"Молодые дикари" - читать интересную книгу автора (Хантер Эван)ГЛАВА IVНа следующее утро Хэнк пришел в Гарлем и сразу понял, что его прежнее представление не соответствует действительности. Он стоял на углу 120 улицы и Первый авеню, глядя на запад и пытаясь представить себя мальчиком, обнаружил, что с тех пор этот район изменился до неузнаваемости. Это всколыхнуло в нем воспоминания. На северной стороне улицы, где раньше находилась бакалейная лавка и где в жаркие летние дни Хэнк играл в карты, — простирался пустой участок. Он был выровнен бульдозерами под строительство нового жилого дома. Дом, в котором он родился, все еще стоял в середине квартала на южной стороне улицы. Кондитерский магазин, стоявший рядом с ним, был уже заколочен досками, а дома напротив него уже начали сносить. — Ребята живут не здесь, — сказал Майкл Ларсен. — Они живут двумя кварталами выше, сэр. — Я знаю, — ответил Хэнк. Он снова окинул взглядом улицу, ощущая перемену как что-то живое и думая, действительно ли изменения являются синонимом прогресса и если изменился внешний вид Гарлема, если город навязал ему новые постройки из чистенького красного кирпича и эти образцовые «пещеры» типа жилого массива «Милтоун Мен», то люди Гарлема тоже изменились. Его прежнее представление о трех Гарлемах основывалось на чисто территориальном делении Гарлема на итальянский, испанский и негритянский районы. Мысленно он почти воздвигнул пограничные посты между ними. Сейчас он понял, что на самом деле не было никакой границы, разделявшей эти три района. Был только один Гарлем. Улицы итальянского Гарлема пестрели смуглыми и белыми лицами пуэрториканцев и темно-коричневыми лицами негров. В Гарлеме можно было изучить всю историю иммиграции в город Нью-Йорк. Ирландские и итальянские иммигранты первые подверглись медленной и неизбежной интеграции. Негры, прибывшие позже, весьма незначительно вкрапливались в респектабельную среду белых протестантов. Пуэрториканцы прибыли последними и, несмотря на культурный и лингвистический барьер, отчаянно стремились найти гостеприимно протянутую руку, но они нашли руку, в которой оказался нож с открытым лезвием. Ему хотелось знать, чему научился за это время город, если вообще чему-нибудь научился. Он знал, что проводились бесконечные изучения жилищных условий, транспортных проблем, состояния школ, оздоровительных центров и проблем занятости. Специалисты, все знавшие об иммиграции, подготовили десятки исследований. И все же, заглядывая не слишком далеко вперед — на двадцать, двадцать пять лет, — он представлял себе город наподобие гигантского колеса. Втулка этого колеса была центром города, где работали бы люди идей, рассылая по всей стране советы: ешьте хрустящие крекеры, умывайтесь мылом «уадли», курите сигареты «сахарас», тем самым определяя вкусы и мысли людей. А вокруг этого лагеря людей идей бродили бы кочевые племена, борясь друг с другом за бесплодную почву городских улиц, странствуя и скитаясь, все еще надеясь найти гостеприимно протянутую руку. На самом высоком небоскребе «Эмпайр Стейт Билдинг», расположенном в самом центре «втулки» и принадлежащем «людям идей», был бы установлен огромный громкоговоритель, который все время точно через час рявкал бы одно и то же слово. Оно разносилось бы над городом громко и четко, проникая на территорию варварских племен, странствующих по внешнему периметру «втулки». И этим словом было бы: «терпимость!» — Вы вообще знакомы с Гарлемом, сэр? — спросил Ларсен. — Я родился здесь, — ответил Хэнк. — На этой самой улице. — Вот как! — Ларсен посмотрел на него с любопытством, — Я полагаю, он очень изменился в тех пор. — Да, очень. — Знаете, — сказал Ларсен, — мы могли бы привести эту девушку к вам в кабинет. Вам не обязательно было приходить в Гарлем. — Я сам хотел прийти сюда. Идя с детективом, который догадался о его подлинных чувствах, сейчас он терялся в догадках, почему ему захотелось сюда прийти. «Может быть, причиной явилась та записка, — подумал он. — Может быть, это она бросила вызов его мужскому самолюбию. Или, может быть, просто захотелось понять, что было такого особенно в Гарлеме, который мог произвести и окружного прокурора, и трех убийц». — Это и есть тот самый квартал, — сказал Ларсен. — Все трое жили именно здесь, а пуэрториканский парень жил на этой же улице, только немного западнее. Великолепно, а? Хэнк взглянул на улицу. От жары асфальт стал мягким, как резина. Посреди квартала ребята отвернули вентиль пожарного гидранта и прямо в одежде, с прилипшими к телу мокрыми теннисками, бегали под его струей. Вода била вверх и, отразившись от консервной банки, прикрученной проволокой к крану, ниспадала вниз в виде водопада, который обходился городу в копеечку. Дальше на этой же улице квартала шла игра в бейсбол. У обочины тротуара стояли мусорные баки, ожидая, когда их заберут машины из санитарного управления муниципалитета. На ступеньках сидели женщины в домашних платьях, обмахиваясь от жары. Перед кондитерским магазином, о чем-то болтая, стояла группа подростков. — Если вас интересует, как выглядят «Орлы-громовержцы» во время досуга, то они сейчас перед вами, — заметил Ларсен. Ребята выглядели совершенно безобидно. Они спокойно болтали между собой и смеялись. — Девушка живет в доме рядом с кондитерским магазином, — сказал Ларсен. — Прежде, чем выйти из полицейского участка, я позвонил ей, она знает, что мы придем. Не обращайте внимания на косые взгляды этих зеленых юнцов. Они знают, что я полицейский. Я им не раз давал пинка в зад за тем углом. Разговор между ребятами начал замирать, а когда Хэнк и Ларсен подошли к ним ближе, совсем прекратился. Плотно сжав губы, с непроницаемыми лицами, они наблюдали, как Хэнк и Ларсен входили в дом. Подъезд был темным и узким. В нос сразу же ударило зловоние: запахи человеческих тел и их испражнений, запахи приготовляемой пищи, запахи сна и движения — зловоние ограниченной и убогой жизни. — Черт возьми, не знаю, как люди умудряются здесь жить, — возмутился Ларсен. — Некоторые из них даже неплохо зарабатывают, могли бы вы этому поверить? Казалось бы, они должны отсюда уехать, это неподходящее место для людей. Но когда живешь как свинья, то начинаешь и чувствовать как свинья. Ее квартира на третьем этаже. Они поднялись по узкой лестнице. Он вспомнил, как взбирался по точно такой же лестнице, когда был ребенком. Внешний вид Гарлема, возможно, и изменился, но его нутро осталось тем же самым. Даже зловоние было хорошо знакомым. В детстве он сам не раз мочился под лестничной клеткой на первом этаже. Когда живешь как свинья, то начинаешь и чувствовать как свинья. — Это здесь, — Ларсен остановился перед квартирой под номером 3 «Б». — Ее родители на работе. Девчонка одна. Ей шестнадцать, но выглядит она гораздо старше. Он постучал в дверь. Дверь тут же открылась, как будто девушка стояла позади нее, ожидая, когда постучат. Она была черноволосой с широко открытыми карими глазами и правильными чертами лица. На ней не было никакой косметики за исключением губной помады. Одета она была в красную крестьянскую юбку и белую блузку, а волосы были завязаны сзади около шеи красной лентой. — Здравствуйте, — сказала она. — Входите. Они вошли в квартиру. Линолеум был старым, штукатурка потрескалась и отставала от стен, электрическая штепсельная розетка свободно свисала со стены, выставляя напоказ оголившиеся медные провода. Но сама квартира была скрупулезно чистой. — Мисс Ругиелло, это мистер Белл, окружной прокурор. — Здравствуйте, — повторила девушка. Говорила она низким шепотом, словно боялась, как бы ее не подслушали. — Здравствуйте, — сказал Хэнк. — Хотите кофе или еще чего-нибудь? Я могу поставить кофе. Через минуту он будет готов. — Нет, спасибо, — поблагодарил Хэнк. Девушка кивнула, словно заранее была уверена, что он откажется от ее гостеприимства, и сейчас убедилась в своем предположении. — Тогда... присаживайтесь... пожалуйста. Они сели за кухонный стол с пластмассовым покрытием. Девушка села у дальнего конца стола, а Хэнк и Ларсен расположились на стульях напротив нее. — Как ваше имя, мисс? — спросил Хэнк. — Анджела, — ответила она. — У меня есть дочь приблизительно вашего возраста. Да? — сказала девушка с кажущимся интересом, но продолжая наблюдать за Хэнком с недоверием. — Очень приятно. — Мистер Белл хотел бы задать тебе несколько вопросов, — вмешался Ларсен. — Относительно того, что произошло в тот вечер, когда зарезали Морреза. Относительно ножей. — Можете вы мне рассказать своими словами, что случилось? — спросил Хэнк. — Ну, я не видела, как они его зарезали или что-нибудь подобное. Вы понимаете, да? Я не имею никакого отношения к убийству. — Да, мы понимаем. — Это плохо, что я взяла ножи? У меня могут быть неприятности? — Нет, — ответил Хэнк. — Расскажите нам, как все это случилось. — Ну, Кэрол и я сидели на улице на ступеньках. Кэрол — моя двоюродная сестра. Было довольно рано, тихо. Никого из ребят вокруг. Мы догадывались: они готовятся к драке. Понимаете, об этом было решено еще днем. Я имею в виду драку между ними и «Всадниками». — С испанской бандой? — спросил Хэнк. — Да, с пуэрторикашками, — тихо сказала она, кивая головой. — До этого между ними и «Орлами» было перемирие, но в тот день встретились их военачальники и решили начать это... боевые действия. Мы знали, вечером должна произойти драка и им надо было к ней подготовиться. Друг Кэрол — военачальник «Орлов-громовержцев», так что она все знала об этом. — А у тебя есть друг в этом клубе? — Как сказать. Нет, постоянного нет. Но они хорошие ребята. Я хочу сказать, что они кажутся хорошими ребятами, понимаете? — Да, продолжай. — Ну, мы сидели на ступеньках, было очень тихо. Похоже, собирался пойти дождь. Помню, как я сказала Кэрол, что, пожалуй, пойдет дождь... Кэрол: «Очень хорошо. Именно этого нам сейчас и не хватает — небольшого дождя». Анджела: «Я не против. Сегодня весь день стояла такая жара». Кэрол: «Я тоже. Об этом я и сказала, не так ли?». Анджела: «Я думала, что ты говоришь иронически». Кэрол: «Нет. (Она молчит и вздыхает.) Послушай, давай пройдемся или сделаем что-нибудь. Я умираю от скуки». Анджела: «Хорошо, пошли. Все равно ребята вернутся поздно». Кэрол: «Они и не начинали. Еще даже не стемнело». (Они встают. На обеих надеты голубые расклешенные книзу юбки и белые блузки без рукавов. Кэрол выше ростом и старше. Одеты они, как могло показаться, со вкусом, если бы не приподнятые бюстгальтерами высокие, торчащие вперед груди. Шли они тоже с преувеличенной женственностью, как бы желая подчеркнуть свою принадлежность к женскому полу в обществе, в котором, как, вероятно, им казалось доминируют мужчины. Они проходят Вторую авеню и держат путь на запад. Какие-то ребята на углу свистят им вслед, а они равнодушно задирают свои юные носики к небу, испытывая при этом самодовольное женское удовлетворение. Они симпатичные девушки, и это им известно. Кэрол также знает, что она хороша в постели. Так ей говорили. Анджела еще девушка, но она изо всех сил старается создать впечатление, что у нее огромные познания в области секса. Когда они подходят в Третьей авеню, начинается дождь. Они бегут, и юбки хлопают по их ногам. Они ныряют в какой-то подъезд, выглядывая оттуда по направлению к Лексингтон авеню.) Кэрол: «Эй! Что это? Вон там! Посмотри!» Анджела (глядит на запад, где на горизонте нависли грозовые тучи): «Кажется, Башня. Кто это с ним?» Кэрол: «Бэтман и Дэнни. Они бегут!» Анджела: «Но я думала... Кэрол: «О, боже, они все в крови!» (Ребята большими прыжками пересекают Третью авеню. Позади них воет полицейская сирена. На лицах ребят смесь страха и возбуждения. Их руки в крови. Каждый из них все еще держит в руке окровавленный нож.) Башня (заметив девушек): «Эй, эй! Эй, сюда, быстро!» Кэрол: «Что такое? Что случилось?» Башня: «Неважно, за нами гонятся полицейские. Возьмите ножи! Избавьтесь от них! Живей! Живей, берите!» (Девушкам протянуты ножи, со стальных лезвий падают капли. Кэрол застыла в неподвижности.) Кэрол: «Что случилось?» Дэнни: «Грязный пуэрторикашка пытался напасть на нас. Мы его прирезали. Берите ножи! Берите!» (Кэрол не двигается. Глаза ее широко открыты, и она, уставившись смотрит на протянутые к ней окровавленные кулаки. Анджела вдруг вытягивает руку, и вот она уже сжимает рукоятки ножей — один, два, три, — ребята снова бегут, устремляясь к безопасной территории, к месту своего жилья. Анджела бросается к ближайшему крыльцу и взбирается на самую верхнюю ступеньку, защищенную от дождя. Она быстро садится, засовывает ножи под юбку, натягивает ее, чтобы прикрыть их. Она чувствует прикосновение длинных стальных лезвий к своему голому телу, ей кажется, она ощущает липкую кровь на каждом из них.) Кэрол: «Я боюсь. О, боже, я боюсь!» Анджела: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш!!» (Дождь хлещет по длинной улице. Полицейскую машину с воющей сиреной резко заносит поперек Третьей авеню. Другая полицейская машина въезжает с другого конца улицы.) Кэрол (шепотом): «Нож! Один нож виден. Натяни юбку!» Анджела: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш. (Она засовывает руку под юбку и запихивает ножи дальше под бедра. На лице у нее такое выражение, будто она приняла наркотик. Сирена воет у нее в ушах. Раздаются ужасающие звуки двух выстрелов (полицейские стреляют в воздух), крики множества голосов. Затем снова около нее слышится шепот Кэрол.) Кэрол: «Они поймали их. О, боже, они попались! Анджела, они зарезали парня!» Анджела: «Да. (Сейчас она тоже говорит шепотом.) Да. О, да, они зарезали его». Кэрол: «Что нам делать с ножами? Давай бросим их в сточную трубу. Сейчас. Пока полицейские не добрались до нас». Анджела: «Нет. Нет, я унесу их домой». Кэрол: «Анджела... » Анджела: «Я возьму их с собой». — Мы нашли их здесь, сэр, — сказал Ларсен. — В ящике ее туалетного столика. — Почему ты взяла ножи, Анджела? — спросил Хэнк. — Не знаю. Ребята были так взволнованы. Вы бы видели их лица. Они протягивали мне ножи, и я... и я их взяла. Все три, один за другим. И спрятала. Потом унесла их домой, положила в бумажный пакет и засунула в ящик туалетного столика, в самый дальний угол, чтобы отец не нашел. Он страшно бы рассердился, если бы увидел ножи. Начал бы укорять меня, что порядочная девушка не должна была брать ножи. — Почему ты позвонила в полицию? — Я поняла, что поступила неправильно. Поэтому я и позвонила в полицию и сказала, что они у меня. Я чувствовала себя ужасно виноватой. — Ты говоришь, Дэнни сказал вам, что Моррез напал на них. Это его точные слова? — Да. Грязный пуэрторикашка пытался внезапно напасть на них, и они его прирезали. Так он и сказал. Я думаю, так. Я была очень взволнована. — Ты читала об этом деле в газетах? — Конечно. — Тогда тебе известно: эти ребята утверждают, что Моррез кинулся на них с ножом? Ты знаешь об этом, не так ли? — Конечно. Я знаю об этом. — А может быть так: Дэнни Ди Пэйс вообще ничего не говорил. Может быть, ты только ДУМАЕШЬ, что он так сказал после того, как ты прочитала об этом в газетах? — Может быть... Не знаю. Нет, он говорил, я взяла и его нож... Знаете что? У меня на юбке есть пятна крови. Я не могу их вывести. В этот вечер за ужином Хэнк взглянул через стол на свою дочь Дженифер, задавая себе вопрос, какой бы она стала, если бы жила в Гарлеме? Его дочь была красивой девушкой с такими же, как у матери светло-карими глазами и великолепными светлыми волосами, а ее грудь с поразительной быстротой принимала зрелую форму. Аппетит дочери изумил его. Она ела быстро, запихивая пищу в рот, как водитель грузовика. — Не торопись, Дженни, — сказал он. — У нас не предвидится голодовки. — Я знаю, пап, но Агата будет ждать меня в восемь тридцать. Она достала несколько новых пластинок. К тому же, мам сказала, что ужин будет в семь, а ты опоздал, это твоя вина, что я так глотаю. — Новые пластинки могут подождать, — сказал Хэнк. — Ешь помедленнее, пока не подавилась. — Эту спешку вызывают на самом деле не пластинки Агаты, — вмешалась Кэрин. — Там будут мальчики. — О, — удивился Хэнк. — Ну, ради Святого Петра, пап, не смотри на меня так, словно я собираюсь в притон, где принимают опиум или что-то в этом роде. Мы только собираемся немного потанцевать. — Кто эти мальчики? — спросил Хэнк. — Несколько соседних ребят. Вообще-то все они ни рыба, ни мясо, за исключением Лонни Гэвина. Он замечательный парень. — Ну что ж, по крайней мере, хоть это утешительно, — сказал Хэнк и подмигнул Кэрин. — А почему бы тебе не привести его как-нибудь домой? — Пап, он был уже здесь сто раз. — А где я был? — О, ты, как я полагаю, готовил какое-либо резюме или бил струей из брандспойта по какому-нибудь свидетелю. — Я не думаю, что это очень смешно, Дженни, — снова вмешалась Кэрин. — Твой отец не избивает свидетелей. — Я знаю. Это — эвфемизм. Она схватила салфетку, вытерла губы, отпихнула стул и чмокнула мать. — Извините меня, пожалуйста, — сказала Дженни и выбежала из столовой. Хэнк видел, как стоя перед зеркалом в прихожей, она красила губы. Затем машинально поправила бюстгальтер, помахала на прощанье родителям и, хлопнув дверью, выбежала из дома. — Что ты скажешь на это? — спросил Хэнк. Кэрин пожала плечами. — Меня это беспокоит, — сказал Хэнк. — Почему? — Она уже женщина, — ответил он. — Она еще девушка. — Она женщина, Кэрин. Она привычно красит губы и поправляет бюстгальтер так, словно носила его всю жизнь. Ты уверена, что это хорошо, чтобы она ходила домой к этой Агате на танцы? С мальчиками? — Я бы больше беспокоилась, если бы она ходила на танцы с девочками. — Дорогая, не передергивай. — Я не передергиваю. Для сведения окружного прокурора сообщаю, что его дочь начала расцветать в двенадцать лет. Она красит губы и НОСИТ бюстгальтер почти два года. И я полагаю, она уже целовалась. — С кем? — спросил Хэнк, поднимая брови. — О, боже. Я уверена, со многими мальчиками. — Я не считаю, что это правильно, Кэрин. — Как ты предлагаешь предотвратить это? — Ну, я не знаю. — Он помолчал. — Но мне кажется, что это неправильно, чтобы девочка в тринадцать лет гуляла и обнималась со всеми соседскими ребятами. — Дженни почти четырнадцать лет, и я уверена, что она целуется с теми мальчиками, которые ей нравятся. — А что будет потом? — Хэнк! — Я говорю серьезно. Мне лучше побеседовать с этой девчонкой. — И что ты ей скажешь? — Ну... Со спокойной улыбкой на губах Кэрин продолжала: — Не скажешь ли ты ей, чтобы она держала ноги крест-накрест? — В каком-то смысле, да. — И ты думаешь, это поможет? — Мне кажется, что ей следует знать... — Она знает, Хэнк. — Похоже, что тебя это не очень беспокоит, — сказал Хэнк. — Нет, Дженни разумная девочка, и я думаю, что ты только поставишь ее в неловкое положение, если начнешь читать ей лекцию. Я считаю, что было бы гораздо важнее, если бы ты... — Она внезапно замолчала. — Если бы я, что? — Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы познакомился с мальчиками, которые назначают ей свидания. Если бы проявлял больше интереса к ней и к ним. — Я даже не знал, что ей НАЗНАЧАЮТ СВИДАНИЯ. Не слишком ли она молода для свиданий? — Биологически она такая же старая, как и я. — О, очевидно, следует по твоим стопам, — заметил Хэнк и тут же пожалел о сказанном. — «Войди, берлинская сука», — отчетливо выговорила Кэрин. — Извини. — Не имеет значения... Одного мне хотелось бы, Хэнк, чтобы когда-нибудь у тебя хватило духу поверить в то, что я полюбила ТЕБЯ, а не плитку американского шоколада. — Я верю в это. — Так ли? Тогда почему ты постоянно возвращаешься к моему «ужасному» прошлому? Послушать тебя, так можно подумать, что я была главной проституткой в районе, который тянулся на многие мили. — Я предпочел бы не говорить об этом, — сказал Хэнк. — Я считаю, что нам следует поговорить об этом. — Мне хотелось бы раз и навсегда покончить с этим. — Не о чем говорить. — Нет, есть о чем поговорить. И лучше поговорить, чем намекать. Тебя очень беспокоит то, что я была близка с другим мужчиной до того, как встретила тебя? Он промолчал. — Я спрашиваю тебя, Хэнк. — Да, черт возьми, очень. У меня вызывает бешенство, что нас познакомил бомбардир моего самолета и что он знал тебя гораздо дольше и, возможно, лучше, чем я. — Он был очень добрым, — мягко сказала Кэрин. — Я не хочу слышать о его проклятых добродетелях. Чего он делал? Привозил тебе нейлоновые чулки? — Да. Но ты делал то же самое. — И ты говорила ему то же самое, что и мне? — Я говорила ему, что люблю его. И я действительно его любила. — Прекрасно. — Ты, может быть, предпочел бы, чтобы я легла в постель с мужчиной, которого презирала? — Я предпочел бы, чтобы ты ни с кем не ложилась в постель. — Даже с тобой? — Ты вышла за меня замуж, — отрезал Хэнк. — Да, потому что я полюбила тебя с первой минуты, как только увидела. Вот почему я вышла за тебя замуж. Вот почему я попросила Питера никогда больше со мной не встречаться. Это потому, что я полюбила тебя. — Но вначале ты любила Питера. — Да. А ты разве до меня никого не любил? — Я не ложился с ней в постель! — И, наверное, она не жила в Германии в военное время! — огрызнулась Кэрин. — Нет, она не жила в Германии в военное время. А ты жила, но не пытайся убедить меня в том, что каждая немецкая девушка становилась законной добычей американского солдата. — Я не могу говорить за каждую немецкую девушку, кроме себя, — отрезала Кэрин. — Я голодала. Я боялась. Я боялась, черт возьми. Ты когда-нибудь боялся? — Я боялся всю свою жизнь, — сказал он. За столом нависла тишина. Они сидели, глядя друг на друга с легким изумлением на лицах, точно впервые поняв, что они, в действительности, не знают друг друга. Он отодвинул стул и встал. — Пойду, пройдусь. — Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста. Он вышел из дома, но слова «Будь осторожен, пожалуйста», продолжали звучать у него в голове. Это были те же самые слова, которые много лет назад она говорила ему каждый раз, когда он покидал ее, возвращаясь на базу. Он все еще помнил, как вел «джип» по улицам разрушенного бомбами просыпающегося Берлина, готового встретить тихий рассвет. То были хорошие времена, а сейчас произошла глупая ссора. О, проклятие, что же с ним происходит, черт возьми? Он направился вверх по улице. Это была благоустроенная улица со старыми деревьями, хорошо спланированными земельными участками, тщательно подстриженными газонами и большими белыми домами с аккуратно выкрашенными переплетами окон — миниатюрный пригород, обосновавшийся в самом центре города. Нью-Йорк — город, где в пределах двух кварталов соседствуют ужасающие трущобы и самый аристократический район. Он повернулся и пошел на запад по направлению к реке. Почему он поссорился с Кэрин? И что он имел в виду, когда сказал: «Я боялся всю свою жизнь!» Слова сорвались с его губ невольно, словно были произнесены каким-то другим таинственным человеком, живущим внутри него и о существовании которого он даже не подозревал. Да, он боялся. Боялся, сидя за пультом управления бомбардировщика, когда вокруг его самолета бесшумно разрывались зенитные снаряды, боялся, когда однажды их сбили над Ла-Маншем и им пришлось сделать вынужденную посадку на воду, боялся, когда немецкий истребитель пикировал и вел ураганный огонь по воде, и он видел, как пулеметная очередь прошивала узкие полоски воды. Но всю свою жизнь? Боялся всю свою жизнь? Он вышел на тропинку между кустами в конце улицы, направляясь к большой скале, обращенной в сторону железной дороги и реки Гудзон. Они с Кэрин часто приходили сюда летними вечерами. Здесь можно было сидеть и смотреть на огни городка аттракционов, расположенного по другую сторону реки в центральной части города, на мост Джорджа Вашингтона, перекинутый через реку, словно нитка ожерелья, и на движущиеся огни речных судов. Здесь также можно было слушать тихий плеск воды. И, казалось, что в этом месте царила безмятежность, которая каким-то образом миновала остальную часть города и остальную часть мира. Он нашел в темноте скалу и взобрался на ее вершину. Затем зажег сигарету и взглянул на воду. Какое-то время он сидел и курил, прислушиваясь к плеску воды внизу. Затем отправился домой. В конце его квартала под уличным фонарем стояли двое ребят. Они стояли совершенно спокойно, ведя, очевидно, безобидную беседу, но он почувствовал, как, при виде их, сердце его подступило к горлу. Он не знал этих ребят, но был уверен, что они не из этого района. Хэнк сжал кулаки. Его дом находился за полквартала он этого уличного фонаря, и поэтому, чтобы попасть домой, ему надо было пройти мимо ребят. У него было такое же состояние, как тогда, когда он летел над Бременом с полным грузом бомб. Не замедляя шага, со сжатыми в кулаки и опущенными вдоль туловища руками, он приближался к двум рослым парням, праздно стоявшими под фонарем. Когда он проходил мимо, один из них взглянул на него и сказал: — О, добрый вечер, мистер Белл. — Добрый вечер, — ответил Хэнк, не останавливаясь и чувствуя на своей спине взгляды ребят. Когда он подошел к двери своего дома, он весь дрожал. Он сел на ступеньки крыльца и нащупал в кармане пачку сигарет. Трясущимися руками вытащил сигарету, закурил, резко выпустив струю дыма, и только тогда посмотрел в сторону фонарного столба. Ребят уже не было. Дрожь не прекращалась. Он вытянул перед собой левую руку, наблюдая за судорожным подергиванием пальцев, а затем со злостью сжал пальцы плотно в кулак и ударил им по колену. — Я НЕ БОЮСЬ, — сказал он про себя, и эти слова прозвучали знакомо. Он плотно закрыл глаза и снова повторил, но на этот раз вслух: «Я НЕ БОЮСЬ». Слова эхом отдались на тихой улице, но дрожь не проходила. «Я не боюсь». «Я не боюсь». Был один из тех августовских дней, когда жара и духота охватывают город и не выпускают его из объятий. Люди двигались по улицам с большим усилием. Черный асфальт плавился и перейти улицу было нелегко. Днем, когда солнце стоит в зените, в этом железобетонном каньоне городского квартала не было никакой тени. Под беспощадными лучами солнца блестела смола на проезжей части дороги, а тротуары отсвечивали белым цветом. ...Хэнку Белани было двенадцать лет. Это был долговязый и неуклюжий подросток, стоявший на пороге своей юности, представление которого о себе быстро стиралось и исчезало под воздействием изменений, происходивших с ним в результате его быстрого роста. Именно по этой причине, объяснить которую он не смог бы, даже если бы и попытался, он носил замок. Он купил его в магазине на Третьей авеню в доме под номером 510, заплатив двадцать пять центов. Это была миниатюрная вещь, покрытая хромом и черным орнаментом и предназначенная для декоративных целей, а не для практического использования. К нему было два крошечных ключика. Хэнк носил замок, пристегнув его к петле на поясе брюк с правой стороны. Каждый раз, меняя брюки, он благоговейно отмыкал его, снимал со старых брюк и перевешивал на другие, а затем снова замыкал, а ключик клал в верхний ящик своего стола рядом с запасным ключиком. До того памятного августовского дня замок не привлекал ничьего внимания. Для Хэнка важно было то, что замок находится при нем, так как для него он был своего рода отличительным знаком. Жара разморила ребят. Некоторое время они играли в карты, на которых в те времена изображались сцены из китайско-японской войны, живо воспроизводившие зверства японцев, но скоро устали даже от такого немудреного занятия. Было слишком жарко даже для того, чтобы раздавать карты. Ребята растянулись у кирпичной стены бакалейного магазина и стали говорить о плавании. Вытянув обутые в кеды ноги, Хэнк лег на бок. Пристегнутый к петле брюк замок свободно свисал, отражая ослепительные солнечные лучи. Одного из ребят звали Бобби. Ему было всего лишь тринадцать лет, но он принадлежал к числу тех ребят, которые были слишком крупными для своего возраста. У него были гладкие светлые волосы и множество прыщей по всему лицу. Он говорил: «Мне снова пора бриться», хотя все ребята знали, что он еще не бреется. В то время ребята не были приучены к такой роскоши, как брюки. Зимой они ходили в бриджах и гольфах, а летом — в шортах. Летом колени у Хэнка, как, впрочем, и у всех других ребятах, всегда были покрыты струпьями, потому что живое человеческое тело и бетон — довольно несовместимые вещи. На Бобби были шорты. Он был крупным парнем, а его мускулистые ноги были покрыты, как у гусеницы, густыми светлыми волосами. Ребята лежали, разговаривали о плавании. Вдруг Бобби неожиданно спросил: «Что это?» Вначале Хэнк не понял, о чем он спрашивает. Хэнк пребывал в состоянии какой-то неопределенной мечтательности, ему было очень жарко и было приятно сидеть просто так с ребятами и говорить о плавании. — Что у тебя на штанах, Хэнк? — спросил Бобби. Хэнк сонно взглянул сначала на него, а затем на висевший на штанах замок. — О, это замок, — ответил он. — Замок! — удивился Бобби. — Ага, замок. — Замок! — Это сообщение потрясло и зачаровало Бобби. Он повернулся к другим ребятам и сказал: — У него на штанах замок, — и засмеялся своим странным полумужским-полумальчишеским смехом, а затем снова повторил: «Замок!» — Ага, замок, — ответил Хэнк. Один из ребят начал объяснять, как надо нырять «щучкой», но Бобби не дал ему договорить. Он слегка повысил голос и спросил: — Почему у тебя на штанах замок? — А почему бы и нет? — ответил Хэнк. Он не сердился. Ему просто не хотелось, чтобы его беспокоили. Было слишком жарко, чтобы вникать в причину, почему у него на штанах замок. — Чтобы ты запираешь? — не унимался Бобби. — Я ничего не запираю. — Тогда, почему у тебя замок? — Потому, что мне так хочется. — Это мне кажется довольно глупым, — заметил Бобби. Парень, объяснявший, как нырять «щучкой», сказал: — Весь секрет в том, как ты прыгаешь с вышки. Ты должен прыгать так... Бобби повторил, но на этот раз более громко: — Это мне кажется глупым. — Эй, какое тебе до этого дело? — сказал парень. — Послушай... — Хм, глупо носить на штанах замок, — продолжал настаивать Бобби. — Клянусь богом, впервые в жизни вижу человека, у которого на штанах замок. — Так не смотри на него, — сказал парень и продолжал: — Если ты прыгаешь неправильно, то не сможешь коснуться руками пальцев ног. Иногда эти трамплинные доски... — Ты носишь его на всех штанах? — спросил Бобби. — Ага, на всех штанах. — Снимаешь с одних и перевешиваешь на другие? — Ага, снимаю с одних и перевешиваю на другие. — Это глупо. Если ты хочешь знать правду, он и выглядит глупо. — Так не смотри на него, — сказал Хэнк. — Просто мне это не нравится, вот и все. Мне это не нравится. — Это мои штаны и мой замок, и если тебе не нравится, то какое-кому дело? — Он почувствовал некоторый страх. Бобби был сильнее, и Хэнк не хотел начинать драку с парнем, который мог убить его. Ему отчаянно захотелось, чтобы Бобби прекратил разговор, но Бобби был не в том настроении, чтобы прекратить его. Бобби получал он этого истинное удовольствие. — Почему бы тебе не повесить замок и на рубашку? — Я не хочу вешать замок на рубашку. — Почему бы тебе не повесить его на нижнее белье? — А почему бы тебе не заткнуться? — Хэнк начал дрожать. «Я НЕ БОЮСЬ», — внушал он себе. — Почему бы тебе не повесить его себе на клюв? — Ну, хватит, — сказал Хэнк, — заткнешься ты, наконец, или нет? — В чем дело? Ты нервничаешь из-за этого паршивого замка? — Я вовсе не нервничаю. Я просто не хочу об этом говорить. У тебя есть возражения? — А я хочу говорить об этом, — настаивал Бобби. — Во всяком случае давай поглядим на этот проклятый замок. — Он наклонился и протянул руку, собираясь дотронуться до замка, чтобы рассмотреть его поближе. Хэнк немного отпрянул назад. — Убери руки! — огрызнулся он, в то же время удивляясь, почему все так происходит, почему его не могут оставить в покое. Он почувствовал внутреннюю дрожь и снова повторил про себя: «Я не боюсь», зная, что он боится. Он ненавидел свой страх и ненавидел Бобби, на лице которого заметил угрожающую ухмылку. — В чем дело? Я не могу даже дотронуться до него? — Да, ты не можешь даже дотронуться до него, — ответил Хэнк. — «Хватит, остановись, — думал он. — Ради чего мы должны драться? Перестань». — В чем дело? Он золотой? — Нет, платиновый. Убери руки. Бобби, внезапно протянул руку, схватил замок и дернул, оторвав петлю на брюках. Бобби зажал замок в кулаке. Хэнк был так потрясен, что какое-то мгновение не мог двигаться. Бобби ухмылялся. Хэнк был в нерешительности. Вызов был брошен. Весь дрожа, с трудом сдерживая слезы, он вскочил на ноги. — Отдай замок! Бобби тоже встал. Он был на целую голову выше Хэнка и вдвое шире его. — В чем дело? — невинно спросил он. — Отдай мне замок! — Я собираюсь выбросить его вместе с другим хламом в сточную канаву, — сказал Бобби и сделал шаг по направлению к решетке сточной канавы, не понимая, что сейчас, по существу, он держал зажатым в кулаке сердце Хэнка, его индивидуальность, его существование, его жизнь. Он правильно определил, что Хэнк боялся его. Он видел страх в его худом дрожащем теле, он читал этот страх в его напряженном лице и в повлажневших глазах, в его отчаянной попытке удержать слезы. Но он не знал, что держал в своем кулаке что-то очень ценное, что-то такое, что придавало смысл и значение жизни в этом лабиринте из бетона и асфальта, который угрожал лишить людей их индивидуальности. Он не знал этого, пока Хэнк не ударил его. Он ударил Бобби так сильно, что у того сразу же из носа пошла кровь. Бобби почувствовал, как она хлынула у него из ноздрей, и глаза расширились от удивления. Хэнк ударил его второй и третий раз, и Бобби, пытавшийся в это время зажать нос, вдруг упал на мостовую. Хэнк вскочил на него верхом, и его пальцы с такой силой сжали горло Бобби, что тот с ужасом понял: Хэнк задушит его насмерть. — Отдай ему замок, Бобби, — сказал один из ребят, и Бобби, крутя головой и пытаясь освободиться от сжимавших его горло, как тиски, пальцев Хэнка, прохрипел: «Бери, на, бери». Он разжал кулак, и замок упал на тротуар. Хэнк быстро подобрал его, зажав в одной руке, а другой прикрыв кулак. Слезы, наконец, выступили у него на глазах и потекли по лицу. Заикаясь, он сказал: «П-почему, п-почему тебе н-н-надо было в-в-вмешиваться в чужие д-дела?» — Иди домой, Бобби, — посоветовал другой парень. — Ты весь в крови. Это был конец драки и последняя неприятность между Хэнком и Бобби. После этого он сразу же перестал носить замок. Однако с этого дня он стал носить кое-что другое: чувство своего собственного страха и понимание того, какой ценой он может воспрепятствовать тому, чтобы этот страх не прорвался наружу. — Пап? Хэнк поднял голову. С минуту он не мог узнать стоявшую перед ним молодую девушку с длинными светлыми волосами, испытующим взглядом женщины, упругой грудью, тонкой талией и длинными ногами. «Моя дочь? — подумал он. — Давно ли ты сидела у меня на коленях, Дженни? Когда ты успела присоединиться к таинственному сословию женщин?» — С тобой все в порядке, пап? — спросила она. В ее голосе чувствовалось беспокойство. — Да, — ответил он. — Просто решил выкурить последнюю сигарету, прежде чем идти домой. — Замечательный вечер, — сказала Дженни, садясь на ступеньку рядом с ним и натягивая на колени юбку. — Да. — Он помолчал, а затем спросил: — Ты шла домой от Агаты? — Да. Ребята еще там, а я ушла. Было ужасно скучно. — Она помолчала. — Лонни там не было. Несколько минут они сидели молча. — Ты... ты не видела каких-нибудь ребят на улице, а? По дороге домой? — спросил он. — Нет. Никого. — Тебе не следовало бы ходить вечером одной, — заметил Хэнк. — О, здесь нечего бояться, — ответила Дженни. — И все же. — Не беспокойся, — успокоила она. Они снова замолчали. Он чувствовал — Дженни хочется поговорить с ним. Он понимал, что это было бы хорошо для них обоих, если бы они поговорили друг с другом, но вместо этого они сидели, как посторонние люди в зале ожидания железнодорожной станции маленького городка, необщительные, испытывая неловкость. Наконец, дочь встала и оправила юбку. — Мам дома? — спросила она. — Да. — Пожалуй, я пойду и выпью с ней стакан молока — сказала Дженни и вошла в дом. Хэнк остался сидеть в темноте один. На следующий день в девять часов утра он начал свой рабочий день с того, что попросил выделить группу детективов для круглосуточной охраны своего дома. |
||
|