"Алхимия желания" - читать интересную книгу автора (Теджпал Тарун Дж.)

Дом на холме

Когда мать позвонила мне, чтобы сообщить новости, прошло больше года со смерти Биби. К этому времени Раджива Ганди съедало чудовище, созданное им самим; Бабри Масджида в Аюдхиа, мифическом месте рождения Господина Рамы, разорвали на части голыми руками под влиянием диких, атавистических эмоций чудовища, созданные им самим; и мой роман «вселенная в зерне» добрался до ужасной остановки.

Бога вырезали размером с кирпич.

Мозги нашего общества уступили нашим членам.

И ФПИЛ — Фабрика по производству идиотских лидеров — мчалась вперед во весь опор.

Мне, конечно, не удалось выжать ничего больше из истории столкновения невинного сикха с современным миром. Как и в предыдущих романах, я добрался до такого уровня, когда у меня больше не было материала, чтобы одеть плотью кости моих идей. Теперь я чувствовал, что история о юном воине-священнике и его лошади больше подходила для короткого рассказа. Но этот жанр не привлекал меня; я не сказал об этом Физз, но забросил свою работу.

В этот раз мне было стыдно за мое поражение. Я был убежден, что упаду в глазах Физз. Худший вариант обманщика

Я начинал осуществление великих проектов, которые никогда не мог закончить. Просто болтун. Она читала кое-что из этой истории и постоянно подбадривала меня. Но меня давно затопили мои собственные сомнения. Я начал удивляться, что кто-то мог уверенно написать какое-нибудь произведемние.

Иногда, когда я сидел за столом (его крепкий запах полировки давно исчез), многочисленные глаза-буквы «Брата» смотрели на меня в поисках вдохновения, мой разум цеплялся за повествование, а я чувствовал, что я никогда не смогу написать ничего достойного. Я был убежден, что каждое напечатанное мною слово направлялось прямо в черную книжную дыру.

В отчаянии я тогда бросался к Физз и быстро топил мою опустошенность в ее теле; а когда она возвращалось, я снова шел к Физз и топил опустошенность снова. Ее страсть, ее желание захватывали меня полностью. Но бывали дни, когда моя необходимость в ней была такой постоянной, что она не могла справиться. Тогда Физз просто отдавала свое тело мне, и я находил в нем покой.

Измученный сомнениями, я плохо спал, Я просыпался в отчаянии, и меня терзало желание броситься к «Брату», чтобы проверить, есть ли у меня что-нибудь внутри. Я лежал в постели, с трудом стараясь представить, что Физз думает обо мне, и не имея возможности угадать это. Я думал о прошлом, потому что в первый раз не мог представить себе будущее. При свете ночи я прислушивался к мягкому дыханию Физз; затем я начинал нюхать ее кожу в надежде избавиться от воспоминаний, сомнений — всего.

Часами я медленно целовал ее тело, нюхал ее глубокие влажные и знакомые потаенные места и снова обретал уверенность и излечивался от уныния.

Всепоглощающая страсть и полный мир. В теле одного человека.

Однажды, много месяцев спустя после моего возвращения из Салимгарха, меня охватило желание описать жизнь Биби Лахори. Внезапно мне пришла в голову мысль, что у меня есть богатый материал в запасе. И теперь, когда она умерла, я считал, что ее история — неплохая тема. Но в этот раз я приступил к делу осторожно. Я оставил свой роман «вселенная — в — ядре» томиться на «Брате», открыл большую тетрадь и начал вписывать все, что я знал о Биби. Две недели спустя я опустошил все пыльные ниши моей памяти, и у меня было только шестнадцать страниц. На них было все, что она рассказывала мне за эти годы, что я слышал о ней, и все, что я мог придумать. В лучшем случае, еще один короткий рассказ.

Я положил тетрадь в ящик и вернулся к разглядыванию «Брата».

Физз и ее тело удерживали меня от отчаяния. Я жадно наслаждался ею, чтобы заполнить каждый пустой день. Но между нами дела шли не так уж хорошо. Мы мало разговаривали мы делали не так много вещей вместе. Вина полностью лежала на мне. Когда мое рвение проходило, я был плохой компанией. Дома я был рассеянным, беспокоясь о произведениях, которые не были написаны, теряя время между просмотром книг и бездельем с «Братом».

Остальное время я проводил в офисе, трудился на ниве редакторской работы, не сражаясь и не умирая. Давно забытое Братство блестящих мужчин. Мой мозг медленно размягчался в выгребной яме беспокойства и тающей уверенности. Я удалился даже от своих товарищей по окопу. Порой я не обменивался с ними даже одним словом. Когда я и Физз выходили с друзьями, меня на самом деле с ними не было. Я знал, что это был правдоподобный мир, который скоро исчезнет. И тогда начнется моя жизнь.

Или полностью закончится.

Я был угрюмым, враждебным. Я внезапно погружался в себе во время обеда в ресторане или во время вечеринки. Если кто-то предпринимал попытку разрушить воздвигнутую мной преграду, я вставал, чтобы идти домой. Было множество случаев, когда мы с Физз так и поступали. Медленно бредя сырой и теплой ночью по Дели, осторожно поднимаясь по винтовой лестнице в наше барсати, сидя на террасе, когда ветки дерева гулмохар шелестели о бетонную стену, мы молчали. В такое время даже господин Уллукапиллу не мог заставить нас нарушить молчание.

В такое время я и Физз жили на разных планетах.

Удивительно, но Физз не создавала из этого проблемы, давая мне передышку, в которой я, по ее мнению, нуждался.

Но, расстроенная моими перепадами настроения, она нашла свой способ отвлечься. Она обнаружила телевидение. Похоже предсказание Филиппа сбывалось, и через два года после войны в морском заливе кабельное телевидение распространилось по спальням жителей Индии, как денежное дерево, растущее в бутылках из-под скотча в гостиных наших родителей. Мы разминались, чтобы занимать себя до смерти.

Любопытно, что Физз не увлеклась просмотром мыльных опер и игровых шоу. Ее зацепило Си-эн-эн. Магазин всемирных новостей поселился в нашей спальне. Она первым делом утром поднимала его жалюзи и последними опускала их ночью. Белые мужчины и женщины с уложенными феном прическами угрюмыми, настойчивыми голосами с американским акцентом рассказывали нам о чем-то страшном, грозящем нашему благополучию; они были с нами все время и сводили меня с ума. Даже их спорт был мне чужим. Интересный счет в американском футболе и бейсболе, которые ничего для меня не значили. Когда я мог коснуться пульта дистанционного управления, то пытался найти канал, где звучали старые индийские песни из фильмов Но как только я уходил, она возвращалась к Си-эн-эн.

Физз становилась одержимой, собирая бессмысленный колдовской напиток о мире, однодневку, которой никогда не следовало входить в наше барсати и которая умирала сразу после своего рождения. Она следила за блестящими американскими историями о перестрелках, похищениях, биллях, выборах, концертах, ссорах, пожарах, спасении, саммитах, ток-шоу, Уоллстрит, Манхэттене, Пентагоне, Беверли-Хилз, Силиконовой долине, тенденциях в свиданиях, имплантантах груди и бесконечном хламе с Микки Маусом, который имел столько же отношения к нашим жизням, как диетические пристрастия императора Бокассо. Было забавно узнать, что он ел людей на обед, но что из этого следовало? Было приятно знать, что существует Америка, у которой есть собственные дисфункциональные интересы так же, как и у нас, но что из того?

Часто, когда я читал в постели, то пытался протестовать возмущенным взглядом. Тогда она выключала звук и продолжала смотреть. Я смотрел на нее, и она спрашивала: «Сколько времени, по твоему мнению, мне понадобится, чтобы научиться читать по губам?»

Порой мы возвращались за полночь, пьяные, уставшие. Мы падали без сил в постель, и, засыпая, я слышал щелчок, и знакомое голубое сияние Си-эн-эн заполняло комнату. Что-то срочное где-то происходило. Америка рассказывала новости, который должен знать весь мир. Совсем тихо Физз слушала полный перечень новостей, прежде чем выключить телевизор. Это сводило меня с ума. Я все больше убеждался, что двадцатичетырехчасовые новости были болезнью Запада, угрожающей поразить Восток. Ее нужно было искоренять, как оспу. Она вызывала чесотку, которая могла надолго изуродовать восприимчивость.

Мои попытки объяснить это Физз провалились.

Всякий раз она говорила: «Ты говоришь мне, что осведомленность — это плохо?»

«Нет, нет, нет, — хотелось мне закричать. — Это не осведомленность. Это третьесортные истории. Они вытесняют другие, более важные. Если мы прислушиваемся только к событиям, которые мелькают перед нашими лицами, мы не сможем услышать те, что творятся в наших головах. Это несчастье!»

Но я никогда не говорил этого, потому что чувствовал себя мошенником: за все эти годы я не смог придумать первоклассную историю.

И вот среди всего этого: ада новостей Си-эн-эн, работы на ниве редакторского дела, исследований онанизма, смерти на Брате, общей скуки, перемежающейся грандиозным сексом, — поздно ночью зазвонил телефон. Случайно линия оказалась свободной. Это звонила мать.

— У меня есть новости для тебя, — сказала она.

— Ты узнала их по каналу Си-эн-эн? — спросил я.

— Что?

Когда я положил трубку телефона, я не был уверен в том, как мне нужно реагировать на услышанное. По телевизору что-то серьезно говорил гладко выбритый белый человек с выступающей челюстью. У него были очки в тонкой оправе и пятнистый галстук. Затем были кадры с множеством белых людей в черных костюмах, которые жали друг другу руки, пытаясь контролировать свои приступы агрессии. Звук был выключен, поэтому я ничего не мог слышать. Полагаю, еще одно собрание, которое должно было утвердить права богатых. Физз посмотрела на меня вопросительно.

— Что происходит? — спросил я.

— Заткнись и скажи мне, что случилось, — сказала она.

Я спустил ноги с кровати, подошел к двери, положил руки в карманы и повернулся.

— Новое несчастье?

— Думаю, теперь мы богаты, — ответил я.

Короче говоря, Биби оставила мне часть своей собственности. Очевидно, это был способ наказать меня за нежелательный брак, хотя по законам индийского кино наша связь должна была закончиться или убийством или самоубийством.

Это была маленькая часть того, чем она владела. Но это было больше, чем то, о чем мы с Физз когда-либо мечтали. Когда все было подсчитано, налоги и бакшиш заплачены, пять миллионов семьсот тридцать две тысячи семьсот сорок рупий были перечислены на мой счет. Это была стоимость двадцати акров, которые достались мне. При моем тогдашнем доходе это была зарплата за пятьдесят лет. Когда я предъявил чек в банке, кассир-малаец с длинными усами и богато смазанными маслом волосами встал и пожал мне руку через стойку. Это был первый раз, когда он мне улыбнулся.

Между звонком матери и получением чека прошло почти два месяца. Это было чрезвычайно странное время. Нам было трудно понять нашу эйфорию. Мы были смущены этими неожиданно полученными деньгами и тем, откуда они пришли. Мы чувствовали себя богатыми, но и униженными одновременно. Первые несколько дней мы не обсуждали эту тему, каждый из нас ждал, пока другой заговорит. Однажды ночью на террасе я, наконец, спросил:

— Мне следует отказаться?

— Конечно, если это тебя беспокоит, — сказала она.

Я не думаю, что мне хотелось услышать именно это. Мне хотелось, чтобы она свернула с достойной дороги и дала мне убедительные причины, чтобы не говорить «нет». Я хотел быть благородным человеком, которого убедил принять такое решение другой человек.

— Это не беспокоит меня! — воскликнул я в раздражении.

— Просто я был не согласен с ней, и эти деньги не принадлежат мне. Но они не принадлежат никому! Никто из шутников не шел ей на уступки!

— Если ты так чувствуешь, тогда прими их, — посоветовала Физз. — Но забудь об этом, как только это сделаешь. Не трать свое время, мучаясь из-за этого!

— Может, тогда мне не следует принимать это наследство, — сказал я.

Несколько недель мы ходили взад и вперед по одной и той же колее. Я думаю, мы знали, что невозможно было не брать эти деньги, нам просто нужно было понять это во время спора, чтобы прошла неловкость. Нам нужно было убедить себя, что мы взяли эти деньги неохотно.

Правда состояла в том, что эта неловкость никогда не прошла. Ни спустя два месяца, ни по прошествии двух лет, ни когда все закончилось. Мы вскоре научились не спорить об этом, но всякий раз, как мы пользовались плодами этого наследства, оставалось горькое послевкусие.

Первое, что мы сделали, — это купили «Джипси». Серо-голубой с двумя дверьми, прочной крышей и большим багажником. Физз первой научилась водить машину в одной из этих гаражных школ, которые заставляли учеников медленно двигаться по обочине и нарушать движение. В свою очередь, она научила меня. Мы продали мотоцикл. Нам было трудно расстаться с ним, но «Джипси» был лучше.

Мы пришли к соглашению не обсуждать деньги, но их изобилие начало сказываться на нас. Гуляя мимо выставочного зала на площади Васант Вихар, мы заметили шикарную двуспальную кровать с полками для книг, и, в конце концов, купили ее В «Джипси» мы установили модную стерео систему «Санио» с четырьмя колонками вместо обычных двух. С бесстрастными лицами мы купили хороший «Панасоник» с мульти-дистанционным управлением, так что мы могли посмотреть всю классику, о чем давно мечтали. С тревогой я однажды обнаружил, что с нетерпением жду похода по магазинам: печальное развлечение в моей жизни без творчества.

Мы поняли, что оказались в странном положении. Если мы не тратили деньги, тогда мы придавали им чрезмерную важность. Хранили их, как что-то ценное. И это было ужасно. Если мы тратили их, тогда мы становились явными материалистами. Подчиняясь вечной математической системе моего отца по подсчетам прибыли. И это тоже было ужасно.

Поэтому мы жили в страхе перед деньгами. В страхе перед деньгами в банке. В страхе перед деньгами в наших руках.

Я думаю, мы боялись, что деньги изменят нас. Мы пытались остаться прежними. Старались притвориться, что их нет. Я не бросил мою работу. Физз не прекратила редактировать для «Дхарма букс» и проводить исследования для «ее величества». Мы занимались прежними и новыми делами в постели, но, хотя мы спали, прижавшись друг к другу, как прежде, это всегда стояло между нами, проникая нам под ребра, разрывая наши сердца и надрывая наши голоса.

Пятьсот семьдесят три тысячи двести семьдесят четыре рупии.

Если бы кто-нибудь забрал у нас эти деньги внезапно, я уверен, что мы бы вдохнули с облегчением.

Так и случилось. Это пришло так же случайно, как и наследство.

Однажды вечером Физз вернулась с рынка на площади Грин Парка с горячими булочками-самосас и джалеби. Это было накануне ноября, погода менялась. Было воскресенье, я сидел на террасе, положив ноги на каменную скамейку, и сражался с Данте. Все эти сумасшедшие христианские измышления о вине, рае не имели смысла для меня. Это была жестокая тема. Если нужно купить идола, олицетворяющего будущее, мои деньги были отданы за обман индийской кармы. Там было много классов и комнат для маневров. Борьба против шахмат. Когда Физз трогательно вошла в барсати с красными от морозного воздуха щеками и развевающимися локонами, я с облегчением отложил книгу. Книгу дизайнер обернул в черную обложку — она даже выглядела так, словно сообщала плохие новости.

Физз поставила бумажные пакеты на скамейку и пошла, чтобы взять тарелку и бутылку с томатным соусом. Я засунул руку в пакет с джалеби, вытащил одну и увидел объявление. Оно было написано на газете, в которую были завернуты липкие джалеби, в нем говорилось о продаже имения на холме.

Я засунул конец джалеби в рот и осторожно оторвал клочок бумаги, пытаясь не запачкать ее жидким сиропом. Когда вернулась Физз, я уже вынул джалеби, а кусок бумаги неправильной формы прилип к моему указательному пальцу. Мы разложили его на скамейке и тщательно изучили. Объявление было коротким. Старое имение рядом с Найниталом. Не было указано, где именно оно находится. На высоте пяти тысяч пятисот футов. Достаточно дешево. И телефонный номер. Телефонный номер в Дели.

Мы выложили джабели на тарелку и разорвали весь пакет, поворачивая его в разные стороны, пытаясь найти дату объявления. Не было совсем никаких указаний. Это было из разряда засекреченной информации. Никаких указаний на дату и место. Никаких сведений, которые могли бы дать нам намек. Мы даже не знали, что это была за газета, потому что никто из нас даже не смотрел на названия газет, которые мы покупали.

Мы решили позвонить. Бросили жребий, и досталось звонить Физз.

Разговор был коротким. Это была женщина. Объявление появилось три недели назад. Да, в имении есть деревья. Дом старый. Конечно, он пригоден для жилья. Там был еще один телефонный номер — ее дяди. Он заключит сделку.

В этот раз позвонил я. После долгих гудков к телефону подошел дядя. Связь была плохая. Он говорил на англо-индийском гнусавом наречии, вставляя слова на хинди. Дядя сказал, что это фантастическое место:

— Поверьте мне, сэр, это историческое место. Да, там есть деревья. Прямо у дороги. По обе стороны от него находятся долины. Старые каменные стены. Старые деревянные полы. Да, конечно, есть там деревья. Много, много видов птиц. Обезьяны и лангуры. Поверьте мне, сэр, леопарды все время ходят по имению. Иногда даже тигры.

— Тигры?

— Тигры! Поблизости Корбетт-парк, сэр! Там есть электричество. Там родниковая вода. Да, да, сэр, там много деревьев! Вы можете приехать, когда хотите. Приезжайте быстрее! Поверьте мне, сэр, вы не уедете отсюда, приехав однажды.

— Сколько вы хотите за имение?

— Поверьте мне, сэр, оно стоит триста тысяч. Я не хочу меньше двухсот пятидесяти тысяч, но вам я продам за двести.

Мы прикрепили липкую бумагу с телефонными номерами к доске. И не говорили об этом целую неделю. Мы снова ждали, пока кто-то из нас заговорит первым. В пятницу ночью мы сидели на террасе, греясь виски, обсуждая планы на выходные, мы посмотрели друг на друга, и я сказал:

— Хочешь попытаться?

Я снова позвонил дяде. После того как его долго звали к телефону, он подошел к трубке, его голос звучал так, словно он грелся виски у себя на террасе. Он немедленно начал насмехаться надо мной:

— Кто ты, кровожадный похититель куриц? Дом? Какой дом? Я не продаю дом таким, как ты! Ты продаешь мне свой дом, чертов тупица!

Я собирался оскорбить его в ответ, когда телефон схватили у него из рук, и заговорила женщина.

— Простите, сэр, — сказала она, — с ним не все в порядке.

— Это насчет дома, — объяснил я

— Да, вы можете приехать завтра, он будет в порядке к этому времени, — пообещала женщина.

Я слышал, как он громко кричит на заднем плане: «Хочет купить мой дом! Я куплю его дом, дом его отца и дом отца его отца! И дом отца матери его отца!»

Женщина у телефона рассердилась:

— Заткнись, Тафен!

Затем она дала мне указания. Физз все записала, когда я повторил их вслух. Хапур, Гархмуктешвар, Гаджраула, Мурадабад, Рампур, Биласпур, Рудрапур, Халдвани, Катгодам, Джеоликоте, Гетия.

Очень скоро это станет мантрой наших жизней.

Мы выехали перед рассветом и добрались до Хапура раньше первых лучей солнца. Было холодно, и мы держали окна Джипси закрытыми. Маленькие городки, встречающиеся по дороге, уже проснулись, продавцы фруктов и овощей начали выстраиваться вдоль дороги. Когда мы пересекли Ганг у Гаримуктешвара и проехали мимо благоухающего Гаджраула, солнце уже встало, окна в машине были уже опущены. Нам в лицо дул холодный ветер, мы болтали и чувствовали себя замечательно. Мы уже давно так не разговаривали: легко, счастливо. О прошлом, о будущем. Мы заметили голубых соек и пестрых зимородков, которые уселись на проводах, приготовившись к утренним набегам; на полях усердно трудились мужчины и женщины.

Хаос Мурадабада с его автомобильными магазинами, рикшами, автобусами, велосипедами, торговцами, дхабами, железнодорожной станцией, школьниками, тракторами устроил нам настоящую проверку, нам снова пришлось закрыть окна из-за шума и запахов рыночной площади. Все люди спешили в разных направлениях, следуя правилам психиатрической лечебницы. Рынок растянулся, словно дурное настроение ребенка; когда мы наконец выбрались из него, мы оказались в бесконечной очереди у железнодорожного переезда. Мы были так далеко позади, что не видели даже, где рельсовые пути пересекали дорогу. Нас охватил ужас из-за спокойствия, царящего вокруг нас. Большинство водителей и пассажиров вышли из своих транспортных средств: они потягивались, нежась на солнце, присаживались у обочины, покупали индийские газеты, разрезали зеленую гуаву и влажную белую редиску. Некоторые из них лежали на островках солнечного света и собирались спать. Многие испражнялись в канавах, спрятавшись в тени гладких светлых стволов эвкалиптовых деревьев, бросая взгляды на тex, кто разговаривал с ними с дороги. Повсюду лежали дворняжки — разноцветные, с тусклой шерстью, на вид больные чесоткой и бешенством, совершенно потерявшие интерес к шуму, царящему вокруг.

Мы получили первый урок терпения на нашей дороге к Эльдорадо.

Вскоре мы тоже вышли из «Джипси». Купили гуаву, купили редиску, приправили и то, и другое до черно-коричневого цвета. Прочитали местную газету. Физз села на теплый капот. Я спустился в канаву, чтобы испражниться. Солнце было в зените. Мы купили поддельную пепси. Она была неплохой. По очереди мы поднимались, чтобы посмотреть, как быстро двигается вереница машин. Она была похожа на питона, который проглотил кларнет, гитару, затем саксофон и, наконец, виолончель. И теперь дремал на солнце. Она раздавалась, сокращалась, сужалась и расширялась, в ней отсутствовал всякий порядок. Бесконечные грузовики, легковые машины, автобусы, двухколесные велосипеды, тракторы, троллейбусы, трехколесные транспортные средства, фургоны, перевозящие быков, грузовики с кудах-тающими курицами, повозки с волами, полные сена, повозки, запряженные лошадьми, с большими мешками, и старый джип «Виллисс», выпускающий такие выхлопные газы, что не думаю, что водитель мог видеть дорогу впереди, — все они стояли на дороге, наезжая друг на друга и сражаясь за свободное место, пока все движение не замерло. Питон, казалось, впал в кому и не собирался возрождаться к жизни.

Затем внезапно по змее пробежала дрожь. Шорох раздался среди машин. Мы не могли ни видеть, ни слышать поезд. Но мужчины, женщины, дети начали карабкаться на свои средства передвижения. Включилось зажигание; заработали двигатели. Мы с Физз тоже сели в машину. Вдалеке раздался предупреждающий свисток, мы почувствовали дребезжащий звук под ногами, слабое щелканье железных рельсов. Даже не видя, мы знали, что поезд проехал мимо. Все стихло. Последние люди, которые испражнялись, вышли из канавы и заняли свое место. Казалось, змея затаила дыхание. А затем внезапно раздался рев: змея пришла в движение. Она начала подниматься, трястись и извиваться. Когда другая змея с противоположной стороны двинулась в нашем направлении, мы стали вытягиваться и среди криков, гудков, оскорблений — выстраиваться в линию. Змея должна была пройти через узкие ворота, и, приняв обтекаемую форму, она начала двигаться. После того как мы много минут сигналили, тормозили, тряслись, давили друг друга мы переехали через двойные рельсы — вторая змея медленно скользила в противоположном направлении — и оказались на другой стороне.

Торговля, которая процветала на переезде, затихла; продавцы гуавы, сахарного тростника, редиски, арахиса, алу тикки кулчей, голгаппой, далом теперь сидели на покрытой травой обочине, наблюдая за постоянным движением их клиентов.

Со следующим поездом их количество вырастет.

Со следующим поездом они разрушат насыпь.

Меньше чем через тридцать километров, прямо перед Рампуром, мы почти завизжали от ужаса, когда увидели, как формируется еще одна змея. Но в этот раз поезд уже проехал, и змея медленно ползла вперед. Мы схватили ее за хвост и продолжали движение.

Наша удача на этих двух переездах, находящихся на расстоянии тридцати километров друг от друга, навсегда определила шкалу несчастий наших путешествий.

Нас предупредили, что в Рампуре надо искать поворот на Найнитал, и мы заметили его слева, сразу после рынка, среди дюжины припаркованных грузовиков. Следующие пять километров дорога проходила мимо людных рынков, складов лесоматериалов, автомастерских, магазинов покрышек и ограждений с животными. Затем неожиданно открылся вид на зеленые и золотые поля с изредка встречающимися деревьями. Дорога была вся в рытвинах, словно рябое лицо. При таком грохоте нам пришлось выключить музыкальную систему. Но с открытыми окнами и придорожными деревьями приглушенный свет солнца, чистый ветер, дующий с полей, были настоящим бальзамом для нас. Запах и шум основной магистрали пропали, движение сократилось до минимума, единственным звуком было трение резины об асфальт.

Физз улыбалась, ее волосы развевались, правая рука была зажата в моей левой ладони.

Мы проехали мимо Биласпура, через узкий мостик, где пришлось пропустить встречные машины, потом повернули на Рудрапур, быстро прогромыхав между деревьями и зелено-золотистыми полями. Возле Рудрапура были просторные дороги и окольные пути Чандигарха, мы промчались по ним без остановки. Через несколько минут мы оказались снова среди, полей, и теперь нас обступили семалы.

Затем мы повернули налево, переехали через брошенный железнодорожный переезд и оказались на широкой дороге в лесу. Холодный ветер засвистел нам в уши. Возле дороги росли, в основном, семалы, фикусы, баньаны и сал, но прямо за ними можно было увидеть плантации эвкалипта и тополей. Это был тайный лес, и впервые с тех пор, как мы покинули Дели, мы не видели человеческих жилищ. Движение было минимальным, единственное, за чем приходилось наблюдать, — это отряды обезьян, обозревающих обочину.

Когда мы почти выбрались из леса, начали появляться первые поля и дома. Физз посмотрела вверх и воскликнула: «Baу, горы!»

Там виднелись Гималайские пики, темный силуэт которых становился более зеленым по мере приближения к Халдвани. От поездки через два города Халдвани и Катгодам быстро испарилось удовольствие, которое мы получили в лесу. Узкие дороги, бесконечные пробки, движение велосипедов, мотороллеров, машин, автобусов; магазины были расположены наполовину на улицах, продавцы стояли у обочины, повсюду бродили коровы. Но едва мы отчаялись, это все внезапно прекратилось, город закончился, и мы оказались на извилистой горной дороге. Мы поехали по горному склону; появились покатые медные крыши, окрашенные в красный или зеленый цвет, земляные насыпи с яркой буганвиллией, каменные стены, лестницы, поднимающиеся вверх с дороги, лишай и мох в трещинах в водосточных канавах и на стенах домов, старые люди, которые сидели на верандах, поддерживаемых старыми деревянными стропилами, стаи куриц, добывающих пропитание, костлявые козлы, жующие траву.

Мы повернули, и наша душа воспарила.

С каждым поворотом мир становился все более зеленым. Исчезли деревья сал. Над нами парили высокие сосны, выстроившись в ряды неправильной формы. Под нами было каменисто русло реки с тонкой серебряной нитью воды, прокладывающей себе путь по нему. Прямо за ним снова поднимались горные пики, в основном необитаемые, за исключением нескольких испаханных полей — зеленых с коричневыми пятнами там, где проступала земля.

Воздух становился все прохладней и прохладней, его свежесть опьяняла. Физз так самозабвенно улыбалась, что эта улыбка могла рассеять печаль всего мира. Из плеера звучала песня Мохаммеда Рафи «Я остался один на один с жизнью, когда это произошло».

Дорога была широкой и гладкой, накренялась и поднималась с легким изяществом.

На некоторых поворотах были чистые источники. Часто встречались заборы с колючей проволокой и железными воротами — немногочисленные признаки присутствия человека. Периодически попадались маленькие деревянные хижины с оловянными крышами, где продавались закуска, шоколад, конфеты, сигареты, хлеб-пакорас, кола. Повсюду на корточках сидели жилистые мужчины, курящие биди, потягивающие чай.

Мы сделали крутой поворот, и тут заморосил дождь. Это был прекрасный, кружевной дождь, который ложился на мою правую руку, словно тонкая паутина. Физз высунула голову из окна, закрыла глаза. Когда она влезла обратно, ее лицо блестело от капель, и она выглядела счастливей, чем я когда-либо видел.

Мы преодолели еще один поворот, там была вереница хижин с закусочными у дороги. Первой была пустая дхаба с деревянными скамейками и столами на открытой веранде. Физз предложила:

#8213;Давай пообедаем.

Место называлось «До Гаон». Две деревни. Еще не было и полдня. Мы были в дороге больше шести часов.

Молодой владелец дремал, но вскочил и начал стучать горшками, как только мы появились. Он поставил тандур для poтис и начал готовить дал и гхоби на газовой плите. Рядом был свежий источник, бьющий прямо из морды льва. Мы низко и наклонились, умыли лица холодной чистой водой и тотчас замерзли. Это было плохое время для торговли; за исключением нас было только несколько местных жителей, которые сидели вокруг и курили. Они смотрели на нас с любопытством. Это была тропа туристов.

Мы ели, сидя друг напротив друга, и наблюдали за моросью, капающей с неба. Нет ничего прекрасней, чем наблюдать за дождем, идущим в горах. Он не похож на дождь, который можно увидеть на равнинах: нет неопределенности формы. Можно проследить за движением каждой капли воды. Когда она двигается быстрее, можно идти быстро. Когда наклоняется, можно тоже изменить направление. Нас окружали зеленые склоны холмов с дикой растительностью и старыми, но не страшными деревьями. Ползучие растения с большими листьями переползали по верхушкам деревьев, соединяя их вместе. Чешуйчатая кора сосен была темной и влажной. Свистящий дрозд сел под крышей, распушив перья. Он был толстым, вероятно, располнел на остатках пищи в дхабе. Наша кожа ожила и немного покалывала. Волосы на моих руках шевелились. Физз расцвела, лицо раскраснелось, глаза блестели. Мы знали, что это особенный момент. Наша жизнь состояла из таких моментов. Прошло много времени с последнего такого момента. Мы оба жили этой минутой и наполняли ее, чтобы вернуться к ней в будущем.

— Я чувствую, что принадлежу этому месту, — сказала Физз.

— Да, это странно. Мы словно вернулись домой, — согласился я.

Я не говорил, что эту минуту легко удержать. Это было сверхъестественно, словно я возвращался к чему-то, что хорошо знал. В какое-то место, где я жил или которое я искал всю свою жизнь. Города моего детства на большой равнине Ганга никогда не были для меня домом: они были местом, откуда хотелось убежать при первой возможности. Да, когда-то Салимгарх казался мне домом, но это чувство тоже давно ушло. В течение многих лет домом была только Физз. Теперь я ощутил, что странное чувство единения с этой землей начало наполнять меня. Оно воодушевляло и волновало. Сидя здесь во время дождя, среди запутанных зеленых склонов, где тишина нарушалась только звуком двигателя машины, едущей по горами и звуком воды, бьющей из морды льва, наблюдая за толстым дроздом, который смотрел на нас, чувствуя запах готовящейся еды и дыма очага, ощущая радость, исходящую от тела Физз, — сидя там, я чувствовал, что, возможно, нашел место на земле, которое мы все ищем. Единственное место на земле, с которым мы связаны, в которое нам нужно вернуться, и не имеет значения, как дело мы ушли. Нам принесли счет — всего на двадцать восемь рупий.

— Я могла бы жить здесь всегда, — улыбнулась Физз.

— Без Си-эн-эн? — спросил я.

Я медленно ехал, следуя правилам холмов, пробираясь к горам, нажимая на сигнал при каждом повороте. Независимо от того, насколько отвесным был склон, по которому шла дорога, мы чувствовали, что поднимаемся высоко и уже проехали через несколько гор. Давно исчезло сухое устье реки, воздух становился прохладней. Вскоре мы выехали из местности, где шел дождь, и небо снова стало чистым. Дождь уже прошел здесь, потому что воздух был свежим, а листва и дорога все еще блестели от капель.

Физз постоянно меня останавливала. Она не хотела спешить. Она была похожа на пилигрима, который знает, что суть путешествия — это истинная любовь к конечному пункту назначения. Физз замечала новый поворот дороги или прекрасный вид и резко останавливала: «Здесь!»

Я подъезжал к обочине дороги. Мы подходили к краю — там не было крутых обрывов, просто горный склон мягко переходил в волны деревьев, зелени и террас. Это были дружелюбные склоны. Если скатиться вниз, то можно налетать на препятствие каждые десять ярдов. Кроме сосен, здесь было множество дубов, уродливых в своей кривой асимметрии, россыпи крепкого бамбука с желтыми и зелеными ветками. Там рос прямой, словно проглотил аршин, семал, великолепной наружности, полый внутри ствола.

Я держал ее за руку, мы глубоко дышали, наполняя наши легкие головокружительным воздухом. Когда я не слышал шума двигателя, я становился за ней, прикасался лицом к ее шее и вдыхал запах ее кожи. Порой она поворачивала голову, чтобы я имел доступ ко всему. В одном месте мы остановились на выступе рядом с большим валуном. Огромный фикус обвил его своими корнями, словно пальцы подающего мяч. Вообще-то, казалось, что дерево росло из большого куска гладкого камня. Только внимательно присмотревшись, можно было увидеть, где именно его единственная артерия входит в почву.

— Я хочу его для моего сада, — сказала Физз.

— Давай возьмем его, — предложил я.

Мы оба стояли, прислонившись к валуну, не дотягиваясь и до половины его высоты, и, упершись ногами, тянули со всей силы. Наверху можно было увидеть корни фикуса, у которых были прекрасные усики, входящие в невидимые трещины скалы, крепко удерживающие дерево на месте.

Я скомандовал:

— Один, два, три, тяни!

Даже стена казалась более податливой по сравнению со скалой.

— Любовь двигает горы! — воскликнула Физз.

— Если ты будешь проверять любовь слишком часто, однажды она подведет тебя, — заметил я.

— Ты думаешь, она знает, что ее проверяют? — спросила Физз.

— Думаю, да, — сказал я.

— Может, нам следует тихо подкрасться к нему и попытаться сделать это?

— Это возможная тактика.

Когда мы потерпели неудачу с фикусом, то находились в трех километрах от Джеоликоте; на дороге стоял мужчина с поднятой рукой. Мы остановились. Он положил руку на «Джипси» и сказал: «Десять минут второго». Затем мужчина протянул ладонь. Физз положила в нее десять рупий. Он щедро поблагодарил, отступил к обочине и сел на землю, весь покрытый грязью. У него были короткие волосы, как у армейского новобранца, oн был молод, но одет в старые брюки цвета хаки с застегнутыми пуговицами. На его руках не было часов. Его веки были закрыты. Он был слепым, но держал голову прямо, а не в обычной, манере незрячих.

Позднее Тафен Обманщик — Стефен — рассказал нам, что мы хорошо поступили. Не заметить молодого слепого на этой дороге означает опасность. Он был гарантом успеха и безопасности. Каждый водитель грузовика и автобуса, каждый бизнесмен, спускающийся в Халдвани, чтобы заключить сделку, или поднимающийся в Найнитал, чтобы отдохнуть, останавливался и покупал себе защиту.

— Поверьте мне, сэр, — сказал Стефен, — если бы вы не дали ему денег, я бы не продал вам этот дом. Что-нибудь бы произошло. Я не знаю что. Что-нибудь. Мне бы не понравилось ваше лицо. Вам бы не понравилось мое. Что-нибудь.

Джеоликоте начиналась с бензозаправки, затем внезапно открывалась рыночная площадь, где продавалась еда, и дальше шли продовольственные магазины. Над магазинами можно было увидеть случайные жилища, поднимающиеся по склону. В основном, это были скромные дома жителей гор, но виднелось и несколько двухэтажных зданий со свежеокрашенными железными крышами. В этой местности царила атмосфера активного строительства. У обочины был припаркован грузовик, полный кирпичей, можно было увидеть кучи песка и гравия. А справа у дороги в воздух поднимались железные прутья, ожидая того момента, когда на них вырастут здания.

За многие годы я привык к этому. Холмы постоянно застраивались.

Я остановил джип в конце рынка и вышел. У дороги сидел на корточках старик в тесной грязной пайджаме и с многодневной щетиной, крепко затягиваясь биди. Я спросил у него дорогу.

Не поднимаясь, он ответил:

— Гетиа? Большой дом? Тафен? Там!

Он указал через широкую долину на холмы напротив: чуть выше того места, где мы стояли, на горном выступе, в окружении деревьев стоял одинокий дом. У него было две трубы, даже издалека можно было разглядеть, что их прикрывали маленькие шляпы.

Выехав из Джеоликоте через несколько минут, мы свернули направо, прямо к Алморе, переехали однобалочный мост, пересекающий небольшое ущелье, и поднялись вверх по отвесному склону на несколько километров. Воздух становился прохладней, справа раскинулась долина, у обочины стали попадаться дома и уродливые ашрамы. Обогнув гору, мы попали в санатории Гетиа. Продолжая ехать, как нам было сказано — мимо вечных стражей, двенадцати серебряных дубов, мы добрались до столба с надписью «До Бховали 10 км». Я медленно повернул, и мы оказались прямо перед домом на холме.

На другой стороне висел табличка «Катгодам, 24 км».

Мне пришлось дать задний ход, чтобы найти дорогу, ведущую к дому. Она заросла сорняками и травой, мы долго не могли разглядеть пути для машины. Джип легко преодолел заросли, и я припарковался под большим гималайским кедром рядом с белой машиной «амбассадор», у которой не было колес и сидений. Ее положили на кучи кирпичей и прислонили прямо к толстому стволу деодара — припавший к земле скалолаз, который приготовился покорять дерево. К дому вела лестница со старыми каменными ступеньками.

Когда мы поднялись по ней, обошли толстые нависающие стены и подошли к террасе сзади, Физз приняла решение.

Первое, что она сказала:

— Я хочу этот дом.

Я принял решение, когда увидел деодар.

В отдалении лаял пес. Каждые несколько минут он прерывался на рычание, затем снова принимался лаять. Вскоре к нему присоединилась еще одна собака.

Тропа, ведущая к террасе, заросла сорняками, среди которых виднелись большие островки золотой травы. Под ногами валялся разбитый камень, и мы держались за руки, чтобы не упасть. Терраса представляла собой остатки старого здания. От него ничего не сохранилось, кроме последнего ряда отшлифованного камня и одной стены с гнилой оконной рамой, наполовину выпавшей; на ней все еще болтались ржавые железные петли. От крыши остались сломанные щепки стропила, устремленного в небо, словно обвиняющий палец.

Странно, что внутри, где ничего нет, кроме ветра и неба, чувствуешь себя так, словно находишься в комнате.

Мы стояли почти на одном уровне с крышей основного дома. Если бы я побежал и подпрыгнул так, словно у меня на хвосте был дьявол, я бы приземлился на ее проржавевшее олово, которое начинало расползаться, как влажная картонная коробка, оставленная на солнце. По обе стороны от нее открывались две долины, непохожие друг на друга, словно доктор Джекил и мистер Хайд. С одной стороны я мог видеть аккуратные коричневые террасы и многочисленные признаки присутствия человека: зеленые и красные крыши, беленные известью стены и прямо за ними Джеоликоте с множеством магазинов и нитью серой дороги, огибающей их со стороны гор. Но когда я смотрел в другую сторону, там не было даже следа человеческой жизни, просто широкие ряды зеленых деревьев, темные и страшные горные склоны, усеянные дубами и соснами, которые спускались к невидимому мне подножию холмов.

Мы нашли маленькую тропу, где росло множество низкорослых лаймовых деревьев с колючими ветками. Я старался отводить их подальше от Физз, пока мы пробирались к другой, меньшей, террасе. Это была самая высокая точка имения. Там покоилась старая цистерна, и можно было услышать звук булькающей воды. Когда мы стояли там, пара великолепных красноклювых голубых сорок появилась на склоне и стала играть в пятнашки, их длинные хвосты развевались на ветру. Вокруг нас поднимались усыпанные деревьями горные пики. С того места, где мы стояли, начинался горный высгуп с рядами высоких сосен и дубов, вершина которого была на расстоянии нескольких сотен футов. Полуденное солнце светило прямо на нас, но дул сильный и холодный ветер.

Над широкой чашей долины орел грациозно разрезал воздух.

Прямо под нами находился основной дом, два его дымохода напоминали сжатые кулаки. Если бы я бросил камень, то он бы приземлился на крышу с громким звуком.

Наклонившись ко мне, Физз сказала:

— Я хочу этот дом.

— А Си-эн-эн? — спросил я.

— Даже без Си-эн-эн, — улыбнулась она.

Дикое лаянье собак становилось все ближе. Кто-то закричал снизу:

— Могу я узнать, сэр, вы там?

— Стефен? — крикнул я в ответ.

— К вашим услугам, Стефен, сэр! — раздалось в ответ.

Стефен оказался мужчиной, которому было уже за шестьдесят, туберкулезной развалиной с редеющими волосами, скрипящими суставами, болезненной кожей и гниющими зубами. Он шел, таща за собой на поводке четырех лающих дворняжек, две веревки были длиной почти с канат. Он привязал собак к железным перилам у каменных ступенек, и дворняжки тянули поводок, рвались и лаяли так громко, что нам пришлось обойти вокруг дома, чтобы нас было слышно.

— Поверьте мне, сэр, это не собаки, а дьявольские псы! Они могут напасть на пантеру и обратить ее в бегство!

Нам пришлось держаться от него подальше, когда он говорил. От него несло кислым запахом виски. Его темно-бордовый кардиган был весь покрыт собачьей шерстью различных оттенков, и даже к его серым брюкам прилипли длинные пряди.

Увидев нас, он пристально всмотрелся. Обнажив гнилые зубы в смертельной усмешке, Стефен сказал:

— Поверьте мне, сэр, в конце концов собака — единственный друг человека. Спустя какое-то время миссус даже не позволит вам подойти к ней. А собакам не важно, как вы выглядите или чем от вас пахнет. Они смотрят только на ваше сердце. — Затем он подмигнул Физз и добавил: — Не хотел вас обидеть, мадам. Но мы, мужчины, никогда не поймем ваш народ.

Мы стояли между домом и долиной Джеоликоте. Горный склон под нами делился на несколько террас неправильной формы. Первая находилась на расстоянии пятнадцати футов, а остальные террасы шли через промежутки от пяти до десяти футов — огромных шагов великана, который мог спуститься по ним к подножию горы. Кусты лантаны росли возле каждой террасы. Стефен достал из кармана своих брюк маленькую бутылку «Бэгпайпера». В ней было виски всего на два пальца. Он подошел к крану на внешней стене дома, подставил бутылку под кран, налили туда немного воды, опрокинул ее залпом и, взмахнув рукой, сказал:

— Ничто не может заставить петь сердце жителя холмов так, как «Бэгпайпер»! Идемте, сэр, позвольте мне показать вам самый удивительный дом в Кумаоне.

Он открыл самый удивительный дом в Кумаоне, слегка приподняв правую половину передней двери и толкнув ее, чтобы упал засов. Внутри было темно. Нам пришлось постоять несколько минут в столовой, прежде чем мы смогли что-нибудь увидеть. Первое, что я заметил, — это толстые балки, которые поддерживали потолок над нашими головами, и деревянные планки, прибитые к ним. Деревянные полы были нашей детской мечтой. Мы всегда жили среди бетона и кирпича. Второе, что я увидел, — у дальней стены широкий камин с обугленными деревянными дровами. Я взял Физз за руку и обратил ее внимание на то, что заметил. Не глядя на нее, я догадался, что это ее обрадовало.

Все окна были зашиты неаккуратно прибитыми планками, гвозди расщепляли дерево там, куда они входили. Приходилось идти по пятнам яркого света, пробивающегося сквозь дыры. Мы за Стефеном вошли в большую гостиную с еще одним широким камином, точно таким же, как тот, что в столовой. Над ним висел деревянный крест с изображением длинноволосого Иисуса, нарисованного краской голубого, белого и коричневого цвета. Пол был шершавый, неровный. Здесь были основные балки, поддерживающие дом — две из них, широкие, словно стволы деревьев, были скреплены вместе стальными скобами Даже не будучи специалистом, я знал, что невозможно получить больше — законным или незаконным путем.

— Насколько старый этот дом, Стефен? — спросил я.

— Очень старый, сэр, слишком старый, — ответил он. Его построили до того, как вы родились, до того, как родился я. Поверьте мне, сэр, это исторический дом. Вы стоите на истории Здесь бывали многие великие люди. Гандихиджи стоял там, где стоите вы.

— Ганди? Махатма Ганди?

— А кто еще, по-вашему, сэр? Махатма Ганди! Он сидел за этим столом и пил чай. Госпожа и он. Говорили об ахимсе, сатиаграхе и всех этих вещах о свободе.

— Вы шутите, Стефен, — сказал я.

— Прямо там, сэр, поверьте мне, — уверил он меня. — В своем белом дхоти. Потягивал чай с улыбкой. Он приехал проведать Камла Неру в санатории Бховали.

— С ним был Джавахарлал Неру?

— Нет, нет, сэр, он был в тюрьме. Поверьте мне, сэр, страна всегда важнее жены. Не обижайтесь, мадам.

— Стефен, я хочу, чтобы вы это повторили перед своей женой, — возмутилась Физз.

Стефен захихикал.

— Мадам, я не Джавахарлал Неру, — сказал он.

У задней стены гостиной была лестница, ведущая на второй этаж. Физз шла за мной, а я — за Стефеном. Одна ступенька была опасной, и Стефен предупредил нас об этом. Мы вышли в холл с дверями в каждой стене. Три из них вели в спальни, а одна — на длинный балкон, который тянулся вдоль всего дома. Привыкнув к твердому полу, мы осторожно ступали по планкам. Стефен заметил нашу осторожную походку и засмеялся.

— Поверьте мне, сэр, слон с носорогом могли бы станцевать фокстрот на этих полах, и ничего бы не произошло, — улыбнулся он.

В доказательство своих слов он начал прыгать вверх и вниз, громко напевая мелодию «Приходи, сентябрь». Па-па-па-паам-паам-пам-пам-пааам. Паампам-па-пам-пам-пам-пам-пам-пам…

Пол задрожал. У нас почти упало сердце.

— Стефен, контролируйте себя. Вы рушите мой дом, — попросила Физз.

Здесь было намного больше света, проникающего сквозь передний балкон и сквозь щели в планках у нас над головой. Я поднялся по лестнице и оказался на чердаке. Он был большим и заброшенным, с двумя забитыми окнами с каждого конца; вся крыша была залатана на скорую руку, дерево под ней прогнило, просачивалась вода.

Когда мы снова добрались до основания лестницы, Стефен остановился и начал сражаться с дверью справа от него, которую мы пропустили по пути наверх. После некоторых попыток толкнуть ее или потянуть на себя ему удалось открыть ее.

— Это последняя комната, — важно сказал он. — Вообще-то, комнаты.

Когда мы вошли и посмотрели вверх, небо было прекрасного голубого цвета. Простая тонкая балка делила его пополам — последний остаток крыши. Комната над нами отсутствовала. Можно было увидеть доски деревянных балок, которые когда-то поддерживали пол над каменной стеной. Некоторые были аккуратно отпилены, другие раскололись, словно их ударили о колено. Мы были в закрытой коробке без крышки. Это было похоже на открытый корт для сквоша, но разрушенный у наших ног, что заставляло меня воображать, будто я стою в доме, в который угодила бомба в одном из сражений в этих британских фильмах.

Пол был усыпан камнями, гниющим деревом, кучками сырой травы, ржавыми скобами и гвоздями, сухими ветками, разорванными в клочья мешками, пустыми бутылками, разрезанными банками, скрученными листами олова. Дверь и два окна, снятые с петель, стояли прислоненными к стене — стеклянные безглазые рамы, разрушающееся дерево. Неподвижные стены поднимались на два этажа вверх, штукатурка горчичного цвета облезла, обнажая твердую каменную основу.

Даже при свете дня, высоких голубых небесах, нестихаемой болтовне Стефена это было жутко. Словно мы случайно увидели, как это все закончится. Дом постепенно превращался в руины.

Гниение начиналось в момент создания.

Это мрачное чувство периодически охватывало меня, когда мы начали восстанавливать дом. Каждый раз, как был положен новый ряд кирпичей, была выпилена, обрезана и прибита новая доска, каждый раз, как наливали цемент из мешалки, выпрямляли и резали листы олова, все, что я видел, — это окончательная разруха.

Процесс разрушения начинается с создания.

Сея семена, я видел, что из них вырастут не деревья, а дрова для камина. И всегда ко мне приходил образ этой высокой двойной комнаты без пола и крыши; обломки того, что когда-то было живым, лежало мертвым у моих ног.

— Поверьте мне, сэр, когда эти комнаты отремонтируют, вы не захотите покидать их. Они будут самыми лучшими, — сказал Стефен.

Я посмотрел на камни, отсутствующий пол, отсутствующую крышу, единственную балку, поддерживающую небо.

Мы все видим и слышим то, что нам хочется.

Вы слышите звук закрывающихся дверей, а я — открывающихся.

Мне следовало спросить его, посещал ли это место и Абул Калам азад? Потягивал чай с госпожой.

Когда мы вышли через переднюю дверь, он остался внутри.

— Я буду с вами через минуту, — сказал он.

Мы слышали, как он скрипит засовом. Мы ждали на каменной веранде. Над нами был разрушающийся балкон — серо-черные доски, гниющие и с большими щелями. Стефен появился из-за дома, усмехаясь. Он выпрыгнул через окно в кухне, затем закрыл его.

— Самос безопасное место в мире, — заметил он. — Единственная кража случилась здесь пять лет назад. Восемь кочанов капусты с полей Према Сингха рядом с Гетиа падао. Полиция провела расследование. Поймали вора. Ему пришлось месяц работать на полях Према.

Затем Стефен повел нас на экскурсию по имению. Были еще одни развалины на террасе перед домом. Остался только каменный плинтус. Он сказал, что когда-то это была оранжерея. И еще было двухэтажное помещение возле передних ворот. Оба этажа испорчены, двери и окна разрушены, олово с крыши снято. Большая часть имения заросла, и с трудом можно было найти дорогу через него — лантана, трава, кусты, ползучие растения были повсюду. Деревья нужно было обрезать, многие почти слились вместе.

Когда мы вернулись под деодар, я сказал:

— Машина идет вместе с домом?

— Поверьте мне, сэр, сейчас она плохо выглядит, но многие знаменитые люди путешествовали в этой машине, — уверил нас Стефен.

— Да, — хотелось сказать мне, — Луис и Эдвина Маунтбэттен.

Мы пожали ему руку и пообещали скоро вернуться.

Он посмотрел на Физз и сказал:

— Мадам, вы купите этот дом и никогда не забудете Стефена.

Это было более точное предсказание, чем мы могли себе представить.

Он ушел, лающие собаки потащили его за собой. Я заметил, что пестрая собака с перебитой задней лапой была самой агрессивной, показывала зубы и рычала на всех. Даже три другие собаки пятились от нее. Мы медленно шли за этим цирком, хромая собака поворачивалась, чтобы броситься на нас. Когда мы вышли из нижних ворот — ворот там не было, просто сломанные каменные колонны, — то перешли через дорогу. Рядом Со столбом «До Бховали 10 км» была маленькая каменная скамейка. Сидя на ней, можно было посмотреть на дом снизу верх. Камень под нами — голый, неприкрытый цемент — был теплым.

Через несколько минут солнце добралось до наших костей, погрузив нас в сон. Прямо за нами лежала темная и зеленая долина. Напротив находился холм с домом на вершине и дымовыми трубами на крыше. Рядом с ним рос деодар, три его зубца поднимались выше дома, выше дымовых труб. Небо было высоким и цвета голубой воды. Словно мазки краски, на нем вырисовывались хлопковые облака. Можно было слышать, как ускорялись и затихали двигатели автомобилей возле гор. В кустах было множество порхающих и болтающих синиц, чеканов, зябликов, поползней, маленьких птиц, которых невозможно было распознать. Мы сидели там, наслаждаясь запахами, наблюдая, слушая. Мы оба знали, что мы собираемся делать.

— Господин чинчпокли, я могла бы жить здесь вечно, сказала Физз.

— Это знаменитая машина, правда? — спросил я.

#8213;Нет, это обаяние Стефена, — улыбнулась она. — Он так небрежно носит эту собачью шерсть.

Мы сидели там так долго, что солнце село за противоположную гору в мареве кроваво красного цвета. Жители деревни прогуливались мимо; машины, автобусы, грузовики проезжали мимо; на нас смотрели с любопытством, но никто не беспокоил нас. Еще до того, как село солнце, воздух стал прохладным. Мне пришлось опустить рукава моей рубашки, Физз закуталась в дупатты. Мы вернулись наверх к дому, на самую высокую террасу — вода все еще булькала в трубе — наблюдали, как сумерки — опускались на долину. Вокруг начали появляться последние островки света. На недоступных склонах, которые выглядели необитаемыми днем, светили маяки. Люди, правда, были повсюду.

Дом стоял внизу перед нами в полной темноте, две его дымовые трубы теперь выглядели как поднятые уши огромного животного. Через минуту небо потемнело, а затем его усеяли звезды. Мы не видели так много звезд со времен пребывания в Касаули много лет назад. Мы держались за руки и медленно поворачивались, чтобы увидеть их всех.

— Что ты скажешь: если я сосчитаю их правильно, мы купим дом? — спросила Физз.

— Обязательно, — пообещал я. — Если ты ошибешься, мы просто сядем в джип и уедем.

— Дай мне минутку, — сказала она. Она посмотрела вверх, молча двигая губами.

— Я думаю, их три миллиона двести семьдесят тысяч семьсот тридцать три! — воскликнула Физз.

— Бинго! Он твой! — закричал я.

Я обнял ее и прижал крепче — а затем еще крепче. — пока вода сердито булькала позади нас. Она пахла лучше, чем все в этом мире. Лучше, чем что-нибудь, что я видел этим днем или за век свою жизнь.

Позже она спросила:

— Мы нашли его, правда?

— Думаю, да, — сказал я.

Единственное место на планете, с которым мы связаны и куда хочется вернуться, и не имело значения, как далеко мы ушли от него.

Единственное место, которое возвращает нам целостность, которую мы медленно утратили за эти годы. Единственное место, где «Брат» будет работать в бесконечном исступлении.

Момент испортили чьи-то шаги в кустах у подножия холма. Мы ничего не могли увидеть, но знали, что это была страна больших кошек. Мы осторожно выбирали дорогу позади лаймовых деревьев, я придерживал ветки с сочными зеленым колючками. Света звезд и половины луны было достаточно, чтобы не упасть. Случайное лаянье собаки нарушило молчание прохладной ночи. Когда мы сели в джип, бесколесый «амбассадор» под деодаром выглядел, словно большой спящий жук. Я ждал, что он убежит, когда я заведу двигатель.

Сам деодар — толстый ствол поднимался в высоту на восемь футов, три его прямые ветки пронзали небо: Тришул, как мы узнали позднее, — был похож на часового из другого времени, Когда человечества еще не существовало. Оружие Шивы осталось позади на этом холме в Гетии. Чтобы защищать нас и наши Мечты.

Для меня он один уже был ценностью этого дома.

Когда мы съехали вниз по склону и оказались на дороге, мы увидели, как большая темная фигура скользнула с обочины в тень рассыпающегося крыла здания. Это было так стремительно, что мы почти ничего не разглядели. Когда я притормозил, чтобы оглянуться, было не на что смотреть.

— Что это было? — спросил я.

— Что бы это ни было, оно выглядело довольно страшно, — отмстила Физз.

Когда я повернул — свет фар джипа отразился от каменного лика горы, — чтобы подняться на дорогу к Найниталу, где мы планировали провести ночь, она сказала:

— И я думаю, у этого существа нет рук.