"Записки военного советника в Египте" - читать интересную книгу автора (Мурзинцев Василий Куприянович)

Глава 9 Суэц. 12 сентября 1970 года

Итак круг замкнулся. Я снова в Суэце. Но это скорее не круг, а многоугольник в треугольнике Суэц — Каир — Исмаилия. Вершина треугольника — Каир. Линия Суэц Исмаилия — основание треугольника. Сторона Каир — Суэц — пустынная дорога, почти прямая линия. Сторона Каир — Исмаилия — пресноводный канал, выгнутый к северу, и дорога вдоль него, среди вечнозеленых старых деревьев, через города и деревни. Вся площадь треугольника занята пустыней, переходящей от равнины с севера к горам у Суэца. Между равниной и горами — песчаные холмы, разделенные то узкими, то широкими лощинами и долинами. По ночам пустыня озаряется бесчисленными огоньками: светомаскировка не соблюдается в полной мере то ли по беспечности, то ли из-за уверенности, что налетов авиации больше не будет.

На рассвете выехали на рекогносцировку. Выбрать боевой порядок оказалось не простым делом. Плотность войск у канала довольно велика. Бесчисленные дороги, проложенные, кому где вздумалось, густым узором расписали пустыню. Люди, машины зарылись в песок так, что даже с близкого расстояния трудно увидеть что-либо. Впрочем, песок только сверху. На глубине 30–40 сантиметров лежит глина, перемешанная с гравием. Миллионы лет назад смоченная морской водой, а потом высушенным солнцем, эта глина впитала немало солдатского пота за последние годы.

Мы часто заезжали на вершины небольших плоских холмов для обзора местности. Везде нас радушно встречали и угощали чаем. Радушие объяснялось, наверное, не только присущим арабам гостеприимством и желанием узнать новости у неожиданных гостей, но и тем, что мы были представителями зенитчиков, способных если не уничтожить, то хотя бы отогнать самолеты Израиля. А они кружат над головой и днем, и ночью.

Мы же пользовались гостеприимством для того, чтобы узнать, где есть свободные участки пустыни.

Только к обеду закончили рекогносцировку и поехали в штаб армии с докладом.

На этот раз Адам Иванович оказался на месте, и я доложил ему обстановку.

— Не там выбирали, — сердито ответил мне он на мой доклад. Вот где вы должны стоять, — указал он на южный берег Горького озера. Тут у нас дырка пока. Вместе с Косиковым заткнешь ее.

— Мы уже два дня выбираем, и все не там, — с досадой сказал я. — Сейчас у Суэца позицию не оборудуем и новой нет.

— Пойдем к начальству, — ответил на мою жалобу Адам Иванович.

Мы выбрались из его мэльги и пошли на КП, Видимо, у меня было заметно недовольство, поэтому Адам Иванович сказал:

— Ничего. Сейчас разберемся. Поедешь туда, куда я сказал. Об этом мы уже раньше говорили, а кто переиначил, я не знаю. Но у Суэца вам делать нечего. Там и без вас хватит.

У начальника ПВО все решилось быстро, и Адам Иванович вызвался на следующий день поехать вместе с нами к Горькому озеру.

Решено было полк пока оставить на месте, на новую позицию выслать команду для отрывки окопов. А когда окопы будут готовы, в сумерках побатарейно занять огневые позиции. Местность в новом районе была несколько приподнята над озером и отлично просматривалась израильтянами, впрочем, и мы видели хорошо пустыню за каналом и некоторые укрепления на том берегу. Из штаба армии выехали голодными. Время обеда давно прошло да и есть нам было нечего. Я как-то увидел, что солдаты подбирают куски лепешек, выброшенные теми, кто был здесь раньше. В одной из батарей поинтересовался, почему нет обеда. С большим трудом узнал, что солдаты не ели уже два дня, с того времени, как прибыли к Суэцу. Офицеры и я всегда имели небольшой запас пищи и этим довольствовались при всех перемещениях. Солдаты же питались тем, что им давали. Тогда я не мог установить причину такого безобразия и удовлетворился тем, что мне сказали: «Скоро подвезут». До отъезда мистера Усэмы на учебу такого не случалось. Пища солдат, хотя и не отличалась разнообразием и обилием, но была сытная и, как они мне говорили, вкусная. У меня, правда, было другое мнение, но не будем спорить о вкусах.

Забегая вперед, скажу, что, когда приехал мистер Усэма, я рассказал ему о вынужденной голодовке солдат. Досталось, конечно, мистеру Фавзи. Но это не испортило наших отношений. Как я понял, при перемещении из одной армии в другую нужно было получить паек на трое суток. Но вместо пайка выдали бумагу на получение продовольствия на новом месте. На новом месте на бумагу смотреть не стали, так как был приказ продукты получать на старом месте. А бумагой солдат кормить еще не научились, хотя попытки были, и не только у арабов. В результате на большой площади лишились добычи грызуны, бездомные собаки и птицы.

Перспектива собрать лепешки в пустыне мне почему-то не понравилась, тем более что все это время я практически только обедал. Тогда моя душа еще отвергала фуль и атц. Впрочем, атц — вид супа она и сейчас отвергает. Поэтому я предложил поехать в Суэц и там поискать что-нибудь съестное.

Мистер Гама хлопнул себя по тощему животу и помахал рукой, морщась от боли. Наверное, ушиб ее о собственный позвоночник и охотно согласился. Темнело, когда мы въехали в город. Чем ближе к центру, тем чаще встречались разрушения и простреленное насквозь здание. Промелькнул кинотеатр с обвалившимся потолком, весь облепленный старыми афишами. По характеру обстрелов можно было понять, что велись они главным образом для устрашения населения. Жилые кварталы западной части города никак не могли служить оборонным целям.

Чаще стали встречаться прохожие. Вероятно, часть населения вернулась. Улицы выглядели более оживленными, чем в Исмаилии. На одной из узких улочек, куда мы въехали, светилась даже реклама. Посередине улицы вытянулся ряд тележек, столов, просто ящиков и корзин: шла оживленная торговля овощами, фруктами и другими продуктами. Мы остановились у открытых дверей небольшого ресторанчика и вошли внутрь.

Довольно большая комната тесно заставлена столами. Чуть ли не в центре зала стойка подпирает треснувший потолок. Ресторан был пуст. Мы приехали в промежутке между обедом и ужином. Повара тут же в зале что-то жарили на примусах, резали пополам лепешки и набивали половинки салатом, котлетами и еще чем-то зеленым с резким запахом. Пока нам готовили, я осматривал зал. Стены были увешаны картинами с непривычными для Египта пейзажами — горы, лес, снег. Одна из картин, как мне объяснил любезно хозяин (он же повар, он же официант), была «руси». И действительно, пейзаж напомнил мне родной Алтай.

Под картиной с заснеженными елями в двух клетках весело прыгали красивые пестрые попугайчики.

Когда заставили стол тарелками с жареным мясом, жареным картофелем, разными салатами, полуметровой длины вермишелью и другими яствами, оказалось, что я не хочу есть. Даже весьма ароматные запахи не возбуждали аппетита.

Мистер Гама с удивлением смотрел на меня и не мог понять, почему я лениво ковыряюсь в тарелке.

— Почему? — спрашивал он и указывал на мои полные и свои быстро пустевшие тарелки.

Я не знал, как ему объяснить неожиданное исчезновение аппетита. У меня для этого не хватило слов, а у мистера Гамы в запасе не было других вопросов, и он все допытывался «Ле?» — почему? и пожимал плечами.

А дело было в том, что я последние три с лишним месяца недоедал. Похудел килограммов на 5–7, но это меня не очень огорчало, так как моя фигура приняла вид, какой она имела лет 15–20 назад.

Пришлось сделать одну дополнительную дырочку на ремне, чтобы он лучше выполнял свое предназначение.

Но это не так много. Я знаю товарищей, похудевших на 15–20 килограммов и очень довольных этим обстоятельством — в условиях африканского лета жирным людям приходится труднее. Последние дни я почти совсем не ел и вот перед обильным столом у меня совсем не текут слюнки. Заказал бутылку пива. Мистер Гама наотрез пить отказался. «Коран» — только и сказал он, пришлось пить одному.

Закончили ужин, закупили продукты и в полной темноте вернулись в полк. Часа через три, видимо, под действием пива, разыгрался такой аппетит, что я, наверное, пошел бы собирать в пустыне лепешки, если бы не закупленные продукты. Вспоминая жареное мясо, оставленное мною в ресторане, с удовольствием проглотил все, что закупил на весь следующий день.

Утром снова выехали на позиции, но вернулись пораньше и теперь уже с удовольствием и вовремя пообедали в том же ресторане.

На этот раз мистер Абдельазиз Гама сам заказал две бутылки пива и при этом почему-то аллаха не вспоминал.

После обеда решили съездить и посмотреть Суэцкий канал. Едва выехали с относительно уцелевшей улочки, начались развалины. В одном месте бомба упала на трамвайный путь. Силой взрыва разорванные рельсы высоко загнулись кверху словно полозья огромных саней. Чем ближе к каналу, тем больше разрушений и тем меньше людей. Какая-то улица вывела нас на берег Суэцкого залива. На рейде стоят пять-шесть застрявших три года назад судна. Несколько барж лежит на боку у причала. Перед нами открылась широкая дамба с шоссейной дорогой, трамвайной и железнодорожной линиями, ведущими в Порт-Тауфик, не то пригород Суэца, не то самостоятельный порт и город. Дамба тянется вдоль залива километра три и соединяет два города. Порт-Тауфик разделен каналом на две части. Восточная часть оккупирована Израилем. На одном из высоких зданий ясно виден развевающийся флаг Израиля. Западная часть полностью оставлена жителями. Это наиболее пострадавший район города. Кроме патрулей египетской армии, никого не встретили. Под прикрытием полуразрушенного дома, не вылезая из машины, посмотрели на темно-синюю воду канала и повернули обратно.

Тяжелое чувство возникает при виде разрушенного и брошенного жителями города, жаль становится обездоленных горожан некогда оживленного и красивого Суэца. Сотни тысяч бездомных, потерявших все имущество и влачащих жалкое существование, ютятся по разным городам Египта. Несмотря на все усилия правительства, участь беженцев тяжела. Целыми семьями строят избушки, похожие скорее на сараюшки из обломков кирпича, камыша, старых одеял и прочего хлама, место которому на городских свалках. Только природа милостива к несчастным. Египет не знает минусовой температуры, а самая низкая температура в зимнее время по ночам бывает 5–8 градусов тепла. Высокий урожай овощей, фруктов, цитрусовых обеспечивает пищей феллахов и других бедняков. Из-за недостатка мяса его продают три дня в неделю. Да и в дни продажи мясо берут немногие. Во всяком случае, за мясом в очередях не стоят. Не каждому оно по карману.

Но я отвлекся.

По возвращении в полк мистер Абдельазиз сказал мне, что рано утром отправляет солдат для оборудования новых позиций. Я одобрил его решение, но выяснить, сколько солдат и с каким инструментом он отправляет их, мне не удалось.

Понадеялся, что он сумеет произвести правильный расчет, в трехдневный отпущенный нам срок оборудовать позиции и поддерживать боевую готовность.

Но утром увидел, что выделено всего примерно 10 процентов от личного состава.

— Мистер Абдельазиз, очень мало солдат, — сказал я, показывая на выделенных для работы.

— Не можно много, — ответил мистер Абдельазиз и показал на пушки, знаками давая понять, что нельзя снимать солдат с орудий, что они должны стрелять, если появятся самолеты. Правильно я говорю? — спросил он.

— Правильно, — ответил я, — но солдат на работу мало, — я жестом показал, как солдат лопатой копает землю.

Выразительное, с тонкими чертами лицо мистера Абдельазиза выражало и недоумение, и досаду: «Что ему нужно? казалось, говорило оно. — Соглашается, что с орудий брать нельзя и требует послать на позиции больше. Где же их брать?»

Я, признаться, тоже с досадой смотрел на мистера Абдельазиза и думал: «Как ему доказать, что можно и нужно выделить не менее 30 процентов солдат. При этом можно рассчитывать за три дня выполнить работы первой очереди, занять новый боевой порядок и продолжать инженерные работы».

Но договориться мы не смогли и, недовольные друг другом, сели в машину. На каждой огневой позиции я показывал на долбивших землю солдат и повторял:

— Калиль, мало.

Мистер Абдельазиз протягивал ко мне руки и поднимал тонкие плечи до ушей. Без переводчика я понимал его немой вопрос.

— Что делать?

После огневых позиций поехали на КП. К моему удивлению приехали не к песчаным холмам, где намечали КП, а к железнодорожному полустанку у переезда через железную дорогу Исмаилия — Суэц. Полустанок находился на возвышенности и имел одно длинное служебное здание обычной архитектуры, рядом с ним водонапорную башню и складское помещение в некотором удалении.

— Хэна (здесь) КП, — сказал мистер Абдельазиз.

Да простит он меня, но я в то время в душе ругал его на чем свет стоит.

— Ле (почему)? — спросил я его.

— Хенак, там земля нехорошо.

Чтобы не наговорить грубых и все равно бесполезных слов, я молча повернулся и пошел осматривать местность.

По другую сторону здания открылся вид на Горькое озеро. Суэцкого канала не было видно из-за пальм, густо разросшихся вдоль пресноводного канала. Но дальше хорошо просматривалась пустыня, занятая войсками Израиля. По узкой металлической лестнице я поднялся на водонапорную башню. Это был бы идеальный наблюдательный пункт, если бы он так же идеально не просматривался противником. С водонапорной башни открывалось почти все Горькое озеро, красиво блестевшее яркой синевой в обрамлении желто-золотистых берегов. Игрушечными казались суда, три года стоящие на якорях.

Западный берег окаймлен неширокой, но густой полосой финиковых пальм. Восточный берег пышет раскаленным песком: ни деревца, ни кустика. До озера километра четыре, а до канала и того меньше. Узкая темно-синяя лента канала кое-где видна через верхушки пальм. За каналом — кучки песка, возможно, укрепления израильтян. «Если я их вижу невооруженным глазом, то они меня тем более видят». С этой мыслью спустился на землю. Здание и башня имеют следы от осколков. Больших воронок нет. Наверное, обстреливала артиллерия, а может и минометы. Место для КП явно неудачное. Нас накроют здесь первым же залпом, как только возобновятся военные действия.

Вынужденная прогулка несколько успокоила меня, и я вошел в прохладное помещение, где разместился мистер Абдельазиз Гама, с решимостью объяснить, к чему может привести его странное решение о выборе нового места для КП. Главным же образом доказать, что можно на инженерное оборудование позиций батарей выделить 30 процентов солдат. Кроме того меня беспокоило труднообъяснимое чувство. Наверное, меня поймет каждый, кому приходилось длительное время командовать подразделениями или частью. Чувство это заключается в каком-то бессилии. Все как будто делается правильно и делается то, что нужно. В то же время делается как-то не так, как хочется, масса недоделок. Все расползается, солдаты слоняются без дела, а если работают, то так, что смотреть тошно. В таком случае нужно принимать решительные меры, встряхнуть людей, поставить конкретные и посильные задачи и настойчиво, я бы сказал, настырно добиваться своей цели.

Но как это сделать, если мы с мистером Абдельазизом Гамой только с недоумением разводим руками друг перед другом?

И все же нужно было работать.

Иначе незачем было лететь на Ил-62 за тридевять земель.

Я сел за расчеты. Зная штат полка, подробно расписал, из каких расчетов, какие номера можно использовать. В итоге оказалось, что без ущерба для боевой готовности можно 40 процентов солдат и сержантов привлечь к инженерному оборудованию позиций.

Затем начертил окопы и заштриховал те части их, которые нужно было выполнить в первую, во вторую и третью очереди. Учитывая силы и средства, крепость грунта для выполнения первоочередной работы, нужно было, по моим расчетам, три рабочих дня. Была вторая половина сентября. Дни стали короче и прохладнее. С учетом этого я определил рабочий день продолжительностью 10 часов. Это была солидная нагрузка для солдат, но иначе нельзя было уложиться в установленные сроки.

Расчеты заняли у меня часа полтора. Но чтобы рассказать о них мистеру Абдельазизу, мне потребовался весь день, включая и вынужденные перерывы, когда приходилось решать другие вопросы.

Цифровые данные мистер Абдельазиз воспринял относительно легко. Сложнее было рассказать о последовательности инженерных работ. Но к исходу дня мне удалось убедить его, что достаточно сначала выкопать для техники котлованы и аппарель, чтобы можно было вкатить технику в котлован. В таком виде и занять боевой порядок. После этого можно к инженерным работам привлечь весь личный состав и в течение последующих двух дней полностью закончить оборудование позиций. Мои расчеты подтвердились. Полк вовремя занял новый боевой порядок и подготовился к стрельбе.

Но КП полка мистер Абдельазиз оставил в помещении полустанка.

— Лe хэна КП (почему здесь КП)? — допытывался я.

Мистер Абдельазиз что-то объяснял мне, но понять я не мог. Чтобы показать, что я не согласен с его решением, я поселился в тылу полка, который находился километрах в двух западнее полустанка, в бывших складах разбитого аэродрома.

Впервые после прибытия я имел такой комфорт. Большая квадратная комната с двумя окнами и высоким потолком была для меня просторной. Кроме койки, стола, одного стула и бачка с водой, в ней ничего не было. Зато можно было ходить, не опасаясь задеть головой потолок. В мэльге от потолка до моей головы было 9 сантиметров, поэтому я инстинктивно всегда чуть пригибал голову. А тут я расхаживал вокруг стола свободно. Вечером нормальное освещение. В комнате прохладно. Окна закрыты сетками. Ни мух, ни москитов. Сплошное блаженство!

А на другой день я понял, почему мистер Абдельазиз Гама так упорно не хотел оборудовать новый КП. Догадался я по одной фразе, которую смог понять:

— Баадэ букра мистер Усэма рух хэна — послезавтра приезжает мистер Усэма.

Мистер Абдельазиз просто не хотел лишних забот и ответственности, хотя оборудование КП — его святая обязанность как начальника штаба.

Ни доказать, ни заставить оборудовать КП я не мог и решил воздействовать на него через штаб армии. Нельзя было оставлять полк такое продолжительное время без КП. В случае возобновления военных действий батареи оказались бы без управления. Ничем нельзя было оправдать такую бездеятельность, а объяснить можно было только беспечностью и самоуспокоенностью, появившимися в период прекращения огня.

Хотя мне было неудобно, но все же пришлось обратиться за помощью к мистеру Адаму Ивановичу Седлецкому. Это был первый случай моего обращения за помощью вследствие разногласий между мной и начштаба, исполнявшим обязанности командира полка. С такими мыслями я выехал в штаб армии и попал на совещание к мистеру Адаму. Совещание подходило к концу.

— Хорошо хоть приехал, — сердито встретил меня Адам Иванович. — Садись. Потом будешь оправдываться.

«Вот и первая неприятность от того, что КП не оборудован. Связи нет», — подумал я, усаживаясь на ближайший стул.

После совещания мы остались с Адамом Ивановичем вдвоем и я объяснил свое опоздание.

— Надо настойчивость проявлять. Что ты свою слабинку тут показываешь? — недовольно ответил Адам Иванович на мои сетования.

— Это я знаю. А как ее, настойчивость, проявлять? Я вот настойчиво прошу переводчика, а вы мне так же настойчиво не даете.

— Нет у меня переводчика.

— А я без переводчика не могу проявить настойчивость.

Адам Иванович понял, что разговор наш зашел в тупик и переменил тему.

— Слушай, что буду говорить. С одним тобой проведу совещание, — более приветливо произнес он и открыл свои записи. — Завтра можешь ехать в Каир отдыхать. В это время одна из батарей уйдет на полигон для проведения учебно-боевых стрельб в Каир-Вест. Каждой батарее дали по десять дней. С расчетом закончить стрельбы к ноябрю или в первых числах ноября. Чтобы к концу перемирия все были на местах. Послезавтра утром прибыть на полигон, проверить готовность батареи и приступить к тренировкам. Все остальное узнаешь на полигоне. Задача ясна?

— Ясна, — ответил я.

На этом наше совещания закончилось, и я вернулся в полк. Там уже знали о предстоящих стрельбах, и первая батарея готовилась к маршу.

Конец сентября по местным условиям не был жарким. Температура днем держалась примерно около тридцати градусов по Цельсию. Ночи стали прохладными. В небе чаще и чаще стали появляться облака. В пустыне, куда ни глянешь: десятки смерчей высоко поднимали столбы пыли. Издали эти столбы удивительно напоминали гигантских змей. Словно какие-то волшебники своей неслышимой для человеческого уха музыкой подняли их, и они, извиваясь тонкими гибкими телами, осматривали свои владения с высоты. При этом медленно перемещались в разных направлениях.

Любопытно зарождение смерча. В совершенно неподвижном сухом и горячем воздухе вдруг потянет прохладная струя, слово сквозняк из узкой щели. Струя приятно охлаждает лицо, забирается под куртку, холодит спину. Стоит сделать шаг в сторону — и снова неподвижный горячий воздух.

Но невидимая струя не пропадает. Словно наткнувшись на преграду, она поворачивает, ищет обходных путей. Но, наверное, не находит и поэтому возвращается на свой прежний путь, замкнув кольцо. Кольцо невелико. Не больше метра в диаметре. Вскоре кольцо можно наблюдать — легкая пыль начинает стремительно вращаться у самой земли. Поток воздуха не ослабевает, и пыль начинает приподниматься, как стенки складывающегося стакана. Кольцо становится шире. Внезапно порыв ветра вздымает крупный песок, и кольцо мгновенно вытягивается в длинный гибкий стебель. На высоте десятков метров верхушка стебля распускается в пышный цветок, который принимает различные очертания. То он похож на голову змеи, то на гриб ядерного взрыва.

Вместе со смерчами в Египет приходит осень. Теперь мы уже не прячемся от солнца, а солдаты с удовольствием сидят на пушках, так как для них в тени прохладно.

Ничто не предвещало нарушения планов боевой подготовки. А жить в Каире, в благоустроенной гостинице, без мух и москитов, есть пищу, приготовленную женой по-русски, хотя и из арабских продуктов, казалось осуществленной мечтой.

Вечером 27 сентября я прибыл в Каир. Смыл с себя древнюю пыль пустыни и с удовольствием съел картошку, зажаренную женой на свином сале. Жаль только, что нет русской селедки. А свиное сало, к удивлению, свободно продается в мясных магазинах. Правда, не во всех и не так уж много, но вполне достаточно для христиан и для неверующих.

Мусульмане свинину не едят, но свиней разводят для продажи.

Видимо, аллах не возражает даже от «поганого» животного, каким свинью считают приверженцы ислама, получать доход. А, может, это одно из свидетельств того, что аллах не так всемогущ, как его изображает Коран. Никакими логическими доводами невозможно доказать разумность запрета употреблять в пищу свинину. Вероятно составители Корана для своего времени, в VII веке нашей эры, были великими мудрецами. Во всяком случае людьми образованными и умными. Но со свиньей они явно, как говорится, перемудрили. Современных людей слепая вера не удовлетворяет, они ищут объяснений событий и явлений. Если объяснения не находятся, зарождается сомнение. А от сомнения до отрицания один шаг. Поэтому «святые отцы» всех вероисповеданий даже сомнения в существовании бога объявили тяжким грехом.

Древние мудрецы, таким образом, подложили своим последователям, буквально и фигурально выражаясь, большую свинью. Эта свинья, наряду с другими неувязками, подрывает корни ислама в наши дни.

Да и как не сомневаться, если большинство людей на земле, кушая свинину, причмокивают от удовольствия.

А может, мудрецы не такими уж были мудрецами. Взяли более древние книги да и переписали их. А чтобы им не предъявляли обвинения в плагиате, внесли свои изменения и дополнения. Иначе чем объяснить большое сходство христианской веры и ислама? А так видна самостоятельность мысли. Этим же, наверное, объясняется и то, что христиане молятся по три раза в день, а мусульмане — пять раз.

Теперь, правда, это объясняется тем, что мусульманская молитва заменяет физзарядку. Этому можно поверить, так как, действительно, все телодвижения мусульманина, совершающего намаз, очень напоминает вольное упражнение утренней физзарядки. А пятикратное омовение — это, конечно, для личной гигиены.