"Сыновья Ананси" - читать интересную книгу автора (Gaiman Neil)Глава пятая, в которой речь идет об утренней расплатеТолстому Чарли хотелось пить… Толстому Чарли хотелось пить, и голова у него болела, во рту было гадостно, глаза – слишком маленькие для головы. Все зубы зудели, желудок жгло огнем, а спина болела такой болью, которая начинается от коленей и доходит до лба, мозги у него как будто изъяли и заменили ватными тампонами, иголками и булавками, вот почему тяжело было даже попытаться думать, а глаза стали слишком круглыми и за ночь выкатились, а потом их прибили назад кровельными гвоздями… К тому же любые звуки громче трения друг о друга молекул в броуновском движении – выше его болевого порога. А еще ему хотелось умереть. Толстый Чарли открыл глаза. Большая ошибка: ведь так он впустил внутрь дневной свет, а от него стало больно. С другой стороны, теперь стало ясно, где он (в собственной кровати, в своей спальне) и (поскольку прямо перед ним стоял будильник) что времени половина двенадцатого. А самое ужасное (думал он по одному слову зараз) – у него такое похмелье, каким ветхозаветный бог поражал мадианитян, и при следующей же встрече с Грэхемом Хориксом, без сомнения, он услышит, что уволен. Интересно, не удастся ли разыграть по телефону нечеловеческие муки? Тут Толстый Чарли сообразил, что большим подвигом была бы попытка изобразить хоть что-то другое. Он не помнил, как вчера ночью попал домой. Наверное, надо позвонить в офис. Как только сумеет вспомнить номер телефона. Тогда он извинится… какая-нибудь чудовищная двадцатичетырехчасовая простуда… дескать, лежит пластом и ничего поделать не может… – Знаешь, – сказал кто-то рядом с ним в кровати, – кажется, бутылка воды с твоей стороны. Не можешь передать? Толстому Чарли хотелось объяснить, что никакой бутылки с его стороны кровати нет и что вообще ближайшая вода в раковине ванной, и если он промыл стакан для полоскания зубов… а потом сообразил, что смотрит на одну из нескольких бутылок, стоящих у него на тумбочке. Протянув руку, он почувствовал, как показавшиеся чужими пальцы сомкнулись на горлышке, а после с усилием, которое обычно приберегают для того, чтобы втянуться на последние несколько футов по отвесной скале, перекатился в кровати. Это была девушка с «отверткой». К тому же голая. Во всяком случае, те части, которые ему были видны. Забрав у него бутылку, она натянула себе на грудь простыню. – Спасибо. Он просил тебе передать, когда проснешься, чтобы ты из-за работы не беспокоился. Не нужно звонить и говорить, что заболел. Он просил передать, что уже обо всем позаботился. Толстого Чарли это не успокоило. Его заботы и тревоги отнюдь не улеглись. Впрочем, учитывая его нынешнее состояние, в голове у пего хватало места лишь для одной мысли, и сейчас он беспокоился, успеет ли вовремя добраться до туалета. – Тебе нужно побольше пить, – сказала «Отвертка». – Восстановить водный баланс. Толстый Чарли успел в ванную. Затем (раз он уже был на месте) постоял под душем, пока стены не перестали покачиваться, а после почистил зубы, не сблевав. Когда он вернулся в спальню, «Отвертки» там уже не было, что принесло большое облегчение Толстому Чарли, который начал надеяться, а вдруг она алкогольная галлюцинация, как розовые слоны или кошмарная мысль, что вчера вечером он поднимался на сцену, чтобы петь. Халата он не нашел, поэтому надел тренировочный костюм – лишь бы почувствовать себя достаточно одетым для визита на кухню в дальнем конце коридора. Зазвонил мобильный телефон, и он стал ощупывать куртку, которая лежала на полу у кровати, пока не нашел аппарат и щелчком не отбросил крышку. Потом он, насколько возможно маскируя голос, в него хмыкнул – на случай, если это кто-нибудь из «Агентства Грэхема Хорикса» пытается определить его местонахождение. – Это я, – произнес голос Паука. – Все в норме. – Ты сказал, что я умер? – Еще лучше. Я сказал, что я это ты. – Но… – Толстый Чарли постарался собраться с мыслями. – Но ты же не я! – Ха, я-то это знаю! Я им так сказал. – Ты даже не похож на меня. – Не создавай лишних проблем. Все под контролем. Ох! Пора бежать. Большой босс хочет меня видеть. – Грэхем Хорикс? Послушай, Паук… Но Паук уже отключился, экранчик мобильного погас. В дверь вошел халат Толстого Чарли. В халате была девушка, и на ней он смотрелся гораздо лучше, чем на самом Толстом Чарли. В руках она несла поднос со стаканом воды, в которой шипел «алка-зельтцер», и кружкой с еще чем-то. – Выпей и то и другое, – велела она. – Сначала из кружки. Залпом. – Что в ней? – Яичный желток, острый вустерский соус, табаско, соль, чуточка водки и так далее. Исцелит или прикончит. Давай! – сказала она не допускавшим возражений тоном. – Пей! Толстый Чарли влил в себя жидкость. – О Господи! – выдохнул он. – Ага, – согласилась девушка. – Но ты все еще жив. В этом он был не уверен, но все равно выпил «алка-зельтцер». Тут ему кое-что пришло в голову. – М-м-м… – сказал Толстый Чарли. – Э-э-э… Послушай. Вчера ночью. Мы. Э-э-э… «Отвертка» недоуменно расширила глаза. – Мы – что? – Ну, мы… Сама знаешь. Делали? – Ты хочешь сказать, что не помнишь? – Ее лицо упало. – Ты сказал, такого у тебя никогда не было, словно ты раньше никогда не занимался любовью с женщиной. Ты был на одну треть – бог, на одну треть – животное и еще на одну – неостановимая секс-машина. Толстый Чарли не знал, куда девать глаза. «Отвертка» захихикала. – Шучу. Я помогла твоему брату доставить тебя домой, мы тебя почистили, а после сам знаешь… – Нет, – отозвался он. – Не знаю. – Ты был в отключке, а кровать у тебя большая. Не знаю, где спал твой брат. У него, наверное, здоровье, как у быка. Встал с рассветом ясный, как солнышко. – Он пошел на работу, – пробормотал Толстый Чарли, – Выдал себя за меня. – А они не заметят разницы? Я хочу сказать, на близнецов вы не похожи. – По всей видимости, пока не заметили. Он покачал головой, потом посмотрел надевушку, которая показала ему маленький, исключительно розовый язычок. – Как тебя зовут? – Ты что, забыл? Я-то твое имя помню. Ты Толстый Чарли. – Чарльз, – сказал он. – Просто Чарльз сойдет. – Я Дейзи. – Она протянула руку. – Приятно познакомиться. Они серьезно пожали друг другу руки. – Мне чуть лучше, – неожиданно заключил Толстый Чарли. – Как я и сказала, прикончит или исцелит. А в «Агентстве Грэхема Хорикса» Паук великолепно проводил время. Он никогда не работал в офисах. Он вообще никогда не работал. Все было новым, все было чудесным и странным – начиная с крохотного лифта, который рывками поднял его на пятый этаж в «муравейник» «Агентства Грэхема Хорикса». Он с изумлением постоял у стеклянной витрины с пыльными грамотами в прихожей. Он побродил по офисам, а когда его спрашивали, кто он такой, отвечал «Толстый Чарли Нанси» и произносил эти слова «божественным» голосом – тогда все, что он говорил, становилось правдой. Он нашел комнату отдыха и приготовил себе несколько чашек чая. Потом отнес их на стол Толстого Чарли и расставил в художественном беспорядке. Потом решил поиграть с компьютерной сетью. Сеть спросила у него пароль. «Я Толстый Чарли Нанси», – сказал он компьютеру, но все равно оставались места, куда его не пускали, поэтому он сказал: «Я Грэхем Хорикс», – и директории раскрылись перед ним как лепестки цветка. Он покопался в компьютере, открывал то один, то другой файл, пока ему не наскучило. Разобрался с входящими документами и папками. Разобрался с незаконченными делами. Тут ему пришло в голову, что Толстый Чарли, наверное, уже проснулся, поэтому он позвонил ему домой успокоить. Он как раз счел, что неплохо потрудился за одно утро, когда в дверь просунул голову Грэхем Хорикс, который, проведя пальцем по губам, как у хорька, поманил его к себе. – Пора бежать, – сказал Паук брату. – Большой босс хочет со мной поговорить. Он разорвал связь. – Опять личные разговоры в рабочее время, Нанси? – сказал Грэхем Хорикс. – Абсо-хрен-лютно, – согласился Паук. – Это меня вы назвали «большим боссом»? – поинтересовался Грэхем Хорикс, когда, пройдя по коридору, они переступили порог его офиса. – Так вы и есть самый большой, – ответил Паук. – И самый боссовый. Грэхем Хорикс поглядел на него озадаченно: он подозревал, что над ним смеются, но не знал наверняка, и это сбивало его с толку. – Присаживайтесь, хе-хе, присаживайтесь. Паук присел. В обычае Грэхема Хорикса было поддерживать постоянную текучку кадров в своем агентстве. Одни сотрудники приходили и уходили. Другие приходили и задерживались ровно до того момента, когда их работа вот-вот начнет давать хоть какие-нибудь права на защиту рабочего места. Толстый Чарли протянул дольше всех: год и одиннадцать месяцев. Еще месяц, и он получит право на выплаты по сокращению штатов или же арбитражные суды станут частью его жизни. Была одна речь, которую Грэхем Хорикс всегда произносил перед тем, как кого-то уволить. Он очень ею гордился. – В жизни каждого из нас, – начал он, – иногда случаются дожди. Но среди туч всегда светит лучик надежды. – Нет худа без добра, – любезно вставил Паук. – Э-э-э… Да. Воистину. Э-э-э… И когда мы идем сей юдолью слез, нам нужно думать, что… – Первая рана всегда больнее. – Что? А… – Грэхем Хорикс порылся в памяти, что же там дальше. – Счастье, – провозгласил он, – подобно бабочке. – Или синей птице, – согласился Паук. – Воистину. Позволите закончить? – Конечно. Не стесняйтесь, – весело предложил Паук. – Душевное счастье каждого сотрудника «Агентства Грэхема Хорикса» для меня не менее важно, чем мое собственное. – Вы даже себе представить не можете, – вставил Паук, – как этим меня порадовали. – Да, – сказал Грэхем Хорикс. – Что ж, наверное, мне лучше вернуться к работе, – отозвался Паук. – Но речь мне понравилась. Когда в следующий раз захотите поделиться своими мыслями, только позовите. Вы знаете, где меня искать. – Счастье… – повторил Грэхем Хорикс, чей голос прозвучал несколько сдавленно. – И вот о чем я подумал, Нанси… Чарльз… Вы у нас счастливы? Разве вы не согласитесь, что, возможно, были бы счастливее где-то еще? – А я об этом не думал, – улыбнулся Паук. – Знаете, о чем я думал? Грэхем Хорикс промолчал. Так увольнение еще никогда не проходило. Обычно на этой стадии сотрудники бледнели, наступал шок. Иногда они плакали. Грэхем Хорикс ничего не имел против слез. – А думал я, – продолжал Паук, – интересно, зачем вам счета на Каймановых островах? Знаете, такое впечатление, как будто деньги, которые должны попасть на счета наших клиентов, иногда уходят на Каймановы острова. Странная организация финансов, правда? Ведь деньги-то на этих счетах оседают. Я впервые такое вижу и надеюсь, что вы сможете мне все растолковать. Грэхем Хорикс побелел как полотно, точнее, стал того цвета, какой в каталогах красок фигурирует под названием «Пергамент» или «Магнолия». – Как вы получили доступ к этим счетам? – выдавил он. – Компьютеры. Вы тоже от них на стенку лезете, да? Как вы тогда лечитесь? Глава агентства на несколько долгих минут задумался. Ему нравилось считать, что состояние его финансов до крайности запутано, и если когда-нибудь отдел по борьбе с мошенничеством учует какие-нибудь махинации, полиции будет крайне трудно объяснить судье, в чем, собственно, они заключались. – В оффшорных счетах нет ничего противозаконного, – насколько мог небрежно, бросил он. – Противозаконного? – переспросил Паук. – Надеюсь, что нет. Ведь если бы я увидел что-то противозаконное, мне пришлось бы сообщить в соответствующие инстанции. Грэхем Хорикс взял со стола ручку, снова положил. – Э-э-э… – протянул он, – так приятно было поболтать, побеседовать, провести время и вообще пообщаться с вами, Чарльз, но, полагаю, у нас обоих есть работа. Время не ждет. Оттягивать да откладывать – только время воровать. – Жизнь – это рок-н-ролл, – предложил Паук, – но я балдею от радио. – Как скажете. Толстый Чарли начинал понемногу чувствовать себя человеком. Ничего уже не болело, тошнота не подкатывала медленными волнами к горлу. И хотя он еще не был уверен, что мир – приятное и радостное место, но все-таки вышел из девятого круга похмельного ада, а это само по себе было не-ллохо. Дейзи захватила ванную, теперь оттуда доносился звук бегущей воды, за которым последовал довольный плеск. Он постучал в дверь. – Я тут, – сказала Дейзи. – Лежу в ванне. – Знаю. То есть не знал, но подумал, что ты скорее всего там. – И? – Просто интересно, – сказал он через дверь. – Интересно, почему ты с нами поехала? Вчера вечером? – Ну, у тебя был потрепанный вид, а твоему брату как будто нужна была помощь. Сегодня утром у меня выходной, поэтому вуаля. – Вуаля, – повторил Толстый Чарли. Все просто: с одной стороны, она его пожалела, с другой, ей действительно понравился Паук. Да. Брат у него всего один день, и уже ясно: от отношений с новым родственником сюрпризов ждать нечего. Паук здесь крутой, а он лишний. – У тебя красивый голос, – сказала Дейзи. – Что? – Пока мы ехали домой на такси, ты пел «Незабываемую». Красиво вышло. Каким-то образом ему удалось вытеснить воспоминания о караоке, загнать их в дальний уголок, где он прятал все неприятное. А теперь они вернулись, и Толстый Чарли ужасно об этом пожалел. – Просто замечательно вышло, – продолжала она. – Споешь мне еще потом? Толстый Чарли стал отчаянно подыскивать отговорки, но его спас звонок во входную дверь. – Кто-то пришел, – с облегчением сказал он. Спустившись, он отпер дверь, и мир разом снова почернел: мама Рози наградила его таким взглядом, от которого свернулось бы молоко. Но промолчала. В руках у нее был огромный белый конверт. – Здравствуйте… – пробормотал Толстый Чарли. – Миссис Ной. Рад вас видеть. Э-э-э… Потянув воздух носом, она подняла конверт повыше – точно щитом прикрылась. – Ах вот как, – сказала она. – Вы дома. Так-так. Пригласите меня войти? «Вот именно, – подумал Толстый Чарли. – Таких всегда нужно приглашать. Только скажи «нет», и она уйдет». – Разумеется, миссис Ной. Входите, пожалуйста, – а сам подумал: «Вот как вампиры добиваются своего». – Хотите чашечку чая? – Не думайте, что сможете меня одурачить, – сказала она. – Потому что вам это не удастся. – Э-э-э… Верно. Потом было тяжкое восхождение вверх по узенькой лестнице на кухню. Оглядевшись по сторонам, мать Рози сморщила нос, давая понять, что кухня не отвечает ее стандартам гигиены, ведь здесь присутствует съестное. – Кофе? Воды? – «Только не произноси этих слов!» – Восковое яблоко? – «Вот черт!» – Насколько я поняла со слов Рози, ваш отец недавно умер. – Да. – Когда скончался отец Рози, в журнале «Повара и искусство гастрономии» напечатали четырехстраничный некролог. Написали, что он один своими трудами принес в эту страну карибскую кухню-фьюжн. – О, – выдавил Толстый Чарли. – И он позаботился обо м не. Он застраховал свою жизнь, и у него был пай в двух процветающих ресторанах. Я очень состоятельная женщина. Когда я умру, все отойдет Рози. – Когда мы поженимся, – сказал Толстый Чарли, – я буду о ней заботиться. Не беспокойтесь. – Не стану утверждать, что вы женитесь на Рози из-за моих денег, – сказала мать Рози, но ее тон ясно давал понять, что именно это она имеет в виду. Головная боль начала возвращаться. – Я чем-то могу быть вам полезен, миссис Ной? – Я поговорила с Рози, и мы решили, что мне пора помочь вам с приготовлениями к свадьбе, – чопорно сказала она. – Мне нужен список ваших друзей и родственников. Тех, кого вы рассчитывали пригласить. Имена, адреса проживания и электронной почты, а также номера телефонов. Я составила для вас формуляр, который следует заполнить. Я решила, что сэкономлю на почтовых марках, если сама опущу конверт в ваш почтовый ящик, поскольку все равно собиралась проезжать через Максвелл-гарденс. Я не ожидала застать вас дома. – Она протянула ему большой белый конверт. – В общей сложности на свадьбе будет девяносто человек, вам полагается восемь родственников и шесть близких друзей. Ваши личные друзья и четверо родственников составят стол «Ж». Остальные ваши родственники сядут за стол «В». Место вашего отца было бы с нами за главным столом, но, учитывая, что он скончался, мы отдали его тетушке Винифред. Вы уже решили относительно шафера? Толстый Чарли покачал головой. – Когда решите, позаботьтесь, чтобы в его речи не было непристойностей. Я не хочу услышать от вашего шафера ничего, чего не услышала бы в церкви. Вам понятно? Толстый Чарли задумался, а что, собственно, обычно слышит в церкви мама Рози. Вероятно, только крики в свой адрес «Изыди, адское отродье!», за которыми следуют охи «Оно живое?» и нервные вопросы, не забыли ли принести осиновые келья и молотки. – Думаю, – сказал Толстый Чарли, – у меня больше десяти родственников. Я хочу сказать, кузены и кузины, двоюродные тети и так далее. – Вы, по всей видимости, не сознаете, – сказала мама Рози, – что свадьба стоит денег. Я отвела по сто семьдесят пять фунтов на столы с «А» по «Г». «А», разумеется, главный. За эти столы сядут ближайшие родственники Рози и мой женский клуб. По сто двадцать пять фунтов отведено на столы с «Д» по «Е», за которые, сами понимаете, сядут не столь близкие знакомые, дети и так далее. – Вы сказали, мои друзья будут за столом «Ж», – сказал Толстый Чарли. – Это еще одним уровнем ниже. Туда не будут подавать закуску из авокадо с креветками или бисквиты с шерри. – Когда мы с Рози обсуждали обед, то собирались взять общей темой кухню Вест-Индии. Мама Рози раздула ноздри. – Временами девочка сама не знает, чего хочет. Но теперь мы с ней обо всем договорились. – Послушайте, – сказал Толстый Чарли, – думаю, мне нужно поговорить с Рози, а потом я вам позвоню. – Просто заполните формуляры, – велела мама Рози и подозрительно поинтересовалась: – Почему вы не на работе? – Я… Я там не… То есть у меня сегодня выходной. Я не пойду. Туда не пойду. – Надеюсь, вы сообщили об этом Рози. Она мне сказала, что собирается пойти на ленч с вами. И из-за вас я теперь останусь одна. Толстый Чарли переварил полученную информацию. – Ага. Спасибо, что заглянули, миссис Ной. Я поговорю с Рози, и… В кухню вошла Дейзи. Одета она была в льнущий к сырому телу халат Толстого Чарли, на голову наверчено полотенце. – У тебя ведь есть апельсиновый сок, правда? – спросила она. – Знаю, я его видела, когда заглядывала в холодильник. Как твоя голова? Лучше? Открыв холодильник, она налила себе сок в высокий стакан. Мама Рози кашлянула. По звуку не походило на откашливание, скорее уж на гремящую под волной гальку. – Привет, – сказала Дейзи. – Меня зовут Дейзи. Температура в кухне начала стремительно падать. – Вот как? – спросила мать Рози. С последнего «к» свисали сосульки. – Интересно, как бы называли апельсины, – сказал в повисшей тишине Толстый Чарли, – не будь они апельсинового цвета. Если бы они были никому не известным голубым фруктом, стали бы их называть голубинами? И мы пили бы тогда голубиновый сок? – Что? – переспросила мама Рози. – Ну и ахинея, ей-богу! – улыбнулась Дейзи. – Ладно. Пойду поищу свою одежду. Приятно было познакомиться. Она вышла. Толстый Чарли не смел даже дышать. – Кто. Это. Был? – с каменным спокойствием чеканя слова, спросила мать Рози. – Моя сес… кузина. Кузина, – пробормотал Толстый Чарли. – Я привык называть ее сестрой. Мы вместе выросли. Она просто решила переночевать у меня. Она у нас сорвиголова. Ну… Да… Увидите ее на свадьбе. – Помещу ее за стол «Ж», – сказала мама Рози. – Там ей будет удобнее. – Сказано это было таким тоном, каким нормальные люди говорят: «Хотите умереть быстро или дать Монго сперва с вами поиграть?» – Ага, ладно. Приятно было повидаться. М-да… у вас, наверное, уйма дел, а мне надо собираться на работу. – Я думала, у вас выходной. – Утро. У меня свободное утро. А оно почти кончилось. И мне нужно ехать на работу, поэтому до свидания. Прижав к себе сумочку, мама Рози встала. Толстый Чарли поплелся за ней в коридор. – Спасибо, что заглянули. Она моргнула – точь-в-точь змея перед броском. – До свидания, Дейзи, – окликнула она. – Увидимся на свадьбе. Натягивая через голову футболку, в коридор высунулась Дейзи в трусиках и лифчике. – Берегите себя, – сказала она и исчезла в спальне Толстого Чарли. За все то время, пока Толстый Чарли провожал ее до двери, мама Рози больше не произнесла ни слова. Когда, переступив порог, она обернулась, он увидел в ее лице нечто ужасное, и его желудок стянуло узлом еще большим, чем раньше. И было это то, что мама Рози делала губами. Углы ее рта вздернула вверх жуткая гримаса – эдакий череп с сухими губами. Закрыв за ней дверь, он стоял, дрожа, в прихожей. А после, как человек, отправляющийся на электрический стул, поплелся наверх. – Кто это был? – спросила почти одетая Дейзи. – Мать моей невесты. – Сущая мегера, верно? На Дейзи была та же одежда, что и вчера. – Неужели ты так пойдешь на работу? – Господи упаси! Нет, сначала поеду домой переоденусь. И вообще на работе я выгляжу иначе. Вызови мне такси, ладно? – Тебе куда? – В Хендон. Он позвонил в местную службу заказа такси. Потом рухнул на стул в коридоре, проигрывая различные сценарии будущего – все малопривлекательные. И вдруг заметил, что кто-то стоит рядом. – У меня есть витамин В, – сказала Дейзи. – Или попытайся пососать ложку меда. Мне никогда не помогало, но моя соседка клянется и божится, что это снимает ей похмелье. – Не в том дело, – ответил Толстый Чарли. – Я сказал ей, что ты моя кузина. Чтобы она не подумала, что ты моя… что мы… ну, понимаешь… чужая девушка в моей квартире… – Кузина, да? Ладно, не волнуйся. Она скорее всего про меня забудет, а если нет, то скажешь, что мне по какой-то причине пришлось срочно уехать за границу. Ты никогда больше меня не увидишь. – Правда? Обещаешь? – Поменьше радости в голосе, пожалуйста. С улицы просигналил автомобиль. – Мое такси. Встань и попрощайся. Толстый Чарли встал. – Не волнуйся, – сказала Дейзи и обняла его на прощание. – Кажется, моя жизнь кончена. – Нет, не кончена. – Я обречен. – Спасибо, – сказала она, а потом вдруг встала на цыпочки и поцеловала его – поцелуем более долгим и крепким, чем полагается по условиям столь недавнего знакомства. Затем, бросив ему улыбку, она сбежала по ступенькам и была такова. – Ничего такого не было, – сказал закрывшейся двери Толстый Чарли. – На самом деле такое просто невозможно. Он еще чувствовал вкус ее апельсиновый сок и малина. Это был настоящий поцелуй. Серьезный поцелуй. В нем было «ух ты», какого он никогда в жизни не испытывал. Даже с… – Рози, – выдохнул он и поспешно набрал ее номер. – Вы позвонили Рози, – произнес голос его невесты. – Я занята или снова потеряла мобильник. А с вами говорит автоответчик. Перезвоните мне домой или оставьте свое сообщение… Толстый Чарли прервал связь. Потом надел поверх тренировочного костюма пальто и, чуть поморщившись на безжалостный дневной свет, вышел на улицу. Рози беспокоилась, что само по себе ее тревожило. А виной (хотела она себе в этом признаться или нет) этому и многому другому в мире Рози была ее мама. Мир, в котором маме ненавистна сама мысль о том, что дочь выйдет замуж за Толстого Чарли Нанси, казался понятным и привычным. Сопротивление мамы свадьбе она приняла за знамение: мол, это правильный поступок, даже если сама она не до конца в себе уверена. Конечно, она любила Толстого Чарли. Он был солидным, надежным, благоразумным… Мамин поворот на сто восемьдесят градусов встревожил Рози, а внезапный энтузиазм в подготовке к свадьбе глубоко обеспокоил. Вчера вечером она позвонила Толстому Чарли поговорить о маминых планах, но он не брал трубку ни по домашнему, ни по мобильному телефону. Рози предположила, что он, наверное, рано лег спать. Вот почему ради разговора с ним она отказалась от ленча. «Агентство Грэхема Хорикса» занимало верхний этаж серого викторианского здания в Олдвиче и подниматься туда надо было на десять пролетов лестницы. Конечно, здесь имелся лифт, встроенный сто лет назад театральным агентом Рупертом «Бинки» Баттервортом. Это был исключительно маленький, медленный и тряский лифт, а странности в его конструкции и функционировании становились понятны лишь тому, кто был посвящен в тайны агентства. Бинки Баттерворт обладал размерами, телосложением упитанного бегемота и способностью втискиваться в самые тесные места, а лифт был сконструирован так, чтобы в него могли поместиться только сам Бинки Баттерворт и еще какой-нибудь, гораздо более стройный человек, – хористка, например, или хорист, Бинки не привередничал. Для счастья Бинки нужно было лишь, чтобы кто-нибудь, жаждущий ангажемента, втиснулся вместе с ним в лифт и поднялся – медленно, трясясь и подергиваясь – на пять этажей. Очень часто случалось, что по прибытии на место Бинки так одолевали тяготы путешествия, что ему требовалось прилечь, оставив хористку (или хориста) обивать каблуки в приемной, тревожась, не были ли покраснение лица и неконтролируемая одышка, напавшие на Бинки на последнем «перегоне», симптомами раннеэдвардианской эмболии. Кто хотя бы раз поднимался на лифте с Бинки Баттервортом, после всегда пользовался лестницей. Грэхем Хорикс, более двадцати лет назад купивший остатки агентства Баттерворта у внучки Бинки, оставил лифт как историческую достопримечательность. Сложив гремящую внутреннюю решетку, Рози открыла внешнюю дверь и сказала секретарю в приемной, что ей нужен Чарльз Нанси, потом села под фотографиями Грэхема Хорикса с людьми, которых он представлял. Из них знакомыми ей показались только комик Моррис Ливингстон, несколько когда-то знаменитых мальчишеских групп и кучка звезд спорта, которые под старость стали «личностями» – из тех, кто по мере сил получает удовольствие от жизни, пока не представится шанс получить новую печень. В приемную вошел мужчина. Он не слишком походил на Толстого Чарли: был смуглее и улыбался так, словно все кругом его забавляло – бесконечно, опасно забавляло. – Я Толстый Чарли Нанси, – сказал он. Подойдя к Толстому Чарли Нанси, Рози чмокнула его в щеку. – Мы знакомы? – спросил он, к удивлению Рози, но тут же поправился: – Конечно, конечно, ты моя невеста. И с каждым днем становишься все красивее. Тут он наклонился ее поцеловать. Их губы едва соприкоснулись, но сердце у Рози забилось, как у Бинки Баттерворта после особенно тряского подъема с прижатой к нему хористкой. – Ленч, – пискнула Рози. – Я проходила мимо… Подумала… Мы можем поговорить. – Ах да, – согласился мужчина, которого Рози считала теперь Толстым Чарли. – Ленч. Он преспокойно обнял ее за талию. – Куда хочешь пойти? – Ох! – выдохнула она. – Ну… Куда скажешь. «Все дело в его запахе, – подумала Рози. – И почему я раньше не замечала, как приятно от него пахнет?» – Найдем что-нибудь, – снизошел он. – Спустимся по лестнице? – Если ты не против, – сказала она, – я бы предпочла лифт. Она с грохотом закрыла складную дверь, и они медленно и рывками стали спускаться вниз, прижатые друг к другу. Рози даже вспомнить не могла, когда была так счастлива. Когда они вышли на улицу, телефон Рози звякнул, давая понять, что она пропустила звонок. Ну и бог с ним… Они вошли в первый же встретившийся ресторан. Еще месяц назад тут был модный суши-бар: сплошь хром и абстрактные картинки, через весь зал шла лента конвейера с кусочками сырой рыбы, цена на которую зависела от цвета тарелки. Японское заведение прогорело, и тут же (как это бывает с лондонскими заведениями) его заменил венгерский ресторанчик, оставивший ленту конвейера как высокотехнологичное дополнение к миру национальной кухни, а потому через зал торжественно плыли миски с быстро остывающим гуляшом, клецками со сладким перцем и блюдечки со сметаной. Рози решила, что и эти блюда не приживутся. – Где ты был вчера вечером? – спросила она. – Гулял, – уклончиво ответил он. – С братом. – Ты же был единственным ребенком в семье. – Оказывается, нет. Оказывается, я лишь половинка сервиза. – Правда? Опять папино наследство? – Милая, – сказал тот, кого она считала Толстым Чарли, – ты и десятой части не знаешь. – Надеюсь, он придет на свадьбу? – Ни за что на свете не пропустит! – Он сжал ее руку, и она едва не уронила ложку с гуляшом. – У тебя есть планы на сегодня? – Как будто нет. В конторе сейчас затишье. Нужно сделать несколько звонков, ну, помнишь, наша кампания по сбору средств? Но они могут подождать. А что… Ты… Э-э-э… А в чем дело? – День такой красивый. Пойдем погуляем? – Замечательно, – откликнулась Рози. Они медленно двинулись по набережной Принца Альберта, оттуда вышли на северный берег Темзы. Они держались за руки и болтали ни о чем. – А как же твоя работа? – спросила вдруг Рози, когда они остановились купить мороженое. – Ах это, – отозвался он. – Там, наверное, никто даже не заметит, что меня нет. Толстый Чарли взбежал по лестнице в «Агентство Грэхема Хорикса». Он всегда поднимался по лестнице. Во-первых, полезно для здоровья, а во-вторых, не надо волноваться, что тебя притиснет к кому-нибудь, и этот человек будет так близко, что уже ке сможешь делать вид, будто его там нет. В приемную он влетел, слегка запыхавшись. – Рози заходила, Энни? – Ты ее по дороге потерял? – спросила секретарь. Он прошел к себе в кабинет. На столе было непривычно чисто. Гора неотвеченных писем исчезла. На экране компьютера висела самоклеющаяся бумажка: «Зайдите ко мне. Г.Х.». Он постучался в кабинет Грэхема Хорикса. На сей раз голос произнес: – Да? – Это я, – сказал он. – Входите, – отозвался Грэхем Хорикс. – Входите, мастер Нанси. Тащите себе кресло. Я много думал над нашим утренним разговором. И сдается мне, я сильно вас недооценивал. Вы работаете здесь… сколько уже? – Почти два года. – Вы работали долго и упорно. А теперь еще прискорбная кончина вашего отца… – На самом деле я его едва знал. – Ага. Так держать, Нанси. Учитывая нынешнее затишье, как насчет пары недель отпуска? Нужно ли говорить, что он будет полностью оплачен. – Полностью оплачен? – переспросил Толстый Чарли. – Полностью оплачен? Ага, понял, о чем вы. Деньги на расходы. Уверен, немного на карманные расходы вам не помешало бы, а? Толстый Чарли силился сообразить, в какой вселенной очутился. – Вы меня увольняете? Тут Грэхем Хорикс рассмеялся – как хорек, у которого в горле застряла острая косточка. – Абсо-ненно нет. Даже напротив. Теперь, я полагаю, мы прекрасно понимаем друг друга. Ваше будущее упрочено. Как каменный дом. Разумеется, пока вы остаетесь образцом осмотрительности и такта, каким были до сих пор. – Как каменный дом? – недоуменно переспросил Толстый Чарли. – Как за каменной стеной. – Просто я где-то читал, что большинство несчастных случаев происходит дома. – Тогда, считаю, вам крайне важно как можно скорее вернуться домой. – Он протянул Толстому Чарли прямоугольный листок. – Вот, скоромная благодарность за два года безупречных трудов на благо «Агентства Грэхема Хорикса». – И, не удержавшись, добавил: – Не тратьте все сразу. – Ведь он всегда так говорил, давая кому-то деньги. Толстый Чарли опустил взгляд на бумажку. Это был чек. – Две тысячи. Ух ты! То есть нет, конечно, не буду. Грэхем Хорикс улыбнулся. Если его улыбка и светилась победой, то Толстый Чарли был слишком озадачен и потрясен, чтобы ее заметить. – Идите с миром, – сказал Грэхем Хорикс. Толстый Чарли отправился к себе в кабинет. Минуту спустя Грэхем Хорикс небрежно, как паук из паутины, выглянул за дверь. – Да, кстати. Из чистого любопытства. Если, пока вы отдыхаете и наслаждаетесь радостями жизни – что я вам настоятельно рекомендую… о чем я? Ах да, если мне понадобится войти в ваши файлы, не скажете ли свой пароль? – Я думал, с вашим паролем вы можете войти куда угодно в системе, – сказал Толстый Чарли. – Конечно, конечно, – беспечно согласился Грэхем Хорикс. – Просто на всякий случай. Сами знаете, как бывает с компьютерами. – «Русалка», – сказал Толстый Чарли. – «Р-У-С-А-Л-К-А». – Замечательно. – Грэхем Хорикс не потер руки, чо вполне мог это сделать. – Замечательно. Толстый Чарли вышел на улицу с чеком на две тысячи фунтов в кармане, удивляясь, как за два года не сумел разобраться в Грэхеме Хориксе, не понял, какой он чудесный человек. Зайдя в ближайший банк, он отправил сумму с чека на свой счет. А потом пошел по набережной Принца Альберта, чтобы подышать воздухом и подумать. Он стал на две тысячи фунтов богаче. Утренняя головная боль развеялась. Он чувствовал себя солидным и процветающим. Интересно, может, удастся уговорить Рози поехать в короткий отпуск? Конечно, с бухты-барахты, но все-таки… И тут он увидел Паука и Рози, которые шли рука об руку по другую сторону улицы. Рози доедала мороженое. Потом она остановилась, бросила остатки в мусорную урну, притянула к себе Паука и перепачканными в мороженом губами поцеловала с энтузиазмом и пылом. Толстый Чарли почувствовал, как головная боль возвращается. И что теперь? Толстый Чарли не знал. Его словно бы разбил паралич. Он смотрел, как они целуются: ведь придется же им рано или поздно оторваться, чтобы глотнуть воздуха! Но они все не отрывались, поэтому, чувствуя себя бесконечно несчастным, он развернулся и побрел куда глаза глядят, пока не вышел к метро. И поехал домой. К тому времени когда он доехал, мир уже катился в тартарары, поэтому, решив, что ничего уже не исправить, Толстый Чарли забрался в кровать, от которой смутно пахло Дейзи, и закрыл глаза. – – – Но отец не ответил. Что-то в волнах привлекло его взгляд, и, нагнувшись, он его поднял. Вяло заизвивались пять остроконечных лучей. – Отец схватился за грудь, упал на песок и застыл. Из песка вылезли червяки и в мгновение ока сожрали отца, не оставив ничего, кроме костей. – Толстый Чарли проснулся у себя в спальне, щеки у него были мокрыми от слез. Потом он перестал плакать. Не из-за чего расстраиваться. Его отец не умер, это был просто дурной сон. Завтра он пригласит Рози к себе. Они съедят стейк. Он сам его пожарит. И все будет хорошо. Толстый Чарли встал и оделся. Двадцать минут спустя, когда, сидя за кухонным столом, он ел из пластикового стакана китайскую лапшу, ему пришло в голову, что случившееся на пляже, конечно, было сном, но отец все-таки мертв. Под вечер Рози заехала к маме на Уимпоул-стрит. – Я сегодня видела твоего жениха, – сказала миссис Ной. На самом деле ее звали Ютерия. Но за тридцать лет никто не называл ее так в лицо, кроме покойного мужа. Вот только после его смерти имя атрофировалось и маловероятно, что до конца ее дней оно когда-нибудь прозвучит. – И я, – ответила Рози. – Господи, как же я его люблю! – Да, конечно. Ты же выходишь за него замуж, верно? – Ну да! То есть я всегда знала, что его люблю, но сегодня поняла, насколько сильно. Все в нем люблю. – Ты его спрашивала, где он был вчера? – Он все объяснил. Он ходил в кафе с братом. – Не знала, что у него есть брат. – Он раньше о нем не говорил. Они не слишком близки. Мать Рози щелкнула языком. – Воссоединение большой семьи. Он и про кузину рассказывал? – Про кузину? – Или, может, сестру. Он не был точно уверен. Хорошенькая, на помоечный манер. Смахивает на китаянку. У нее на лице написано: от такой хорошего не жди. Если, конечно, хочешь знать мое мнение. Но у них вся семья такая. – Мама! Ты же не встречалась с его семьей. – Я видела ее. Она была у него на кухне сегодня утром, ходила по квартире почти голая. Никакого стыда нет. Бесстыжая. Если, конечно, она его кузина. – Толстый Чарли не стал бы лгать. – Он ведь мужчина, правда? – Мама! – И вообще, почему он сегодня не был на работе? – Был. Я к нему заходила. Мы вместе съели ленч. Открыв пудреницу, мама Рози порассматривала помаду у себя на губах, потом стерла кончиком пальца красное пятнышко с зуба. – Чего еще ты ему наговорила, мама? – Мы просто поболтали о приготовлениях к празднику, о том, как мне бы не хотелось, чтобы его шафер отпускал сомнительные шуточки на свадьбе. Вид у него был такой, точно он с похмелья. Помнишь, как я тебя предупреждала? Не выходи за пьяницу. – Когда я его видела, он выглядел отлично, – чопорно возразила Рози, но уже минуту спустя не выдержала: – Ах мама, у меня был такой прекрасный день! Мы гуляли и разговаривали… И у него такие мягкие руки! Ах, я говорила, как чудесно от него пахнет?! – Уж скорее он у тебя с душком. Знаешь что, в следующий раз, когда его увидишь, спроси про эту его кузину. Я не говорю, что она его кузина, и обратного тоже не утверждаю. Просто хочу сказать, что если она его кузина, то в семье у него сплошь гулящие и стриптизерки, а с таким человеком встречаться не следует. Теперь, когда мама снова стала нападать на Толстого Чарли, у Рози отлегло от сердца. – Ничего больше не хочу слышать, мама. – Ладно. Молчу. В конце концов, не я же выхожу за него замуж. Не я выбрасываю псу под хвост свою жизнь. И не я стану плакать в подушку, когда он будет вечерами выпивать со всякими девицами. И не я буду ждать день за днем, ночь за пустой ночью, когда он выйдет из тюрьмы. – Мама! – Рози постаралась, чтобы восклицание вышло возмущенное, но сама мысль о том, что Толстый Чарли может попасть в тюрьму, была такой смешной, такой нелепой, что она с трудом подавила смешок. В кармане у Рози защебетал сотовый. Нажав кнопку, она сказала «Да» и «С радостью. Это будет чудесно». Потом убрала телефон. – Это был он! – воскликнула она. – Приглашает меня сегодня к себе. Будет для меня готовить. Правда, мило? – И добавила: – Да уж, тюрьма! – Я мать, – сказала ее мама в лишенной пищи квартире, где даже не смела садиться пыль, – и знаю то, что знаю. У себя в кабинете Грэхем Хорикс смотрел в экран компьютера, а за окном день сменялся сумерками. Он открывал документ за документом, сводку за сводкой. Кое-какие исправлял. Но большинство удалял. Сегодня вечером ему полагалось поехать в Бирмингем, где один его клиент, бывший футболист, должен был открывать ночной клуб. Грэхем Хорикс позвонил с извинениями: жаль, очень жаль, но неотложные дела, в поте лица и все такое… Вскоре за окном совсем стемнело. В холодном голубоватом свечении от компьютерного экрана Грэхем Хорикс изменял, переписывал и удалял. Вот вам еще одна история, какую рассказывают про Ананси. Когда-то давным-давно жена Ананси посадила поле гороха. Горох вырос такой хороший, такой круглый, такой зеленый – лучше не бывает. При одном виде стручков слюнки текли. Как только Ананси увидел созревшее поле, то сразу захотел гороха. И не часть, нет, все поле, ведь у Ананси был неуемный аппетит. Он ни с кем не хотел делиться горохом. Он хотел заполучить все себе. Поэтому Ананси лег в кровать и стал стонать – громко-громко и долго-долго, – и жена с сыновьями прибежали со всех ног. – Умираю, – заскулил Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно, – моя жизнь кончена. И его жена с сыновьями заплакали горючими слезами. А Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно говорит: – Я при смерти, поэтому обещайте мне две вещи. – Все что угодно, – говорят жена с сыновьями. – Во-первых, обещайте похоронить меня под большим хлебным деревом. – Под тем хлебным деревом, которое растет возле горохового поля? – спрашивает жена. – Конечно, под этим, – говорит Ананси и слезно добавляет: – И обещайте мне еще кое-что. Обещайте, что в память обо мне разожжете небольшой костер в ногах моей могилы. И, дабы показать, что вы обо мне не забываете, никогда не давайте ему погаснуть. – Обещаем! Обещаем! – восклицают, рыдая, жена Ананси с сыновьями. – И на этом костре – в знак вашей любви и уважения – пусть будет котелок с соленой водой, чтобы напоминал вам о жарких соленых слезах, которые вы пролили, когда я лежал при смерти. – Обещаем! Обещаем! – плачут они, и Ананси закрывает глаза и больше не дышит. Отнесли Ананси к большому хлебному дереву, что росло возле горохового поля, и закопали на шесть футов, в ногах могилы развели маленький костер, а рядом поставили котелок с соленой водой. Ананси ждет целый день, а когда наступает ночь, вылезает из могилы, идет на гороховое поле и срывает там самые толстые, самые сладкие, самые спелые стручки. Он их собирает и варит в котелке, и наедается так, что живот у него становится круглым и натянутым, как барабан. Потом, перед рассветом он забирается назад под землю и засыпает. Он спит, когда приходит жена с сыновьями и видит, что горох исчез, он спит, когда они видят, что котелок пуст, и наполняют его снова, он спит, пока они горюют. Каждую ночь Ананси выходит из могилы, танцует и радуется своей хитрости, и каждую ночь наполняет котелок и живот горохом и ест до отвала. Проходят дни, семья Ананси все худеет и худеет, ведь все, что поспело, собирает по ночам Ананси, и есть им нечего. Жена Ананси смотрит в пустые тарелки и говорит сыновьям: – Что бы сделал ваш отец? А сыновья все думают и думают и вспоминают каждую историю, какую рассказывал им Ананси. Потом они идут к большим ямам, где варят смолу, покупают на шесть пенни смолы, много смолы, целых четыре больших ведра. И несут их на гороховое поле. А там делают человека из смолы: смоляное лицо, смоляные глаза, смоляные руки, смоляные пальцы и смоляное туловище. Отличный вышел человек, черный и гордый, как сам Ананси. В ту ночь старый Ананси, толстый, каким за всю жизнь не бывал, выбирается из-под земли, упитанный и счастливый, с животом, натянутым, как барабан, и идет на гороховое поле. – Кто ты? – спрашивает он смоляного человека. Но смоляной человек молчок. – Это мое место, – говорит ему Ананси. – Это мое гороховое поле. Тебе лучше уйти подобру-поздорову. Смоляной человек не отвечает ни слова и не шевелится. – Я самый сильный, самый могучий, самый великий, лучше меня нет, не было и не будет, – говорит ему Ананси. – Я отважнее Льва, быстрее Гепарда, сильнее Слона, ужаснее Тигра. Он раздувается от гордости и мощи и забывает, что он всего лишь маленький паучок. – Трепещи, – говорит он. – Трепещи и беги. Смоляной человек не трепещет и не бежит. Правду сказать, он просто стоит на месте. Поэтому Ананси ударяет его кулаком. И кулак Ананси прилипает намертво. – Отпусти мою руку, – говорит Ананси смоляному человеку. – Отпусти мою руку, не то я дам тебе затрещину. Но тот не говорит ни слова, не шевелит и пальцем, и Ананси дает ему пощечину. – Ладно, – говорит Ананси, – шутки в сторону. Если хочешь, можешь держать обе мои руки, но у меня есть еще четыре и две ноги, и всех тебе не удержать. Поэтому лучше отпусти меня, и я тебя пощажу. А смоляной человек не отпускает руки Ананси и не говорит ни слова, поэтому Ананси ударяет его всеми своими руками, а после пинает ногами. – Ладно, – говорит Ананси, – отпусти меня, не то я тебя укушу. Смоляной человек залепляет его рот, затыкает нос, замазывает все лицо. Так жена Ананси с сыновьями и нашли его на следующее утро, когда пришли на гороховое поле к старому хлебному дереву: он намертво прилип к смоляному человеку, мертвее не бывает. Увидев его таким, они нисколечки не удивились. В те дни обычным делом было застать Ананси таким. |
||
|