"Октябрь" - читать интересную книгу автора (Яковлев Александр Степанович)

ХХI

А Василия гнало на улицу чувство ужаса и острого любопытства.

— Что такое случилось? Как понять? Во что поверить?

Страшно, дико, непонятно.

Не верилось, что в Москве сейчас идет чудовищная гражданская война. Все так обычно было — и улицы Пресни, и дальние церкви у Бородинского моста, и многоэтажные дома по Новинскому бульвару.

И от этой обычности было еще страшнее.

Москва! Любимая, родная!.. Что же такое творится? Выстрелы, беженцы, сплошное убийство, безумие, кошмар… Это сон?..

Да, это страшный, невероятный, самый кошмарный сон.

Но не сон это.

Бах-ба-ах!..

Стреляют. В родной Москве. Убивают!

И не проснуться от кошмара.

На Большой Пресне целыми днями стояли толпы народа, горячо обсуждавшие события. Улица гудела взволнованными голосами. Все тревожно гадали, скоро ли победят наши. Пресня почти вся стояла за большевиков и верила только в их победу.

— Будя уж им пановать. Прежде нас били, а теперь мы их. Теперь им там накрутят. Навешают орлов!..

— Да-а, уж теперь дело в оборот пошло.

И только кое-где слышались вздохи:

— Сгубят город, сгубят. Продают Россию!

Мимо Зоологического сада уже не пропускали никого. Здесь стояли пушки, стрелявшие перекидным огнем по Александровскому училищу. Нужно было обходить. Василий пробирался к центру переулками. На Георгиевской площади стояла солдатская застава. Очень высокий молодой солдат-кавалерист, с полуаршинными шпорами на блестящих сапогах, в распахнутом коротком полушубке, длинноногий и длиннорукий, с большим браунингом в руках, останавливал автомобили и прохожих.

— Стой! Стрелять буду! Стой! — дико кричал он.

Прохожие робко останавливались.

— Руки вверх!

Направляя браунинг прямо в глаза прохожему, солдат-великан подходил вплотную, требовал пропуск и грубо обыскивал.

— Кто такой? Откуда? Подай пропуск!

Прохожие вдруг становились маленькими и жалкими перед ним, беспомощно разводили руками, объяснялись робкими голосами.

— Не позволю! Кругом марш!.. — командовал солдат, упоенный властью.

У него были серые глаза, а по углам рта глубокие морщины. Взгляд тяжелый. Обыскивая Василия, он громко сопел, и от него резко пахло денатуратом. Чувство гадливости и ужаса поднялось в душе Василия.

Вор-Лупандиха этот солдат-великан… Да, ясно, к революции стали примазываться темные люди.

На Сенной площади три оборванца на глазах прохожих остановили офицера, проезжавшего на извозчике, обыскали его, взяли деньги, часы и спокойно отошли. Офицер беспомощно оглянулся и крикнул им вдогонку:

— А мои деньги?

Оборванцы засмеялись.

— Ладно. Моли бога, что цел остался…

Офицер сошел с пролетки.

— Господа, что же это такое? Ведь это же грабеж! — заговорил он, обращаясь к прохожим. — Как же быть? К кому обратиться?

Василий привык видеть офицеров такими важными, полными сознания своего достоинства, а здесь перед толпой метался жалкий, растерявшийся человек.

И все стояли бледные, хмурые, беспомощные.

А оборванцы, изредка оглядываясь, так и скрылись…

Василий шел дальше, улицами, переулками, бульварами.

Душа была прищемлена тоской.

Кое-где еще стояли толпы. Спорят так противно, словно беззубые собаки лают на ветер. Хорошо бы камнем закатить в их лающие рты.

Случайно Василий подошел к такой группе спорщиков.

Толстый высокий человек в фуражке с позументами, с серым бритым лицом, горячо наседал на студента, размахивая перед его носом пальцами.

— Нет, теперь прошла ваша лафа. Шабаш. Обманщики вы, и более ничего.

— Позвольте, какие же мы обманщики? — возмутился студент.

— А какие: слободу-то вы только себе забрали!

— Как так?

— А так. Вот теперь я, допустим, швицар… У меня четверо детей, жена и я… А мы все под лестницей живем. Комната у нас два шага. Барыня у нас в третьем номере живет… Социалисткой себя считает. Восемь комнат квартира, а их только трое живут. Две прислуги держут… Вы вот с марта кричите: «Слобода, слобода». А мы видели эту вашу слободу? Я как жил в конуре, так и живу. Шестеро нас… Да… А барыня — трое на восемь комнат. А? Это как же понять? Вам слобода, а нам хоть при царе, хоть при вас — все конура? Где же для нас слобода?

— А вы… ведь не так свободу понимаете, — смущенно забормотал студент.

— А как же ее надо понимать? — презрительно прищурился швейцар. — Слобода — значит улучшение жизни.

— Ну да… ну, вам же прибавили жалованье.

— Гм, это вот та-ак!.. Да, нам прибавили. Теперь я получаю сто целковых. А хлеб-то четыре рубля фунт. А ребятишки-то не проживут на паек… Полпуда муки обязательно надо… Э? А это чем пахнет?

Студент ничего не возразил. Толпа сочувственно поддакивала швейцару.

— Ваша слобода для вас только и была. А теперь свою слободу сами добудем. Хорошую слободу, настоящую. Чтобы всему черному народу хорошо было жить. Так ведь? — спросил он, обращаясь к толпе.

— Так! Знамо, так! — ответил кто-то в толпе.