободрил он Платта, упорно карабкаясь вверх.

С вершины невысокой горы видны были все окрестности. Вот жилые кварталы. Вот адвентистский колледж. Вот пищевой комбинат. Все лежало как на ладони — будто игрушечное. Аккуратные ниточки улиц, ярко-зеленые деревья. Где красные, а где голубые крыши домов.

Вот, наконец, перевал. По ту сторону горы словно открывался совеем другой мир. Голые выжженные лощины — одна за другой. Казалось, любой ливень здесь зашипит и обратится в пар, так и не долетев до поверхности. Никаких признаков жизни — аж до самого горизонта.

— Уфф, — выдохнул запыхавшийся Платт. — Ну, вот и оно. То, что нужно. Смотри, Дэйв, тыщи квадратных миль. Да, местность, мягко говоря, пересеченная. Зато у самых наших задворок. Надо же! Чуть мы про нее не забыли! Вот так идешь иногда по улице, где кругом здоровенные домины, и думаешь себе: ну и размахнулась же за какие-то паршивые триста лет наша паскудная цивилизация! Но черт меня побери! Не все мы еще изгадили! Ты только прикинь, Дэйв. Ведь с неиссякаемым запасом воды тут можно торчать безвылазно и растить на этих чертовых горах траву. Нарастить ее столько, что хоть коси! Проклятье, да ведь теперь на Земле хватит места, чтобы каждому сделаться королем!

— Ага, — рассеянно буркнул Овинг.

— Хотя все-таки большинство по натуре сукины дети… Эй, в чем дело, братишка?

Прикрываясь ладонью от солнца, Овинг напряженно вглядывался в небо на севере.

— Слышу, но не вижу, — пробормотал он.

— Что-что? — переспросил Платт. Потом тоже прислушался, пригляделся и заключил: — Вертолет.

К словам верзилы примешалось слабое отдаленное рокотание.

— Что-что? — переспросил в свою очередь Овинг. — Лерой, помолчал бы ты минутку, а?

Рокотание доносилось откуда-то очень-очень издалека. Как ни странно, это был голос, но слов спутники пока что не различали — только раскатистое невнятное эхо.

— Ага, вот он, — сказал наконец Овинг.

С севера, невесомо паря над долиной, приближалось крошечное пятнышко. Вскоре рокочущие слова сделались почти различимыми.

— Военный вертолет, — уточнил Платт, но под взглядом Овинга тут же умолк. Оба стали прислушиваться.

«Хрррр… мррр… ррумм… ррумм… — рокотал с неба механический голос. На секунду смолк, а потом снова: — Прррш… внннимманн… (манн…) — Потом уже куда разборчивее: — Пррошу вниммания (мания). Данная территорррия находится на военном полложжении (жжении). Вссем грражжданнам стррожайше прредписсывается оставваться в своих доммах (ммах) и воздеррживаться от наррушенния обществвенного поррядка (ррядка). Жилищ еввойх ни в коем сллуччае не броссать (ссать). Поррядок вскорре ббуддет поллносстью восстановввленн (овввленн). Весе наррушиттели поннессут (ссут) стррроггое наказзанние (занние). — По мере неспешного приближения вертолета голос все больше превращался в невыносимый, заполнявший собой все пространство дикий рев. Вот вертолет завис прямо над головами двух приятелей — и Овинг разглядел сверкающие на солнце лопасти, а под ними — прозрачный пузырь с двумя темными силуэтами внутри. Машина цвета хаки слегка накренялась в своем неторопливом полете, и теперь ее вытянутый корпус напоминал какое-то неведомое насекомое. Жуткий рокот ненадолго умолк, а потом с небес снова загрохотало: — Пррошшу вниммания (мания)… вниммания (мания)… вниммания (мания)…»

Овинг заткнул уши. Платт тем временем беззвучно шевелил губами. Тогда Овинг ненадолго оторвал руки от ушей и что было мочи проорал:

— Чего?

Платт, тоже надсаживаясь, завопил в ответ:

— Военное положение! — Потом верзила заголосил что-то про «дезертиров», но этого Овинг уже не разобрал.

Из плывущего в сторону шоссе вертолета продолжал реветь благим матом динамик. Провожая машину взглядом, Овинг вдруг заприметил на горной дороге странный караван. Там ползла вверх целая колонна машин и грузовиков — ползла плотно, бампер к бамперу. Главная странность состояла в крайне пестром составе колонны. Впереди — мощный колесный трактор. За ним — красный лимузин с откидным верхом. Дальше — два пыльных грузовика для перевозки мебели с бурыми бортами, три автофургона и пара седанов последней модели с сияющими алюминиевыми трейлерами. Замыкал кавалькаду небольшой бензовоз.

Овинг схватил Платта за рукав и ткнул пальцем в сторону колонны. А в следующий миг он уже скакал вниз по склону почище горного козла. Казалось, сердце вот-вот выскочит из груди беглеца, стоило ему краем глаза увидеть, как ведущая машина колонны заворачивает у вершины.

С заднего сиденья лимузина поднялся дюжий боров и прицелился в Овинга из ружья.

— Стоять!

Овинг попытался остановиться, отчаянно размахивая руками. Бетонный берег оросительного канала летел на него со скоростью курьерского поезда. Уже почти влетая в канал, Овинг успел увидеть разбегающихся по сторонам полупрозрачных мальков. Но потом каким-то героическим усилием сумел удержаться — и гора неласково приняла его бренное тело. В ушах — дикий звон. Вокруг — целое облако пыли. Овинг оглушительно чихнул и не без труда встал на ноги.

Боров пялился на него из лимузина. Ружье в руках у животного оказалось обрезом двустволки. Пыльная синяя безрукавка толстяка потемнела от пота. Рыло и крепкие лапы обгорели до цвета мокрого кирпича, на голове красовалась потрепанная спортивная кепчонка. Вооружен, похоже, до зубов: рядом к сиденью прислонено охотничье ружье, а из-за пояса торчат рукоятки двух револьверов. Щурится, сволочь. На жирной ряхе — спокойствие.

Даже какая-то безмятежность. Во рту слегка покачивается потухший окурок сигары.

— Стой где стоишь, — наконец соизволил выговорить боров. Овинг бросил взгляд влево и заметил Платта. Верзила уже успел потерять шляпу и расквасить себе нос. — Ну чего, парни, куда так спешим? — осведомился жирный.

Овинг молчал как рыба. Теперь он смотрел на переднее сиденье лимузина — туда, где, тупо глядя прямо перед собой, рассиживался молодой негр. Парень не то что ни на кого не глядел, но даже как будто и не прислушивался. Вдруг Овинг заметил, что негр прикован к рулю наручниками — точно так же, как водитель трактора и переднего грузовика. А на лицах у всех — одинаково отсутствующее, слегка удивленное выражение.

Боров несколько раз моргнул и перекатил сигару в другой угол рта. Потом качнул круглой головой в сторону измочаленного «линкольна» и спросил:

— Твоя колымага?

— Это моя, моя, — стал объяснить Платт и заторопился вперед. — Сейчас уберу.

Дуло обреза передвинулось, и Платт застыл как вкопанный.

— Не трепыхайся, — медленно проговорил боров. — А ты, Перси, давай помаленьку.

Свободной рукой негр взялся за рычаг переключения скоростей, и лимузин неторопливо двинулся с места. Оказалось, все машины скованы цепями. Цепь перед лимузином зашуршала в пыли, а цепь позади со скрипом натянулась. Вскоре с громыханием и ревом моторов тронулась вся кавалькада.

Вот вперед пополз трактор. Упершись широким деревянным бампером в «линкольн», он принялся сталкивать машину Платта с дороги. Неумолимо теснимый трактором, «линкольн» рывками перемещался к обочине. Вот правое колесо уже повисло над пропастью. Трактор все давил, мерзко скрежеща на малом ходу. Наконец «линкольн» стал сползать в узкую расщелину меж домом Овинга и дорогой. Покачался-покачался — и со страшным грохотом рухнул к самой стене дома. Послышался испуганный детский визг, а с крыши посыпалась черепица. Колеса «линкольна» еще какое-то время, обреченно повертелись в облаке пыли — а потом замерли.

Кавалькада замедлилась, будто товарный состав — и тоже замерла. Боров снова перевел свинячьи глазки на Платта и Овинга. Неспешно перевел. Будто где-то у него внутри со скрежетом вращались громадные шестерни. Опять поморгал, пожевал холодный окурок и спросил:

— Зачем тут машину поставили?

Краешком глаза Овинг заметил лицо, мелькнувшее в окне домика. Тогда он через силу ответил:

— Этой дорогой никто не пользуется. По ту сторону — только заброшенное ранчо. Да и вообще она непроезжая — там дальше тупик.

Боров долго переваривал сказанное. Затем уже привычным для Овинга движением перекатил сигару в другой угол рта.

— Заброшенное, говоришь? — Скривился, опять пожевал окурок, потом вытащил его, смачно харкнул на дорогу и вставил игрушку обратно. — И как, большое?

— Что, ранчо? Не знаю, — еле ворочая языком, пробормотал Овинг. Платт тем временем грустно разглядывал свою машину, что встала на вечную стоянку у стены дома.

Боров устремил на Овинга пристальные глазки.

— Так видел ты его или нет?

— Только издали. В смысле — сам дом. Я же говорю. А обо всем ранчо я толком ничего и не знаю.

Жирные мозги медленно шевелились.

— Что, один дом?

— Я больше ничего не видел. Правда.

После очередного раздумья боров нехотя кивнул. Потом пристроил обрез у колена, достал из кармана безрукавки грязный листок и огрызок карандаша. Старательно провел на бумажке жирную линию.

— Лады, — проворчал он наконец. — Хрен с ним, с ранчо.

Все так же неспешно убрав в карман карандаш и бумажку, жирный подобрал обрез и снова впился взглядом в Овинга.

— Здешний? Овинг кивнул.

— А кто еще тут с тобой?

— Никого, — выдавил из себя Овинг. — Только я и мой друг.

— Не ври мне. Не советую. Чем занимаешься?

— Экспериментальной физикой, — с трудом выговаривая слова, произнес инженер. В ответ он ожидал по меньшей мере изумленного хмыканья. А боров только кивнул:

— Этот что, тоже?

— Да.

Боров какое-то время негромко сопел, упираясь взглядом в землю у ног Овинга и то и дело перекатывая вонючий окурок из одного угла рта в другой. Наконец разродился указаниями:

— Идите сюда. Оба. Ты встань здесь, а ты за ним. И гляди своему корешу в затылок.

Когда приказ был выполнен, боров выбрался из лимузина и встал позади двух друзей.

— Шагом марш, — скомандовал жирный.

Все трое зашагали к дому по подъездной аллее. Боров на ходу спросил у Овинга:

— Слышь, ты, твоя баба стрелять умеет?

— Нет, — с тяжелым сердцем ответил Овинг. Ответил чистую правду.

В тягостном молчании подошли они к тенистой веранде и открыли дверь. Фэй с девочками ждала в гостиной.

— Краснов моя фамилия, — представился боров. — Герб Краснов. Слесарил в Сан-Диего на судоремонтном. Семь лет горбатился. А до того в морской пехоте служил. Так что не дергаться — мигом уложу. Это мне как гвоздь вогнать.

Жирная ряха Краснова почти ничего не выражала. Вот уж точно — кирпича просит. Короткий приплюснутый нос. Рот и подбородок сливаются в одно с толстыми щеками. Зато свинячьи глазки будто взяты напрокат с другого лица — то мутнеют, то вдруг так и сверлят пристальным взглядом из-под лохматых черных бровей. В разговоре Краснов почти не скалился, но в один из таких редких моментов Овинг заприметил, что вместо зубов у бывшего слесаря лишь кое-где торчат гнилые бурые огрызки. Мощные лапы густо поросли черной шерстью — хоть стриги и вяжи свитера. Вокруг срезанных до самого мяса ногтей — черные ободки, как у любого нормального работяги. В своей потрепанной кепчонке, с жирным брюхом под засаленной безрукавкой, Краснов запросто мог сойти за ремонтника из гаража, грузчика или водителя самосвала. Овингу подумалось, что за свою жизнь он встречая тысячи таких, как этот боров — вот только никогда не сталкивался с ними вплотную.

Краснов сдвинул кепчонку на затылок — и сразу постарел лет на десять. Оказалось, потные жидкие пряди облепляют опаленный солнцем почти лысый череп. Сидя на стуле у окна, бывший слесарь в упор изучал Овингов и Платта, что сбились в кучу на тесной тахте. Обрез Краснов пристроил на колене — прицелиться и выстрелить боров мог в любую секунду.

— Баба моя уже пару лет как подохла, — неторопливо произнес Краснов. — Нету у меня никого. На всем белом свете. Вот я и прикинул — не пойти ли тебе, Герб, да и взять от жизни свое.

Овинг сглотнул склизкий комок и зло возразил:

— Ничего себе философия! А тем, на дороге — почему бы им не пойти, да и не взять себе свое.

— Ну вы и наглец! — присоединилась к мужу Фэй. — Вы что, Богом себя возомнили? Нельзя же так обходиться с людьми!

Краснов покачал тяжелой головой.

— Иначе другие со мной так обойдутся. Я просто пользуюсь моментом: Взять хоть вас, придурков. Чего бы, кажется, вам меня не свалить да и не прибрать все к рукам? А? Я же тут один-одинешенек.

Заложив ногу на ногу, Платт нервно подался вперед и обхватил руками костлявые колени. Верзила напоминал теперь сложенный перочинный ножик. С подрагивающей в тонких пальцах сигареты то и дело сыпался пепел.

— Скажите, Краснов, а вы вообще спите? — спросил он. Боров изобразил смешок.

— Ага, — отозвалось животное. — Тут ты, длинный, в самую точку попал. Мы скоро двое суток как в дороге. А я только носом поклевал. Перси, этот черномазый, похоже, задумал меня взглядом испепелить. Так глазищами и сверкает. Ну, ночки две-три я еще как-то перекантуюсь. А потом как. пить дать засну. Старость — не радость. Эх, лет десяток назад я б о такой ерунде и не думал.

— Да вы, по-моему, просто сумасшедший, — сказал Овинг.

— Ничего у вас не выйдет. Не сможете же вы вечно помыкать этими людьми. Рано или поздно придется загнуть.

— Да, теперь нужны рабы, — заключил Краснов. Буднично так заключил. — Все остальное — чушь. Иначе как заставить пахать? Как работу-то делать заставишь?

— Какую работу? — в сердцах воскликнул Овинг. — Зачем? Вы что, ничего не поняли? Сейчас ведь все доступно! Энергия, материалы, оборудование — все! Все, что Гамно сумеет размножить! А потом мы сделаем новое Гамно, побольше. Для автомобилей, скажем, сборных домиков… Или вы пирамиду собрались построить? А может, новую статую Свободы? Что вам нужно? Почему вы не возьмете себе Гамно и не отпустите этих людей?

— Ха! Что, каждому по Гамну — и порядок? Ни черта. Тут только две дороги: или у тебя рабы, или ты сам раб. Проще простого.

— Власть не терпит вакуума, — выдавил Платт. Нескладный верзила усердно разглядывал кончик своей сигареты. — Вопрос, впрочем, в том, как вы удержите их на ранчо. Ведь они при первом же удобном случае перегрызут вам глотку, махнут через стену и разбегутся. Тогда-то что?

Краснов упер в Платта пристальный взгляд. Долго смотрел. Казалось, борова впервые что-то заинтересовало.

— Во-во, — наконец произнес он. — Верно. Вот тут и надо пораскинуть мозгами. Пока что я сцепил машины и положил в каждую по фугаске с дистанционным управлением. Там у каждой твари под задницей хорошая бомбочка. Кто другой, может, чего получше бы придумал, а мне и так сойдет. Но дальше придется соображать. Вот ты, длинный, ты вроде мозга. Валяй, скажи чего-нибудь умное.

— Надо подумать, — через силу пропыхтел Платт и опять встретился взглядом с Красновым.

— Ладно. Валяй, думай. А пока что надо бы подыскать как раз такое местечко, о котором ты тут болтал. Чтоб там стена была. — Боров шумно вздохнул. — Я про ту хибару уже слыхал. Вот и решил глянуть, чего там. По дороге к северу куча барыг себе дома заимела. Половины из этой публики там и близко не бывает. Сидит какой-нибудь древний мудозвон и сторожит. Или парочка засранцев только-только туда закатилась. С такими у меня разговор короткий.

Краснов медленно поднялся.

— Скажи-ка мне, Овинг, — произнес он. — Любишь ты свою бабу и детишек?

В страхе и ярости Овинг заиграл желваками.

— Какое вам дело? Боров неторопливо кивнул:

— Вижу. Любишь. Тогда, парень, слушай сюда. Если не хочешь, чтобы я прямо тут из них кровищу выпустил, сделаешь, как скажу. Усек? — В горле у Овинга вдруг страшно пересохло. Ответа он выдавить так и не смог. — Поедешь со мной, — вскоре продолжил Краснов. — Ты мне по вкусу. И семейство твое. И баба. Ученые придурки мне тоже сгодятся. Так что привыкай и не виляй задом. А теперь — на выход. Все. Ты, длинный, тоже. Хочу вам кой-чего показать.

Он выгнал их из дому, будто стадо баранов. А во дворе, щурясь на ярком солнце, Краснов и Платт как-то странно переглянулись. На выжженной земле лежала короткая тень от обреза.

— Ты, длинный, мне не сгодишься. И доверять я тебе не доверяю, — проговорил боров. — Так что беги, зайчик.

Овинг глазам своим не верил. Вот Платт, будто прикованный взглядом к Краснову, весь вздрогнул и оцепенел. Потом худой верзила повернулся, будто на- шарнирах, и, неловко выбрасывая вперед длинные ноги и размахивая руками, бросился петлять по склону под прикрытие ближайшего перечного дерева.

Обрез грохнул, словно возвещая о конце света. Оглохший, ничего не понимающий Овинг широко распахнутыми глазами смотрел, как его старый друг ничком рухнул в сорняки и забился в агонии. Страшный визг девочек. Резкий запах пороха. Сквозь сухую траву Овинг видел то, что осталось от головы Платта, — кровавое месиво, этюд в серых и алых тонах. Длинные ноги все дергались, дергались, дергались…

Посеревшая от ужаса Фэй молча взглянула на мужа. Потом глаза ее закатились, колени подогнулись — Овинг едва успел ее подхватить.

— Когда прочухается, — негромко сказал Краснов, — грузите барахло в трейлер. Даю полчаса. А пока можешь прикинуть, зачем я это сделал. — Бывший слесарь слегка мотнул головой в сторону трупа.

А лица всех сидевших в кабинах и на передних сиденьях людей вдруг как по команде обратились к ним. Выражение их не изменилось. Все они были будто марионетки, привязанные к одной ниточке.

Ближе к ночи караван петлял к северу по горной дороге на Техон-Пасс. Холодало. Солнце, все в лиловато-оранжевых сполохах, садилось за горы. В быстро сгущавшемся мраке все ярче горели подфарники переднего грузовика.

Фэй и девочкам пришлось поделить один из трейлеров с семейством других бедолаг. Овинг, прикованный наручниками к рулю, остался наедине с надвигающейся ночью — только мотор, словно составляя компанию, не переставал гудеть.

Раб. Муж рабыни. И отец рабынь. Овингу вполне хватило времени, чтобы понять смысл сказанного тогда на горе Красновым. Платта он пристрелил для наглядности. А еще боров понял — никогда нелепому верзиле не стать хорошим рабом. Слишком дерзок и переменчив. Да и семьи у Платта нет. Короче, не годится в рабы. Не тот тип.

Не тот тип… Овинг пришел к пониманию той поразительной правды, что среди туземцев Конго, которые о физике и слыхом не слыхивали, попадаются типичные физики. А среди американских физиков, давно забывших, что такое рабство, встречаются типичные рабы.

Удивительно было и то, как легко он смирился с этой правдой. Правдой о себе. Завтра, когда опять взойдет солнце, когда он хорошенько выспится, его обязательно снова захлестнет гнев. Хрупкий, непрочный гнев… И он станет давать себе лживые клятвы, что сбежит, что убьет Краснова и вызволит из неволи свою семью… Но теперь, в полном одиночестве, Овинг слишком ясно понимал, что никогда этого не сделает. Да и Краснов достаточно разумен, чтобы стать «хорошим хозяином». Овинг беззвучно шевелил губами, словно пробуя на вкус эту горькую фразу.

А что будет через пятьдесят, через сотню лет? Неужели рабовладельческий строй не падет? Неужели Гам но никогда не станет тем, чем задумывал его Овинг, — не станет всеобщим благодетелем? Неужто люди так и не научатся уважать друг друга и жить в мире?

Но даже тогда будут ли оправданы все страдания и все смерти? Овинг вдруг ощутил, как вздохнула под ним земля — долгий медленный вздох спящего исполина… Господи, да что же он тогда сотворил — добро или зло?

Господь молчал. А сам Овинг решить не мог. Негромко гудя, машина катила вслед за подфарниками грузовика. А с запада медленной и неотвратимой косой надвигалась тьма.