"Толкин русскими глазами" - читать интересную книгу автора (Хукер Марк Т.)

Толкианство

Среди русских толкинистов не так уж мало тех, кто, прочтя Толкина, обратились в католицизм. И, как обычно, неофиты значительно более рьяны, чем верующие с детства. В конце октября 2002 г. на форуме крупнейшего русского толкиновского сайта Арды-на-Куличках[55] одна из них подняла вопрос о беатификации Дж. Р. Р. Толкина как прелюдии к канонизации и в качестве признания его заслуг, поскольку большинство новообращенных приняли христианство под влиянием творчества Толкина. В возникшей вслед за этим дискуссии на полном серьезе затрагивались юридические каноны и правила канонизации. Святой Джон Оксфордский[56]?

Во вступительной статье к русскому изданию романов Клайва С. Льюиса «За пределы безмолвной планеты» и «Переландра» Яков Кротов с глубоким пониманием объясняет феномен популярности толкинизма, сравнивая повествовательные подходы Льюиса и Толкина к теме Бога[57]. Подход Льюиса он считает «положительно богословским», а Толкина — «отрицательно богословским». «Круг ведь можно нарисовать, заштриховывая его плоскость черным, а можно — заштриховывая черным поле вокруг круглого кусочка чистого листа. Можно говорить о Боге: «Он — то-то и то-то» (и это всегда будет аллегорией, ибо все известные нам «то-то», даже самый свет и жизнь, сотворены Богом и Богом не являются). А можно говорить: «Бог — не то и не то»».

Толкин, разумеется, не отпугнул российскую аудиторию. Легко представить, что объяснение Кротова следует из трактовки Джонстоном победы католицизма в противостоянии вероисповеданий в Англии 30-х годов. Религиозные верования, по мнению Джонстона, «легче допускают сосуществование скептицизма и веры. Однажды усвоенная, религиозная вера может пребывать почти вне поля зрения, иногда давая о себе знать, но в основном оставаясь на заднем плане — спасительной сетью против отчаяния. Политические убеждения, с другой стороны, требовали переднего плана, ограничивая возможности романистов рамками, которые, в конце концов, и обрекли их на поражение»[58].

В сегодняшней России, после дискредитации марксизма провалом советского социального эксперимента, рыночный капитализм и религия — то, к чему устремляется молодое поколение в поисках веры. Описанное Джонстоном брожение английского общества 30-х годов, основанное на многочисленных автобиографиях и воспоминаниях, можно с успехом применить и к России постсоветского периода 90-х годов. Джонстоновское описание «движения от уверенности к неуверенности, от порядка к хаосу, движения, которое индивидуум чувствует, но не в состоянии контролировать»[59] созвучно описанию Ириной Шрейнер современной России в ее докладе «Феномен ниеннизма», где она рассматривает ниеннизм в качестве ответа на полную невозможность «влиять на события и процессы, даже не происходящие в окружающем мире, а — формирующие окружающий мир».

При ближайшем рассмотрении материалы Круглого Стола («Профессор Толкин и его наследие»), на котором выступала Шрейнер, помогают проникнуть в суть и понять широту спектра русского поиска объекта веры в произведениях Толкина. Во вступительном слове Петр Чистяков (организатор мероприятия), охарактеризовал русский толкинизм как «явление необычайно многогранное, многоплановое, со своей непростой внутренней структурой». Широкий диапазон тем, обсуждавшихся в ходе заседаний, подтверждает его оценку.

Сравнение Марией Штейнман Толкина и К. С. Льюиса в ее докладе «Проза Толкина и Льюиса: формальное сходство и различная тематика», указывают на все увеличивающийся разрыв в популярности этих писателей. В то время как Льюис делал упор на философию, теологию и дидактику, Толкин создал свой собственный миф. Стремление попасть во «вторичное сознание» иного мира Толкина стало целью многих молодых россиян, и эта сторона явления русского толкинизма описывается как «неоязычество». Штейнман предполагает, что Толкин был бы весьма удивлен, услышав, как его называют «неоязычником», но проницательно замечает, что в гораздо большей степени имя Толкина связывается с молодежной культурой, чем с его философией.

Эту точку зрения, не сговариваясь, поддержали Петр Чистяков и Михаил Андреевич Сиверцев, обсуждавшие в своих докладах такой парадокс, как наличие русских «толкинистов», не читавших Толкина. Их мнение перекликается со словами Асмолова и Каменкович. Это и есть адаптация Толкина к русскому менталитету.

В своем докладе «Произведения Толкина: священные тексты или псевдоисторические хроники?» Петр Чистяков исследует статус толкиновских «псевдоисторических хроник» в русском толкинизме. «Движение изначально возникает вокруг текста, как бы «вырастая» из него. lt;...gt; Текст Толкина является своего рода связующим звеном между двумя пространствами: мира квазиисторического прошлого и современности». Русский толкинизм, однако, гораздо шире текста как такового. Чистяков утверждает, основываясь на современном опыте, что можно быть толкинистом, не читая Толкина. Эта, казалось бы парадоксальная ситуация объясняется тем, что толкиновская реальность оказывается гораздо обширнее текста, многие ее аспекты остаются за рамками повествования, будучи намеченными Толкином. Это означает, что, «поскольку текст и мир Толкина не тождественны lt;...gt;, то и погружение в тот мир возможно минуя собственно текст Толкина». Тексты, однако, сохраняют свой статус в качестве священных для движения, которое начинает функционировать самостоятельно, вне прямой связи с ними.

В прениях по докладу Чистякова Кэтрин Кинн отметила, что хотя и «существуют люди, которые воспринимают эти тексты как священные, но не надо это переносить на всех. Таких людей очень мало». Проводя параллель между современным толкиновским движением и бывшим советским коммунизмом, она говорит, что и до сих пор «есть люди, которые свято верят в историю КПСС», но она от этого не становится истиной.

Дмитрий Громов соглашается с мнением Кинн в своем докладе «Толкинизм как рецидив мифологического сознания», где он исследует, может ли толкиновская мифология, определенная как «специфическое восприятие мира», стать религией. Обращая внимание на то, что «несомненно, мифологическое сознание религиозно», он добавляет: «хотя на самом деле, большинство людей относящихся к этой системе, воспринимают толкинизм не как определенную форму мышления, а как игру», имея в виду популярные «Хоббитские Игры».

Владимир Свиридов, член ТТТ, присутствовавший на конференции, считает, что религиозное содержание произведений Толкина не играет существенной роли для «толкинутых». Например, в проекте ТТТ участвуют христиане и атеисты, а также верующие нехристиане, и религиозные проблемы не влияют на работу проекта, цель которого — донести тексты Толкина до русскоязычного мира, продолжает Свиридов. Он указывает, что устав проекта однозначно запрещает членам команды совершать любые религиозные или атеистические действия от имени проекта[60].

В своем докладе «Параллельные сюжеты в «Сильмариллионе» и «Властелине Колец» как отражение христианства и теории «северного мужества»» Кэтрин Кинн комментирует тенденцию исследователей Толкина сосредотачиваться лишь на одном из аспектов его мифологии. Подобные исследования либо демонстрируют ее близость к христианству или христианизированной мифологии, либо уподобляют ее европейской языческой мифологии. Кинн считает, что Толкина надо сравнивать с Толкином, исследуя развитие индивидуальных сюжетных линий в его легендариуме, и приводит в пример статью Ириной Емельяновой, «которая рассматривает формирование сюжета о Финроде и его смысл. Собственно, она рассматривает этот сюжет, его историю, как момент перехода, сопряжения этики и модели поведения языческой, «северного мужества», северного героизма и христианской. Это преодоление барьера между двумя этиками». Христианство проникает в дохристианский мир Толкина через действия его героев. «Но герой погибает и не спасает никого — он губит всех, кто находится рядом с ним, потому что он действует в рамках языческой мифологемы, языческого образа действия. А не-герой — то есть персонаж, который действует вопреки этому стереотипу — становится спасителем. lt;...gt; Евангелизация этого сюжета — это то, о чем Толкин говорил в своей лекции о волшебных сказках, что в каждой сказке мы можем увидеть Евангелие. Таким образом реализуется эта дуалистичность мифологии и таким образом она переплетается».

Михаил Андреевич Сиверцев начинает свой доклад «Толкинизм как элемент неорелигиозности» с «провокативного»[61] вопроса, на который сам же и дает собственный «провокативный» ответ: «есть ли, с религиоведческой точки зрения, структурные предпосылки для возникновения толкинистской церкви, причем не как некоторого умозрения, а организации, со всеми присущими этому явлению особенностями?» Он перечисляет, по крайней мере, четыре характерные черты (уже обсуждавшиеся в ходе заседания Круглого Стола), которые дают основания предполагать такую возможность. Первая — наличие «священного текста». Вторая — «возможность построения священной истории». Третья «наличие толкинистов, которые не читали Толкина». Четвертая — «постоянные вопрошания, кто же такой настоящий толкинист?» Все эти черты присущи уже существующим религиям. Подводя итог, Сиверцев заявляет: «представление о том, что в ближайшие сто лет возникнет развитая, сильная толкианская церковь, мне представляется вполне обоснованным».

Резко отрицательную реакцию аудитории на доклад Сиверцева выступавшая следом. Александра Баркова («История и смысл культуры толкинизма» и «Мифологическое мышление толкинистов») приписала тому, что современное российское общество воспринимает концепцию «церкви» в тесной взаимосвязи с государственным структурами, возникшими в советский период. Она подчеркивает, что на протяжении всей своей истории толкинистское движение стремилось абстрагироваться от подобных структур. «Идея ввести в каком бы то ни было толкинистском клубе членские билеты противоречит сути российского толкинизма». Коренное отличие толкинизма, сложившегося на территории бывшего Советского Союза, от той формы, которую он принял в Америке, — «оспаривание системы ценностей Толкина». Это «в значительной степени является ядром русского толкинистского движения», но не означает, что русские толкинисты целиком отвергают толкиновскую систему ценностей. «Мы влюблены в Арагорна, особенно барышни, мы глубоко уважаем Фродо, но при этом, мы не прощаем валарам гибели Нуменора и многих других вещей». Мелькорианизм, мятеж — вот квинтэссенция русского толкинизма. Русское толкинистское движение выросло из «оппозиции советской идеологии», которая формирует одну из двух составляющей частей движения. Первой были сами книги Толкина. В свою очередь, оппозиционность государственным структурам привела к тому, что под сомнение ставится система ценностей самого Толкина. «Все мы помним «Айнулиндалэ», все мы помним расписанность «заданных тем»: Илуватар велел и т. д.». Русский толкинизм — антигосударственный.

В своем докладе «О связи Толкинистики с религиозными системами: попытка полемики» Ирина Шрейнер просит «не подводить под Толкинизм никакой религиозной базы». Она цитирует статью из журнала «Профессионал», официального печатного органа МВД России, «Религиозные культы зла как источники преступности», чтобы проиллюстрировать свои опасения потенциального вмешательства карательных органов. В качестве доказательства она приводит цитату из этой статьи: «Экуменизм, эклектичность и размытые формулировки в духовно-нравственном пространстве, а также утверждения, что истин ЯКОБЫ много выгодны только для сокрытия криминальности и деструктивности…» Ее опасения отражают советский опыт, и небезосновательны в посткоммунистической России.

В начале своего исследования «Толкинизм и магия» Наталья Филимонова дает определение московской разновидности толкинизма. Это лиминальное[62] (т. е. расположенное между социальными позициями) сообщество, социо-культурное явление, подобное хиппи, «объединяющее поклонников фэнтези, связанных общим или сходным мировоззрением, предполагающим наличие Вторичного мира (термин взят из эссе Толкина «О волшебных сказках»), основанного на модели толкиновского Средиземья («Сильмариллион», «Властелин колец», «Хоббит») и стремящихся воссоздать элементы Вторичного мира в реальности (та же самая ролевая игра). lt;...gt; Оно появляется в кризисный для общества период (конец 80-х — начало 90-х), и возможно поэтому ценностная система толкинизма противоречит не только коммунистической идеологии, но и тем ценностям, которые складываются сейчас в российском обществе. Как любое лиминальное сообщество (система хиппи, панки…), толкинизм противостоит государству. Можно сказать, что толкинизм продолжает поиск ценностей, которые можно назвать общечеловеческими: это, прежде всего, поиск духовности, понимания что духовное первично перед материальным, поиск любви (действительно любви, а не того, что сейчас проповедуют), гармонии с природой, добра и милосердия (добра и милосердия не в христианском понимании, но тем не менее…)». Ключ к пониманию интереса к магии в толкинизме — «вера в реальное существование Вторичного мира», который является базисным в ее определении толкинизма.

В прениях, последовавших за докладом, Филимонова, однако, была вынуждена признать, что «существуют толкинисты, и их достаточно много, которые не практикуют занятия магией», и что подобное определение не может применяться ко всем толкинистам. Ее признание подкрепляют слова Кинн и Громова о том, что нельзя стричь всех толкинистов под одну гребенку, что лишь подчеркивает многообразие русского толкинизма.

Анна Сальникова («Толкинизм в России: становление неорелигиозного движения») критикует как поверхностные недавние статьи в прессе, сравнивающее толкинизм с неоязычеством. Она признает, что, хотя существует множество общих для обеих групп характеристик, есть и ключевое различие неоязыческие группы уподобляются военизированным формированиям, что абсолютно чуждо толкинизму. И неоязычники, и толкинисты пытаются восстанавливать своего рода утраченный «Золотой Век». «В случае толкинизма, основа для реконструкционного творчества находится в квазиисторических хрониках, созданных профессором Толкином в 50-х годах». Толкиновские книги повествуют о неком Времени Оном, «в котором род людской соседствовал с другими антропоморфными и разумными существами, а в мире было место для чудес и магии». Возвращение этого утраченного века предоставляет шанс избавиться от невзгод настоящего. «Толкинисты отыскивают свое личное место в толкиновской реальности, иногда через самоидентификацию с конкретным персонажем, иногда через собственные образы, познавая, таким образом, истинную сущность себя».

В своем докладе «Феномен неорелигиозности: «Обретение Себя» в толкинизме» Ксения Ярцева касается той же самой темы. Она обсуждает эффект обряда, дающего право называться именем персонажа Толкина. «Представления толкинистов о мире и событиях, в нем происходящих, различны, но идентификация Себя с некой конкретной Личностью из мира, созданного (или описанного) Толкином, является отличительной особенностью мироощущения толкиниста». По ее мнению, подобная идентификация помогает личности создавать новое «Я», существующее в параллельном мире Толкина, и погружать это «Я» «в реальность Средиземья». Это позволяет личности существовать одновременно в рамках действительности, созданной вторичным миром Толкина, и в реальности XХI столетия, благодаря чему толкинист возвращается «к истинному изначальному состоянию, что характерно для мифологического сознания» раздвоения личности.

Дмитрий Виноходов в своем докладе («Подходы к изучению текстов Толкина») выделяет три подхода к изучению текстов Толкина: филологический, канонистическо-историографический и исторический. Виноходов считает, что филологический подход «наиболее реалистичный, предполагает понимание книг Дж. Р. Р. Толкина, как литературных произведений, связанных с объективной реальностью лишь через их родство с эпическими циклами народов северной и западной Европы, католической религиозной концепцией и английской литературной традицией». lt;...gt; «Два других подхода истолковывают книги Дж. Р. Р. Толкина, как некие квази-исторические документы, чудом сохранившиеся в течение многих веков, и описывающие события, произошедшие в далеком прошлом». Различие между ними — в классификации текстов. Канонистическо-историографический подход акцентирует внимание на противоречивости текстов Толкина, «канонизируя» некоторые из них и отклоняя другие. Исторический подход расценивает все тексты Толкина как подлинные. Противоречия не рассматриваются как досадная ошибка автора, которую следует обнаружить и устранить, наоборот, их стоит исследовать и попытаться объяснить смысл.

Несмотря на то, что подход Виноходова к изучению Толкина хорош для англоязычной среды, он не учитывает проблему изучения Толкина читателями, говорящими исключительно по-русски и вынужденными уживаться с многочисленными конкурирующими переводами его произведений. Учитывая, что русский толкинизм так далеко продвинулся по пути к превращению в религию, или, по меньшей мере, в философию, основное внимание стоит уделить созданию «канонического» русского перевода, а не идентификации «канонических» текстов.

В частном письме к Дэвиду Дагану Кристофер Толкин писал:

Комментарий Кристофера Толкина характеризует Россию даже точнее, чем он, вероятно, предполагал. В конце концов, Россия — страна, в которой поклонников произведений Толкина считают толкиноманами (толкинутыми).