"Запах денег" - читать интересную книгу автора (Кангин Артур)

Капсула 2. МОСКОВСКОЕ СЧАСТЬЕ

1.

В Москве жили два брата.

Один — Ваня, президент крупного и весьма преуспевающего нефтеперегонного предприятия, богатый, крепко стоящий на своих кряжистых ногах, мужик.

Другой — Степа, дрессировщик котов из бродячего цирка, а значит, мужик бедный, неуверенно стоящий на своих долговязых ногах.

Как-то в доме Степана не осталось и маковой росинки, зарплату руководство бродячего цирка задерживало, и он, посоветовавшись с женой Клавдией, отправился к младшему брату, за вспоможением.

Приходит, а у того пир горой, дым коромыслом. Цыгане медведицу Тамару с медвежонком Ксюшей водят, шансоны душевные песни поют, десяток-другой приживал да лакеев черную икру прямо из серебряной бадьи ложками жрут.

— Братишка, помоги малёхо, — просит Степан. — Третий день всем семейством и черной корочки не жевали.

А Ваня так внимательно посмотрел на брата Степана, да как рассвирепел.

— Как тебе не совестно, — говорит, — побираться в солидных домах? Связал свою судьбу с кошками, так вот пусть они тебя и кормят. С достоинством неси свой крест!

— Так ведь зарплату задерживают.

— А мне какое дело? — насупился Ваня, а потом вдруг просветлел лицом. — Ладно, приходи сегодня вечерком на мой день рождения. Хоть в тепле посидишь. Жену не забудь.

— Не забуду, — ответил Степа и, печально, с невольной завистью взглянув на свору с изумительной скоростью пожирающую калорийную паюсную икру, побрел домой.

2.

Пришли они к Ване на день рождения, Николая угодника, иконку последнюю со стены ему в подарок сняли, и вот, значит, за пиршественным столом сидят, на именитых гостей смотрят.

А тут и впрямь было на кого поглядеть!

И Алла Пугачева, и Михаил Жванецкий, и бывший пресс-секретарь Президента РФ, а ныне знаменитый транссексуал выступающий со страусовыми перьями в тайваньском шоу, и бандит Бритва из мощнейшей Балашихинской группировки.

Словом, весь цвет нации собрался.

Сливки!

Гости едят-пьют, хохмачей слушают, блатные песенки подпевают.

Все бы хорошо, только бедному Степану с женой Клавдией, салфетки с вензелем нефтеперегонной компании на коленки бросили, однако, саму еду на стол не несут.

Посидели супруги, все как полагается, чин чинарем, слюну обильную поглотали, да и поперли до дома.

Гости идут от именитого Вани, песни поют, у них в животах весело, индейку с поросятами их животы переваривают, а Степану с женой Клавдией не до веселья, у них животы судорогой от голодухи сводит.

Но тут вдруг остановился Степан, топнул разбитым китайским ботинком, да как запоет-затянет, громче сытых гостей: “Ой, Байкал! Байкал!”

— Ты чего, Степушка? — спрашивает его в испуге жена Клавдия. — Рассудком ты, чай, не тронулся?

— А ничего, — отвечает благоверный супруг. — От родного брата иду. Пусть все думают, что и я от живота налопался.

Поет Степа и слышит кто-то подпевает ему тоненьким, надтреснутым голосочком.

Глянул Степа, а на его плече маленький фиолетовый чертик сидит, желтые зубки скалит.

— Ты кто? — спрашивает Степан.

— Я — Горе твое, — задорно отвечает ему чертушко.

3.

Пришел Степа с чертом на плече домой, а тот ему давай подзуживать дребезжащим голоском, мол, теперь, Степушка, пропивай-прогуливай все подряд, терять нечего.

И вот, в самое скорое время, Степа пропил-прогулял свое последнее пальтишко на “рыбьем” меху, женин тайваньский пуховик, да кроличьи шапки детские.

А Горю все мало.

Сучит мохнатыми ножками, да требует:

— А ты и квартирку свою, “хрущевку” пропей. Чего ее-то, поганку, жалеть?

— Где же я жить буду? — изумляется Степа.

— На Ленинградском вокзале, — радостно почесывает под мышкой черт. — Или на Казанском. Там многие живут.

Через месяц-другой Степа оказался на Ленинградском вокзале вместе с преданной до гроба женой Клавдией и детишками мал-мала-меньше.

Алчная милиция их гоняет, пьяные бомжи пристают, жену обижают. В уборную сходить, и то деньги плати. Тошнехонько!

Сжалилось тут Горе и говорит:

— За все твои страдания, Степа, хочу отблагодарить ваше семейство сполна. Потопали со мной на Красную площадь.

Притопали.

Горе приказало вынуть один из кирпичиков кремлевской стены.

Степа сие не преминул сделать, и чуть не ослеп от забористого радужного сияния. Так полыхнуло ему в глаза — слезы ручьем.

— Откуда? — спросил черта Степа.

Тот объяснил.

В тайнике хранились сокровища самого Лаврентия Павловича Берии. Припрятанные им на черный день.

Сложил Степа сверкающие камешки себе за пазуху, и говорит Горю:

— Глянь, Горюшко, дружочек ситный, ничего я там не оставил?

— Ничего, — весело отвечает Горе. — Пойдем, Степа. — В казино хочу. В “Метрополь”!

— Нет, кажется, один камешек посверкивает, — наседает на чертика Степа. — Вон там, в уголочке. Подсоби мне. Ты же габаритом меньше меня.

Скривился черт, но все-таки спрыгнул со Степиного плеча, да — шмыг в стенную расщелину.

Степа же быстрехонько изъятый кирпичик на место приложил, глиной из Москва-реки мазнул. Вот — была расщелина, а теперь уже нету. Чисто сработано!

— Пусти меня, Степан! — могильным голосом орет Горе. — Пусти, неблагодарная душа! Хуже будет!

А Степан лишь подкрутил свои усы, да пошел к трем вокзалам, вызволять детей и жену из несчастья горького.

4.

Степа не только вернул себе прежнее, но и поднялся, можно сказать, в недосягаемые высоты.

Дом на Лубянке прикупил, лакеев в золотых адмиральских галунах поставил, охранников толстомордых нанял, хрустальные двери блюсти повелев.

Женушку же, верную Клавдюшку, одел от Версаче, а детишек мал-мала-меньше у самого Славы Зайцева, или даже у Валентина Юдашкина.

Сам же Степа в японский халат с изумрудными драконами вырядился, секонд хэнд от самого императора Хурахито. Степа его через торговых “жучков” добыл, буквально вырвав его из рук Черномырдина.

И вот ходит Степа весь в драконах, жареный миндаль грызет, саке не пьет, лишь иногда стопочку водочки “Молодецкой” примет, для полного ощущения счастия и блаженства.

Тут, прослышав о невероятном братишкином богатстве, Ванютка меньшой к нему наведался.

Стоит, жадно озирает мраморные залы с барельефами каких-то крылатых героев и полуколоннами, а у самого от недоумения и злости аж зубы клацают.

— Откедова сие? — спрашивает Ваня.

Не стал по русскому обычаю Степа скрытничать, и за чаркой “Молодецкой” поведал о горе-злосчастии, о самоцветах Берии, о торговых жучках, и халате от самого Хурахито.

Не дослушал тут Ваня Степиной исповеди, вскочил из-за мирного стола, кинулся прочь из хором белокаменных, матюгнул на ходу охранников толстомордых, требующих пропуск с хозяйственной подписью, да и прямиком, обезумевшим лосем, понесся к заветной кремлевской стеночке.

5.

Простукал Ваня стеночку, нашел заветный кирпичик, освободил чертушку.

А тот, бестия косоглазая, как запрыгнет ему на плечи, мохнатыми ножищами шею белую сдавил.

— Попался, злодей окаянный, — визжит Горе. — Замуровить меня решил?!

Ваня, чуть нервничая, объяснил черту свою освободительную миссию, а Горе и слушать не желает.

Пришли они к Ване домой, и тут-то Горе развернулось во всю свою поганую ширь.

Даже рассказывать тошно.

В самое короткое время Ваня потерял все.

Нефть свою перебросил через Чечню, зачарованный увещеваниям черта, а там война.

Гикнулась нефтюшка!

Денежки свои перевел в Нью-йоркский банк, опять же по совету Горя, а тот возьми да лопни.

В общем, через месяцок-другой Ванютка со всем своим семейством оказался на Ленинградском вокзале.

Милиционеры-мздоимцы у них прописку в паспортах проверяют, бомжи пятерочку на опохмелку требуют, грязными кулаками агрессивно трясут.

Словом, если есть ад на земле, то там ему самое место.

6.

Торчит Ваня на вокзале, у него по традиции на плечах черт сидит, косыми глазками публику стрижет, и видит Ваня брательника своего старшого, Степана, тот с портфелем из крокодиловой кожи куда-то прет.

— Откуда, Степанушка? — вопрошает любопытный Ваня.

— Из Северной пальмиры, — отвечает Степан, слегка отстранясь от вонючего брата. — Я там в вице-мэры баллотируюсь.

— Шансы есть?

— Стопроцентные!

Помолчал Ваня, а потом робко так попросил:

— Братишечка, дай деньжат. Три дня маковой росинки во рту не было. Ни у меня, ни у моей жены, ни у детишек малолетних, мал-мала-меньше.

Как рассвирепел тут Степа, портфелем из крокодиловой кожи на Ваню замахнулся, а потом, сердце не камень, сжалился.

— Ладно, — говорит. — Приходи ко мне на Лубянку. Сегодня день рождения у моей жены. Клавдии Игнатьевны. Хоть в тепле посидишь. На приличное общество поглядишь. Жену, детей не забудь.

Сказал так, и спрятав чисто выбритый подбородок в воротник из меха ягуара, надушенный “Шипром”, как турецкий падишах, пофланировал мимо бюста Ленина прочь.

Ваня завистливо цокнул языком, пощекотал пальцем пятку черту, и с искренним уважением посмотрел в спину своему стремительно поднявшемуся брату.