"Таня" - читать интересную книгу автора (Николаевич Арбузов Алексей)

Картина вторая

Первое мая 1935 года.

Та же комната. На улице весна. В раскрытом окне светятся огни празднично иллюминированной Москвы, у Германа вечеринка. Здесь Таня, Шаманова, друзья Германа — молодые геологи. Шум, кто-то играет на пианино, в углу бренчит балалайка, Михей, толстый, бородатый крепыш, подняв бокал, тщетно пытается установить тишину.

Михей. Друзья… Друзья, не могу молчать…

Возгласы. Опять Михей не может молчать!

— Убрать его!

— Тише… Пусть говорит!

— Говори, Михей!

Михей (торжественно). Братцы геологи! Неукротимые энтузиасты! Люди тридцатых годов! Мощные дубы Горного института, ныне разведчики и инженеры! Три года назад мы простились с институтом, простились друг с другом. Умудренные опытом учебы и одержимые страстью познания земных недр, мы пустились в великое кочевье. Прошло три года, и сегодня, в день Первого мая, мы собрались сюда, чтобы приветствовать героя нашего содружества — Германа Балашова!

Возгласы. Герман, встань! Явись народу.

Герман встает.

Михей. Три дня назад закончились последние испытания его электрической драги, и мы победили. Вот стоит он перед нами, наш уважаемый друг и конструктор. Мы пьем этот бокал за его талант, за наш институт и за нашего любимого декана! Ура!

Шум, звон бокалов. Туш на пианино и балалайке.

Возгласы. Ну и Михей! Оказывается, на Алдане умеют говорить речи!..

Михей. На Алдане умеют еще и выполнять план, что не всегда случается с некоторыми казахстанцами.

Хохот.

Возгласы. Попало, Яшенька?

— Руби, Михей!

Возглас. Ай да борода!

Герман. Прошу внимания! (Встает.) Я предлагаю тост за того, кто помог мне в работе, за человека, которому я обязан своей победой… за Марию Донатовну!

Михей. Умные речи приятно слушать! (Шамановой.) Пью за вас, моя радость.

Все чокаются. Приветственные возгласы, Таня встает из-за стола и подходит к клетке с вороненком.

(Герману.) Прочувственно сказал, шельмец. (Смеется.) Нет, тут что-то кроется. (Тане.) На вашем месте я бы обратил на это внимание, хозяйка. А?… (Хохочет.) Клянусь своей бородой…

Небольшая пауза.

Шаманова. Кстати, как вы добились такой роскошной бороды, Михей?

Михей. Эх, Мария Донатовна, того, что можешь добиться, добьешься всегда.

Шаманова. Вы уверены?

Михей. Только этого мало, надо добиться не только того, что можешь, но и того, что хочешь… Это посерьезнее. Вот выходите за меня замуж.

Шаманова. Ого! Я вижу, в таких вопросах вы не раздумывая действуете…

Михей. Жизнь научила, Мария Донатовна.

Шаманова (смеется). Совсем вы потерянный, Михей.

Михей. Это хорошо, что потерянный: авось кто-нибудь и найдет.

Герман подходит к Тане, которая возится с клеткой вороненка.

Герман. Ну, давай сюда клетку.

Таня. А тебе не жалко Семена?

Герман. Конечно, жалко, но ведь мы решили.

Таня (громко). Внимание! Всем, всем, всем! (Поднимает клетку.) Перед вами Семен Семенович. Всю зиму он был нам лучшим другом, и мы с Германом решили выпустить его на волю в день Первого мая. Сегодня этот день наступил. Предлагаю устроить торжественные проводы.

Кто-то заиграл на пианино туш. Все двинулись к клетке.

Михей (поет).

Таня (торжественно). Уважаемый Семен Семенович! Настают печальные минуты прощания. Ты возмужал, окреп, из маломощного вороненка превратился в добротного, обтекаемого ворона. И сегодня, в день Первого мая, мы отпускаем тебя в твои вороньи странствия, желая легкой и веселой дороги. (Кланяется птице.) Прощай, Семен, не поминай лихом.

Туш. Все толпятся у клетки, раскланиваются с птицей.

Возгласы. Пожми ему лапу!

— Не все сразу, по очереди!

Герман. Тише… Открывай дверцу… Теперь выпускай.

Таня. Прощай, Семен Семенович!

Герман. Полетел.

Таня. Сел на карниз…

Герман. Черт возьми, он не хочет лететь…

Таня. Что же делать?

Михей (кричит). Давай, давай, Семен Семенович!

Таня. Не кричите, он летит обратно!

Все стоят у окна, кричат и машут руками. Таня размахивает полотенцем.

Михей. Ага!.. Испугался… Повернул.

Таня. Полетел к бульвару…

На улице музыка.

Возгласы. Где? Не вижу.

— Вон за тем домом…

— Нет!

Таня. Улетел. (Смотрит на пустую клетку.) Он был свидетелем самых счастливых наших дней… Помнишь, Герман? Бессонные ночи, бутерброды с колбасой, чертежи и надежды! (Тихо.) Теперь они осуществились.

Шаманова. Почему же так грустно, Танюша?

Таня. Когда осуществляются мечты, всегда бывает немного грустно.

Герман. Моя драга прошла все испытания. Прикажете плакать?

Таня. Ты опять не понял… Ну что ж.

Кто-то с силой ударил басовую струну.

Герман (Шамановой). Я налью вам чаю. (Идет к столу.)

Михей (с гитарой в руках). А ну-ка, братики, давайте нашу сибирскую…

Хор мужских голосов негромко поет протяжную сибирскую песню. Михей аккомпанирует на гитаре.

Шаманова подходит к Тане, кладет ей руку на плечо. Таня смотрит на нее. Некоторое время они молчат.

Шаманова. Татьяна… скажите мне, что с вами?

Таня молчит.

В вас тревога какая-то и настороженность… словно вы боитесь…

Таня. Я ничего не боюсь.

Шаманова. В двадцать лет — я ведь помню — голова полна всяческих мечтаний. Весёлые планы, надежды и множество желаний. Ведь верно?

Таня. Может быть.

Шаманова. А вот ваших желаний я не разберу. (Мягко.) Я много старше вас, и… поймите меня, нельзя быть равнодушной… даже к себе.

Таня (серьезно). Ей-богу?

Шаманова. Я завтра уезжаю. Совсем. Вероятно, мы никогда не увидимся… И мне очень не хочется расстаться с вами… вот так.

Таня. Вы уедете, и мы вас забудем… с Семен Семеновичем. (Увидела пустую клетку.) Ах да… (Пауза.) Значит, завтра?

Шаманова. А вы странная, Татьяна, словно потеряли что-то.

Таня. Да. А что один дурак потерял, сто умных не найдут. (Пауза.) Идите к столу, Герман налил вам чаю. (Отходит в сторону.)

Шаманова смотрит на часы.

Михей. Ну, за Семена Семеновича, за его дорогу! Что же вы совсем не пьете, хозяйка?

Герман. Оставь ее… Дуется, а почему — неизвестно.

Михей. Нет, не оставлю! (Ведет Таню к пианино.) Спой, светик, не стыдись.

Таня. Мне не хочется, Мишенька.

Герман. Зачем ломаться? Спой, ребята просят.

Возгласы. Просим Танюшу!

— Слово хозяйке!

— Тсс… Тишина…

Таня (поет).

(Оборвала пение. Молчит. Медленно встает, держась за пианино.)

Герман (недоумевая). Танюша…

Таня (слабо улыбаясь). Да держи же меня, глупый, я свалюсь.

Шаманова. Что с вами?

Таня. Ничего не вижу… Все кружится…

Герман берет ее на руки и кладет на тахту.

Михей. А ну, братики, давайте в другую комнату… Живо, живо…

Все уходят. Герман протягивает Тане стакан воды.

Таня (приподнимает голову, пристально смотрит на Германа и вдруг заливается неудержимым хохотом). Герман, Герман, какой ты смешной… Ты даже не представляешь, какой ты смешной. (Задыхаясь от смеха.) Знаменитый муж принес стакан воды…

Герман. Так… ты нарочно притворилась… ты хочешь спровадить моих друзей…

Таня (улыбаясь). Час пробил, и я раскрою тебе страшную тайну. В ноги, супруг мой, в ноги…

Герман. Я не желаю слушать твои глупости! (Идет к двери.)

Таня. Но, Герман, я же хочу серьезно…

Хлопнула дверь.

(Одна.) Дурак. Он не стоит моей тайны. Правда, Семен Семенович? (Оглянулась.) Да… Уважаемый Семен странствует.

С улицы доносится веселая музыка; в комнату входит Дуся в карнавальном костюме, на лице у нее маска хохочущего клоуна.

(Испуганно.) А!.. Кто это?

Дуся (снимая маску). Это я, это я, Татьяна Алексеевна. Вы не пугайтесь!

Таня. Дуся?…

Дуся (звонко смеется). Уморительная маска… Я ее вам в подарок… День-то нынче какой! Я ведь первый раз в Москве при таком празднике.

Таня. А что это у вас за костюм, Дусенька?

Дуся. Костюмированный! Я вместе с братом, с его заводом, на демонстрацию ездила… (Торжественно.) На грузовике, Татьяна Алексеевна! Все думала, вас встречу.

Таня. Я не ходила. Нездоровится мне сегодня… А Герман с друзьями был на трибуне.

Дуся. Счастливый! Хотя на грузовике тоже очень весело.

Таня. А вы зачем пришли, Дусенька? Сегодня же у вас выходной.

Дуся. Я к вам по делу, Татьяна Алексеевна. Вы только не обижайтесь… (Мнется.) Я к вам очень большую любовь имею, но… давайте так поладим, что с пятнадцатого я от вас ухожу… До пятнадцатого я отработаю, ну, а там… ухожу… (Улыбаясь.) Братишка меня на завод тянет, а по вечерам у них техническая школа. Меня все ребята уговаривают. (Смущенно.) Я, Татьяна Алексеевна, учиться хочу… на инженера, как Герман Николаевич.

Таня. А вы думаете, так легко стать инженером?

Дуся. Зачем? Я понимаю, что трудно… Конечно, в городе я всего первый год и в деревне только начальную кончила… Да ведь бояться мне вовсе нечего, лет мне всего семнадцать, а стремление я имею самое большое. Что ж мне молодость-то по чужим людям терять…

Таня молча смотрит на нее, словно решает что-то важное. Вдруг обняла Дусю, поцеловала.

Что вы, Татьяна Алексеевна?…

Таня. Пустяки! (Тряхнула головой.) Вот что, Дусенька, если узнаете где-нибудь насчет домработницы или, еще лучше, няни (улыбнулась), дайте мой адрес.

Дуся (тоже улыбнувшись). А разве вы…

Таня (тихо). Да…

Дуся (оживляясь). Герман Николаевич небось рад?

Таня. Он еще не знает. Вы не говорите ему, Дуся, я сама скажу… Это ведь для него, только для него.

Дуся. Зачем же для него? Что ни говори — ребенок для матери первая радость.

Таня. Нет, Дуся, я не хотела… Мне ведь всего двадцать два года. И вдруг детеныш!

Дуся. Двадцать два года — это не всего, а уже, Татьяна Алексеевна.

Молчание. На улице гудит автомобиль.

Ну, я пошла — шофер знаки подает!.. Да. Еще у меня дело: братишка у нас к жене переехал, так что хозяйка комнату сдает, если будет жилец подходящий, пошлите…

Таня. Хорошо, Дусенька…

Дуся. А сейчас мы всей машиной в клуб едем. Там бал будет костюмированный и бой конфетти… (Оживляясь.) Вы разыграйте гостей-то. Маску наденьте и в простыню завернитесь, будто не вы… Или спрячьтесь где-нибудь, а потом страшным голосом…

Смеясь, уходят в коридор. С улицы слышится радио, воздух наполнен музыкой.

Из соседней комнаты выходит Шаманова, за ней Герман.

Шаманова. Нет, нет, завтра я качу восвояси, а дел не перечтешь. В Москве я бываю редко, а друзей и забот московских у меня вагон — надо бежать! (Улыбнулась.) Десять лет назад, когда кончала вуз, тоже вот бегала по Москве… в солдатской шинели и шапке с оборванным ухом… Представляете вид? На курсе у нас народ был обстрелянный, прямо с фронтов, серьезная публика… А теперь у всех бороды, опыт и дети…

Пауза.

Да… дети.

Герман. А у вас?

Шаманова. А у нас таковых нет.

Герман. Но ведь вы… вы были замужем?

Шаманова. Нет… Я, видите ли, в юности любила одного очень хорошего человека, но сначала нам обоим было некогда, а потом его убили басмачи… Это было в Бухаре, в двадцать шестом году. (Помолчав.) Семьи у меня никогда не было. Матери своей я не помню, а отец погиб на Лене в двенадцатом году. Такая жизнь — очень трудная штука, даже если работу любишь крепче всего. (Улыбнулась.) Впрочем… все образуется, верно? Если живешь по-настоящему, то завтрашний день всегда лучше вчерашнего.

Герман. Мария Донатовна, завтра вы уезжаете, и… есть вещи, которые трудно сказать словами… но для меня вы самый красивый человек… во всем. (Взволнованно.) Все это звучит глупо и… к черту…

Шаманова. Ну вот! Он еще на меня кричит!.. Принесите-ка мне пальто, и поживее.

Герман идет в коридор и возвращается с пальто.

Герман. Я отлично вижу, что я вам неприятен, вы постоянно издеваетесь надо мной, высмеиваете. А за последние дни вы совсем стали избегать меня… (Резко.) И вообще мне неприятна ваша манера разговаривать со мной, я не школьник, а вы не старшая моя родственница. (Пауза.) Через две недели я выезжаю на ваш прииск руководить монтажом моей драги. Наркомат дал свое согласие. Имейте это в виду.

Шаманова. Оставайтесь дома, мы отлично справимся без вас.

Герман. Две недели назад вы утверждали обратное. Я полагаю, что из-за наших личных отношений не должно страдать дело. Я все равно приеду на прииск. Мне надоела Москва, эта комната, и я не привык долго сидеть на месте… Все мое детство прошло в разъездах.

Шаманова. Ваш отец любил путешествовать?

Герман. Приходилось любить. У него был тяжелый характер. К людям он был нетерпим и ни с кем не ладил. Он любил только…

Шаманова. Вашу мать?

Герман. Нет, меня.

Пауза.

Шаманова. Вот что… Если вы приедете, вам придется у нас пробыть месяца два-три. Дело, конечно, не в одном монтаже, вам надо видеть вашу драгу в настоящих производственных условиях. Как бы идеальна она ни была, но доделки после практических наблюдений, конечно, будут… (Помолчав.) Поэтому забирайте Таню и приезжайте с ней. (Пауза.) Ну?… Что же вы молчите?

Герман. Боюсь, что ей там нечего будет делать.

Шаманова. А разве у нее здесь есть дела?

Герман молчит.

Что она вообще умеет делать?

Герман. Она немного музыкант, немного чертежник и немножко доктор, но в общем — ничего. (Пауза.) Самое страшное то, что она совершенно лишена собственных интересов.

Шаманова. Но это же из-за вас она бросила институт, работу…

Герман (горячо). Я не хотел этого. Я сотни раз говорил, чтобы она вернулась в институт.

Таня в хохочущей маске и в длинной скатерти, наброшенной на плечи, тихонько выходит из коридора и прячется за гардину.

Завтра утром я приду на вокзал… проводить вас.

Пауза.

Шаманова. А если я очень попрошу не приходить?

Герман. Я не подойду к вам, буду стоять у другого вагона и смотреть… издали.

Шаманова. Не надо… Ничего не надо. Прощайте. Я сегодня очень устала.

Герман. Подождите… Неужели вы не понимаете, что мне трудно, что мне невозможно жить без всякой надежды видеть вас?

Шаманова (ей все труднее и труднее казаться равнодушной). Все пройдет, все забудется — слышите?

Герман. Почему… почему вы мне не верите?

Шаманова. Что бы я ни чувствовала, что бы я ни думала о вас — разве это может иметь хоть какое-нибудь значение? (Пауза.) Да… и все же мне, кажется, трудно расстаться с вами…

Герман. Маша!..

Шаманова. Вероятно, этого не стоило говорить… Да, да, конечно, не стоило.

Герман. Я… Я поеду с вами.

Шаманова. Нет, я уеду одна, и вы забудете меня. (Пауза.) Она очень любит вас, Герман.

Герман (горячо). Значит, по-вашему, я должен отказаться от счастья, потому что…

Шаманова (перебивает его). Счастье?… (Пауза.) Вы знаете меня — я никогда не отступаю от своего слова. Запомните: никогда.

Герман (смотрит на нее). Я понял. (Опускает голову.)

Шаманова. Спасибо. (Твердо.) Значит, на прииск вы приедете с Таней.

Герман. Да.

Шаманова. А на вокзал завтра не придете. (Идет в коридор.)

Герман. Не приду. (Уходит за ней.)

Уличное радио передает вальс. Из-за гардины медленно выходит Таня, она все еще в нелепой хохочущей маске, скатерть сползает с ее плеч. Таня медленно идет по комнате, снимает маску, смотрит на нее и, словно пугаясь, бросает на пол. В соседней комнате взрыв смеха. Таня бежит к окну, хватается за раму, долго смотрит на залитый огнями город. Потом подбегает к шкафу, вынимает чемодан и стремительно засовывает в него разные тряпки, не глядя на них, не думая. В комнате бьют часы. Таня надевает на себя жакет, беретик, идет к двери, останавливается, долго смотрит на комнату, подходит к любимым безделушкам. Берет детский музыкальный ящичек, крутит ручку — слышится мелодичный звон. Быстро прячет ящичек в карман, идет к двери и снова останавливается. Из коридора доносится шум.

Таня. Герман… Как же выйти… Только бы не встретиться…

Радио передает знакомую полечку. Таня смотрит на шкаф и, как когда-то, прячется в него, закрывая за собой дверцы. По комнате быстро проходит Герман. Таня выходит из шкафа.

Где же шарфик?… Надо… обязательно шарфик.

Герман (возвращается). Куда же ты? А как же чай?

Таня. Чайник в кухне, он, кажется, вскипел… А мне надо к портнихе… на минутку.

Герман. Ты скоро?

Таня. Да… мне близко. (Не выдержав, подбегает к нему, крепко обнимает.)

Герман. Что ты?

Таня. Ты хороший, да, Герман?… Ты хороший… Скажи, что ты хороший, ну, скажи — «я хороший».

Герман (улыбаясь). Я плохой.

Таня. Нет, нет, хороший. И пусть тебе будет хорошо. (Улыбаясь, смотрит на него.) Ты ведь помнишь: надо заплатить за прокат пианино… мы задолжали… (Идет к двери.)

Герман. Таня!

Таня (остановилась). А?

Герман. Купи мне папирос. У тебя есть деньги?

Таня молчит.

Вот, возьми… (Протягивает ей деньги.)

Таня. Хорошо.

Герман выходит в соседнюю комнату. Таня смотрит на деньги, кладет их на стол и быстро уходит.

Через мгновение слышно, как хлопнула дверь парадной.