"Год призраков" - читать интересную книгу автора (Форд Джеффри)

Они принесут вонючую сырную голову

Тетушка Герти была толстая и бледная, с выдающейся нижней губой и огромным подбородком — этакий Уинстон Черчилль в сеточке для волос, и Мэри могла предстать перед ней только в образе Микки.

— Прекрати, деточка, — сказала ей тетушка Герти. — Не валяй дурака.

Мне она дала пятицентовик и сказала, что у меня нелепая прическа. Одарив Джима, она только покачала головой и сморщилась. Потом она приказала Бабуле — назвав ее Мейси — поставить на стол коробочку черно-белого печенья. Тетушка никогда не приезжала без этого печенья — плоских полумесяцев, покрытых глазурью. Еще она спросила, как у нас дела в школе, и поморщилась, выслушав наши доклады. Тетушка Герти работала у епископа в Роквильском центре, а потому в ответ на вопрос, молимся ли мы, все закивали.

— Да, — сказал Джим, — мы молимся, чтобы лучше учиться в школе.

Тело тетушки затряслось — мы знали, что это означает смех.

— Мы хотим спросить об отшельнике из того места, где выросли вы с Бабулей, — сказал я.

— О каком отшельнике?

— О Беделии, — пояснила Бабуля.

На лице у тетушки появилось кислое выражение.

— О том, который жил в пещере на спаржевом поле, — добавил Джим.

Тетушка Герти рассмеялась.

— Да поможет нам Господь, — сказала она и сложила короткие ручки на груди.

— Помнишь, как мы туда ходили и кричали… — Тут Бабуля приложила ладонь к уголку рта и пошевелила пальцами. — Беделия, мы хотим тебя украсть?

— Ничего подобного, — возразила ее сестра. — Ничего такого не было.

— Чтоб мне так жить, — сказала Бабуля.

— Брехня, — бросила тетушка Герти.

Когда мы удалялись в свою часть дома, Дед поднял глаза над газетой и сказал:

— Спасибо.

В ту ночь антенна не давала мне спать, и я знал, что за открытой дверью шкафа в углу что-то есть. Видимо, Джордж тоже чувствовал это, потому что рычал во сне на краю кровати. После затянувшейся ночи, которая длилась, казалось, чуть ли не целую неделю, когда все мои мучительные сны наяву о Перно Шелле, растопленные страхом, потерялись в арктической метели, я наконец услышал внизу шаги матери. Прежде чем спуститься, я закрыл дверь шкафа, а потом босой ногой коснулся деревянного пола. Он был влажным.

Я сощурился, войдя на кухню, — там горела лампа дневного света. Мама ощипывала индейку, стоя у раковины в халате с закатанными рукавами; волосы ее были всклокочены. В пепельнице на столе горела сигарета, а рядом стояла чашка с черным кофе. Линолеум был холодным. В окне позади мамы я увидел серый рассвет и пар, поднимающийся над землей. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть крупную розовую с желтым птицу — выпотрошенное нутро, заостренные крылья, клюв, волоски. Отцу подарили индейку на работе, и он привез ее домой, завернутую, словно ребенка, в полотенце.

— Двадцать шесть фунтов, — сказала мама. Она бросила индейку в раковину, стащила с руки резиновую перчатку и взяла сигарету. — Ух, здоровенная, стерва.

Она бухнула мне в миску безымянные хлопья, залила их восстановленным молоком, добавила половинку нарезанного ломтиками банана и присыпала все сахарным песком. Мы сели в столовой. Мама курила и пила свой кофе, а я ел.

— Что ты читаешь? — спросила она.

— «Собаку Баскервилей».

Ее осунувшееся лицо оживилось.

— Артур Конан Дойл, — добавил я.

— И кто твой любимый герой?

Перед моим мысленным взором возник доктор Ватсон с черным саквояжем в руке. Он помахал мне с другой стороны мощеной улицы, усыпанной снежком.

— Ватсон, — сказал я.

Мама затянулась сигаретой, на ее лице появилась улыбка.

— Я думаю, все эти истории на самом деле о Ватсоне, — проговорила она. — Он был ранен на Афганской войне в сражении при Майванде. Я думаю, это истории о возвращении Ватсона с войны домой, где он пытается вылечить себя писательством. Он врач, как и Конан Дойл.

— А что насчет Шерлока Холмса?

— Он наркоман и играет на скрипке.

Я кивнул, словно понимая, о чем она, и тут же спросил, кого мы ждем к обеду. Мама просмотрела список гостей, сопровождая имена короткими комментариями:

— Опять они принесут вонючую сырную голову…

В чаду от готовящейся индейки я, Джим и Мэри не отрывались от телевизора — там показывали парад «Мейси».[44] Джим сказал, что без гигантских надувных шаров все это дерьмо собачье.

— И без Санты, — добавила Мэри.

— Ненавижу певцов, — вставил я.

— Они просто ставят пластинку на проигрыватель, а певец только рот разевает и кривляется, — сказал Джим.

— Гадость, — согласилась Мэри.

В комнату вошел Джордж и расположился на диване между Джимом и Мэри. Как только собака улеглась, Джим принялся совсем легонько щекотать три волоска на спине Джорджа. Наконец тот зарычал. Джим на несколько секунд убрал руку, а потом принялся щекотать снова. Когда это повторилось три раза, мы все рассмеялись, а Джордж вдруг щелкнул зубами — он не любил, когда над ним насмехались.

Мэри положила этому конец со словами:

— Прекрати. Сейчас будет Санта.

Но тот не появлялся еще час. Когда он наконец проплыл по экрану со своим мешком, в окружении приветственно машущих эльфов, то казалось, что на заднике своих саней он приволок фильм «Марш деревянных солдатиков» с Лорелом и Харди.[45] Вернувшись на Северный полюс, Санта натянул на нас, словно одеяло, серый кошмар, и Мэри превратилась в Микки. Я так никогда и не мог решить, что отвратительнее — армия краснощеких деревянных солдат или куча волосатых чудовищ, вылезающих из пещер рядом с деревней, где разворачивались события. В фильме было и пение, которое никак нельзя было назвать гадостью. Лорел и Харди изображали идиотов, и нам это нравилось.

Чтобы убить время до прихода гостей, мы с Джимом взяли Джорджа и отправились прогуляться на школьное поле. Мы поболтались у баскетбольной площадки, заглянули в затихшее царство кузнечиков у сточной ямы, обошли поле по его границе. Наконец Джим сказал: «Идем, а то опоздаем», — и мы двинулись к дому. Я хотел рассказать ему о Чарли в озере, но когда мы добрались до края школьного двора, он принялся расписывать одну девчонку из их класса:

— Сиськи как торпеды. Встретишь ее — поднимай перископы.

А потом мы пришли домой, где все звенело от голосов и веселья. Запах жареной индейки был таким же густым, как аромат духов, когда мама собиралась на работу. Машины стояли у тротуара с обеих сторон улицы. Отец впустил нас через парадную дверь и велел поскорее переодеться.

С лестницы я посмотрел вниз сквозь завесу табачного дыма: люди были повсюду — сидели на диванах и стульях, стояли в столовой, прислонившись к стенам. В стаканах позвякивали кубики льда, стол был заставлен тарелками, а на них лежали нанизанные на зубочистки квадратики сыра и сельдерей со сливочным сыром и грецкими орехами. Мелькнули бирюзовое платье и космы волос, раздался странный низкий смех, перекрывая гул голосов. Я увидел, как открылась дверь к Бабуле, и понял, что там собралась мужская компания — смотрят футбол по телевизору.

Через несколько минут я, в накрахмаленной белой рубашке и начищенных ботинках, с начесанными волосами, нырнул в гущу гостей. Дядя Джек в гостиной показывал Мэри фокусы, наматывая носовой платок на руку и заставляя исчезать игральные карты. Его мама, моя бабушка по отцу, сидела прямо, как статуя, неодобрительно глядя на собравшихся. У нее под подбородком был большой, ровный, гладкий лоскут кожи — говорили, что его пересадили с задницы. Как-то раз она мне говорила, что, когда была маленькой девочкой в Оклахоме, видела женщину с необычной болезнью: изо рта у той росла паутина, спускавшаяся до самой груди. «Тоненькая, как лягушачьи волоски», — объяснила бабушка и пошевелила пальцами в воздухе, показывая, как эта штуковина колебалась на ветру.

Сестра Деда, тетя Айрин, рассказывала о своем визите к ясновидящему и часто мигала. Еще у меня была тетушка, которая рыгала каждую минуту, но сегодня ее у нас не оказалось. Отец пил виски, добавив в стакан лед и вишню, и болтал с тетушкой Герти и ее сыном Бобом — священником. Я подошел к задней двери и чуточку приоткрыл ее, чтобы вдохнуть свежего воздуха. На кухне, среди кипящих кастрюль и грязных тарелок, мама с сигаретой в зубах и стаканом хереса в руке наклонялась над открытой духовкой, переворачивая шкворчащую птицу.

Мои кузины Силли, Айви и Сьюзи — все уже учились в старших классах — сидели в гостиной за отдельным столом с нами, маленькими. Они любили валять дурака с Джимом, но меня смущали их длинные светлые волосы и духи с лимонным ароматом. Тут был и еще один маленький — сын отцовского приятеля. Я забыл его имя, но в ответ на любые обращенные к нему слова он отвечал: «Естественно», строя из себя взрослого всезнайку. Джим бросил в него черную оливку и попал в глаз. Когда малыш заревел, Джим велел ему заткнуться. Потом мы принялись за еду.

После обеда все набились в гостиную, мои кузины поставили на проигрыватель «Твист» — пластинку Чабби Чеккера — и принялись всех обучать танцу с таким же названием. «Это все равно что затаптывать окурок», — говорили они. Даже мама вышла из кухни со стаканом в руке и потвистовала немного. Тетушка Герти смеялась, бабушка глазела на всех, Эдвин (я так и не разобрался, кому он родня и с какой стороны) покинул общество болельщиков, чтобы добыть еще стаканчик, и сделал вид, что клюет Бабулю в затылок. Мэри, разговаривая сама с собой, ускользнула в свою комнату.

Джордж, рыча, ходил вокруг танцующих. В какой-то момент миссис Фарли уронила на пол очки, а когда нагнулась за ними, Джордж попытался вцепиться ей в задницу. В это самое мгновение отец, который сидел на диване и беседовал с кем-то из гостей, краем глаза оценил ситуацию, выставил ногу и остановил пса в прыжке. Пасть Джорджа сомкнулась на его туфле. Думаю, что никто, кроме меня, не заметил этого. Отец, на секунду отвлекшись от разговора, поднял брови и оглянулся.

Мэри попросила разрешения спуститься и проверить рождественские огни — мы делали это каждый год на День благодарения. Отец провел нас в подвал, в угол, где на половине Мэри находилась мазутная горелка. Грохот наверху стоял такой, будто веселилось стадо слонов. Где-то на заднем плане Дед играл на мандолине. Отец показал Джиму коробки и объяснил, как включать гирлянду в сеть. Потом он дал нам два набора запасных лампочек — все оранжевого цвета — и ушел. Мы остались стоять в пахнущем сыростью и пылью подвале, прислушиваясь к звукам.

— Неоновые лампочки, — сказала Мэри, и Джим начал действовать.

— Ты же знаешь — неоновые в последнюю очередь, — напомнил он.

— А не пойти ли тебе?.. — отозвалась Мэри.

Джим поставил одну из потрепанных красных коробок на бетонный пол. Как только он снял крышку, я ощутил запах мишуры и елок от рождественских праздников прошлых лет. Они были передо мной — спящие в коробках яркие стеклянные шары, уложенные рядами. Джим вытащил шнур и вставил вилку в розетку. Когда лампочки загорелись, Мэри вздохнула.

— Секунду, — сказал Джим и выключил верхний свет.

Мы расселись в темноте вокруг коробки, глядя на сияние гирлянды. По мере разогрева лампочки усиливали рождественский запах, и мы вдыхали его, как нечто целебное. Потом мы стали заменять перегоревшие лампочки. Я вывернул одну, Мэри протянула Джиму новую, и он вставил ее.

И тут я прошептал:

— Чарли Эдисон в озере, как и говорила Мэри.

— Откуда ты знаешь? — спросил Джим.

Я рассказал ему, как, спасаясь от Хинкли, забежал на лед.

— Ненавижу Хинкли, — сказала Мэри.

— Ты, наверное, видел свое отражение, — решил Джим.

— Клянусь, он там. Вот и Мэри знала.

— А как он выглядел?

Я рассказал.

Джим разглядывал меня в свете рождественских огней.

— С Хинкли я разберусь, — посулил он.

— А как быть с тем?

— Почему ты не сказал папе?

— Я не хотел, чтобы мама Чарли узнала. Так у нее остается хотя бы надежда.

— Не говори, — поддержала меня Мэри.

Джим покачал головой.

— А этот тип в машине? Я думаю, он и мистера Барзиту убил, — сказал я.

— Этого инжирщика? — рассмеялся Джим.

Я рассказал ему о том, что случилось в ночь на Хеллоуин.

Тут к дверям подошел отец и окликнул нас, чтобы узнать, все ли в порядке.

— Все в порядке, — заверил его Джим, потом встал и включил верхний свет. — С лампочками мы потом разберемся, — обратился он к Мэри, выдергивая шнур из розетки и убирая гирлянду.

— Естественно, — сказала она.

Джим вытащил из штабеля бело-зеленую коробку, поставил на пол и открыл, а мы встали вокруг. Это была редкая штука, и замены для нее не было — удлиненные стеклянные трубочки с цветной жидкостью, закипавшей при включении в сеть. Джим вставил вилку в розетку. Гирлянда была такой старой и видавшей виды, что мы услышали, как по ней бежит электричество. Дед купил ее сорок лет назад, и мерцание этих лампочек было посланием из прошлого. Мы с нетерпением ждали появления первого пузырька.

Когда мы закончили проверять лампочки и вернулись в дом, гости уже ушли. Мама, одетая в халат, сидела в кресле и попивала вино, а папа, в костюмных брюках и черных носках, курил на диване. Они обсуждали, кто как выглядел. Я лег на коврик рядом с Джорджем и слушал их разговор, пока не уснул.