"Паутина и скала" - читать интересную книгу автора (Вулф Томас)

Книга первая. Паутина и корень

1. РЕБЕНОК-КАЛИБАН

До самой смерти Джона Уэббера, отца Джорджа, в городе Либия-хилл находились непримиримые люди, отзывавшиеся о нем как о человеке, который не только бросил жену с ребенком, но и увенчал свое прегрешение уходом к другой женщине. В основ shy;ном эти факты верны. Что до их трактовки, могу лишь сказать, что предпочел бы предоставить окончательное суждение Всемо shy;гущему Богу или тем Его многочисленным представителям, ко shy;торых Он, видимо, назначил Своими глашатаями на земле. В Либия-хилле их полно, и я готов предоставить слово им. Со своей стороны, могу только подтвердить, что голые факты ухода Джо shy;на Уэббера от жены не выдуманы, и отрицать их никто из его дру shy;зей никогда не пытался. Кстати, стоит отметить, что друзья у Джона Уэббера были.

Джон Уэббер, северянин, пенсильванец голландского проис shy;хождения, приехал в Старую Кэтоубу в 1881 году. Он был камен shy;щиком, подрядчиком, и его пригласили руководить строительст shy;вом отеля, который возводили Коркораны на Белмонт-хилле, в центре города. Коркораны были богачами, они приехали в этот край, накупили земельных участков и стали строить большие планы, в которых отель занимал центральное место. Строительство железной дороги близилось к концу. И всего года два назад Джордж Уиллетс, мультимиллионер-северянин, купил несколько тысяч акров горных дебрей и привез своего архитектора для проектирования громадного загородного имения, равного которому не было во всей Америке. Новые люди приезжали в город постоянно, на улицах появлялись новые лица. Почти все считали, что близятся великие события и Либия-хиллу уготована блестящая судьба.

То было время первых шагов, затерянный горный поселок с населением в несколько тысяч человек превращался в оживленный современный город с железной дорогой, с растущим количеством богатых людей, которые, прослышав о красотах той ме shy;стности, приезжали туда жить.

Тогда-то Джон Уэббер приехал в Либия-хилл, остался, добил shy;ся скромного преуспеяния. И оставил на городе свою печать. Го shy;ворили, что нашел он это место поселком с деревянными дома shy;ми, а оставил процветающим кирпичным городом. Такой это был человек. Любил все крепкое и стойкое. Когда к нему обращались за советом относительно строительства нового здания и спраши shy;вали, какой материал будет наилучшим, он неизменно отвечал: «Кирпич».

Поначалу в Либия-хилле идея строить из кирпича была в но shy;винку, и с минуту, покуда мистер Уэббер бесстрастно ждал, спра shy;шивающий не произносил ни слова; потом удивленно, словно сомневаясь, что расслышал правильно, переспрашивал:

– Кирпич?

– Да, сэр, – непреклонно отвечал мистер Уэббер, – кирпич. Он в конечном счете обойдется вам не намного дороже леса, и, – говорил он негромко, но убежденно, – это единственный подходящий материал для строительства. Его нельзя сгноить, он не растрескается и не покоробится, достаточно прочен, в до shy;ме будет тепло зимой, прохладно летом, и пятьдесят лет спустя, собственно, даже и сто, дом будет все так же стоять. Не люблю я лесоматериалов, – упрямо продолжал мистер Уэббер, – не люблю деревянных домов. Я приехал из Пенсильвании, где зна shy;ют, как строить. Да что там, – говорил он в тех редких случаях, когда у него проявлялась хвастливость, – у нас в Пенсильвании каменные сараи построены лучше и стоят дольше, чем любой дом в этих краях.На мой взгляд, для строительства дома годят shy;ся только два материала – кирпич или камень. И будь моя во shy;ля, – добавлял он с легкой угрюмостью, – строил бы только из них.

Но мистер Уэббер не всегда мог поступать по своей воле. Со временем условия конкуренции вынудили его присоединить к кирпичному складу лесосклад, но то было просто-напросто не shy;охотной уступкой условиям времени и места. Его настоящей, первой, глубокой, неизменной любовью являлся кирпич.

И в самом деле, даже сама внешность Джона Уэббера, несмотря на физические черты, казавшиеся с первого взгляда странными и даже несколько настораживающими, наводила на мысль о достоинствах, столь же стойких и основательных, как дома, ко shy;торые он строил. Роста он был чуть выше среднего, однако про shy;изводил впечатление более низкого, чем на самом деле. Вызыва shy;лось это целым рядом причин, главной была легкая сутулость. Было нечто почти обезьянье в его коротких, чуть выгнутых нару shy;жу ногах, широких, выглядевших плоскими ступнях, мощном бочкообразном торсе и громадных, длинных, как у гориллы, ру shy;ках, огромные кисти которых болтались возле колен. Короткая толстая шея словно бы уходила в широкие плечи, короткие ры shy;жеватые волосы начинали расти примерно в дюйме от глаз. Он еще тогда начинал лысеть, и на макушке у него была широкая плешь. Имел привычку, выставив голову вперед, смотреть из-под необычайно густых, кустистых бровей с выражением невозмути shy;мого внимания. Но когда этого человека узнавали получше, пер shy;вое впечатление его легкого сходства с обезьяной быстро забыва shy;лось. Потому что, когда Джон Уэббер шел по улице в костюме из добротного сукна, строгом, хорошо скроенном, с пиджаком-ви shy;зиткой, в отглаженной белой рубашке с накрахмаленными ман shy;жетами, с широким воротничком, в завязанном толстым узлом галстуке из черного шелка и в замечательной жемчужно-серой шляпе дерби, то выглядел подлинным символом солидной рес shy;пектабельности среднего класса.

И все же, к изумлению всего города, этот человек покинул жену. А что касается ребенка, тут требуется особое объяснение. В общих чертах эта история сводится к следующему:

В 1885 году Джон Уэббер познакомился с Эмилией Джойнер, мо shy;лодой жительницей Либия-хилла. Она была дочерью Лафайета, или Фейта, как его прозвали, Джойнера, который через два года после Гражданской войны привез туда семью из горного округа Зибулон. Женился Джон Уэббер на Эмилии в 1885 или в 1886 году. Пятнадцать нет у них не было детей, и лишь в 1900-м родился сын Джордж. А в 1908-м, после двадцати с лишним лет супружеской жизни, Уэббер жену бросил. Года за два до того он познакомился с молодой женщи shy;ной, супругой некоего Бартлетта, к 1908 году их связью стали возмущаться чуть ли не в открытую, тогда он ушел от жены и потом не делал никакой тайны из этого романа. Ему шел уже шестой десяток, женщина была двадцатью годами моложе и писаной красавицей. Они прожили вместе вплоть до его смерти в 1916 году.

Нельзя отрицать, что брак Уэббера оказался неудачным. Я от shy;нюдь не собираюсь осуждать женщину, на которой он женился; какими бы ни были ее недостатки, она не могла от них избавить shy;ся. И, пожалуй, самым большим недостатком являлось то, что Эмилия принадлежала к семейству в высшей степени обособлен shy;ному, провинциальному, самодовольному – пуританскому в са shy;мом узком и отвратительном смысле слова. Привитые ей в ран shy;нем детстве суждения и взгляды настолько укоренились в ее на shy;туре, что никакой жизненный опыт, никакое развитие не могли хотя бы умерить их.

Отец Эмилии мог торжественно и беспощадно заявить, что ему «лучше видеть свою дочь мертвой в гробу, чем замужем за пьющим». А Джон Уэббер пил. Более того, отец, если б кто по shy;смел высказать столь чудовищное предположение, вполне мог подкрепить только что процитированное выражение христиан shy;ских чувств, объявив, что ему «лучше видеть свою дочь в могиле, чем замужем за разведенным». А Джон Уэббер был разведенным.

Это впоследствии явилось причиной несказанных страданий – возможно, корнем всех неладов. И, видимо, было единствен shy;ным, что он утаил от нее из своей прошлой жизни. В начале се shy;мидесятых годов, будучи еще молодым человеком, едва получив shy;шим право голосовать, Джон женился на одной девушке из Бал shy;тимора. О своей бывшей жене он упомянул одному из близких друзей лишь однажды: сказал, что она была всего двадцатилет shy;ней, «красивой, будто картинка» и неисправимой кокеткой. Су shy;пружеская жизнь их прекратилась почти столь же внезапно, как и началась – они прожили вместе меньше года. К тому времени обоим стало ясно, что они совершили губительную ошибку. Же shy;на уехала домой к родителям и вскоре развелась с ним.

В восьмидесятых годах, да, собственно говоря, и значительно позже, в таком городке, как Либия-хилл, развод считался по shy;стыдным. Джордж Уэббер впоследствии говорил, что даже в его детстве о разведенных разговаривали вполголоса, и когда кто-нибудь, прикрываясь ладошкой, шептал, что такая-то является «соломенной вдовой», все считали, что она не только не отлича shy;ется строгостьб поведения, но стоит почти на одном уровне с обыкновенной проституткой

В восьмидесятых годах это мнение было до того сильным, что на разведенных налагали позорнос клеймо, такое же, как на тех, кто сидел в тюрьме за уголовное преступление. Убийство могли простить – и прощали – гораздо легче, чем развод. Преступле shy;ния против личности были не редкостью, многие совершали убийства и либо бежали, либо, отбыв срок, возвращались в город и становились респектабельными гражданами.

Такими вот были семья и окружение той, на ком женился Джон Уэббер. И с уходом к миссис Бартлетт он подвергся отчуж shy;дению от всего упрямого, пуританского клана Джойнеров. Эми shy;лия вскоре умерла. После ее смерти связь Уэббера с миссис Барт shy;летт продолжалась, к злословию горожан и ханжескому возмуще shy;нию родственников покойной.

Марк Джойнер, старший брат Эмилии, проведший детство и юность в горькой нищете, нажил скромный достаток, торгуя скобя shy;ными товарами. Он жил вместе с женой по имени Мэг в доме из яр shy;ко-красного кирпича с чопорными, диковинными бетонными ко shy;лоннами по фасаду – в доме все было диковинным, чопорным, уродливым, наглым и режущим глаз, как новоприобретенное богат shy;ство. Мэг была набожной баптисткой, и все праведное негодование на откровенно скандальную жизнь Джона Уэббера не ограничива shy;лось у нее злобными речами. Она упорно донимала Марка, денно и нощно твердила ему о долге перед сыном покойной сестры, и в кон shy;це концов, с полным сознанием, что их одобрят все порядочные лю shy;ди, они отобрали Джорджа у отца.

Мальчик был привязан к отцу, но Джойнеры сделали его од shy;ним из них. И с тех пор по решению суда содержали.

Детство Джорджа Уэббера у приехавшей с гор родни было, не shy;смотря на его жизнерадостность, тоскливым и мрачным. В сущ shy;ности, мальчик являлся бедным родственником, приемышем. Жил он не в прекрасном новом доме вместе с дядей Марком, а в маленьком, одноэтажном, деревянном, который собственноруч shy;но срубил его дедушка Лафайет Джойнер, перебравшись сорок лет назад в город. Стоял этот домик на одном участке с новым кирпичным домом Марка Джойнера, справа и чуть в глубине, заслоненный и придавленный более величественным строением.

Там сынишка Джона Уэббера и рос под приглядом старой, олицетворявшей судьбу карги, тети Мэй, вековухи, старшей сестры ею матери, первой из детей старого Лафайета. Родилась она за тридцать лет до Эмилии, ей шел седьмой десяток, но подобно некоей ведьме, которая вечно пророчит беду, но никогда не уми shy;рает, казалась нестареющей и бессмертной. Эта роковая старая тетка, протяжные голоса Джойнеров постепенно воссоздавали мрачную картину мира его матери, ее времени, всей вселенной джойнеровского клана, и они постепенно, мрачно, со смутным, но потрясающем ужасом входили в память, разум, душу мальчи shy;ка. Зимними вечерами, когда тетя Мэй хриплым, монотонным голосом рассказывала истории при свете керосиновой лампы – в дедовский коттедж так и не провели электричества – Джорджу слышались давным-давно отзвучавшие в горах голоса, рев ветра, безутешная печаль ушедших мартовских дней на изрытых колея shy;ми глинистых дорогах в унылых холмах сто лет назад:

Кто-то давным-давно лежал мертвым в горной хижине. Сто shy;яла ночь. Слышалось завывание мартовского ветра. Мальчик оказался в хижине. Грубые половицы заскрипели под его ногами. Свет исходил только из печки от горящих легким трепещущим пламенем смолистых сосновых дров, от крошащихся углей. У стены на кровати лежал прикрытый простыней неизвестный мертвец. А возле печки с трепещущим в ней огнем слышались протяжные, столетней давности голоса Джойнеров. Джойнеры не могли умереть, они присутствовали при смерти других, слов shy;но олицетворения рока или предсказания. И в комнате, где сидел мальчик, внезапно появилось легкое пламя сосновых поленьев, трепещущее отсветами на лицах Джойнеров, запахи камфоры и скипидара – некий тягучий, мрачный ужас в кровоточащей па shy;мяти мальчика, которого он не мог выразить словами.

И во множестве подобных картин, в каждой интонации тети Мэй, рассказывающей о том, что видела и помнила, мальчик слышал давным-давно отзвучавшие в горах голоса, видел быстро проплывающие по дикой местности темные тени, прислушивал shy;ся к дикому ледяному отчаянию мартовских ветров, завывающих в сухой траве горных полян за месяц до прихода весны. Прошлое являлось ему зимними ночами в комнате с догорающим ками shy;ном, летом – на веранде дедовского домика, где тетя Мэй сиде shy;ла с другими старыми каргами, связанными с ней кровным род shy;ством, за нескончаемыми историями смерти, рока, ужаса и давным-давно сгинувших в горах людей. Являлось во всем, что они говорили и делали, в мрачном образе мира, из которого они вышли, в чем-то давным-давно сгинувшем среди этих гор.

Джойнеры всегда были правы, несгибаемо правы, торжество shy;вали над смертью и всеми выпавшими на их долю напастями. А он, их родственник, временами чувствовал себя прирожденным преступником, парией, недоступным миру их несгибаемой пра shy;воты, незапятнанной чистоты, непогрешимой добродетели. Они наполняли его безымянным ужасом того утраченного, уединен shy;ного мира в старых забытых холмах, из которого вышли, какой-то ненавистью, каким-то невыразимым страхом.

Отец его был плохим. Мальчик это знал. Он тысячу раз слы shy;шал о постыдном поведении отца. История отцовских преступ shy;лений, отцовской греховности, отцовской распутной, нечести shy;вой, безнравственной жизни запечатлелась в его сердце. И все же образ отцовского мира был для него хорошим, приятным, испол shy;ненным тайных тепла и радости. Все части города, все места, земли, вещи, связанные с жизнью отца, казались ему дышащими счастьем и весельем. Мальчик знал, что это дурно. Он с горечью чувствовал, что опорочен отцовской кровью в жилах. Сознавал с трагической удрученностью, что недостоин быть торжествую shy;щим над смертью, неизменно безупречным, олицетворяющим предсказание или рок Джойнером. Джойнеры вызывали у него отчаянное чувство безнадежного одиночества. Он знал, что недо shy;стоин их, и постоянно думал об отцовской жизни, о греховной теплоте и блеске отцовского мира.

Мальчик часто лежал на траве перед прекрасным новым домом дяди в золотисто-зеленой послеобеденной дремотности и постоянно вспоминал об отце, думая: «Сейчас он там. В это время дня он, ви shy;димо, там». И дальше: «Теперь он, наверное, идет по тенистой сторо shy;не улицы – к окраине – мимо сигарной лавки. Вот он вошел туда. Я ощущаю запах хороших сигар. Он опирается на прилавок, погля-цывает на улицу и разговаривает с Эдом Бэттлом, продавцом. Возле двери стоит деревянная статуя индейца, люди снуют туда-сюда по узкому прохладному тротуару. Вот в лавку заходит отцовский друг Мак Хэггерти. Там есть и другие мужчины, они курят сигары и жуют крепкий ароматный табак…».

«Рядом парикмахерская, щелканье ножниц, запах одеколона, ваксы и хорошей кожи, несмолкаемые протяжные голоса парикмахеров. Теперь он заходит побриться. Я слышу звучный, чистый скрип бритвы по щетине на его лице. Вот люди обращаются к нему. Слышу дружелюбные голоса мужчин, вздымающиеся в приветствии. Все эти люди из мира моего отца, греховного, блестя shy;щего, соблазнительного, о котором я столько думаю. Все эти мужчины, что курят сигары, жуют табак и ходят в парикмахер shy;скую Формена, знают моего отца. Добродетельные люди вроде Джойнеров ходят по другой стороне улицы – солнечной в после shy;полуденное время, где блеск и свет…».

«Вот он побрился. И быстро заходит за угол в заведение О'Коннела. Плетеные двери закрываются за ним. Сразу же ощу shy;щаются хмельные пары пива, запахи опилок, лимона, ржаного виски и горькой настойки «Ангостура». Лениво вертятся дере shy;вянные лопасти вентилятора, он бросает взгляд на большую от shy;полированную стойку, громадные зеркала, бутылки, на блестя shy;щие протертые стаканы, бронзовую подставку для ног со вмяти shy;нами от тысяч башмаков, и Тим О'Коннел, с тяжелым подбород shy;ком, опоясанный белым фартуком, подается к нему…».

«Он снова выходит на улицу. Вижу, как идет по ней. Вот он в платной конюшне. Вижу стены, обитые ржавой рифленой жес shy;тью, деревянный уклон, выщербленный множеством подков, большие копыта, топающие по деревянным половицам, ударяю shy;щие быстро, небрежно о стенки стойл, полы с конскими яблока shy;ми, чистые, сухие хвосты на вычищенных, лоснящихся гнедых крестцах, негров, хрипло разговаривающих с лошадьми грубова shy;то-ласковым тоном, с грубыми шутками, с пониманием лоша shy;дей, людей вперемешку с лошадьми в тесноте: «Иди сюда! Куда поперлась?». Резиновые шины на колесах карет и колясок, плав shy;но шелестящие по истоптанному полу… Тесную контору слева, где отец любит посидеть, поболтать со служащими конюшни, маленький обшарпанный сейф, старое шведское бюро, скрипу shy;чие стулья, маленькую горячую железную печку, грязные, немы shy;тые окна, там пахнет кожей, старыми потрепанными гроссбуха shy;ми, упряжью…».

Так мальчик непрестанно думал об отцовской жизни, о местах, где бывает отец, о его маршрутах, обо всей очаровательной картине отцовского мира.

В детстве он, по сути дела, мучительно разрывался надвое. Вынужденный жить в окружении, в семье, которые ненавидел со всем врожденным чувством отвращения и неприязни, мальчик постоянно мечтал о другой вселенной, созданной его ярким воображением. И поскольку Джорджу постоянно твердили, что не shy;навистный ему мир хорош, превосходен, а тот, о котором он втайне мечтал, порочен и отвратителен, у него развилось чувство вины, терзавшее его много лет. Восприятие места, ощущение его своеобразия, ставшие впоследствии у Джорджа очень сильными, проистекали, как он считал, от детских ассоциаций, от непре shy;одолимого убеждения или предрассудка, что существуют места «хорошие» и «плохие». Ощущение это было развито у него в дет shy;стве до того остро, что в его маленьком мире не существовало улицы или дома, склона или ложбины, переулка или заднего дво shy;ра, не окрашенных этим предрассудком. В городе были улицы, по которым он с трудом мог ходить, были дома, мимо которых не мог пройти без холодного отвращения или неприязни.

К двенадцати годам Джордж создал некую географию своей вселенной, окрашенную сильными интуитивными симпатиями и антипатиями. Картина «хорошей» стороны вселенной, той самой, которую Джойнеры называли плохой, была почти полностью так или иначе связана с его отцом. Состояла она из таких своеобразных мест, как отцовский кирпично-лесной склад; табачная лавка Эда Бэттла – там он видел отца каждое воскресенье по пути в воскрес shy;ную школу; парикмахерская Джона Формена на северо-западном углу Площади, с седыми и черными головами, с хорошо знакомы shy;ми лицами негров-парикмахеров – Джон Формен был негром, отец Джорджа Уэббера заходил к нему побриться почти ежедневно; платная конюшня Миллера и Кэшмена с обитыми жестью стенами и маленькой пыльной конторой – еще одно место встреч с отцом; ларьки и палатки городского рынка, представлявшего собой боль shy;шой, покатый бетонный подвал под муниципалитетом; пожарное депо с арочными воротами, топотом больших копыт по доскам и кружком людей без пиджаков – пожарников, бейсболистов, мест shy;ных бездельников,- сидевших вечерами в креслах с потрескавши shy;мися сиденьями; все места, где видел подвалы или догадывался об их существовании – его всегда привлекали потайные, замкнутые места; интерьеры театров и старой Оперы по вечерам, когда в городе давали какое-нибудь представление; аптека Мак-Кормака наюго-западном углу Площади, напротив скобяной лавки его дяди, с ониксовой стойкой, вентиляторами с косыми деревянными лопастями, прохладным темным интерьером и чистыми ароматными запахами; бакалейный магазин Сойера в одном из старых кирпичных зданий на северной стороне Площади, с его щедрым изобили shy;ем, заставленными полками, большими бочками солений, кофей shy;ными мельничками, крупными кусками бекона и продавцами в передниках, с соломенными манжетами на рукавах; все карна shy;вальные и цирковые площадки; все связанное с железнодорожны shy;ми вокзалами, депо, поездами, паровозами, товарными вагонами и сортировочными станциями. Все это и многое другое у мальчи shy;ка причудливо, но прочно связывалось с образом отца; а посколь shy;ку тайные привязанности и желания так сильно влекли его к этим сторонам жизни, мальчик невольно чувствовал, что они должны быть плохими, поскольку он считал их «хорошими», и что они ему нравятся, потому что он порочен, потому что он сын Джона Уэббера.

Вся картина отцовского мира – того, в котором вращался отец,- сложившаяся в его мозгу со всей наивной, необузданной впечатлительностью детства, напоминала эстампы Карриера и Айвза[1], только полотно здесь было более заполненным людьми, а масштаб более крупным. Нарисован был этот мир очень ярки shy;ми, простыми и волнующими красками: трава в нем была очень-очень зеленой, деревья раскидистыми и толстыми, воды сапфи shy;ровыми, а небеса прозрачно-голубыми. То был великолепный, уютный, четко сработанный мир без неровных выступов, голых пустырей, гнетущих зияющих провалов.

С годами Джордж Уэббер уже наяву обнаружил подобный мир в двух местах. Одним из этих мест была деревушка в южной Пен shy;сильвании, откуда приехал его отец, с большими красными сара shy;ями, аккуратными кирпичными домами, белыми изгородями и тучными полями; одни поля идиллично зеленели подрастающей пшеницей, по другим перекатывались бронзовые волны, с крас shy;ноземом, с безмятежно цветущими яблоневыми садами на хол shy;мах – все было столь великолепным, четким и волнующим, ка shy;ким только могло явиться в его детских мечтах. Другим местом явились некоторые районы Германии и Австрийский Тироль – Шварцвальд, леса Тюрингии, города Веймар, Айзенах, старый Франкфурт, Куфштейн на австрийской границе и Инсбрук.