"Киропедия" - читать интересную книгу автора (Ксенофонт)

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава I

Такими делами был занят Кир. Армянский же царь, выслушав прибывшего от Кира гонца, испугался и признался в душе, что поступил несправедливо, задерживая выплату дани и не присылая войска. Более же всего он опасался, что станет известно о начатых им работах в царской резиденции, предпринятых с целью сделать ее укрепления достаточно мощными для отражения вражеского нападения. Испытывая страх по причинам, уже указанным, он разослал гонцов, чтобы собрать войско. Одновременно он отослал в горы своего младшего сына Сабариса, вместе с женщинами — своей женой, женой сына[61] и дочерьми, дав им проводников. С ними он отправил также самые ценные украшения и утварь. Сам царь выслал вперед лазутчиков, чтобы выведать намерения Кира, и в ожидании их собирал свое войско из прибывших армян. Скоро прибыли к нему другие армяне, сообщившие, что Кир следует за ними по пятам.

Тут царь решил избежать плена и начал отступление. Когда армяне увидели, что он отступает, они все разбежались по домам, чтобы укрыть свое имущество. Кир, увидев множество бегущих и несущихся вскачь всадников, заполнивших долину, направил к ним гонцов, которые передали армянам, что Кир не предпримет никаких враждебных действий против тех, кто останется на месте. Но если он захватит кого-либо бегущим, он поступит с ним, как с врагом. Многие армяне решили остаться, но были и такие, которые отступили вместе с царем. Между тем отправившиеся вместе с женщинами армяне, продвигаясь вперед, натолкнулись на ту часть войска Кира, которая заняла горы. Они сразу подняли крик и стали разбегаться, многие были тут же захвачены в плен. Напоследок были взяты в плен и сын царя, жены и дочери. Были также захвачены все драгоценности, которые они везли с собой. Армянский царь, узнав о случившемся несчастье, совершенно растерялся и, не зная, куда направиться, кинулся бежать в направлении ближайшей горы. Услышав об этом, Кир с имевшимися у него воинами окружил эту гору, а к Хрисанту отправил гонца с приказом сниматься с позиций и, оставив гарнизон, прибыть к нему. Так у Кира собралось все его войско, и он отправил вестника к армянскому царю, повелев ему спросить цари о следующем:

— Царь армянский! Желаешь ли ты, оставаясь здесь, бороться с голодом и жаждой или же ты согласишься спуститься в долину и сразиться с нами?

Армянский царь отвечал, что одинаково желал бы избежать как голода, так и сражения. Тогда Кир вновь через вестника спросил:

— Что же ты продолжаешь оставаться на горе и не спускаешься сюда вниз?

— Затрудняюсь решить, что мне надлежит сделать, — отвечал царь.

— Тебе вовсе не следует раздумывать: ты можешь спуститься вниз и дать ответ перед судом.

— А кто выступит судьей?

— Ясно, что тот, кому божество и без того предоставило возможность сделать с тобой все, что он захочет.

Тут армянский царь смирился с необходимостью и спустился вниз, в долину. Кир поместил его вместе со свитой и имущестом в середине, разбив вокруг лагерь (а все войско Кира было уже при нем).

В то время, как происходили эти события, старший сын армянского царя, Тигран, вернулся из тех мест, куда ои уезжал, Некогда он бывал вместе с Киром на охоте. Узнав о том, что произошло, ош тотчас же в чем был, отправился прямо к Киру. Когда Тигран увидел отца, мать, братьев и собственную жену в плену, он, естественно, заплакал. Встретившись с ним, Кир не проявил никакого дружеского расположения к нему, заметив только:

— Ты явился вовремя, чтобы присутствовать на суде, где будет держать ответ твой отец.

Тотчас же Кир созвал представителей персидского и мидийского войска. Пригласил он и тех знатных армян, которые оказались поблизости. Армянских женщин, сидевших в своих крытых дорожных повозках, он не прогнал и тоже разрешил им присутствовать на суде. Устроив все наилучшим образом Кир так начал свою речь:

— Царь армянский? Прежде всего хочу посоветовать тебе говорить на суде правду, чтобы предостеречь тебя от поступка, вызывающего среди прочих, особенно сильную ненависть. Ты должен хорошо знать, что человек, изобличенный во лжи, менее всего может рассчитывать хотя бы на самое малое сочувствие. Кроме того, о всех твоих делах знают и твои дети, и вот эти женщины, и те из армян, которые здесь присутствуют. Если услышат они, что ты говоришь неправду и не рассказываешь о том, что действительно происходило, а я дознаюсь до истины, они будут считать, что ты сам приговорил себя к самому тяжкому наказанию.

— Спрашивай, Кир, меня обо всем, о чем только захочешь, — отвечал царь Армении, — я же буду говорить только правду, чего бы мне этого ни стоило.

— Тогда скажи, не вел ли ты некогда войны против Астиага, отца моей матери, и против всех остальных мидян?

— Да, вел.

— А будучи побежден им, не согласился ли ты выплачивать дань, выступать вместе с ним в поход со своими войсками по первому его требованию, а также не иметь в своей стране крепостей?

— Да, так было.

— Тогда почему ты ныне и дани не платишь, и войска не присылаешь, и сооружаешь укрепления?

— Я хотел стать свободным. Мне казалось прекрасным и самому добиться освобождения, и оставить свободу в наследство своим детям.

— Действительно, — отвечал Кир, — это прекрасно — сражаться за свободу. Но если человек, побежденный на войне или порабощенный каким-либо другим способом, будет изобличен в том, что пытался бежать от хозяина, — разве ты станешь считать его доблестным человеком, совершившим прекрасный поступок? И разве ты первым не накажешь его как преступника, если поймаешь?

— Накажу, конечно; ведь ты не позволяешь мне говорить неправду.

— Отвечай тогда ясно на каждый из следующих вопросов. Если у тебя какое-либо должностное лицо совершит преступление, ты оставишь его на занимаемой им должности или же поставишь вместо него другого?

— Поставлю другого.

— А если у него окажется много денег, ты оставишь ему его богатство, или же отнимешь его?

— Разумеется, отниму все, что у него окажется.

— А если ты узнаешь, что он перешел на сторону врага, как ты поступишь в этом случае?

— Казню его, — ответил армянский царь. — Чем умирать, будучи изобличенным во лжи, я лучше умру, говоря правду.

Услышав эти слова, сын армянского царя сорвал с головы тиару и разодрал свои одежды,[62] а женщины в голос завопили, царапая себе лица, оплакивая отца, его предстоящую смерть и свою собственную гибель. Тогда Кир приказал им замолчать и сказал:

— Пусть будет так. Таков, значит, тот взгляд на вещи, который ты полагаешь справедливым. Но, основываясь на этом, как ты посоветуешь нам поступить?

Царь Армении замолчал, не находя в себе сил посоветовать Киру казнить его, но и затрудняясь в то же время предложить Киру поступить иначе, чем он сам, по его же словам, поступил бы в подобном случае. Тут сын его Тигран обратился к Киру со следующим вопросом:

— Скажи мне, Кир, — поскольку мой отец, по-видимому, затрудняется с ответом, — разрешишь ли ты мне дать совет, как с ним поступить? Он, как я полагаю, будет для тебя наиболее выгодным.

Кир еще в те времена, когда они вместе охотились, знал, что Тигран проводил много времени в обществе какого-то мудреца,[63] которым он особенно восхищался. Поэтому Кир загорелся желанием услышать, что он может сказать, и с готовностью разрешил Тиграну говорить все, что он сочтет нужным.

— Я советую тебе, Кир, если ты с одобрением относишься к тому, что мой отец намеревался совершить или уже совершил, подражать его образу действий; напротив, если тебе кажется, что он во всем действовал ошибочно, я рекомендую тебе не следовать ему.

— Итак, поступая справедливо, я ничуть не буду походить на человека ошибающегося?

— Да, это так.

— Тогда, если следовать твоему совету, надо покарать твоего отца, поскольку справедливо карать человека, совершившего преступление.

— Но скажи, Кир, назначая то или иное наказание, желаешь ли ты, чтобы оно было сопряжено с твоей выгодой, или же, напротив, чтобы оно нанесло тебе ущерб?

— Я сам себя наказал бы в таком случае, — отвечал Кир.

— Но ты, Кир, много потеряешь, если казнишь находящихся в твоей власти людей, тогда как сохранив им жизнь, ты извлечешь огромную выгоду.

— Но, Тигран, какую ценность могут представлять собой люди, содержащиеся под стражей за совершенное ими преступление?

— Они приобретают ценность тогда, когда становятся благоразумными. Мне представляется, Кир, что дело обстоит именно так; ведь без благоразумия все прочие добродетели становятся бесполезными. Что пользы в сильном и мужественном человеке, если он лишен благоразумия, (что в искусном наезднике)?[64] Чем полезен богатый или могущественный в подобном случае? Между тем всякий друг, отличающийся благоразумием, всегда полезен, и всякий слуга, обладающий благоразумием, — хороший слуга.

— Ты утверждаешь, таким образом, что твой отец в течение одного дня из неразумного стал благоразумным?

— Да, именно так.

— Следовательно, ты считаешь благоразумие определенным душевным состоянием, подобно огорчению, а не предметом познания. Но ведь нельзя в короткий срок из неразумного превратиться в благоразумного, поскольку сначала надо обрести разум и лишь после этого можно приобрести благоразумие.[65]

— А почему бы и нет, Кир? Разве ты не встречал таких людей, которые необдуманно нападали на более сильного противника, Но затем, оказавшись побежденными, тут же избавлялись от своих безрассудных устремлений? И опять-таки, разве тебе не известны такие случаи, когда некоторые государства первыми начинали войну против других, а затем, оказавшись побежденными, изъявляли готовность повиноваться победителю?

— О каком поражении своего отца ты говоришь, Тигран, которое, как ты настаиваешь, так его образумило?

— Да о том, которое, клянусь Зевсом, он глубоко переживает в своей душе. Стремясь к свободе, он вместо этого стал рабом более, чем когда-либо; то, что он надеялся сохранить в тайне, стало явным; а попытка оказать сопротивление обернулась для него собственным поражением. Теперь он сознает, что ты сумел перехитрить его, как хотел, — так, как обманывают слепых, глухих или совсем уже неразумных. Тебе же, как ему сейчас совершенно ясно, удалось полностью скрыть свои военные планы. Подобные просчеты привели к тому, что горы, на которые он надеялся как на свое укрепленное убежище, ты сумел незаметно превратить в место его заключения. А в быстроте маневра ты настолько превзошел его, что успел приблизиться к его резиденции раньше, чем он смог собрать свое войско.

— Следовательно, ты полагаешь, что подобная неудача и признание превосходства другого над собой могут сделать человека благоразумным? — спросил Кир.

— В гораздо большей степени, чем военное поражение, — отвечал Тигран. — Ведь в борьбе побежденный может надеяться, укрепив свое тело различными упражнениями, возобновить состязания. И государства, побежденные более сильным противником, рассчитывают, приобретя союзников, добиться возможности возобновить борьбу. Напротив, люди очень часто и без всякого принуждения повинуются тем, превосходство которых над собой они с готовностью признают.

— Ты, Тигран, по-видимому, считаешь, что люди дерзкие в жизни своей ни разу не видели людей благоразумных, воры — честных, лжецы — правдивых, а несправедливые — справедливых. Неужели ты не понимаешь, что и отец твой нынче обманул нас и нарушил договор, заключенный с нами, хотя хорошо знал, что мы-то ни в чем не нарушили условий договора, заключенного некогда Астиагом.

— Я ведь и не утверждаю, Кир, будто одно знакомство с людьми, превосходящими нас, делает нас более благоразумными; для этого необходимо нести ответственность перед ними, подобно тому, как держит ныне ответ перед тобой мой отец.

— Но твой отец пока не понес никакого наказания, хотя мне и хорошо известно, что он опасается самого тяжкого.

— Но что может больше подавить человека, чем сильный страх? Разве, Кир, ты не знаешь, что люди, получившие ранения мечом, — а он считается самым сильным орудием наказания, — горят желанием, несмотря на это, вновь сразиться со своими врагами, тогда как испытывающие сильный страх перед своим противником не решаются поднять на него глаза, даже тогда, когда их ободряют.

— Ты утверждаешь, Тигран, что страх перед наказанием сильнее действует на людей, чем само наказание?

— Ты, Кир, сам знаешь, что я говорю правду. Тебе ведь известно, что люди, опасающиеся изгнания или поражения, когда им предстоит сражаться, всегда ведут себя малодушно. Равным образом (и те, кто плывет на корабле и опасается кораблекрушения),[66] и те, кто боится попасть в рабство или в тюрьму, не могут ни есть, ни пить от страха. Напротив, став изгнанниками, или уже потерпев поражение, или даже попав в рабство, они могут спокойно есть и спать, и притом еще больше, чем живущие благополучно. Как сильно подавляет людей страх, особенно ясно можно увидеть из следующего. Бывает, что люди, боясь, как бы их не захватили в плен и не убили, от страха сами умерщвляют себя заранее: одни бросаются в пропасть, другие вешаются, иные закалываются. Так страх поражает души сильнее, чем все прочие беды. Теперь ты можешь представить себе состояние моего отца, который страшится не только за свою жизнь, но и за меня, за жену, за всех своих детей. На это Кир ответил:

— Теперь и мне представляется весьма вероятным, что он чувствует себя именно так. Но кажется мне, что одному и тому же человеку свойственно при благоприятных обстоятельствах вести себя дерзко, а в несчастье — падать духом, и освобожденный из-под стражи может вновь повести себя высокомерно и вновь доставлять неприятности окружающим.

— Наши ошибки действительно могут служить причиной твоего недоверия к нам, Кир, клянусь Зевсом. Но ведь у тебя есть возможность выстроить крепости, занять укрепленные пункты и вообще получить любые залоги верности, какие захочешь. И можешь быть уверенным, что мы не станем сильно огорчаться по этому поводу; ведь мы будем помнить, что сами во всем виноваты. Но если ты передашь управление в этой стране лицам, ничем перед тобой не провинившимся, и станешь проявлять к ним недоверие, то смотри, как бы они в ответ на твое благодеяние не стали твоими врагами. А если ты, опасаясь проявлений их ненависти, не наложишь на них крепкой узды, чтобы упредить их дерзкие поступки, то как бы тебе не пришлось применять к ним еще более сильные меры, возвращающие благоразумие, чем даже к нам.

— Но клянусь богами, Тигран, мне было бы неприятно иметь таких союзников, которые, как я знаю, служили бы мне только по принуждению. Кажется, мне будет легче переносить ошибки людей, с преданностью и искренней привязанностью выполняющих свой долг, чем ненависть тех, кто точно, но по принуждению исполняет мои повеления. На это Тигран ответил:

— Но где еще найдешь ты более искреннюю любовь, чем та, которую ты ныне можешь приобрести у нас?

— Я полагаю, Тигран, что смогу найти ее у людей, никогда не проявлявших ко мне враждебных намерений, если захочу оказать им такое благодеяние, какого ты ныне у меня просишь.

— А можешь ли ты отыскать сейчас человека, которого ты смог бы облагодетельствовать больше, чем моего отца? Ведь если ты оставишь жизнь человеку, ничем перед тобой не провинившемуся, на какую благодарность ты сможешь рассчитывать? Поскольку ты не отнимал у него ни жены, ни детей, будет ли он питать к тебе такие искренние чувства признательности, какие станет питать к тебе человек, сознающий, что ты имел полное право отнять их у него? И знаешь ли ты людей, которые бы огорчились более, чем мы, если наш отец не получит армянского царства? Отсюда ясно и следующее: кто испытает столь сильное огорчение, потеряв царскую власть, тот, получив ее, почувствует к тебе самую глубокую благодарность. А если тебя беспокоит мысль о том, кому бы ты смог оставить наше царство наименее потрясенным, когда будешь покидать его, то подумай сам, в каком случае здесь лучше сохранится спокойствие: при новом управлении или же при сохранении прежнего? И если ты хочешь получить как можно большее число воинов из нашей страны, то кто же, по-твоему, сумеет скорее собрать их, если не тот, кто неоднократно собирал это войско? И если тебе недостает денег, то кто доставит их тебе быстрее, чем хорошо знающий возможности страны и располагающий соответствующими средствами? Доблестный Кир, ты должен остерегаться, как бы, расправившись с нами, ты не навредил себе сам больше, чем мог навредить тебе мой отец. Так говорил Тигран.

Слыша эти слова, Кир был чрезвычайно обрадован, понимая, что исполняется все то, о чем он говорил Киаксару. Он ведь помнил, что обещал сделать армянского царя другом более преданным, чем он был прежде. Кир тотчас же обратился со следующим вопросом к армянскому царю:

— Царь армянский! Если я поступлю согласно вашей просьбе, то скажи мне, сколько воинов ты отправишь вместе со мной и сколько денег на ведение войны ты нам выплатишь? На это армянский царь ответил:

— Кир, самый простой и правдивый мой ответ будет заключаться в следующем. Я покажу тебе все имеющееся у меня в наличии войско, а ты сам посмотришь, какую часть его ты поведешь с собой, а какую оставишь в Армении для несения гарнизонной службы. Так же правдиво я отвечу на твой вопрос о деньгах: я покажу тебе всю наличную сумму, а ты сам решишь, сколько ты возьмешь и сколько оставишь.

— А как велика численность твоего войска, — спросил Кир, — и сколько денег имеется у тебя в наличии?

— Всадников армян всего 8000, пехотинцев же до 40000. Что же касается денег, то вместе с сокровищами, оставленными моим отцом, общая сумма составит, если перевести на серебро, более 3000 талантов.[67] Не раздумывая, Кир сказал тогда:

Поскольку твои соседи халдеи[68] продолжают вести против тебя военные действия, ты отправишь со мной половину имеющегося у тебя войска. Что же касается денег, то вместо пятидесяти талантов, которые ты ранее выплачивал, ты уплатишь Киаксару двойную сумму за то, что самовольно прекратил выплату дани. Мне же ты дашь в долг сто талантов. Со своей стороны, я обещаю, если божество ниспошлет нам удачу, оказать тебе благодеяния, стоящие гораздо больше, или же отдать эти деньги, если я буду в состоянии это сделать. Если же я не смогу их отдать, то только по причине отсутствия денег, и никто не упрекнет меня в нарушении закона справедливости. Тогда армянский царь сказал:

— Во имя богов, Кир, не говори так. Если ты не перестанешь говорить об этом, я не обрету спокойствия. Все деньги, которые ты оставишь в моей казне, ты можешь считать своими в такой же мере, как те, которые ты унесешь с собой.

— Пусть будет так, — сказал Кир. — Но скажи, сколько ты мне уплатишь за то, чтобы получить обратно свою жену?

— Все деньги, сколько я смогу собрать!

— А сколько за то, чтобы получить своих детей?

— И за этих столько же.

— Таким образом, ровно вдвое против того, что есть у тебя в наличии.

А ты, Тигран, какой выкуп ты готов заплатить, чтобы вызволить свою жену из плена? Тигран недавно женился и до безумия любил свою жену.

— Я, Кир, — сказал он, — готов и жизнь свою отдать за то, чтобы она не изведала долю рабыни.

— Тогда получай свою жену и веди к себе. Я не считаю ее своей пленницей, поскольку ты никогда не убегал от нас. И ты, царь армянский, бери свою жену и детей безвозмездно; пусть они сознают, что возвращаются к тебе свободными. Теперь вы все поужинайте вместе с нами, а после каждый может отправиться туда, куда пожелает. И все они остались ужинать у Кира. После ужина, когда все стали расходиться, Кир спросил Тиграна:

— Скажи, куда делся человек, бывший вместе с нами на охоте, которым, как мне казалось тогда, ты особенно восхищался?

— Его казнил присутствующий здесь мой родитель, — ответил Тигран, показывая на отца.

— За какое преступление?

— Отец заявил, что этот человек меня развращает. В действительности же он оказался настолько благородным и доблестным мужем, что накануне казни призвал меня и сказал: «Тигран, не гневайся на своего отца за то, что он приказал меня казнить. Он делает это не по злому умыслу против тебя, а по неведению. Проступки, которые люди совершают по неведению, я считаю непредумышленными преступлениями».

— Жаль этого мужа, — сказал Кир. Услышав эти слова, царь Армении обратился к Киру:

— Скажи, Кир, разве мужчина, застав у своей жены любовника, убивает его только за то, что тот толкнул его жену на безрассудный поступок? Разве в действительности причиной убийства не является чувство, что он, законный муж, обворован и чужой человек воспользовался любовью принадлежащей ему жены? Ведь именно за это мужчины расправляются с любовниками своих жен, как с врагами! Так и я проникся ненавистью к этому человеку, сумевшему, как мне казалось, внушить моему сыну любовь к себе более сильную, чем та, которую Тигран испытывал ко мне.

— Ты, царь армянский, совершил свойственную людям ошибку, — сказал Кир. — Но ты, Тигран, все же прости своего отца.

После этих бесед, в которых проявились дружественные отношения между армянами и Киром, восстановленные, как это и естественно, вследствие состоявшегося примирения, они сели на колесницы и с радостным сердцем уехали.

Прибыв домой, они только и говорили, что о Кире: один превозносил его мудрость, другой — силу, третий — кротость его нрава. Были и такие, кто прославлял его красоту и статность. Тигран спросил свою жену:

— Армянская царевна, тебе Кир тоже показался таким красивым?

— Клянусь Зевсом, — отвечала она, — я вовсе не смотрела на него.

— На кого, же ты тогда смотрела?

— На того, кто сказал, что отдал бы свою жизнь, лишь бы не видеть меня рабыней.

На этом их разговор закончился, и они, как следовало ожидать после таких переживаний, отправились на отдых.

На следующий день армянский царь отправил Киру и всему его войску подарки. Одновременно он предупредил своих воинов, которые должны были отправиться вместе с персами на войну, чтобы они прибыли на третий день. Он отсчитал также двойную сумму денег против той, которую обещал Киру. Но Кир взял ровно столько, сколько было условлено, остальные же отослал назад. При этом Кир спросил, кто поведет войско, сам царь или его сын. На это армянский царь ответил:

— Поведет войско тот, кому ты прикажешь. Сын же сообщил Киру:

— Я не оставлю тебя, Кир, даже в том случае, если мне придется сопровождать тебя в качестве носильщика. Тогда Кир, улыбнувшись, сказал:

— А сколько ты заплатишь за то, чтобы твоя жена услышала, как ты занимаешься ремеслом носильщика?

— А ей не надо об этом слышать. Я приведу ее сюда, чтобы она сама увидела, чем я занимаюсь.

— В таком случае вам пора уже укладывать снаряжение, — сказал Кир.

— Ты можешь твердо положиться на нас, и мы прибудем со всем тем, что даст нам отец. После этого воины Кира, получив подарки, расположились на отдых.