"Город Ветров" - читать интересную книгу автора (Певзнер Керен)

Глава первая,

Шить больше не хотелось. Я отложила в сторону плотный сатин и задумалась. Сколько это может продолжаться?! Просто чеховская Душечка какая-то: в ненаглядном муже моем заключена вся жизнь и смысл существования! О себе не думаю, только и выполняю все его прихоти. Захотел мой благоверный пройти курс по технике медитации у заезжего шарлатана – пожалуйста: вместо нового дивана, который я присмотрела в Доме мебели, денежки уплыли в карман проходимцу. А сейчас вот новая причуда – расшитый сатиновый костюм, черные шаровары и балахон для занятий восточными единоборствами. Чтобы он мог эстетически наслаждаться переливами материала, задирая к носу противника голую пятку. А ты, Марина, сиди и вышивай гладью, твое это самое женское дело!

Марина – это я, жена Рустама Агабекова, веснушчатая домохозяйка, двадцати одного года от роду. Ко всем моим бедам я еще и рыжая, как марокканский апельсин. И костлявая, так что на улицах моего родного Баку мне вслед кричат время от времени: «Девишка, тебя папа-мама дома хлебом кормят?»

Единственное, что примиряет меня с моей внешностью – глаза. Когда я снимаю очки, то видно, что они у меня зеленые. Рустам говорит, что в темноте они блестят, как у рыси. Глупости! Блестят не глаза, а слезы, которые их омывают, это я прочитала в женском журнале, в рубрике «Как увлечь предмет вашей страсти». Как будто я пылаю страстью к чемодану или к комоду, тоже мне предмет… Там было написано, что в темноте, когда вы будете с ним наедине, вспомните что-то печальное, чтобы ваши глаза увлажнились. Тогда он (предмет) обалдеет от чувственного блеска ваших глаз.

Вот-вот, доэкспериментировалась! Сейчас я замужем, и все прелести замужней жизни ем пригоршней. А муж где-то шляется. Якобы ищет работу. Да если бы не наши родители, мы бы давно забыли бы, как мясо выглядит! Как пишут газеты о нашем городе, «обстановка продолжает оставаться очень сложной…»

Вздохнув, я подошла к телефону. Куда звонить, кому? Автоответчик молчал, только красная лампочка на нем подмигивала. И я вновь уселась на тахту и предалась воспоминаниям.

С Рустамом мы учились вместе на энергетическом факультете. Он на меня совершенно не обращал внимания. Группы у нас были разные, встречались только на потоках по физике и матлогике, когда сидели по пятьсот человек в ступенчатой аудитории. Он, в основном, резался в шахматы на верхотуре амфитеатра. Лавры Каспарова не давали спокойно жить уже паре поколений бакинских мальчишек. Широкие дубовые скамьи, отполированные задами тысяч студентов, были удобны для шахматной доски и карт, а можно было просто вытянуться, если было место, и вздремнуть, все равно тщедушный физик не покидал своей кафедры.

Все решил КВН. В нашем институте чтили не только Каспарова, но и Юлия Гусмана, который из года в год сидел в председателях жюри.

Шел ответственный конкурс – домашнее задание. Нужно было представить на суд зрителей выходной костюм студента нашего факультета. Мы решили добить наших конкурентов – химиков и геологов и основательно подготовились к этому этапу.

На сцене большого актового зала индустриального института стоял Рустам в позе памятника Чайковскому перед московской консерваторией. Моя обязанность была проста: чинно выходить на сцену с очередной деталью костюма и одевать ее на раскоряченный манекен. Другой член нашей команды комментировал происходящее в стиле: «Брюки превращаются, превращаются брюки…» Я была тогда желторотой первокурсницей и жутко нервничала. Тем более, что перед выходом на сцену с меня сняли очки, и я оказалась на залитом софитами пространстве практически ослепшая.

С первой деталью – короной из фарфоровых изоляторов я кое-как справилась и водрузила ее Рустаму на голову. Потом опутала его проводами и (апофеоз! ) вынесла на сцену большую киловаттную лампу. Повесив ее на шею застывшему, как изваяние, парню, я махнула рукой, и зал погрузился в темноту. Это наши ребята выключили свет. Спустя мгновение на Рустаме зажглась лампа. И – о ужас! Вместо того, чтобы покоиться на груди вроде кулона, как и было задумано, этот прожектор повис между широко расставленных ног – я не рассчитала длину проводов. В зале наступила мертвая тишина, и какой-то одинокий голос внятно произнес: «Инкубатор…» Свет тут же зажегся, ошпаренного Рустама уволокли со сцены, а публика еще долго истерически хохотала. В конце концов мы проиграли нашу команду Гусман дисквалифицировал за шутки ниже пояса.

После игры состоялась печальная вечеринка. Мы упивались обидами и дешевым местным вином. Вспоминали, какие у нас были отличные шутки, как лихо гарцевала по сцене в мини-юбке Милочка, первая красотка энергетического факультета. По мере увеличения набора градусов участниками пирушки я все чаще чувствовала на себе косые взгляды. Тут я не выдержала и разревелась. Ревела в голос, с причитаниями и всхлипываниями, в духе восточных плакальщиц. Я припомнила им все – и что мне всего шестнадцать лет, а несовершеннолетних не судят за такую малость, и что мне и так досталось в жизни, рыжей и несчастной, и вообще, хоть Гусман нас лишил победы, а я со сцены видела, что он хохотал.

Ребята оторопели. Они не ожидали такого взрыва эмоций. Обычно я сидела в сторонке, душимая комплексами, и рисовала декорации, поправляя сползающие очки. В обсуждение шуток не вступала, думая, что у других получится лучше. И на сцену меня выпустили только потому, что Милочка переодевалась и не успевала к этому конкурсу. И вдруг такой выброс энергии…

Первым опомнился Рустам. Он схватил меня за руку и потащил в ванную умываться. Я мотала головой, как взнузданная лошадь, а он поливал и поливал меня. В результате мы оба были мокрые до нитки и в таком виде вошли в комнату, где сидела вся компания.

– Что это с вами? – спросил толстый Шурик, держа в руках чашку с вином.

– Это ее слезы, – буркнул Рустам и накинул на меня плед.

Вот так началась наша любовь. С тех пор мы не расставались все четыре институтских года. Ссорились и мирились, сидели рядом за одним столом, готовили один на двоих рефераты и курсовые проекты, и нас давно уже воспринимали как одно целое.

Он познакомил меня со своими родителями. Жили они в центре города, в массивном доме сталинской постройки. У этого дома в Баку было собственное имя – «Монолит», и жили в нем семьи из культурно-артистической элиты города. Квартиры там были роскошные, с высокими потолками и лепниной, и каждый мой визит к Рустаму увеличивал комплекс девочки из хрущевского дома.

Его отец был профессором истории в Академии наук и занимался периодом цивилизации ариев. Я-то по простоте душевной думала, что это немецкие фашисты, называвшие себя арийцами, но Рустам объяснил мне, что арии – это потомки эламитов, живших в древнем Иране еще до персов. Он показал мне кучу книг на разных языках в библиотеке его отца. Мне было непонятно, зачем мой приятель учился на инженера-электрика, когда у него была такая замечательная возможность продолжить семейную традицию, ведь его дед был один из образованнейших людей своего времени, но Рустам объяснил мне, что привык делать то, чего от него не ждут. Еще он рассказал мне, что интерес к истории у них в семье насчитывает многие поколения, так как существует легенда, передаваемая от отца к сыну, что прародителем семьи Агабековых был легендарный Рустам, герой древнеперсидского эпоса, и поэтому принято первенца в семье называть в честь него. Вот он, например, – Рустам Рустамович, и отец его тоже, и дед. Что ж, единственный отпрыск благородного семейства…

Все время нашей учебы в институте мы занимались у Рустама дома. У него была своя комната, компьютер. Чего же лучше? А я жила вместе с моей младшей сестричкой Стеллой, вертлявой восьмиклассницей, думающей только о мальчишках и о поп-музыке. Заниматься не было никакой возможности. Если Стелка была дома, она врубала на полную мощь магнитофон и бешено носилась по квартире. Вот у нее были черные кудри и ни одной веснушки. Просто вселенская несправедливость! В нашем роду только прабабка Стелла, уроженка Кракова, была рыжая, и надо же все это досталось мне, а не Стелке, которую назвали в ее честь.

Мама Рустама, вальяжная Наргиз-ханум, всегда приветливо встречала меня и первым делом усаживала за стол. Она говорила, что перед тем, как начать заниматься, необходимо как следует поесть. Она не работала, вела дом и была большая мастерица по части кавказской кухни. Как-то она взяла меня на центральный рынок, куда обычно отправлялась за покупками на неделю, и я видела, как она степенно плыла меж рядов, а усатые продавцы наперебой предлагали: «Наргиз-ханум, посмотрите сюда, что за виноград, мед, утром сорвал.» И она брала сочащийся янтарный виноград «Дамские пальчики», который рос только в одном месте – на песчаных дюнах около селения Пиршаги.

Шофер профессора Агабекова относил покупки в машину, а она продолжала налегке прохаживаться по рядам, выбирая то красную рыбу, то парную вырезку, иногда торгуясь, но так, чтобы лишь поддержать традицию. Наргиз-ханум была дама пышная, статная, несмотря на средний рост, и смотреть на нее местным мачо было сплошное удовольствие.

Несколько месяцев назад, когда мы сидели у Рустама и вовсю готовились к защите дипломного проекта, Наргиз-ханум заглянула в комнату и пригласила нас за стол. Мы охотно оторвались: я – от компьютера, где я писала сразу две дипломные записки, а Рустам – от чертежей (так уменьшался объем работы) и направились в столовую.

Новость о том, что мы женимся, Рустам объявил за обедом, когда его мать поставила на стол золотистую кюфту – наваристый мясной бульон с крупными фрикадельками. Половник выскользнул из ее рук и упал в фарфоровую супницу.

– Что ты говоришь, Рустам? – всплеснула она руками.

Я залилась краской. Это еще одно, за что я ненавижу свою рыжину, я краснею по малейшему поводу.

Профессор Агабеков отложил в сторону ложку и внимательно посмотрел на сына:

– Ты отдаешь отчет в своих словах?

– Да, – строптиво ответил Рустам.

– А что Марина скажет по этому поводу? – обратился он ко мне.

Наклонив голову, я потупилась и ничего не произнесла.

– А почему такая срочность? – обеспокоено спросила мать Рустама. – Что, есть причина?

– Успокойтесь, мои дорогие родители, Марина не беременна.

Я уже не могла этого вынести. Вскочив из-за стола, я бросилась в комнату Рустама и захлопнула дверь. За стеной раздавались звуки голосов на повышенных тонах. Разговор продолжался довольно долго, и я оказалась в дурацком положении: выйти сейчас из комнаты было неудобно, а сидеть, ничего не делая, еще хуже; не хотелось выглядеть, будто я подслушиваю. И тогда, ничего не придумав лучшего, я вновь включила компьютер и села за диплом. Когда спор закончится, неизвестно. Чем это все это завершится – тоже очень туманно, а компьютера у меня не было. Вот я и старалась сделать как можно больше, прежде чем мне сообщат свое решение.

Сказать, что я была уж так влюблена в своего приятеля, не могу. Да, он мне нравился, и с невинностью я рассталась пару лет назад, когда мы поехали в Пиркулинские леса и разбили там палатку. Честно говоря, от замужества меня останавливало только одно – его семья была намного богаче моей. Мне не хотелось, чтобы его родители думали бы, что я вышла замуж за их единственного ненаглядного сыночка только из-за денег. В конце концов, у меня хорошая семья: папа – инженер, мама – учитель, Стелка опять же. Ну, не зарабатывают они столько, сколько профессор Агабеков, ну и что. Скоро я сама начну им помогать. Поищу хорошее место работы, и все проблемы будут позади. А пока главное добить этот диплом и получить высшее образование. Сколько сил в это вбухано, жалко будет из-за ссоры писать записку вручную.

Так я размышляла, стуча по клавишам, когда распахнулась дверь и в комнату вошли все Агабековы.

– Вы видите! – ткнул в меня пальцем Рустам. – Вы тут спорите о разных глупостях, а человек делом занят.

– Мне нужно закончить два диплома, – сказала я извиняющимся тоном.

Родители Рустама повернулись и молча вышли из комнаты.

Вскоре, когда мы гуляли по бульвару, Рустам рассказал мне, что в семье состоялся разговор. Ему предложили на выбор трех невест. Там, кажется, были дочки декана факультета востоковедения, министра легкой промышленности и девушка-врач, из очень приличной семьи. Он сказал, что подумает и свое решение сообщил как раз за обедом. Поэтому скандал и состоялся. Самое смешное в этой ситуации было то, что Рустам объяснил свой отказ примерно той же мотивировкой, что и я, когда не хотела идти за него замуж: он опасался, что его будут попрекать бедностью. Несмотря на то, что его семья была из зажиточных, им было далеко до мафиозного министра легпрома, имевшего дворец на Каспийском взморье.

– Послушай, но ты же мне никогда не говорил, что хочешь жениться на мне, я была удивлена. – И обычно женятся по любви, а кроме «рыжая– бесстыжая», никаких других проявлений чувств я от тебя не слыхала.

– А ты хочешь услышать? – вдруг посерьезнел он.

– Хочу…

Он огляделся по сторонам, сорвал цветок с пышного куста магнолии, растущего неподалеку, и, упав на колено, протянул его мне:

– Марина, свет очей моих! Солнце, озарившее твои волосы, придало блеск твоей душе. Я люблю тебя, изумрудоглазая. Выходи за меня замуж, иначе я умру от тоски, – и он рухнул прямо на асфальт, держа при этом цветок на весу.

Прохожие, глядя на это действо, улыбались и качали головой. Я не знала, что мне делать. Подскочив к нему, я стала тянуть его за рукав.

– Вставай же, люди смотрят.

Рустам не спеша поднялся, почистил мохнатым розовым цветком джинсы и отбросил его в сторону – видимо, его функция была выполнена.

– Ну что, довольна? Не слышу ответа…

– Довольна, довольна, – я была рада, что он встал.

– Я не этого ответа жду.

– А чего?

– Так ты выйдешь за меня замуж?

– Выйду, вот ненормальный!

Заключив меня в объятия, он крепко меня поцеловал, и дальше мы пошли по бульвару, взявшись за руки.

Конечно, я обманывала сама себя, говоря, что не очень-то его люблю. На самом деле, кроме Рустама, я ни с какими парнями не встречалась. А если и общалась на переменках в институте, то даже самые видные из них казались мне неинтересными. И разговоры были все какие-то одинаковые – девчонки, сигареты, машины, иногда зачеты. А с Ростиком (так я его называла) мне никогда не было скучно. Он бессменно участвовал в КВНах, придумывал разные шутки и розыгрыши. Вот только бы росту ему чуточку побольше, а то мы были одинаковые, когда стояли босиком. Стоило мне надеть туфли на любых каблуках, и я оказывалась выше его ростом.

И внешность у него была самая обыкновенная – простой смуглый паренек.

Однажды он пришел ко мне домой и спросил, показывая на свою жилетку:

– Как ты думаешь, Марина, мне стоит ее носить?

Это был связанный на спицах жилет из ниток домашнего прядения. Его прислала тетка из деревни. По всему жилету змеились косы, и в такой одежде щеголяли районные парни, приехавшие в город на заработки.

– Ну как тебе сказать… – протянула я, не желая его обидеть. – А почему ты спрашиваешь? Случилось что?

– Да вот, купил билет в кинотеатр «Низами» на ретроспективный показ фильмов Тарковского и опоздал немного. Говорю билетеру: «Мне в зеленый зал, на Тарковского». Он кивает и впускает меня в зал, где идет индийский фильм. Я ему говорю: «Мне на Тарковского…» и тычу ему билет. А он мне говорит: «Какой-такой Тарковский-Марковский? Тебе на «Любовь брамина» надо, сюда иди!» Нет, сниму эту жилетку к черту.

Вот такой у меня муж: не писаный красавец, но поклонник Тарковского и древнеперсидской поэзии.

После защиты диплома мы оба получили свободное распределение. Свадьба была обычная, двести человек в ресторане и я, запакованная в белый капрон. В сочетании с рыжими волосами получилось кошмарное зрелище.

После свадьбы мы поселились на квартире бабушки Рустама, скончавшейся два года назад. Его родители квартиру приватизировали и отдали нам, как, в сущности, и было задумано с самого начала.

В то время в Баку стало неспокойно по вечерам ходить по улицам, и мой муж настоял, чтобы мы посещали занятия по карате. Походив эдак пару месяцев, я научилась паре-другой приемов, особенно дикому крику при прыжке, и быстро охладела. А Рустам продолжал ходить и возвращался домой потный и довольный.

Денежки наши, собранные на свадьбе, подходили к концу. Работу мой муж так и не нашел – он пропадал целыми днями, но проку никакого от его хождений не было. Его отец предлагал нам свою помощь, но Ростик гордо отказывался, не хотел, чтобы родители намекали ему, что он поторопился с браком.

У меня была работа – я попала в ОТК крупного завода, производящего всякую всячину. И однажды завод принялся изготовлять промышленных роботов. Меня, как молодого специалиста, послали на самый ответственный участок – сборочный цех, где я наблюдала за действиями монтажников, пытавшихся по слеповатым синькам склепать нечто, гордо именуемое автономным сварочным агрегатом. И вот когда я, забурившись с головой в чертежи, проверяла качество сборки, ко мне подошел молодой парень и принялся долго смотреть на меня не произнося ни звука.

Мне стало не по себе, но я мотнула головой и продолжила свою работу. Наконец он разлепил губы и с суровым видом сказал на ломаном русском языке:

– Зачем ты, женщина, мужчинам приказы даешь?

Сначала я оторопела, но потом собралась и поняла, что для деревенского парня из глухого азербайджанского села это зрелище и впрямь невиданное.

– Знаешь, дорогой, я бы и рада была не отдавать приказы, но посмотри сюда: вот чертеж, – я показала на синьку, величиной с парадную скатерть на двенадцать персон, – вот робот. Хочешь, вставай на мое место и приказывай!

– Я не умею, – попятился он от меня.

Картинно вздохнув, я ответила:

– Вот поэтому я здесь…

Заказов на заводе было мало, уходила я домой около четырех и поэтому сидя дома одна в вечерние часы, я недоумевала: какую работу можно искать в восемь-десять вечера? А может быть, это все блеф, и Рустам меня просто обманывает? Уходит всегда такой выглаженный, в костюме с галстуком, говорит, что должен солидно выглядеть, а сам, наверное, крутит с министерской дочкой эта уродина до сих пор не замужем.

От такой мысли мои руки сами скомкали недовышитые штаны и отбросили их в сторону, Я вскочила и заметалась по тесной квартирке. По дороге зацепила стул с висящим на спинке пиджаком Рустама, который он надевал вчера.

Поднимая пиджак, я вдруг заметила валявшийся на полу картонный кусочек желтоватой бумаги, по всей вероятности, выпавший из кармана. Бумажка была величиной с визитную карточку. На ней почерком, стилизованным под арабскую вязь, было написано:

«Несравненному и непобедимому сыну знатного рода, Рустаму, да будет прославлено имя его в веках!

Жду тебя сегодня вечером, когда взойдет луна, около входа в Зорбатан. Там начнешь ты свой путь, и приключения приведут тебя к осуществлению желаний…»

«Нет, это не министерская дочка, – мрачно подумала я, – здесь пахнет факультетом востоковедения! Ишь, чего захотела, желаний и приключений с чужим мужем! Будет ей сейчас такой зорбатан, всю персидскую лирику забудет!»

Натянув джинсы и просторный зеленый свитер, я сунула в карман деньги вместе с пресловутой визиткой, и выскочила на улицу. Поймав такси, я бросила таксисту: «Ресторан «Зорбатан», пожалуйста», и мы поехали в другой район города.

Этот ресторан назывался по имени храма огнепоклонников-зороастрийцев Зорбатан, который находился на восточной окраине города. От храма, построенного в незапамятные времена вокруг природного выброса газа, горевшего факелом, остались только четыре арки, соединенные между собой. Они окружали факел, горевший не одну сотню лет, и это место когда-то было священным. Люди поклонялись огню и приносили ему жертвы. А потом пришли мусульмане, но храм не тронули. Он разрушился сам от времени и жара. Погасить столь мощный факел не поднялась рука даже у последних властителей-безбожников, поэтому место, где стояли развалины, огородили в целях пожаробезопасности и повесили табличку: «Храм огнепоклонников». А в нескольких десятках метров от этого запущенного места построили ресторан, который без излишней фантазии так же и назвали. Этот ресторан славился своими шашлыками из баранины и печенки, и мы с Рустамом как-то раз там были.

Таксист оказался на редкость словоохотливым. Он расспрашивал меня, не переставая, и зачем я еду туда одна, и где меня будет ждать муж. Я отделывалась короткими репликами, и в конце концов таксист обиженно замолчал.

Высадив меня возле ресторана, он развернулся и, подхватив только что вышедшую парочку, умчался. А я осталась одна.

Не зная, с чего начать, я подошла к дверям, но тут же отпрянула. Мне было не по себе. Одна, вечером, в незнакомом месте, заглядываю в большие освещенные окна. Все равно ничего не видно – тяжелые драпри были задернуты наглухо. Из здания доносилась веселая музыка, резкий голос певицы, усиленный микрофоном, был слышен даже сквозь толстое стекло. Слов разобрать было невозможно.

Так я промаялась около четверти часа, уговаривая себя войти: ведь бакинская девушка из приличного дома никогда не войдет одна вечером в ресторан. Место было немноголюдным, на меня никто не обращал внимания. Я уже совсем растеряла весь пыл и решила, что с первым попавшимся такси уеду домой. А там видно будет.

Вдруг к ресторану подкатила машина и оттуда вышла пара усатых мужиков. Один из них что-то сказал шоферу и взмахом руки отпустил его. Второй в это время пристально наблюдал за мной. Мне стало не по себе, но я с независимым видом отвернулась, сняла очки и стала их протирать. Они подошли ко мне.

– Ай, какая красивая девушка, – покачал головой один из них, – совсем одна стоит, нехорошо…

– Голодная, наверное, – заметил второй, окидывая мрачным взглядом мою тщедушную фигуру.

Первый кивнул, соглашаясь.

Я молчала, не зная, как выбраться из этой ситуации.

– Пойдем с нами, – решительно заявил второй, – рыбу будем кушать.

И, потащив меня с собой, они вошли в массивные двери.

Практически все столики были заняты. В зале стоял равномерный гул. Певица только что закончила песню и стояла на эстраде, картинно обмахиваясь огромным веером. Услужливый официант, пятясь и кланяясь, посадил нас за боковой столик у двери. Я села так, чтобы мне был виден зал и, нацепив, наконец, протертые до блеска очки, принялась рассматривать жующую публику. Рустама меж ними не было.

Тогда я обратила внимание на своих кавалеров, решив быть с ними полюбезнее. Они назвались оптовыми торговцами, привозящими грузовики разной снеди на рынки города. Одного из них звали Джахнун, а другого – Мурад. У одного пальцы были украшены массивными перстнями с печатками, а у другого из ворота рубашки выглядывала золотая цепь. «Ничего себе», – подумала я про себя и вежливо ответила им, что меня зовут Марина. Сменить имя не хватило ума.

Принесли осетрину. Нежно-золотистые кусочки, нанизанные на длинные шампуры, сочились янтарным соком. Кроме огромного блюда с рыбой, два официанта торжественно поставили на стол большую овальную тарелку, на которой был уложены тонкие зеленые перья молодого лука, изящные листики кресс-салата и душистой киндзы. По краям тарелки шел ровный ряд малиновых крепких редисочек.

Стол быстро заставлялся яствами. Чего только не заказала пара оптовых торговцев. Там была фасоль, протертая с орехами в винном соусе, жареные баклажаны, заправленные толченым чесноком, черная икра в плошке со льдом, украшенная ломтиком лимона, и многое другое. Все это великолепно смотрелось, чудно пахло и стоило, наверняка, не одну мою зарплату.

Сновавшие туда сюда официанты поставили, наконец, на стол плетенку с только что испеченным чуреком, несколько бутылок вина и исчезли.

Джахнун схватил толстыми пальцами пучок зелени, энергично сложил зеленый лук пополам, окунул в соль и громко захрустел. Мурад, прежде чем сделать то же самое, поднес киндзу к носу и, закатывая глаза, промычал:

– Мм…, какой аромат! Кушай, дэвушка, рыба стынет.

Они принялись разговаривать между собой на каком-то странном диалекте, видимо, тех мест, откуда они приехали. Я не прислушивалась, тем более, что отдохнувшая певица вновь схватилась за микрофон и стала что-то кричать в него под раздирающий уши аккомпанемент ударных.

Время шло. Я ковыряла вилкой рыбу, не переставая оглядывать зал. Рустам не показывался. Становилось все жарче и накуреннее. Один из торговцев расстегнул рубашку и, почесав заросшую грудь, спросил меня:

– Танцевать хочешь?

Испуганно помотав головой, я уткнулась в тарелку.

Торговец что-то недовольно сказал своему напарнику. Тот возразил, и они принялись спорить, не обращая на меня никакого внимания. Я украдкой рассматривала их, соображая, как бы отсюда незаметно слинять. На груди второго, которого звали Мурад, висел медальон. На нем в профиль был изображен портрет женщины с крупным носом и вторым подбородком. Медальон был выполнен из старой бронзы с патиной, позеленевшей от времени. Недоумевая, зачем вешать кусок медяшки на золотую цепь, я перевела взгляд на Джахнуна, и оказалось, что у него на перстне с печаткой тоже портрет той же женщины. «Они родственники, подумала я, – а эти портреты какой– нибудь основательницы рода».

– Какой у вас интересный медальон! – сказала я, только чтобы не молчать и не казаться букой. А то все ем и ем, как будто за этим сюда пришла. – Это, наверное, ваша бабушка. Вот и на перстне она.

И я ткнула пальцем в печатку.

Лучше бы я этого не говорила. Кажется, сморозила какую-то глупость. Усачи переглянулись, Мурад застегнул рубашку, а Джахнун, криво улыбаясь, произнес:

– Да, это наша прабабушка. А эти вещи она нам в наследство оставила. Ты кушай, кушай.

– И вино пей, – хмуро сказал второй, протягивая мне бокал вина.

Он, не глядя на меня, бросил несколько слов на незнакомом языке своему напарнику. Тот кивнул, и они снова ожесточенно заспорили.

Нет, они точно не братья. Может быть, дальние родственники, потому что кроме усов, ничего общего у них не было. Джахнун был толстяком с вывороченными, как у негра, губами, а у Мурада брови домиком и крючковатый нос придавали ему вид кавказского Дуремара.

Вскоре, поняв, что время позднее, а мне надо как-то отсюда выбираться, все равно уже не дождусь своего неверного мужа, я встала, улыбнулась усачам и направилась в туалет. Помыв руки, я тихонько отворила дверь и бочком пробралась мимо зала к входу на кухню. Там я решила выскочить через черный ход.

Но не тут-то было… Мои спутники, оказалось, сторожили меня у выхода из туалета, и, поняв, что я не разделяю их желание провести с ними остаток вечера до утра, бросились мне наперерез.

Лавируя между тяжелыми кастрюлями, я слышала за собой грохот и пыхтение грузных преследователей. Запах рыбы, казалось, пропитал все закоулки этого заведения. Шатаясь и зажав нос, я искала выход. И, наконец, обнаружив за грязной марлевой занавеской дверь, бросилась вон из разгромленной кухни, и оказалась в кромешной темноте – дверь выходила на служебный двор ресторана.

Погоня за мной не прекращалась. Я бежала, не помня себя, не разбирая дороги. Хорошо еще, что, собираясь на эту авантюру, я надела удобные кроссовки.

Видимо, к погоне присоединились еще желающие наказать динамистку. Я услышала звук включенного мотора и крики: «Вот она, держи ее!» Во мне открылось второе дыхание – я рванула из последних сил.

Темнота стала рассеиваться. Впереди я увидела мерцающий свет и побежала на него. Наткнувшись на невысокую изгородь, я перемахнула через нее и оказалась не в городе, не возле домов, где могла бы найти телефон, такси или какую-нибудь помощь… Передо мной были развалины храма огнепоклонников.

«Зорбатан, – подумала я на бегу, – настоящий». От бьющего в небо огненного факела струился опаляющий жар. Где бы скрыться? Ведь видно все вокруг на сто шагов.

Возле ограды взвизгнула тормозами машина, оттуда выскочил один из моих преследователей. Бежать мне было некуда. Он приближался ко мне, а я пятилась назад, прямо в проход между арками. «Куда же ты, иди ко мне, цыпленочек, а не то будешь сейчас цыпленок жареный», – приговаривал он, протягивая ко мне руки с толстыми, как сардельки, пальцами. Перстень на его руке горел в отблеске факела, когда он делал рукой призывающие жесты. Мне показалось даже, что толстая прабабушка хищно ухмыляется с печатки. А я все отходила от него в глубь храма. И ничего не чувствовала: ни обжигающего жара пламени, ни страха, ни усталости.

Неожиданно глаза моего врага широко раскрылись, он в ужасе закричал: «Стой!», а я, опрокинувшись навзничь, упала прямо в бушующий факел.