"Паутина и скала" - читать интересную книгу автора (Вулф Томас)

21. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Этих двоих слепая случайность свела на судне, вдали от голо shy;воломных, непостижимых перепутий миллионнолюдной жизни, от мрачной бездны времени и долга, первая их встреча состоя shy;лась на вечном, бессмертном море, беспрестанно бьющемся о бе shy;рега древней земли.

Однако впоследствии Джорджу будет неизменно казаться, что он впервые повстречался, познакомился с Эстер и полюбил ее в один из октябрьских полудней. В тот день ему исполнилось двад shy;цать пять лет, Эстер пообещала увидеться с ним за ленчем по слу shy;чаю дня рождения; они условились встретиться в полдень перед входом в Публичную библиотеку. Джордж появился там слиш shy;ком рано. Было начало октября, стояла прекрасная солнечная погода, и огромная библиотека в неистовом сердце города с ее миллионами томов, окруженная высящимися громадными зда shy;ниями и отталкивающим, грубым неистовством бурлящей на улицах толпы, вызвала у него мысль о невозможности спокойных занятий посреди слепого сумасбродства и свирепости жизни, за shy;топила душу безнадежностью, наполнила чувством ужаса и тос shy;ки.

Но возбуждение, счастье предстоящей встречи с Эстер, радость жизни и сияние дня почти подавили эти чувства, и Джордж, глядя на бурление толпы, потоки автомобилей и громадные здания, от shy;весно вздымающиеся со всех сторон, ощущал какую-то сильную, горделивую уверенность надежды и торжества.

То был день, когда Джордж впервые в жизни мог сказать: «Мне уже двадцать пять лет», эти чудесные цифры бились у него в сознании, словно некий пульс, и подобно ребенку, думающему, что за ночь он подрос и стал сильнее, он стоял у балюстрады с ощущением ликующей силы, торжествующей власти, с убежде shy;нием, что все это принадлежит ему.

Молодой человек двадцати пяти лет является Властелином Жизни. Сам возраст символизирует для него власть. Это время, когда он может сказать себе, что наконец-то стал взрослым, что сумбур и метания юности уже позади. Подобно неопытному бок shy;серу, он, поскольку ни разу не был побит, ликует от уверенности в своих искушенности и могуществе. Это чудесное время жизни и вместе с тем чреватое смертельной опасностью. Ибо эта гро shy;мадная бутыль эфира, питающая иллюзию относительно неодо shy;лимости и неисчерпаемости своих сил, может взорваться по мно shy;жеству причин, ей неведомых, – этот громадный паровоз, обла shy;дающий громадной мощью, ужасающей энергией собственной скорости, полагает, что его ничто не в силах остановить, что он способен беспрепятственно мчаться по всему континенту жизни, но его могут пустить под откос камешек или пылинка.

Это время, когда человек настолько поглощен собой, своей силой, гордостью, надменным самомнением, что в центре все shy;ленной для всех остальных оказывается не так уж много места. Он до такой степени тщеславный герой своих космических пла shy;нов, что ему не приходит в голову считаться с планами других: он надменен и лишен простодушия, он нетерпим, и ему недостает человеческого понимания, потому что людей учат пониманию – и мужеству! – не те удары, что они наносят другим, а которые получают сами.

Это время, когда человек воображает себя великим сыном Земли. Он любимец жизни, баловень фортуны, окруженный нимбом мировой гений: он во всем прав. Все должны уступать ему дорогу, ничто не должно ему противиться. Какие-то при shy;знаки возмущения среди этого сброда? А ну-ка, мелюзга, шваль, – прочь, не путайтесь под ногами! Перед вами власте shy;лин! Так радоваться ли нам тем побоям, которые этот глупец непременно получит? Нет, потому что в этом существе очень много и хорошего. Он глупец, но в нем есть и нечто ангельское. Он очень молод, груб, невежествен, очень прискорбно заблуж shy;дается. И очень порядочен. Он хочет разыгрывать из себя гор shy;дого Владыку, не терпеть ни малейшей дерзости, попирать пя shy;той склоненную шею мира. А в душе у этого существа луч све shy;та, трепещущий нерв, до того чувствительная фотопластинка, что вся картина этого громадного, измученного мира запечат shy;лена там в подлинных цветах и оттенках человеческой жизни. Он может быть жестоким и вместе с тем ненавидит жестокость лютой ненавистью; может быть несправедлив и посвятить жизнь борьбе с несправедливостью; может в минуту гнева, рев shy;ности, уязвленного тщеславия нанести тяжкую обиду тем, кто не причинил ему ни малейшего зла. А в следующую минуту, трижды раненый и пригвожденный к стене копьем собствен shy;ной вины, раскаяния и жгучего стыда, претерпеть такие муки, каких нет и в аду.

Ибо по сути дела дух этого существа благороден. Сердце у него горячее, великодушное, исполненное веры и благородных устремлений. Он хочет быть первым в мире, но это некий хоро shy;ший мир. Хочет быть величайшим на земле, но в воображении души и разума не среди заурядных, а среди великих. И запом shy;ним еще вот что, пусть это будет словом в его защиту: он не хо shy;чет монополии, и огонь его истрачен не на кучу навоза. Он не хочет быть самым богатым на свете, извлекать золото из крова shy;вого пота бедняков. Его благородное, возвышенное устремле shy;ние заключается не в том, чтобы властвовать над трущобами, жать соки из ограбленных и преданных. Он не хочет владеть крупнейшим на земле банком, присвоить огромнейшую сокро shy;вищницу, управлять громаднейшим заводом, наживаться на по shy;те девяноста тысяч маленьких людей. Цель у него более высо shy;кая: как минимум, он хочет быть величайшим на свете бойцом, для чего требуется мужество, а не хитрость; как минимум, вели shy;чайшим поэтом, величайшим писателем, величайшим компо shy;зитором или величайшим руководителем – и хочет писать кар shy;тины, а не владеть лучшими картинами в мире.

Он был Владыкой Жизни, повелителем земли, завоевателем города, единственным, кому когда-либо было двадцать пять лет, единственным, кто любил красивую женщину, или к кому краси shy;вая женщина шла на свидание. Стояло октябрьское утро; весь го shy;род, солнце, люди, идущие в его косых лучах, вся красно-золоти shy;стая музыка воздуха были созданы для его крестин. Стояло ок shy;тябрьское утро, и ему было двадцать пять лет.

А потом вино этих прекрасных мгновений в кубке его жизни стало капля по капле вытекать, минуты шли, а Эстер не появля shy;лась. Ясность дня несколько омрачилась. Он шевельнулся, взгля shy;нул на часы, окинул встревоженным взглядом кишевшую толпу. Минуты теперь падали каплями холодной злобы. Воздух стал прохладнее, вся музыка исчезла.

Полдень наступил, миновал, а Эстер не появлялась. Чувство ликующей радости сменилось у Джорджа унылым, болезненным предчувствием. Он принялся нервозно расхаживать взад-вперед по террасе перед библиотекой, браниться вполголоса, уже уве shy;ренный, что она одурачила его, что не собиралась приходить, и в ярости сказал себе, что это ерунда, что ему наплевать.

Джордж повернулся и в бешенстве зашагал к улице, бранясь под нос, но тут позади него послышался топот быстрых малень shy;ких ног. Он услышал, как сквозь шум толпы женский голос вы shy;крикнул имя, и хотя не разобрал имени, понял сразу же, что оно его собственное. Сердце его заколотилось от невыразимой радо shy;сти и облегчения. Он быстро обернулся. Через суетливую, беспо shy;рядочную толпу во дворе к нему пробиралась она, оживленная, румяная, как яблоко, в изысканной, желтовато-коричневой осеннего цвета одежде. На нее падали яркие лучи полуденного октябрьского солнца, она по-детски радостно спешила к нему быстрыми шагами и семенящими пробежками. Ловила ртом воз shy;дух: и Джордж полюбил ее в этот миг, полюбил всем сердцем, но сердце его не призналось в любви, и он об этом не узнал.

Эстер была очень красивой, румяной, изящной, очень свежей и цветущей и походила на доброго ребенка, пылкого, исполнен shy;ного веры в жизнь, сияющего красотой, добротой, обаянием. Глядя на нее, Джордж ощущал боль невыразимой радости и печа shy;ли: на нее падал бессмертный свет времени и вселенной, люди расступались перед ней, и его вновь охватило мучительное жела shy;ние всемогущества: ему казалось, что с помощью волшебного слова он сможет раскрыть душу, выразить все, что ощутил, увидя Эстер ясным октябрьским полуднем в тот день, когда ему испол shy;нилось двадцать пять лет.

Джордж широким шагом устремился обратно навстречу ей, она ускорила шаг навстречу ему, они сошлись, импульсивно взя shy;лись за руки и стояли, тяжело дыша, не способные от волнения вымолвить ни слова.

– О! – выдохнула Эстер, когда обрела способность говорить. – Я так бежала\.. Увидела, что ты уходишь – сердце у меня из груди чуть не выскочило! – А потом сказала уже поспокойнее, глядя на него с легким упреком: – Ты уходил.

– Я подумал…- Джордж умолк, подбирая слова, не зная в том опьянении от облегчения и радости, что подумал. – Я за shy;ждался тебя, – выпалил он. – Проторчал здесь почти целый час -ты сказала в двенадцать.

– Нет, мой дорогой, – спокойно ответила она. – Я сказала, что в двенадцать мне нужно быть в костюмерной. Я опоздала на несколько минут, извини – но говорила в двенадцать трид shy;цать.

Чувство облегчения и радости было все еще таким сильным, что Джордж почти не слышал объяснения.

– Я подумал… потерял надежду, – выпалил он. – Решил, что ты не придешь.

– О, – спокойно, но вновь с упреком произнесла она, – как ты мог так подумать? Ты должен был знать, что приду.

Все это время они крепкой от волнения хваткой держались за руки и тут наконец разжали их. Чуть отступили назад и погляде shy;ли друг на друга. Эстер сияла, Джордж невольно улыбался от ра shy;дости.

– Ну, молодой человек, – весело воскликнула она, – каково чувствовать себя двадцатипятилетним?

Все еще улыбаясь и с глупым видом таращась на нее, Джордж промямлил:

– Хо… хорошо… Господи, – порывисто воскликнул он, – те shy;бе очень идет коричневое.

– Нравится, а ? – оживленно, весело спросила Эстер. С гор shy;достью и удовольствием, какие могут вызвать у ребенка его вещи, провела рукой по груди платья, такого же, как красное, что было на ней тогда в театре. – Это одно из моих индийских сари. Очень рада, что тебе понравилось.

Взявшись под руку, все еще глядя друг на друга, совершенно не замечая толпы, прохожих, города, они подошли к ступеням и спустились на улицу. На тротуаре остановились и только тут за shy;метили окружающих.

– Ты уже решил, – неуверенно заговорила Эстер, глядя на Джорджа, – куда поедем?

– А! – Он опомнился, внезапно пришел в себя. – Конечно! Я знаю один итальянский ресторанчик в Вест-Сайде.

Достав из-под мышки сумочку, Эстер похлопала по ней.

– Устроим празднество. Я сегодня получила зарплату.

– Нет-нет! Платить буду сам.

Джордж остановил такси, распахнул перед ней дверцу. Они сели в машину, и он назвал водителю адрес.

Ресторанчик находился на Западной Сорок шестой стрит в ряду особняков, и почти в каждом имелось заведение наподобие этого. Таких, должно быть, в Нью-Йорке тогда были тысячи.

Расположение их за несколько лет «сухого закона» для мно shy;жества нью-йоркцев стало обыденным. Входили в ресторанчик через решетчатую подвальную дверь. Чтобы подойти к этой две shy;ри, нужно было спуститься по нескольким ступенькам в бывший приямок перед окном подвального этажа, потом требовалось по shy;звонить и дожидаться. Вскоре появлялся мужчина, смотрел через решетку и, если узнавал посетителя, впускал его.

Интерьер тоже был обыденным для подобных заведений. Первоначальный план особняка почти не изменился. Узкий ко shy;ридор шел от фасада в глубь здания, в конце его помещалась кух shy;ня; слева от входа находилась крохотная гардеробная. Справа в комнатке чуть побольше, но очень узкой и темной размещался маленький бар. Из бара вела дверь в обеденный зал примерно та shy;кой же величины. По другую сторону коридора находился зал по shy;больше, образованный из двух комнат, стену между которыми снесли. Выше, на первом этаже, были еще залы и отдельные но shy;мера. Еще выше – Бог знает что! – находились сдаваемые ком-паты, темного вида жильцы бесшумно поднимались и спуска shy;лись по старой лестнице с ковровой дорожкой, быстро, бесшум shy;но проскальзывали в парадную дверь. То была тайная ночная жизнь, о существовании ее изредка догадывались и никогда не шали, она никогда не соприкасалась с грубым, буйным весель shy;ем, с пьяными голосами и громким стуком внизу.

Владельцем этого заведения был высокий, худощавый, блед shy;ный мужчина, отмеченный какой-то терпеливой грустью, легкой унылостью, он нравился клиентам, они улавливали в нем поря shy;дочность и дружелюбие. Человек этот был итальянцем по фами shy;лии Покаллипо, звали его Джузеппе, постоянные клиенты пере shy;делали это имя в Джо.

История Джо Покаллипо, если заглянуть в громадную ката shy;комбу жизни, где обитают миллионы неприметных людей, тоже была обыденной. Он принадлежал к тем простым, добрым, впол shy;не порядочным людям, которых обстоятельства, случай, условия того порочного времени вытолкнули наверх, и которые не очень радовались этому безжалостному улучшению.

До «сухого закона» Джо был официантом в ресторане одного из больших отелей. Его жена сдавала комнаты в этом самом доме, клиентура ее состояла главным образом из актеров, эстрад shy;ников и нескольких опустившихся всевозможных театральных служащих. Со временем она стала подавать еду кое-кому из жильцов, когда те просили, и Джо, умелый повар, стал готовить по выходным платные воскресные обеды. Это начинание, пред shy;ставлявшее собой на первых порах услугу жильцам, оказалось удачным: еда была недорогой и превосходной, люди приходили по многу раз, зачастую приводили друзей, в конце концов вос shy;кресные обеды у Джо снискали известность, и он с женой тру shy;дился в поте лица, дабы накормить всех желающих.

Пришлось, разумеется, взять дополнительную прислугу и расширить столовую; тем временем вступил в силу «сухой за shy;кон», и участники воскресных обедов навели Джо на мысль о це shy;лесообразности подавать вино тем, кто захочет. Итальянцу такая просьба казалась не только скромной, но и вполне естественной; к тому же, он разузнал, что, несмотря на этот закон, вино, как новое, так и старое, поставляют тем, кто способен за него пла shy;тить, в изобилии. Хотя цена была высокой, он быстро выяснил у друзей, оказавшихся подобным же образом втянутыми в лаби shy;ринт этой необычной деятельности, что прибыли торговля ви shy;ном дает громадные.

Дальнейший путь был ясен. На миг – всего лишь на миг – Джо задумался, когда понял, на какую опасную дорогу вывело его легкомысленное предпринимательство, когда увидел, перед каким выбором стоит; однако игральные кости были налиты свинцом, одна чаша весов была слишком перегружена, и при shy;нять взвешенное решение оказалось невозможно. Перед ним бы shy;ли два пути. С одной стороны, он мог по-прежнему работать официантом, это означало возможность потерять работу, подо shy;бострастие, зависимость от чаевых; и конец этого пути, как Джо прекрасно понимал, мог быть только одним: старость, бедность, больные ступни. С другой стороны, перед ним лежал путь более опасный и жестокий, но искушающий перспективой быстрого обогащения. Он вел Джо если и не в члены преступного мира, то к сговору с ним; к сделкам с уголовной полицией; к насилию, не shy;порядочности, нарушениям закона. Но, кроме того, сулил богат shy;ство, собственность, в конце концов независимость, и как мно shy;гим простым людям того порочного времени, ему показалось, что выбирать не из чего.

Джо сделал выбор, и за четыре года результаты оказались бо shy;лее блестящими, чем он смел надеяться. Прибыли у него были громадные. Теперь он стал собственником. Он владел своим до shy;мом, год назад приобрел соседний. И даже подумывал купить не shy;большой многоквартирный дом. Хотя богачом он пока не был, ему предстояло вскоре стать очень богатым.

И вместе с тем – печальное, мрачное лицо, усталый взгляд, унылая терпеливость, подавленность. Все это совершенно не по shy;ходило на тот исход дела, который ему рисовался, – на ту жизнь, какую он надеялся вести. С одной стороны, эта жизнь оказалась в некоторых отношениях намного лучше; с другой – гораздо ху shy;же, его удручали и печалили запутанность в той сложной систе shy;ме, мрачные, гнетущие сплетения гнусной паутины, каверзности преступного мира с его все растущими посягательствами, посто shy;янные взятки, шантаж, подлость, страх перед беспощадной мес shy;тью, сознание, что теперь он пленник страшного мира, надежды вырваться из которого нет – мира, которым правят в сговоре друг с другом преступники и полиция, а сам он так замарался их беззакониями, что не мог бы обратиться ни в один неподкупный, справедливый суд, если б такие существовали. А таких не суще shy;ствовало.

И вот он стоял, вглядываясь сквозь решетку своей подваль shy;ной двери. Печальный, добрый человек с усталыми глазами смо shy;трел сквозь прутья своей баррикады, кого это принесло, друга или недруга.

Джо постоял, глядя на пришедшего с настороженным видом; потом разглядел молодого человека, лицо его посветлело, и он сказал:

– О, добрый день, сэр. Входите.

Джо отпер и, любезно, приветливо улыбаясь, придерживал дверь, пока посетители проходили. Потом запер ее и повел их по маленькому, узкому коридору. В первом зале, мимо которого они прошли, было несколько человек, второй, поменьше, оказался пустым. Они выбрали этот, вошли и направились к одному из столиков. Джо отодвинул стул и, пока миссис Джек усаживалась, стоял позади нее с дружелюбным, спокойным достоинством, го shy;ворящем о порядочности и доброте этого человека.

– Давно не видел вас, сэр, – сказал он Джорджу своим мяг shy;ким голосом.- Были в отъезде?

– Да, Джо, уезжал на год, – ответил молодой человек, втай shy;не довольный, что владелец помнит его, и немного гордый тем, что сказано это было при миссис Джек.

– Мы скучали по вас, – сказал Джо с мягкой улыбкой. – Ез shy;дили в Европу?

– Да, – ответил Джордж небрежно, но очень довольный, что владелец задал этот вопрос, потому что пребывал в том возрасте, когда любят похвастаться путешествиями. – Провел там год, – добавил он и вспомнил, что уже говорил об этом.

– Где были? – вежливо поинтересовался Джо. – В Париже побывали наверняка, – сказал он и улыбнулся.

– Да, – беспечно ответил Джордж с едва уловимой ноткой бесстрастности старого бульвардье. – Прожил там полгода, – сказал он с ленивым равнодушием, – потом пожил немного в Англии.

– В Италию не ездили? – спросил Джо с улыбкой.

– Ездил, был там весной, – ответил путешественник непри shy;нужденным тоном, говорящим, что он предпочитает посещать Италию в это время года. Упоминать о том, что вернулся туда в августе и сел на судно в Неаполе, он не стал: это путешествие в счет не шло, потому что он проехал Италию на поезде и страны не видел.

– Италия красива весной, – сказал Джо. – В Риме были?

– Недолго, – ответил путешественник, чье пребывание в этом городе ограничивалось пересадкой с поезда на поезд. – Весну я провел на севере, – небрежно обронил он, как бы гово shy;ря, что в это время года «север» – единственная часть Аппенин shy; ского полуострова, которую способен выносить человек с разви shy;тым вкусом.

– А Милан знаете?

– Да, – ответил радостно Джордж с некоторым облегчением, наконец было названо то место, о котором он мог, не кривя ду shy;шой, сказать, что знает его. – Я пробыл там довольно долго, – тут, пожалуй, он слегка хватил через край, так как провел в Ми shy; лане всего неделю. – И Венецию, – торопливо продолжал он, с наслаждением произнося это слово.

– Венеция очень красива, – сказал Джо.

– Твой родной дом под Миланом, так ведь?

– Нет, сэр, под Турином.

– И все здесь, – продолжал Джордж, оживленно повернув shy;шись к миссис Джек, – официанты, гардеробщица, повара и об shy;слуга на кухне родом из того же городка – правда, Джо?

– Да, сэр, да, – ответил Джо, улыбаясь, – мы все оттуда. – Сдержанно, любезно повернулся к миссис Джек и, поведя рукой, объяснил: – Первый человек приезжает в Америку – и пишет домой, – слегка пожал плечами, – что дела идут не так уж пло shy;хо. Тогда вслед за ним едут другие. Нас теперь здесь, пожалуй, больше, чем осталось дома.

– Очень интересно, – пробормотала миссис Джек, снимая перчатки и оглядывая комнату. – Послушай, – быстро сказала она, поворачиваясь к Джорджу, – можешь заказать коктейль, а? Хочу выпить за твое здоровье.

– Само собой, – сказал владелец. – Заказывайте все, что угодно.

– Джо, сегодня у меня день рождения, и мы его отмечаем.

– Отказа не будет ни в чем. Что желаете выпить?

– Пожалуй… – Эстер задумалась на миг, потом весело обра shy;тилась к Джорджу: – Хороший мартини – а?

– Отлично. Два мартини, Джо.

– Два. Очень, очень хорошо, – сказал владелец с любезным видом, – а потом?

– А что у тебя есть?

Джо перечислил, и они заказали обед – закуску-ассорти, ку shy;риный суп, рыбу, цыпленка, салат, сыр и кофе. Многовато, но у них было поистине праздничное настроение: к обеду они попро shy;сили литровую бутылку кьянти.

– Сегодня у меня больше нет никаких дел, – сказала Эстер. – Я выкроила вторую половину дня для тебя.

Джо ушел, и они услышали, как он быстро отдает распоряже shy;ния по-итальянски. Официант принес на подносе два коктейля. Джордж и Эстер чокнулись, она произнесла:

– Ну, молодой человек, за тебя. – Она чуть помолчала, очень серьезно глядя на него, потом заговорила: – За твой успех – подлинный – какого ты желаешь в душе – величайший.

Они выпили, но ее слова, присутствие, ощущение изуми shy;тельного счастья и гордости, которые принес ему этот день, со shy;знание, что это в каком-то смысле подлинное начало его жиз shy;ни, что удачливая, счастливая жизнь, какая ему всегда представлялась, теперь лежит прямо перед ним, придали какую-то восторженную дерзновенность, опьянение какой-то непре shy;клонной, неодолимой силой, к которому выпивка ничего не могла добавить. Джордж подался вперед и обеими руками стис shy;нул руку Эстер.

– Я добьюсь его! – восторженно воскликнул он. – Добьюсь!

– Знаю, – ответила она. – Добьешься! – И, положив вторую руку поверх его руки, стиснула ее и прошептала: – Величайшего! Ты самый лучший!

Неимоверная радость этой минуты, торжество этого очарова shy;тельного дня безраздельно заполнили его всепоглощающим созна shy;нием, что вот-вот будет достигнута некая чудесная цель. Джорджу казалось, что ему доступно «все» – он не представлял, что именно, однако был уверен, что доступно. Самая сущность этой ошеломля shy;ющей уверенности, ошеломляющей радости – что огромный ус shy;пех, великое свершение, любовь, почет, слава уже достижимы – лежала у него в руке осязаемо, тепло, увесисто, словно ядро. А по shy;том возникло чувство, что это невероятное осуществление неверо shy;ятно близко, он ощущал эту уверенность так восторженно, дерзно shy;венность так сильно, что твердо знал, на чем они основаны, чувст shy;вовал, что слова, каких никогда не произносил, рвутся с его языка, что песни, каких не пел, музыка, которой не слышал, великие кни shy;ги, романы, поэмы, каких не писал, уже великолепно, четко сло shy;жились, и он может явить их миру, когда угодно – немедленно, се shy;кунду спустя, через пять минут – как только пожелает!

Эта кипучая неугомонность буйных стихий оказалась чрез shy;мерной для хрупкой телесной оболочки и заключенного в ней ра shy;зума, поэтому Джорджа словно бы прорвало. Казалось, все тай shy;ные надежды, неутоленные желания, все лелеемые подспудные стремления, невысказанные чувства, мысли, взгляды, которые непрестанно бурлили в неистовом брожении его юности, терзали его, въедались кислотой в тайники его духа, которые он утаивал, подавлял, сдерживал, скрывал из гордости, из сомнения или не shy;доверия, или потому, что некому было слушать, ответить, под shy;твердить – все, что накопилось у него на душе, вырвалось нару shy;жу и хлынуло неудержимым потоком.

Слова вылетали у Джорджа исступленными фразами, мета shy;тельными копьями, брошенными в цель палицами мысли, на shy;дежды, устремления, чувства. Будь у него десять языков, он все равно не смог бы выразить их, однако они теснились, бурлили, пролагали себе дорогу в шлюзах его уст, и все же не было сказано и тысячной доли того, что ему хотелось высказать. Чрезмерное многословие несло его, вертя, будто щепку, он был беспомощен в этом собственном бурном потоке; и видя, что всех имеющихся в его распоряжении средств недостаточно, стал, подобно челове shy;ку, заливающему маслом бушующий огонь, требовать один ста shy;кан виски за другим и осушал их.

Джордж сильно опьянел. Говорил все более необузданно, бо shy;лее бессвязно. И ему, однако, казалось, что он должен в конце концов высказаться, излить душу, объяснить все четко, ясно, оп shy;ределенно.

Когда они вышли на улицу, уже стемнело. Джордж все не умол shy;кал. Они сели в такси. Переполненные улицы, автомобильные проб shy;ки, невыносимо резкий блеск, сумасшедший калейдоскоп Бродвея пылали перед его воспаленным, безумным взором, не расплываясь, не в хмельной дымке, а с какой-то искаженной, дикой четкостью, в гротескном отражении того, что представляли собой на самом деле. Его сбитый с толку, возмущенный дух восставал против этого – про shy;тив всех и вся – против миссис Джек. Потому что он внезапно по shy;нял, что она везет его домой, в отель. И взбеленился, счел, что она покидает его, предает. Крикнул водителю, чтобы тот остановил ма shy;шину. Эстер схватила его за руку, попыталась удержать, он вырвался, заорал, что она обманула его, продала, предала – что не желает боль shy;ше видеть ее, что она дрянь – и хоть женщина упрашивала его, уго shy;варивала вернуться на место, он велел ей проваливать, захлопнул пе shy;ред ее лицом дверцу и стремительно скрылся в толпе.

Теперь весь город, качаясь, проплывал мимо него – огни, толпы, ночные, усеянные звездами выси – все это пылало перед его взором в каком-то чудовищном искажении, казалось жесто shy;ким и диким. Джорджа охватила убийственная ярость, ему хоте shy;лось разбить что-то, разломать, растоптать. Он прокладывал себе дорогу по улицам, словно обезумевшее животное, вклинивался в толпы, бесцеремонно перся прямо на людей, расталкивал их и наконец, дойдя до полной апатии, достиг конца этого слепого и сияющего пути, оказался перед своим отелем, изможденный, по shy;давленный, навсегда потерявший надежду на счастье. Отыскал свою комнату, вошел и без чувств повалился на кровать ничком. Бутыль эфира взорвалась.