"Стражи цитадели" - читать интересную книгу автора (Берг Кэрол)

ГЛАВА 3

Осенние дни вскоре приобрели собственный распорядок. Я завтракала с Неллией в ее комнате, а затем проводила оставшуюся часть утра либо с управляющим, разбираясь со счетами или осматривая те крепостные постройки, что требовали ремонта, либо с той же Неллией, наводя порядок в кладовых, бельевых и комнатах для гостей. С Филоменой мы договорились, что в обмен на помощь в сборе ренты я получу свободу действий в обустройстве и приведении в порядок замкового хозяйства ради благополучия моего племянника.

Поначалу все без исключения слуги остерегались меня — скандально известную порочную сообщницу чародеев, оставшуюся в живых только милостью короля. Однако мое уважительное обхождение с Джорджем и его подручными быстро смягчило недоверие управляющего. После разрешения нескольких затруднительных ситуаций, показавших, что я разбираюсь в сложной финансовой жизни поместья и с почтением отношусь к тем уникальным отношениям, которые сложились между семьей герцога и арендаторами, я приобрела в его лице еще одного страстного защитника помимо Неллии. Он с радостью разослал курьеров к арендаторам, извещая тех, что мир снова обрел привычный порядок. День соглашения был назначен на первый день нового года.

Послеполуденные часы я оставила для ежедневных прогулок, во время которых наслаждалась красотой северной осени. Я горько тосковала по ней в своем нищенствующем изгнании, когда осенний труд был единственным способом избежать голодной смерти суровой зимой. После прогулок я садилась за письма по надобностям поместья или занималась каким-нибудь делом по хозяйству: подсчитывала запасы белья или показывала служанкам, как следует заботиться о книгах и картах моего отца.

Каждый вечер после ужина я должна была проводить час со своей невесткой. Поначалу Филомена требовала отчитываться до последней детали о проделанной работе: от количества салфеток, найденных мной в шкафах столовой, и до состояния запасов сена в конюшнях. Несколько дней подряд она сверяла каждую мелочь с Джорджем или госпожой Вералли, своей вечно недовольной теткой, но потом, должно быть, уверилась, что я веду с ней честную игру. И с тех пор, стоило мне начать: «Сегодня выяснилось…» — как она неизменно прерывала меня: «Довольно, довольно! Давай поговорим на более интересные темы!»

Поскольку я не была в курсе придворных сплетен и не имела ни малейшего представления о новинках моды, «более интересными темами» оказывались подробности моей личной жизни с чародеем. Филомена льстила, клянчила, обвиняла меня в грубости, тупости и жестокости, поскольку я отказывалась развлекать несчастную, прикованную к кровати женщину. Но я вовсе не собиралась становиться источником анекдотов, которыми Филомена побалует друзей, снова появившись в свете. Как-то вечером, утомленная бесплодными попытками завязать разговор, я спросила герцогиню, не желает ли она, чтобы я почитала ей вслух.

— Что угодно, только бы переждать это невыносимое время, — ответила она.

Вероятно, герцогиня полагала, что, если отпустить меня раньше положенного, это даст мне некое таинственное преимущество в нашем соглашении.

Отвергнув первые десять принесенных мною книг как слишком серьезные и заумные, невестка позволила мне приступить к повести о романтическом приключении, принадлежавшей еще моей матери. Вскоре она уже упрашивала меня, чтобы я продолжала читать дальше, сверх оговоренного срока. Я всегда решительно закрывала книгу, поскольку не собиралась тратить на Филомену больше часа собственного времени в день. Впрочем, чтение сделало наши встречи более сносными, а отношения — приемлемыми, хотя, разумеется, не близкими.

Что и вернуло меня к размышлениям о моем племяннике. Это была неловкая и неясная ответственность. Моя любовь к брату во многом основывалась на нашем общем прошлом. Нас, таких разных, связывали люди, вещи и общие переживания, которые мы детьми делили в нашем доме. И все же наша привязанность оказалась намного сильнее, чем я могла себе представить, она обнаружила себя после всех ужасов пережитого, которые, казалось, окончательно разрушили ее. Но я не видела способа распространить любовь к брату и на его сына, этого странного мальчика. Кто-то должен был выяснить, что беспокоило этого ребенка, но я не знала даже, как к этому приступить, и не имела особого желания пытаться.

Предположения о том, что случайные встречи сломают лед в отношениях с Гериком, не оправдались. Создавалось впечатление, что мой племянник избегает всех людных мест в замке. За исключением случайных столкновений в библиотеке, мы виделись с ним только за ужином. Со слугами он держался чопорно и неподдельно вежливо, но ни мне, ни госпоже Вералли не говорил ни слова.

— У Герика есть наставник? — спросила я Неллию как-то раз за завтраком.

Мне не приходилось прежде жить среди детей. Учитель же мог помочь советом или догадкой.

— У него их было множество, — ответила старушка. — Но ни один надолго не задержался. Он говорил им, что они глупы, и он не станет терпеть тех, кто ничем не лучше попрошайки. Если же среди них попадались упрямцы, Герик принимался озорничать: подливал смолу в их чернильницы или ламповое масло в чай. А то и бился в истерике на глазах у герцогини, пока она не отсылала учителей прочь. Только один из всех бедолаг задержался дольше, чем на неделю. Но тогда мальчишка преподнес матери небылицу о том, что этот мужчина вел себя с ним чересчур по-дружески… так сказать, в непристойном смысле, если вы понимаете, о чем я… Разумеется, того незамедлительно уволили. Это случилось почти год назад, и с тех пор никого на эту должность не брали.

И про этого ребенка Рен Вэсли говорил, что тот вежлив и ведет себя подобающе!

— Но, кажется, со слугами он держится не так отвратительно?

— О нет, он обходителен, насколько это вообще возможно. Всегда вежлив и непременно благодарит за помощь. Джеймс — личный слуга молодого хозяина — и слова упрека от него не слышал и большую часть времени бездельничает, потому что мальчик сам заботится о себе и своих вещах. Он всегда такой правильный. Только что не такой дружелюбный, какими были вы с братом.

Странно.

— У него есть друзья?

— Несколько раз в замке останавливались дети, приезжавшие со своими родителями, — даже принцессу сюда привозили, — но Герик до их отъезда даже носу не показывал, можно было подумать, что он вообще здесь не живет. Я слышала, когда семья выезжала в Монтевиаль, там бывало точно так же. Что-то в этом есть неправильное.

— Значит, у него нет никого близкого, никого, кто мог бы рассказать что-либо, что позволило бы мне лучше понять его?

Неллия отрицательно качнула головой и долила в чашки чаю.

— Единственная душа, с кем он ладил, — это Люси, его старая нянька, но она уже лет пять, как выжила из ума. И конечно, она бы вам ничего не рассказала, потому что она немая. Есть еще учитель фехтования. Молодой хозяин обожает сражаться на мечах. Я всегда жалела, что Герик не желал заниматься с герцогом Томасом. Парнишка тренировался — причем чересчур усердно — только тогда, когда его светлость бывал в отъезде. Он — герцог, я имею в виду — узнал о занятиях Герика и нанял лучшего учителя фехтования для его обучения.

— И Герик позволил тому остаться?

— Именно. Мастер-фехтовальщик Фенотте. Но от него вам мало проку. Он керотеанец и ни слова не знает по-лейрански. Я так и не поняла, почему Герик не хотел учиться у своего отца, лучшего бойца королевства.

— По правде говоря, это самое понятное из всего, что ты мне сказала.

Неллия выглядела озадаченно.

— Томасу не хватило бы терпения для занятий с начинающим. Если мальчик восхищался отцом и стремился быть на него похожим…

— Мне не пришло в голову, — согласно кивнула старушка. — Герцог, мир его праху, особо не скромничал…

Я рассмеялась без тени грусти:

— Возможно, он был достаточно мудр, чтобы понять это, и избавил сына от собственной нетерпеливости.

Мой брат очень любил Герика.

Одной из первых моих обязанностей в замке стала организация церемонии в память о Томасе. Король Эвард, скорее всего, повелел исполнить пышный обряд в честь своего Защитника, но путешествие в Монтевиаль с прикованной к постели Филоменой и избегавшим меня Гериком представлялось решительно невозможным. Вместе с тем я чувствовала, что ритуал прощания необходим его семье.

Большинство лейранцев давно потеряли интерес к божествам, официально разрешенным священниками и королем, — Святым Близнецам: Аннадису-Воителю, богу огня, земли и солнечного света, и Джеррату-Мореходу, повелителю морей, ветров, звезд и луны. История же, а особенно боязнь чародейства, лишила других божеств общественного признания.

Тяготы жизни убедили практически каждого в том, что Близнецов намного больше волнует борьба с легендарными тварями земли и небес и чудовищами морских глубин, чем судьбы простых смертных. Тем не менее, воины, подобные моему отцу и брату, находили некоторое утешение в мыслях о том, что Аннадис с Джерратом запишут историю их деяний в Книгу героев и будут рассказывать об их подвигах у мифических лагерных костров.

Я выросла из слепого приятия легенд, когда научилась мыслить и самостоятельно исследовать, и окончательно потеряла веру в высшую благую волю, увидев перерезанное горло своего новорожденного сына. Но опыт говорил мне об успокаивающей силе ритуала, и я не была вправе отказать Томасу или его сыну в том обряде, который мой брат выбрал бы для себя сам.

Итак, я пригласила служителя Аннадиса, и мы с Гериком и Филоменой, а также с представителями от слуг и замковой стражи расположились в комнате герцогини, слушая истории о временах Начал, о сражении первого бога Арота с хаосом и о том, как после своей победы Арот отдал владычество над миром своим сыновьям-близнецам. Вместо того чтобы позволить священнику подробно перечислить военные кампании моего брата — при упоминании некоторых я начинала чувствовать дурноту, — я попросила стареющего клирика рассказать о поединках, на которых Томас, как Защитник Эварда, отстаивал честь своего короля в течение четырнадцати лет.

Тем же вечером мы с Гериком стояли на Десфьерском холме, по ту сторону замковых стен, глядя, как камень Томаса устанавливают рядом с камнями моего отца, деда, среди сотен других, высящихся на голом склоне подобно лесу из гранита. В течение всего дня мой племянник был сдержан и вел себя должным образом, так что я не поняла, значил ли что-нибудь для него этот ритуал. Но мне стало немного легче.

Я прожила в замке уже около четырех недель, когда почувствовала, что за мной кто-то следит. Сначала я уверяла себя в том, что просто отвыкла от постоянного пребывания среди людей. Домашней прислуги в Комигоре было семьдесят три человека: секретари и горничные, повара и лакеи, чистильщики обуви и белошвейки, а также стайка горничных Филомены. Дворовой челяди — раза в два меньше: конюхи, мальчики на посылках, кузнец, оружейник, кучеры и садовники. Собственная стража Томаса насчитывала около девяноста человек. Они размещались в казармах, тянувшихся вдоль внутреннего двора крепости. И еще сотни людей жили в поместье и в деревеньках поблизости. Ежедневно я попадалась на глаза многим из них. Но однажды я убедилась, что чувство, от которого меня бросало в дрожь, — вовсе не плод моего воображения.

День выдался теплым и ярким, как это бывает только осенью — царственная синь неба, золото лучей. Лишь низко стоящее солнце и резкие порывы ветра намекали на смену времен года. Я еле пробралась через трещину, прорезавшую зеленые холмы к западу от замка, рискуя споткнуться о камни на дне расселины и исцарапаться о ветки кустов, словно в расплату за предоставленную ими тень.

Пока я шла, волоски на моей шее начали вставать дыбом и по коже побежали мурашки, ставшие привычными за последние несколько дней. Кляня себя на все лады за глупость, я ускорила шаг, а затем резко остановилась за следующим же поворотом расселины. Выглянув из-за угла, я напряженно старалась уловить малейшее движение или легкий звук шагов, которые могли бы выдать преследователя. Но не увидела никого размером хотя бы с зайца.

Чувствуя себя глупо, я двинулась обратно к крепости. Но по дороге назад меня на миг ослепил солнечный зайчик с западных укреплений замка. Я сморгнула и снова нашла луч. На третий раз я удовлетворенно усмехнулась: итак, я еще не сошла с ума. Обладателю подзорной трубы не за кем было наблюдать здесь, кроме меня.

Размышляя о подзорной трубе, я вспомнила и о коми-горских смотровых щелях. Мне было десять, и я горько страдала от ужасной несправедливости всякий раз, когда мой одиннадцатилетний братец отважно отправлялся на поиски приключений, не дозволенные младшим сестрам. Тогда мой отец снабдил меня мощным оружием в борьбе с братом. Один из бывших хозяев Комигора, желая знать все, что происходит в его владениях, проделал смотровые отверстия в стенах и потолках замка. Маленькие глазки были замаскированы в резных украшениях, капителях колонн, замысловатых узорах каминных полок или дверных проемов. Если знать, как встать на правильное место — спрятаться в нише, или за колонной, или в укромных местечках под лестницами, в углах и закутках, — то достаточно было приблизить к отверстию ухо или глаз, и все тайны замка оказывались в вашем распоряжении. Я едва не рассмеялась от облегчения. Шпионить за подозрительным чужаком так естественно для ребенка. Возможно, мне удастся извлечь из этого выгоду.

В моей спальне глазков, к счастью, не было. Небольшой осмотр примыкающей комнаты в северном крыле показал, что и там их нет. Но через одно из отверстий просматривалась часть коридора перед моей дверью. Этот коридор соединял прямоугольное северное крыло с лестницей в круглой северо-западной башне. Чтобы воспользоваться смотровым отверстием, надо было просто лечь плашмя на первую лестничную площадку и заглянуть в щель между пыльными деревянными половицами.

В тот самый день, когда я убедилась в слежке, я основательно перерыла загроможденную разным хламом кладовую, пока не нашла старую металлическую коробку, снабженную щеколдой, исправным замком и ключом. Я положила коробку в проходе по ту сторону двери в спальню так, чтобы она была хорошо видна через глазок. В следующие дни я находила время, чтобы положить туда несколько свертков, каждый раз убеждаясь, что коробка тщательно заперта. В коробке не было никаких подвохов, поэтому я не могла точно знать, не двигал ли ее кто-нибудь и не осматривал ли, но была уверена, что внутрь мой шпион пробраться не мог.

Морозным осенним утром я положила в коробку последний сверток и поднялась с ней по лестнице. Только потому, что я ожидала это увидеть, я заметила стертую пыль на полу рядом со скомканной, траченной молью тряпицей, брошенной в углу площадки. Я медленно поднялась наверх мимо затаившегося шпиона.

Узкие треугольные ступени взбегали по стенам башни, на каждом из четырех уровней расширяясь до площадки. Свет проникал через узкие бойницы и ложился полосами на истертые ступени. Наблюдательный взгляд мог заметить, что наверху, где стены постепенно сужались, лестничная спираль замыкалась несколько плотнее, чем следовало. За четвертой площадкой ступени заканчивались. Если вторгшийся враг забирался так далеко, загнанный в тупик воин мог дать здесь свой последний бой, не имея иного пути к отступлению, кроме собственного меча. Враг оставался в неведении, что позади сражающегося, в потайном убежище, прячется его жена или наследник.

Задержавшись на восьмой ступеньке после третьей лестничной площадки и тщательно изображая скрытность, я повернула голову одной из каменных горгулий и с силой надавила на ровный камень позади уродливой фигуры. Хотя я и волновалась немного, что мой план провалится из-за прошедшего времени и запустения, вскоре каменная плита сдвинулась, открывая тесную крутую лесенку между внешней и внутренней стенами башни. Узкие щели во внешней кладке, незаметные снаружи, пропускали свет и воздух.

Я осторожно скользнула внутрь, слегка притворив за собой дверь так, чтобы горгулья не вернулась в прежнее положение, и взбежала по ступеням в крошечную комнатку на самом верху башни, где хозяйка замка и наследник могли в ужасе ждать, пока их защитники отражают атаки захватчиков, или покончить с собой, когда все надежды уже потеряны.

Сквозняк просачивался через маленькую дверь наружу. За дверью еще пять ступеней вели на открытую каменную площадку с углублением для костра в центре. Эта площадка, укрытая за каменными зубцами башни, была высочайшей точкой Комигорского замка. В любом направлении с нее открывался вид до самого горизонта. Огромный Теннебарский лес лежал темной полосой на западе, а немного южнее едва виднелись снежные вершины Стены Дориана.

Я с улыбкой отметила, что дверь на внутренней лестнице скрипнула, и принялась отсчитывать шаги, пройденные им в поисках меня: «Шесть-семь шагов, чтобы пересечь комнату и заглянуть за дверь… Четыре-пять ступеней. Посмотри поверх низкой стены, окаймляющей площадку, и в изумлении раскрой рот».

— Здесь только птицы могут смотреть на тебя сверху вниз. — Я сидела на парапете между двумя зубцами крепостной стены и жевала яблоко, болтая ногой над раскинувшимся внизу миром. — На мой взгляд, это один из самых живописных видов во всем Лейране.

Как я и предполагала, чудо этого места напрочь лишило мальчика решимости оставаться безучастным. Вскоре он уже перегибался через парапет, на котором я сидела.

Герик медленно двигался вдоль зубцов, широко распахнув глаза, его рыжие волосы неистово трепал ветер.

Я молчала, пока он не закончил осматриваться и не остановился возле металлической коробки, которая покоилась в нише рядом со мной. Он быстро взглянул на меня.

— Хочешь взглянуть, что там? — Я с трудом удерживала улыбку.

Он молча пожал плечами и отступил на несколько шагов назад.

— Последние несколько дней ты интересовался, чем я занимаюсь.

Он покраснел, но убегать не стал. Я открыла коробку и вытащила наружу матерчатый сверток.

— Когда я была маленькой и хотела побыть одна, я часто приходила сюда, наверх. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь выследил меня, когда я хожу через потайную дверь, так что я хранила здесь коробку с припасами — железную, иначе до них могли бы добраться мыши. Я воображала себя хозяйкой замка, и мне требовалось достаточно еды, чтобы продержаться, пока меня не спасут. Кстати, для того и строился этот тайник. Прежде в потайной комнате хранилась охапка дров, чтобы можно было разжечь сигнальный огонь и известить войска герцога, что выжившие ждут их помощи.

Я достала из свертка два яблока, ломоть сухого хлеба, головку сыра и положила рядом. Из другого появились фляга с вином и две кружки, плотно свернутая шаль, плащ, три свечи, огниво с кремнем и книга.

— Хорошо, когда есть что-нибудь мягкое, на чем удобно сидеть и на что опереться. Ветер тут не утихает, так что на закате, даже летом, можно замерзнуть. Но здешние звезды стоят того, чтобы потерпеть. Вот и все, что лежало в моей коробке. Многие вещи, которые кажутся таинственными и пугающими, на деле оказываются вполне обыденными.

Мальчик прищурился, ожидая продолжения. Я откупорила флягу, подложила свернутый плащ под спину и взяла книгу.

— Угощайся, если хочешь, — предложила я и принялась читать.

Спустя несколько мгновений Герик повернулся на каблуках и сбежал вниз по лестнице. Не стоило ожидать, что он что-нибудь скажет.

Еще несколько дней Герик продолжал следить за мной, но делал это гораздо незаметнее и осторожнее. Меня это вполне устраивало, так как его осмотрительность означала, что он все еще заинтересован, а значит, оставалась, хоть и небольшая, надежда на то, что мой план увенчается успехом. Как-то раз, далеко за полдень, снова взбираясь по башенной лестнице и миновав пыльную тряпку на площадке, я сказала:

— Если пойдешь со мной, я покажу тебе, как открывается дверь. Тогда ты сам сможешь ходить туда, когда захочешь.

Он не ответил, но, когда я добралась до восьмой ступеньки после третьего лестничного пролета, мальчик стоял рядом со мной. Не говоря ни слова, я показала, как повернуть голову горгульи и надавить на нужное место. Открыв дверь, я захлопнула ее снова и дала Герику попробовать. Он немного повозился с тугим неподатливым механизмом, но я не стала предлагать помощь. Когда ему удалось открыть дверь, я кивнула, отмечая его успех, и ступила на внутреннюю лестницу.

— Можешь подняться тоже, если хочешь. Я тебя не побеспокою.

Он спокойно стоял позади меня, а потом примостился в другом просвете между зубцами, в то время как я снова взялась за чтение. Я налила себе вина, но ему предлагать не стала и не попыталась завязать разговор. Где-то после часа попыток сделать вид, что он не наблюдает за мной, Герик ушел.

После этого случая я поднималась на северо-западную башню раз в несколько дней, то и дело, сталкиваясь там с Гериком. Я всегда осведомлялась, не будет ли он против моего присутствия. Он отрицательно качал головой, но неизменно уходил в течение получаса. Если бы я не слышала, как он разговаривает, в день моего приезда в Комигор, я бы подумала, что мальчик нем.

Каждое утро он тренировался с керотеанским учителем на фехтовальном дворе. Хотя Герик упорно старался, у него не очень хорошо получалось. Он был не слишком-то физически развит, а выпады его оказывались скорее пылкими, нежели действенными. Но он был еще молод. Незнание языка тоже добавляло трудностей. Сначала керотеанец показывал движение, а потом все объяснения и тренировка сводились к размахиванию руками и топанью ногами.

Прошло еще три недели. Казалось, я не сдвинулась с места, но, по крайней мере, и ухудшений заметно не было. А потом однажды вечером я обнаружила, что документы на моем рабочем столе залиты чернилами. Ничего особенно важного там не было: я писала отцу моего друга Тенни, спрашивая совета по поводу крыш и кузниц; еще был список покупок для следующей поездки Нэнси в Грейстев да половина листка с наброском мелодии, которую я пыталась вспомнить. Но, разумеется, не ценность уничтоженного была настоящей мерой ущерба. И даже не вторжение в мои личные дела, поскольку я явно оставила себя открытой для удара. Я едва не рассмеялась, когда поняла, что же все-таки меня так сильно беспокоит: недостаток изобретательности этой выходки. Десятилетний мальчишка причислил меня к компании бесхребетных, слабохарактерных учителей и гувернеров. Весь мой ум не дал мне ни капли преимущества в его глазах. Я была оскорблена.

Вскоре я поймала себя на разрабатывании разнообразнейших планов, чтобы вытащить Герика из его скорлупы. Однажды, придя в башню, я принесла с собой небольшую деревянную коробочку, представлявшую собой игральную доску, в которой лежали крошечные шахматные фигурки. Я поинтересовалась у Герика, умеет ли он играть. Он кивнул, но со мной играть отказался. В другой раз я принесла свой нож. Бесспорно, ножи неудержимо притягательны для мальчишек, все еще упражняющихся с деревянным оружием. Я вырезала из полой тростинки дудочку, гордясь тем, что на ней можно было вполне сносно играть. Когда я предложила Герику показать, как сделать такую же, он неприязненно фыркнул:

— Ты злая, порочная женщина. Все это знают. Зачем ты здесь? Убирайся прочь!

По крайней мере, это свидетельствовало о том, что мое присутствие не лишает его дара речи.

В следующий раз я принесла охапку высокой луговой травы, и все послеполуденное время плела из нее фигурки зверушек, как меня учил мой друг Иона в Данфарри. Герик остался, прикидываясь, что стреляет из лука в птиц, и ушел только тогда, когда у меня закончилась вся трава. Я сочла это победой.

В итоге можно было сделать единственный вывод: мальчик не боялся меня. Хотя Герик все еще держался замкнуто, он просиживал на незащищенном от ветра парапете все послеполуденное время, отделенный от меня только костровищем или зубцом башенной стены. Он часами наблюдал за мной, пока я занималась своими делами, хотя и знал, что мне это прекрасно известно. Итак, если его молчание было вызвано не страхом, в который я якобы его повергаю, тогда Герик должен был иметь другую причину, осознанную и вполне определенную. Это заставило меня взглянуть на него по-новому. Что же побуждало ребенка к такому жесткому самоконтролю?

Я не в первый раз пожалела о том, что не способна прочесть мысли Герика, как это может народ Кейрона. Щепетильность удерживала дарнети от использования своей силы без позволения. Но, по-моему, загадка моего племянника вскорости заставила бы их поступиться этими принципами. Филомена не обращала внимания на попытки Герика избавиться от меня. Установившийся порядок ее вполне устраивал, как она сообщила мне. Ее никто больше не беспокоил нудными делами, в доме царило спокойствие, слуги были вышколены, еда — превосходна, и, что наиболее важно, близился День соглашения, когда серебро снова хлынет в комигорские сундуки.

— Тебя послали нам боги, Сейри, — сказала она мне однажды вечером после чтения. Она как раз закончила подробное перечисление последних жалоб Герика. — Я сказала ему, что он ведет себя как эгоистичный маленький поросенок.

— Скажи, Филомена, ты не думала, кому из друзей Томаса можно было бы доверить воспитание Герика?

— Конечно, думала. Но никто из тех, кого я знаю, не возьмется за него. Можно было ожидать, что кто-нибудь предложит это сам из дружеских чувств, но только капитан сказал, что готов заняться им. Этакий проныра!

— Капитан?

— Ты его знаешь. Дрессированный пес Томаса — капитан Дарзид.

Из самых глубин моей души поднялась волна ненависти к безупречно вышколенному придворному, неизменно являвшемуся мне на самых мрачных поворотах моей жизни. Арест и суд над Кейроном. Убийство моего сына. Дарзид преследовал принца-чародея, который свалился мне на голову в середине лета, и я верила, что именно он обрек на смерть Томаса, сделав его пешкой в войне между народом Кейрона и тремя колдунами, именующими себя лордами Зев'На.

— Дарзид предложил себя Герику в учителя?

— Ну, разумеется, я бы никогда не согласилась. — Филомена обмахивалась листком плотной раскрашенной бумаги, вырезанной в форме цветка розы. — Он всего лишь простой солдат, пусть и посвященный в рыцари. Он совершенно не подходит в наставники герцогу.

— Совершенно верно. Как предусмотрительно с твоей стороны заметить, что связь с твоим сыном будет выгодна только Дарзиду, но никак не Герику.

— Герик Дарзида не выносит. Думаю, мальчик бы просто его убил, если бы был вынужден с ним заниматься. Я велела капитану даже и не думать об этом.

Я едва не погладила Филомену по голове тем вечером. Я читала ей еще лишний час, чем почти ее убаюкала.

— Твоя заносчивость хоть раз, но сослужила тебе хорошую службу, — шепнула я, задувая лампу.

Здравый смысл подсказывал мне, что не стоит больше тратить время, пытаясь подружиться с ребенком, который явно не желал иметь со мной ничего общего. Но каким-то образом это решение перестало быть приемлемым. У меня перед глазами так и оставалась грива его каштаново-рыжих волос, неистово развевавшаяся на ветру на крыше северо-западной башни. Что бы ни волновало Герика, но это отрезало его от самого естественного общения. Ни один ребенок не должен быть так одинок.

* * *

Однажды утром — уже стояла поздняя осень — ко мне со странной историей пришел главный конюх Эллард. Двумя днями ранее в конюшни пришел какой-то мальчишка и попросил дать ему работу. Поскольку его никто не знал, его прогнали прочь.

— Самый обыкновенный мальчишка, — заметил Эллард. — Но вчерашним утром тот же паренек стоял у кухонной двери и спрашивал у поварихи, нет ли какой работенки. Повариха тоже его выгнала, правда, сперва дала ему чуток еды, так жалко тот выглядел. Надеюсь, она поступила правильно, госпожа, поскольку мне бы не хотелось доставить ей неприятности.

— Ну, разумеется, все в порядке, — ответила я.

— Так вот, прошлой ночью, — продолжал конюх, — я проснулся с таким чувством, будто с лошадьми не все в порядке. Когда я пришел в конюшню, я опять увидел там этого парня! Я уж было подумал, не угостить ли его кнутом, но тут мальчишка принялся говорить, что у Быстроногого случился заворот кишок, от которого животина страшно мучается, а у Вьюнка трещина на копыте, и он скоро охромеет, если его не вылечить. А Маргаритка скоро принесет доброго жеребенка, только обращаться с ней надо бережнее, потому как уж очень она чувствительная…

Я чуть не расхохоталась. Паоло! Ни один мальчишка во всех Четырех королевствах не чувствует лошадей лучше, чем Паоло. Дослушать рассказ Элларда о его тревогах было нелегким делом.

— …Он говорил так уверенно, что я решил взглянуть сам. Быстроногий и впрямь маялся животом, как он и сказал. И все остальное тоже оказалось правдой. Сам-то малец хромой, может, это кому и не понравится, но я-то вижу, что он прирожденный лошадник, куда там парням с конюшни. Но я не хотел брать его на работу, не сказав вам. Мне показалось странным, что он спросил, нет ли здесь «госпожи по имени Сейри, которая приводит все в порядок».

— Эллард, тебе будет спокойнее, если я сама поговорю с этим мальчиком, прежде чем ты наймешь его?

Конюх весь словно засиял от облегчения.

— Да, сударыня, я на то и надеялся!

— Отправь его ко мне, в комнату домоправительницы. Старик почтительно коснулся лба. Он выглядел так, будто сбросил с себя невероятную тяжесть. Я поспешила в гостиную Неллии и выпроводила ее оттуда, сказав, что должна побеседовать с новым работником Элларда. Когда конюх привел Паоло к дверям комнаты, мальчик застенчиво улыбнулся.

— Можешь идти, Эллард, — разрешила я. — Нет нужды отрывать тебя от дел. Входи, молодой человек.

Паоло, прихрамывая, вошел в комнату. Причиной его неровной поступи была поврежденная еще при рождении нога. Эллард поклонился и закрыл дверь. Мальчик снова робко улыбнулся и коснулся лба в знак приветствия.

Только уверенность, что так я насмерть задушу Паоло, удержала меня от того, чтобы обнять его. Вместо этого я протянула ему руку.

— Что, во имя звезд, ты здесь делаешь, Паоло?

— Меня шериф прислал.

Грэми Роуэн, шериф Данфарри, приютил бездомного тринадцатилетнего подростка после наших летних приключений. Роуэн, Паоло и Келли, необученная молодая волшебница из Валлеора, стали мне неоценимыми, хоть и неожиданными помощниками, когда я помогала таинственному принцу Авонара уйти от преследователей и выполнить свое предназначение в нашем мире.

— Что-то произошло?

— Ничего. Просто проверка, все ли в порядке. От вас давно не было новостей. Шериф подумал, вам пригодится кто-нибудь из нас рядом, чтоб письма передавать, помочь, где или еще зачем. Проще всего, если это буду я.

— Я всего лишь слегка заработалась. Я напишу им письмо. Но пока ты здесь, я хочу услышать все новости из Данфарри.

Смуглой рукой Паоло теребил край рубахи, а смотрел куда угодно, только не мне в глаза.

— А мне и не нужно возвращаться. У вас тут за лошадьми присмотр надобен.

— Я буду, рада видеть тебя здесь, но тебе не кажется, что шериф будет беспокоиться?

— Я нашел себе работу. Не хочу быть обузой. Они с Келли… ну, вы знаете. Незачем мне там все время ошиваться.

Я знала, что отважный шериф, обязанный по долгу службы выслеживать и сжигать колдунов, отдал сердце талантливой и вспыльчивой молодой женщине, вероятно, последней оставшейся в живых чародейке дар'нети, рожденной в Четырех королевствах. И я знала, что ни один из них никогда не лишил бы Паоло крова.

— А это, случайно, не из-за того, что Грэми заставлял тебя учиться?

Вогнать Паоло в краску — дело не из легких, но тут и весенний редис показался бы бледным в сравнении с ним.

— Лошадям нет дела до того, умеет ли человек читать.

— Я позволю тебе работать на конюшне. Элларду нужна помощь. Но позже, зимой, нам с тобой придется заняться учебой.

Я вернула Паоло Элларду, ожидающему на кухне, и сообщила, что, на мой взгляд, с мальчишкой все в порядке, разве что ванна ему требуется еще больше, чем еда. Паоло насупился и отправился со стариком в конюшню.

Мне редко выпадала возможность поговорить с Паоло. Но, осматривая с Джорджем поместье или развлечения ради прогуливаясь верхом, я замечала, как он ходит, прихрамывая, то здесь, то там. Прежде чем склониться в приветствии, он всегда улыбался. Эллард клялся, что мальчишка родился в конюшне, а то и воспитан лошадьми. Вскоре каждый раз, выходя во двор, я видела их вместе, голова к голове.

Не могу объяснить почему, но я никому не рассказывала, что знала Паоло прежде. Разумеется, я ничуть не стеснялась этого знакомства. Он был прекрасным одаренным мальчиком и моим товарищем по приключениям, отважный и надежный в обстоятельствах, которые обескуражили бы многих взрослых мужчин. Просто мне было приятно иметь рядом тайного друга.

Пришел Сейль, середина зимы, пора, когда мы отмечали самую долгую ночь за десять дней до наступления нового года. Сейль и Долгая Ночь были праздниками, связанными с легендой о раненом боге, которого спасло от отчаяния беднейшее из сотворенных им существ, щедро оделив его едой, развлечениями и подарками. Правда о волшебстве, двух мирах и магическом Мосте, непостижимо связывающем их и поддерживающем их равновесие, казалась мне намного более захватывающей, чем миф Долгой Ночи. Но мне всегда нравилась внешняя сторона Сейля: перевязанные шелковыми лентами подарки, сказки, карнавалы, сласти, вечнозеленые ветки, горячий сидр с корицей и гвоздикой и сотни ароматических свечей, озаряющих холодные, темные ночи.

Вместе с праздниками пришли и первые свидетельства улучшения моих отношений с племянником. Я удивилась и обрадовалась, увидев Герика в спальне Филомены, когда пришла в наш обычный час на пир в честь Долгой Ночи. Мне казалось, что праздник в неполном кругу семьи будет унылым по сравнению с весельем в помещениях прислуги, так что я попросила горничных украсить камин в комнате Филомены вечнозелеными гирляндами, распорядилась приготовить для герцогини праздничный ужин и пригласила Герика присоединиться к нам. Но хотя прежняя враждебность в наших отношениях уступила место спокойствию, я совершенно не ожидала, что он придет. Герик был подобающе одет и уже успел зажечь свечи в канделябре, принесенном Неллией. Аромат их пламени смешивался с запахом лекарств, пропитавшим воздух.

— Радостной Долгой Ночи тебе, Филомена, — сказала я, — и тебе, Герик.

Филомена вздохнула, Герик вежливо поклонился, но промолчал. Не стоило ожидать слишком многого.

Пока я пододвигала кресло, Герик присел на край материнской кровати. Я разлила вино, разделила жареную утку, цукаты и пирожки с корицей. Разговор не шел, но и враждебности не чувствовалось. Когда с едой было покончено, Герик и я отодвинули стол. Филомена нахмурилась и спросила:

— Ты не собираешься читать сегодня?

— Напротив.

Я извлекла из карманов две обернутые в бумагу книги, заказанные в лавке в Монтевиале. Филомене предназначался причудливый искерский роман, который она немедленно потребовала начать. Герику же досталась рукопись об оружейном деле керотеанцев, столь великолепно иллюстрированная, что я засомневалась, стоит ли отдавать ее ребенку. Меня пугало предположение, что он может уничтожить рукопись, поскольку ее подарила я. Но пока я читала Филомене, он сидел на кровати, скрестив ноги, и перелистывал страницу за страницей. На его щеках играли блики от пламени свечей.

Наконец он закрыл книгу и спрыгнул с кровати. Я прервала чтение, и Герик чмокнул мать в щеку.

— Прошу прощения, матушка. Я ушел спать. — Затем, глядя чуть в сторону, мальчик слегка махнул рукописью: — Прекрасная книга. Благодарю вас.

Крепко зажав ее под мышкой, он убежал, оставив меня неожиданно счастливой.

И даже восторженный доклад Филомены о самом недавнем требовании Герика отослать меня прочь не испортил мне настроения.

* * *

Где-то за пару дней до наступления нового года и Дня соглашения я прогуливалась днем по южным укреплениям, запертая в замке бушевавшей весь день метелью. От одичалых снежных вихрей кружилась голова, и внезапный порыв заставил меня соступить на осыпающийся крайний южный карниз. Я вцепилась в холодное железное кольцо, вделанное в камень, мысленно благодаря древних воинов-стражей за то, что они снова защитили дочь Комигора, и вдруг почувствовала жжение в области сердца. Мне подумалось, что я или простудила легкие, или подхватила лихорадку, или съела что-нибудь не то.

Прежде чем вернуться внутрь, я, как и всякий раз, когда рядом никого не было, вытащила из-под одежды серебряную цепь с талисманом Дассина. Я ожидала увидеть камень как всегда холодным и тусклым. Но пока ветер хлестал мне лицо моими же собственными волосами, снег вокруг взвился розовым вихрем, вобрав в себя мягкое мерцание полупрозрачного камня и прогоняя все мысли о бурях, одиночестве или трудных детях. Я сомкнула закоченевшие пальцы вокруг талисмана, пока моя рука не стала просвечивать розовым, и наслаждалась каждым мгновением этого сияния, поскольку знала, что если этот камень излучает свет и тепло, то завтра на рассвете Кейрон прибудет навестить меня.