"Героический эпос народов СССР. Том второй" - читать интересную книгу автора

Караджан прибыл к Ай-Барчин

Коня под уздцы взяв, Ай-Барчин приветливо встретила Караджана, как дорогого гостя, мягкие одежды ему подстелила, барашка зарезала, наварила мяса и шурпы. Сваренное мясо наложила в карсан, — принесла, поставила перед Караджаном. Сидел Караджан, жирного шестимесячного барашка мясо пожевывая, обсосанные косточки выплевывая. Поел-поел, потом говорит: "Ну, вот, Барчин, Алпамыш твой приехал, отсрочка, тобой испрошенная, кончилась. Что скажешь?"

Сказала Барчин: "Приехал — так приехал. Что же мне — за полы его ухватиться и на весь свет кричать: "Алпамыш приехал!" Калмыцкие батыры, шестимесячную отсрочку мне предоставив, — тоже ведь ждали, и приняли мои условия в надежде, что каждый пустит на майдан коня своего, и тот получит меня, чей конь всех других обгонит. Народу, значит, не будет обиды: кто победит, тот и женится на мне. А всех моих условий — четыре. Алпамыш их выполнит — я ему жена, выполнит калмык — я суждена калмыку. Слово свое сдержать я обязана. Так и передай сыну дяди моего".

Богатыри собрались на байгу отстаивать свое право на руку красавицы Барчин.

Всего от калмыков было выставлено на байгу четыреста девяносто девять коней. Конь Алпамыша Байчибар, на котором взялся скакать Караджан, был пятисотым конем.

Великий великого узнает, силач силача узнает, тулпар узнает тулпара. Кокдонан, конь Кокальдаша-батыра, был тулпаром. Почуял Кокдонан в узбекском коне Байчибаре своего победителя, поддался он страху, приуныл, стал от зерна отказываться. Сильно расстроился Кокальдаш и обратился к сынчи: "Видно, очень заболел мой конь. Хоть и не видят больше глаза твои, но руки зато чувствуют. Ощупай моего коня, определи его хворь, вылечи его".

Сказал сынчи Кокальдашу такое слово: "Слушай, Кокальдаш, и помолчи, батыр! Глаз меня лишив, ты затемнил мне мир, Иссушил меня и лик мой изжелтил, Стал я сам себе ненужен и постыл. Резвым был твой конь, и весел и удал — Он ли на байтах тулпаром не летал! Но теперь, увы, твой конь понур и вял, — Даже от зерна отказываться стал. Только твой Донан Чибара увидал, Пораженье он свое предугадал. Байчибар его, как видно, победит, — Пахлаван Хаким тебя опередит. Об узбечке гордой ты оставь мечты, Все равно судьбы не переспоришь ты. Женихом Барчин себя напрасно мня, Даром своего замучаешь коня: Все же Байчибару конь твой неровня! На позор его, несчастного, гоня, Своего дождешься черного ты дня, Горько будешь плакать, сам себя виня, Голову повинно предо мной склоня, Пожалеешь сам, что ослепил меня. Победит тебя, приезжий тот узбек, Осрамишься ты перед людьми навек. Не видать тебе узбечки Барчин-ай! Так что о байге забудь, не поминай, Чтобы ты позора вовремя избег".

"Помирать он будет, а правды не скажет", — подумал Кокальдаш, рассердился, сел на Кокдонана и уехал.

Наступило время сбора всех участников байги. От Алпамыша на байгу поехал Караджан. Сел Караджан на Байчибара, — покрасовался перед народом. Подошел к своему коню Алпамыш — прижался грудью к нему, словно навек прощаясь, и, обратившись к Караджану, сказал такое слово:

"Друг Караджан-бек, дай бог тебе удач! Возвращенья срок, прошу тебя, назначь. Славный ты наездник, храбрый удалец, Своего величья не роняй венец В час, когда байга начнется наконец. Байчибар, мой конь, игрив, смышлен, горяч, — Скакунов других обгонит, словно кляч. Твой булат остер, а ты — батыр-силач, — Недругов твоих заране слышу плач. Прежде чем ты пустишь Байчибара вскачь, Возвращенья срок, прошу тебя, назначь! Беком и тюрей, как я, зовешься ты, Весел и удал, в походы рвешься ты. Смерти не боясь, отважно бьешься ты — Друг Караджан-бек, когда вернешься ты? Вот уедешь ты в простор степных дорог, И Чибар с тобой, мой преданный конек, Я же здесь в тоске зачахну, одинок, — Не томи меня, назначь приезда срок! Байчибар, мой конь, уходит под тобой, — Видно, суждена разлука нам судьбой. Пусть я сам зачахну от печали злой, Лишь бы жив-здоров Чибар вернулся мой! Клятву я тебе, Караджан-бек, даю: Только возвращусь на родину свою, Не один, — с тобою, — в том родном краю Жизнь благоустрою тотчас, как в раю! Если я с тобой делюсь конем своим, Значит, я навек твой друг и побратим. С калмыками ты уйдешь путем своим, Будь что будь — ты мной, как брат, любим и чтим, — Так скорей вернись здоров и невредим!"

Опечалился Караджан и такое слово сказал в ответ:

"Подо мной арабский твой тулпар игрив. Друг мой Алпамыш, будь тверд и терпелив. К Бабахан-горе дней сорок мне пути, С Бабахан-горы — не менее пяти, — Дней за сорок пять могу назад прийти. Калмыки мне дружбы нашей не простят. Если чем-нибудь они мне отомстят: Или Байчибара тайно повредят, Или я с коня насильно буду снят, Если на боку отточенный булат Я не сохраню, мой друг, названый брат, Если не вернусь за этот срок назад, — Ты уже тогда меня не поджидай И меня с конем погибшими считай. Я ни пред людьми, ни пред судьбой не трус, Послужить тебе по совести берусь, — Дней за сорок пять, пожалуй, обернусь. А пока вернусь — ты не скорби, мой друг, Может быть, беда пройдет и мимо, друг! Я тебе, мой друг, скажу — не умолчу, — Посрамить твоих соперников хочу: Твоего коня я на байгу помчу — Недругам навеки жизнь я омрачу. Если ты мне дал коня такого, друг, Дней чрез сорок пять сойдемся снова, друг!"

Вот наконец и пустились в путь участники байги. Алпамыш остался один и грустно в шатер отправился. "Сорок пять дней, — думал он, — пройдут скоро. Караджан победителем вернется с байги — счастье привезет мне и Ай-Барчин". Так утешал он себя. А в это время сорок девушек Барчин во главе с Суксур в шатер пришли к нему, принесли блюда с вкусными яствами, дастархан расстелили. Пришли

они, а участники байги были уже далеко. Сказала Суксур Алпамышу такое слово:

"Осень подошла — поблекли все сады. На деревья червь напал и съел плоды. Разума лишусь я от такой беды, — Горя моего к тебе ведут следы! Весть ко мне сейчас недобрая дошла: Плохи, бекиджан, увы, твои дела. Слыхано то где и видано то где ж: Витязь-конник стал по доброй воле пеш! Иль ответом добрым сердце мне утешь, Иль дурным ответом ты меня зарежь: Правда ль, что калмык на Байчибара сел? Чтоб он, тот калмык, не возвратился цел! Ой, мой бекиджан, как ты душою слаб! Я бы недругу коня не отдала б, — Вырви ты его теперь из вражьих лап! Глупости своей ты малодушный раб! Ты крылатым был — теперь бескрыл, джигит. Скакуном ты был — лишился ты копыт. Потеряв коня, натерпишься обид! Преданно тебе служил твой Байчибар, — Знай, пропал твой конь, твой боевой Чибар!.. "

Алпамыш, обидевшись на слова Суксур, так ей ответил:

"Каждый сам себе не бек ли, не тюря? Разуму-уму меня ты учишь зря. Слишком ты дерзка, со мною говоря. Мой тебе совет, красавица, сперва Знай, с кем говоришь, и выбирай слова!"

Когда Алпамыш покончил с едой, сорок девушек Барчин снова обратились к нему, такое слово сказав:

"Алая на ней кармаза, Разума лишают глаза, Гибок ее стан, как лоза, Нам ее приказы — гроза. Так нам приказала Барчин: "Пусть он к нам придет, — говорит, — Юный тот красавец джигит. Сердцем он моим не забыт, Лучший среди лучших мужчин". Сорок мы прислужниц Барчин, Знаем мы обычай и чин: Шаха вы конгратского сын, — Будем вам служить, господин! Нет вам для отказа причин, Путь у вас теперь лишь один, — К счастью этот путь приведет! Велено нам так передать: Будет вас красавица ждать, — Хочет вас Барчин испытать. Если улыбнется она, Горе не оставит пятна. Радостей вам чаша дана, — Чашу надо выпить до дна! Старый вам обычай знаком: Должен молодой человек Милую проведать тайком… "

Выслушав девушек Ай-Барчин, отвечает им Алпамыш таким словом:

"Я бы к ней пошел, пойти тайком боюсь! Вы меня на путь сбиваете худой, — Я не соблазнюсь опасною мечтой, Завлекать меня зачем на путь худой? Если бы пошел путем соблазна я, Как я в дом проникну к дяде моему? Челяди не счесть в богатом том дому. Дочь — как драгоценность там алмазная, — Лишь мечтать о ней могу заглазно я. Пусть же все своим проходит чередом, Первенство в байге решается судом, — Кто возьмет Барчин — тот и войдет к ней в дом, — Крадучись, к невесте нашей не пойдем!"

Так Алпамыш сказал, а сорок девушек Барчин, все свое твердят: "Посещать невесту тайком — наш старинный обряд. Таков обычай дедов и прадедов. Так у узбеков испокон веков велось, — и ты поступай по примеру прочих". Не устоял Алпамыш, согласился наконец:

Пес ступить боится на тигриный след, Только в Алпамыше больше страха нет, — Слишком был заманчив девушек совет. Думает: "Соблазна мне не превозмочь, — Дядину, пожалуй, навещу я дочь". Колебанья-страхи он откинул прочь. Девушек послушав, с ними вместе он Вышел — и, как сокол, шел к невесте он, Мыслью о свиданье с милой окрылен. Весело, скрываясь по саям, идут, Девушки с ним бойкий разговор ведут: "Вы так робки в самом деле? — говорят. — Так на месте б и сидели? — говорят. — Сорок нас, а еле-еле, — говорят, — Соблазнить мы вас сумели! — говорят. — Барчин-ай от колыбели, — говорят, — Вам назначена. Ужели, — говорят, — Вы бы счастье проглядели?!" — говорят… Разговор такой с ним девушки ведут, Осторожно к дому Байсары ведут, — Затемно приходят к бархатной юрте. Барчин-ай сидит, скучая, в темноте. С места встала, гостю чинно поклонясь, Сорока подружек-девушек смутясь. Девушки их сводят, весело смеясь, — Медлит Алпамыш, к ней подойти боясь, За руки берет красавицу потом, Девушки поют им здравицу потом, Девушки стоят на страже во дворе. Ночь провел Хаким в беседе на ковре, Нехотя уйдя обратно на заре… С этих пор, едва опустит вечер тень, Девушки за ним приходят, что ни день, А ему к Барчин тайком ходить не лень…

Так девушки приходили от Барчин к Алпамышу, туда и обратно провожая его, но тайну эту строго соблюдали…

Между тем участники байги ехали своей дорогой.

Кони очень скоры у них, Плечи — словно горы у них, Пламенные взоры у них. На тулпарах резвых своих Понеслись пятьсот верховых, Тех пятьсот калмыков лихих. Держат на байгу они путь, Не дают коням отдохнуть, Понукают, хлещут коней, — Сократить стараются путь, Протянувшийся на сорок дней. Путь до той горы Бабахан Между пятисот силачей Держит и батыр Караджан, — Вот уж сколько дней и ночей. Едет, не поднимает очей, Щелканье он слышит камчей Да насмешки дерзких речей И, как блеск булатных мечей, Видит блеск недобрых очей. Караджан, молчанье храня, Едет — понукает коня, Но другим коням неровня, Байчибар, набором звеня, Все бодрее день ото дня, Иноходью мчится вперед, Но не горячится Чибар — Мчится легкой птицей Чибар. Страх теперь калмыков берет, Жжет их беспокойства огонь: "Э, хитер, хитер этот конь! Ты его камчой только тронь, — В воду он пойдет и в огонь. Нет таких коней у людей — Нет ему опасных путей, Равных ему нет лошадей, Всех он перегонит, злодей!" Стало не до смеха им тут, К Зиль-горе подъехали тут, Споры-разговоры ведут: "К Бабахан-горе как пойдем? То ли перевалом пойдем, То ль по склону — кружным путем?" И в обход решили идти, По угорью Зиля идти, Кружною дорогой той — Не пошел батыр Караджан, — Перевальной тропкой крутой Двинулся к горе Бабахан Чрез вершину ближнюю Зиль. С Зиль-горы глядит Караджан, Видит на дороге он пыль, — Думает: "Они ль, не они ль?" Понял, что калмыки идут, — Явно от него отстают. "Если обогнал я их тут, Пусть они себя и клянут, — Долго им плестись под горой!"

Достигнув подножья Бабахан-горы, дал отдых коню Караджан и стал ждать. Калмыки, шедшие в обход, уверены были, что Караджан где-то далеко позади плетется, глотая поднятую их конями густую пыль. Подъезжают они на десятый день к горе Бабахан, смотрят — Караджан сидит, их дожидается. Удивились калмыки, а батыр Кокальдаш говорит младшему брату своему Караджану-батыру: "Э, Караджан, видно, отрекся ты от латманата, мусульманство принял и колдуном стал. Как же иначе мог ты опередить нас на этом своем паршивом Чибаре? Э, смотри, Караджан, попадешь ты в беду!"

Отвечает Караджан Кокальдашу: "Э, Кокальдаш-ака, дело было так: доехал я с вами до Зиль-горы. Очень устал мой конь, и много горя претерпел я, не зная, как быть. Рассердился я на судьбу свою, связал коня за четыре ноги, взвалил его на спину себе, по тропинке горной хребет перевалил, — и только что прибыл я сюда".

Говорит ему снова Кокальдаш:

"Сам ты, Караджан, вредишь своим делам. Лучше бы зарезать Байчибара нам, — Голову коня тебе тогда подам. Сколько бы досталось мяса даром нам! Спутался с узбеком! Это ли не срам! Говорю с тобою — сердцем чист и прям, — Дай коня зарежем, — зря не будь упрям. Об одной узбечке мы мечтаем все, Нас пятьсот калмыков — и страдаем все. Может быть, тебе достанется она — Будет у тебя красавица жена, — Значит, остальным она не суждена. Как нам быть с тобой — мы думаем давно. Люди мы свои — калмыки все равно, — Так давай стоять мы будем заодно. Что тебе приезжий тот чужак-узбек? Дай, коня его съедим, Караджан-бек, — Досыта конины все мы поедим. Мы тебе добра, Караджан-бек, хотим!.. "

Караджан в ответ Кокальдашу такое слово говорит:

"Что ты так пристал к Чибару моему? Что ты, Кокальдаш, затеял кутерьму? Чем же Кокдонан твой плох, я не пойму. Ты его зарежь — я косточку возьму, Сало все тебе оставлю одному. Я своим Чибаром, право, не горжусь: Кокдонан твой будет слаще нам на вкус, Я полакомиться им не откажусь. Ты мне, брат, поверь, — я то же ведь калмык: Понимать в конях я сызмальства привык, Ко всему тому я — опытный резник, Хочешь — Кокдонана освежую вмиг!.. " В калмыках сильнее вспыхивает зло. Караджан — один, а им — пятьсот число! Одному без друга очень тяжело, Если б до убийства дело тут дошло, Мужество батыра вряд ли бы спасло… Э, вступил он в спор неравный, Караджан! Недругами схвачен славный Караджан, Схвачен он и связан по рукам-ногам, Что он может сделать пятистам врагам?! Так лежал бедняга, думу думал он: "Бедный Байчибар, попал в беду, мол, он!" Участи батыра так и не решив, Байчибара всей толпою окружив, Криками его и свистом оглушив, С головы до ног арканами обвив, Наземь наконец коварно повалив, На животном бедном злобу всю излив, Под копыта гвозди забивать взялись — Так что гвозди в бабки самые впились! Уши к голове несчастный конь прижал, Весь от головы и до хвоста дрожал, Ноги он своих мучителей кусал. Бьют они его, чтоб смирно он лежал. Мало им гвоздей — пустили в ход кинжал! Мучили они его нещадно так, Думали притом они злорадно так: "Получил урок хороший Караджан, Долго будет помнить гору Бабахан! Если б даже он и разорвал аркан, Нам бы на байге ничуть он не мешал, — Далеко б Чибар его не побежал". Знак начать байгу был в то время дан, — Громко под горою грянул барабан. Связанным лежит и стонет Караджан. Без него байги начнется торжество! "Бедный Байчибар — ему-то каково: Быть во время скачки в путах каково!"

Так и остался Караджан с Байчибаром на горе Бабахан. Участники байги тем временем выстроились в ряд — и по данному знаку с места сорвались и вскачь пустились. А Караджан, освободившись от пут, ноги коню развязал — и Байчибар встал. Коротко закрутив повод за луку седла, сел Караджан на Байчибара. Конь, однако, на месте стоял — не мог шагу ступить. "Э, зря выехал я на байгу! — подумал огорченный Караджан. — Сколько уж времени прошло, как уехали все мои соперники — как их теперь догнать? Если чей-нибудь конь вперед придет, как взгляну я в лицо другу моему — Алпамышу!"

Стал коня батыр усердней понукать, Конь ступить не может — не только скакать. Что батыру делать? Тяжко он вздохнул, Не стерпел — коня по ляжкам он стегнул. Тут и Байчибар не вытерпел — рванул, — Во всю ширь тулпариньи крылья развернул: Было в три аршина каждое крыло, В три да с половиной каждое крыло! Если Караджан камчой нанес удар, Устоит на месте ль этакий тулпар? Молнией взвился под облака Чибар, Мчит под облаками седока Чибар, По небу плывет он, как лебяжий пух. Караджан глаза открыть боится — ух! Перехватывает Караджану дух. Молнией мелькает в небе Байчибар, Словно бы конем и не был Байчибар. Кается батыр, что в ход пустил камчу: "Головой за это, видно, заплачу! В небесах летать на что мне, силачу? По степным просторам я скакать хочу, Только по земле я вряд ли поскачу! Видно, не вернусь я в тот наземный мир, Где родился, рос я, Караджан-батыр! Не вернусь в родные, милые края, Своего народа не увижу я! Сердце холодеет, и в глазах темно. Что со мною будет, что мне суждено?.. " Страх гнетет батыра и тоска щемит. Караджан-батыр глаза открыл, глядит — По лицу земли Чибар уже летит, Пена с Байчибара падает, как снег! Сразу же в себя пришел Караджан-бек И по сторонам глядит, как человек. Замечает всадников он перед собой, — Скачут в беспорядке озорной толпой. У иных, однако, вид совсем плохой: Этот конь хромает, тот едва живой. Многие не рады той байге лихой! Скачет калмыкам вдогонку Караджан, Гикает и свищет громко Караджан. Обернулись те — пошел переполох: Караджан за ними — жаль, что не подох! Все руками машут и кричат они: "Своего коня напрасно не гони! Первым все равно прибудет Кокдонан, — Обогнать его, Караджан-бек, не мни, Своему Чибару зря бока не мни, — Верное ты наше слово помяни! Если и доскачешь, зря доскачешь ты, — Первым Кокальдаш домчится до черты, Горько от стыда потом заплачешь ты!.. " Видит Караджан, что их лукав совет, — Скачет Караджан за всадниками вслед. Молнией Чибар уносится вперед, И разбег все больший, больший он берет. Поотстали все, а Байчибар несет, — Он один, а их — без одного пятьсот! Караджан камчой опять Чибара бьет, Скачет напролет он день и ночь вперед, Чрез овраги скачет, чрез навал камней. Обогнал Чибар четыреста коней, Обогнал еще он шестьдесят коней, Остальные рядом, но и остальным Тоже не под силу мчаться рядом с ним. Байчибар летит, как вихрь, неутомим, Молнией несется по пескам степным. Вот уже он всех коней опередил, Те за ним несутся из последних сил. Солнце все сильней над головой печет, Час обеда близок, но обед не ждет. Скачет Караджан теперь один вперед, Всем отставшим счет усердно он ведет. Четырех коней нехватка у него, — Кто ушел вперед — загадка для него. И спросил бы он, да спросишь у кого? Оглядел всю степь — не видно ничего, Скачет Караджан невесел оттого, Скачет и гадает, весь настороже, И растет тревога у него в душе, — Мочи нет терпеть неведенье уже! Вдруг заметил точку Караджан вдали; Будто эта точка движется в пыли, Лучше пригляделся — всадник впереди, — У Караджан-бека екнуло в груди. Крикнул Байчибару "чу!" Караджан-бек, Вытянул на нем камчу Караджан-бек, Молнией понесся Байчибар вдогон. Караджан гадает: "Что за человек?" Всадника, однако, настигает он. Тот калмык сидел на ханском, на гнедом Резвом жеребце — красавце молодом. Был Караджан-беку ханский конь знаком, — На ноги легок, однако же с грешком: Если он пошел — помчится ветерком, Окарачишь вдруг — завертится волчком И вперед потом не ступит ни на шаг, Беспокойный конь — гнедой алакарак! Знал гнедого норов Караджан-батыр, — Насывая он у всадника спросил. Вынул насывай калмык и угостил. "Кто ушел вперед?" — Караджан-бек спросил. Крикнул: "чу" — коня во весь опор пустил. Удила Чибар мгновенно закусил, — Поскакал вперед — что только было сил. Глупый тот калмык обман сообразил, Но гнедой — ни с места, где стоял — застыл! По коню калмык камчою зачастил, А гнедой лишь глаз на всадника скосил И, на месте стоя, землю замесил, Наземь повалился, всадника свалил. Снова день проходит — полдень настает. Скачет Караджан и все глядит вперед, — Издали он видит снова ездока, — Стал он нагонять лихого ездока. Но и не догнав, еще издалека Узнает батыр в коне наверняка Тоже из конюшни ханской шапака! Байчибар уже сравнялся с шапаком, Едет Караджан конь о конь с калмыком, Но не обгоняет шапака Чибар, Скачет морда в морду с ним пока Чибар. Хлещет Караджан камчой коня, но тот Все никак не может вырваться вперед, — Морда в морду рядом с шапаком идет. "Вот беда! — в тревоге мыслит Караджан. — Конь отличный, строгий! — мыслит Караджан. — Обогнал он многих, — мыслит Караджан, — Тут ослабли ноги! — мыслит Караджан. — Сглаз иль хворь какая? — мыслит Караджан. — Эх ты тварь такая!" — мыслит Караджан. Шапака ругая, мыслит Караджан: "Чтоб ты околел и чтобы сдох твой хан! Вот еще напасть лихая на меня!" Также Байчибара бедного браня, Понукает, хлещет Караджан коня, — А подходит дело к середине дня. Вырвался Чибар на голову вперед, Сделал Байчибар внезапный поворот, — Шапаку дорогу преградил — и тот Мордой к солнцу стал — и, солнцем ослеплен, Хитрым Байчибаром был опережен. И еще привычкой был он наделен: Если слышит сзади конский топот он, То вперед, как вольный ветер, устремлен, А не слышит сзади топота — сдает, — Больше все и больше в скачке отстает. Бьет калмык его, камчой его сечет, — Конь, не слыша сзади топота, сдает… По степи один летит Караджан-бек, Все по сторонам глядит Караджан-бек. Скакуна опять он видит одного, Скачет — догоняет скакуна того, Подъезжает ближе — узнает его: Это был холеный ханский новый конь, Одиннадцатитысячный соловый конь, Тот скакун арабский по степи летит, С головы до ног, что золото, блестит. Скачет Байчибар за ханским скакуном, Поравнялся мордой он с его хвостом, — Вгрызся в круп соловый запененным ртом, Вгрызся — и с дороги оттолкнул потом, Начался у них из-за дороги спор, Оба скакуна летят во весь опор, Но скакун соловый был белокопыт, — Понял, что Чибаром будет он побит. Держится он рядом, но уже хрипит И слезами землю на бегу кропит. А Чибар на камни жмет его и жмет: "Пусть, мол, на камнях копыта он собьет", Скачет по камням выносливый Чибар, С вытянутой шеей скачет, не сдает, Скачет напролет весь день и ночь тулпар, Скачет по камням он — бодр и невредим, А соловый ханский тянется за ним. Но, копыта сбив, жестоко он страдал И от Байчибара далеко отстал. Скачет Караджан — хвала ему, хвала! Доказал он дружбы славные дела, Скачет — не слезает ни на миг с седла. "Где же Кокальдаш? — гадает Караджан. — Где соперник наш? — гадает Караджан. — Всех опередив, меня тревожит он, Первым прискакать на место может он. Если я теперь его не догоню, — Ноги бы в пути сломать его коню, — Другу своему я горе причиню!.. " Ни себя ему, ни скакуна не жаль, Скачет Караджан — грызет его печаль, По степи несется, глядя зорко вдаль, — Вглядываясь, видит впереди, вдали, Будто над землею тень летит в пыли: Скачет впереди еще один калмык! Караджан вдогонку мчится напрямик, Слышит, узнает он Кокальдашев гик. Вслед за Кокдонаном, высунув язык, Скачет Байчибар, — он обгонять привык… Кокальдаш-батыр несется, горд и лих, — Обскакал он всех соперников своих, Думает: "Я первым к месту прискачу, — Девушку-узбечку в жены получу!" Скачет он, беды не чуя никакой. Вдруг он слышит конский топот за собой, — Оглянулся — видит всадника… ой-бой! Караджан-батыр летит за ним стрелой. Кокальдаш загикал, закричал: "Чух-чу!" Хлещет Кокдонана, истрепал камчу. Думает: "Он жив, и конь его живой! Кто б ни развязал их — иль чужой, иль свой, Только бы узнать, — заплатит головой!" Молнией несется Кокдонан лихой, Кокальдаш несчастный потерял покой. То и дело он через плечо глядит, — Как свистящий ветер, Байчибар летит. Грозен Караджана удалого вид. Вот уж Кокдонана Байчибар достиг, Круп его зубами он хватает вмиг, — Приподняв, швыряет далеко его, Сзади оставляет далеко его, Сам на сорок тысяч ускакав шагов. Но и Кокдонан, однако, не сплошал: Выпрямился он и снова побежал, И, догнав Чибара, мстительно заржал, И схватил Чибара за крестец — да так, Что едва не треснул у того костяк, И со всею силой так его тряхнул, Что шагов на десять тысяч отшвырнул, И упал Чибар, чуть шею не свернул… Кокальдаш опять один вперед летит, Получить узбечку он в награду мнит, Мнит он, что ему соперник не грозит, Что скакун узбекский где упал — убит. И что вечным сном и Караджан там спит. Вдруг он слышит сзади частый стук копыт. Обернулся — смотрит: Байчибар летит, — Невредим в седле Караджан-бек сидит! Кокальдаш растерян, на коня сердит, Бьет его камчой, ногами бьет, кричит, Но все ближе, ближе Байчибар хрипит, И уже с Донаном рядом он летит. Скакуны ведут из-за дороги спор! Бросил Караджан на Кокальдаша взор И такой заводит сразу разговор: "Ты ль не старшим братом был мне до сих пор? Но, однако, был, как недруг, ты хитер, Козни строил мне, готовил мне позор, Ты меня связал, чтоб отстранить с байги, Делал то, чего б не сделали враги, — Ты теперь хотя бы честь побереги, Выслушай меня и отвечай — не лги: Сколько дней ты гонишь своего коня? Как же до сих пор не обогнал меня? Верной дружбы что ж не доказал твой конь? Корма твоего не оправдал твой конь, — Ведь Барчин-узбечку прогадал твой конь! Скачешь много дней, а все же, ротозей, Плакать ты заставишь всех своих друзей!" Молвит Кокальдаш: "Не хвастай, Караджан! Попадешь в беду, несчастный Караджан! К месту все равно я первым прискачу, Будь что будь, — узбечку в жены получу!" Караджан, однако, тоже не простак, Сразу отвечает Кокальдашу так: "Мы пока с тобою наравне идем, Но придешь ли первым, поглядим потом. Кто возьмет узбечку как жену в свой дом, Кто с байги уйдет, наказанный стыдом, Кто — обласкан славой и людским судом, Тоже, Кокальдаш, увидим, подождем!" Скачут оба рядом тем степным путем, Злобно на скаку бранятся — и притом, Брань уже ведут не только языком, Но и богатырским крепким кулаком. Каждый дрался так и каждый так орал, Что казалось — горный грохотал обвал. Кулаки потом сменили на камчи, Чуть было не взялись оба за мечи. Драке нет конца, а кони горячи — Скачут по пути, как седоки, озлясь, Обогнать друг друга яростно стремясь, Злобно на скаку лягаясь и грызясь.

Считая, что срок возвращения Караджана прошел, забеспокоился Алпамыш, приуныл. Вышел он на высокий холм и в подзорную трубу степь оглядывает. Видит он — скачут два коня, друг у друга дорогу оспаривая. Узнает он в одном из них Кокдонана. А Байчибара, который белой пеной и желтой пылью покрылся и казался гнедым, не узнал Алпамыш. "И коня своего, и невесты своей, и страны своей родной лишился!" — подумал Алпамыш и свалился без чувств. Увидела это Барчин, подбежала к нему, положила его голову к себе на колени и так говорит:

"Отчего без чувств упал, мой милый, в прах? Слезы почему у милого в глазах? Что с тобою, мой могущественный шах? Пери соблазнила иль недобрых дух? Только ты упал и стал и нем и глух, Белый свет дневной в моих очах потух. Сокол ты конгратский, сокол ясный мой. В чем причины горя твоего, ой-бой!.. " Алпамыш вздохнул, глаза свои открыл, На Барчин взглянул и так заговорил: "Сердцу ль моему Барчин не дорога? Знал я, что твое условие — байга. За меня скакать поехал Караджан, Не погиб ли друг мой от руки врага? Если же мой друг Караджан-бек погиб, Значит — и мой первый конь навек погиб! Если с Караджаном и с конем беда И калмык в байге взял первенство — тогда Право на тебя возьмет он от суда. Если он придет, что сможешь ты сказать? Стать его женой как сможешь отказать? Не пойдешь добром — он может силой взять, Как аркан такого горя развязать?! Как же с калмыком Барчин-бедняжке жить? Мне-то как с таким позором тяжким жить? Для чего тогда мне жизнью дорожить? Лучше б самому мне голову сложить! У себя в стране я важный бек, сардар, — Здесь, в чужом краю, меня постиг удар, Горя и стыда чем угашу пожар, Если он погиб, мой конь, мой Байчибар? Если я его разыскивать пойду, Я свою погибель в странствии найду; Здесь оставшись, тоже попаду в беду, — Я ведь безоружен и лишен коня".

Барчин между тем взяла подзорную трубу Алпамыша и, глядя на приближающихся коней, такое слово говорит:

"Курухайт, Чибар, конь моего тюри! Веселей скачи, не отставай смотри! Для тебя яйлой высокогорной будь Белая моя девическая грудь! Волосы мои на щетку отдаю, Чтобы чистить шерстку мягкую твою; Конюхом твоим я стану навсегда, Если ты вернешься невредим сюда! Конь алмазноногий, первым доскачи, Снежные холмы грудей моих топчи, Только с милым другом нас не разлучи! На Барчин-аим, бедняжку, посмотри, — Курухайт, Чибар, конь моего тюри! Сердца моего кибитка так чиста, Все еще пока не убрана, пуста. Пусть же не сгорит, пока не обжита, Сердце моего девичьего юрта! Телом и лицом подобная цветку, Горя я не знала на своем веку, Неужель достанусь в жены калмыку? Так уйми, Чибар, мой безутешный плач! На тебя тумар надела Калдыргач, Чтобы ты не ведал в скачке неудач. Пестовал тебя и холил Байбури, — Курухайт, Чибар, конь моего тюри!.. " На холме стоит Барчин и смотрит вдаль. Жалко Алпамыша и себя ей жаль. Нетерпенье жжет, гнетет ее печаль. Что ей даст байга, что ей судьба сулит? Барчин-ай в трубу все пристальней глядит, Видит, степь вдали как будто бы дымит, — Но не дым в степи, а пыль вдали пылит. Сердце Барчин-гуль тоска сильней щемит… Кони, кони мчатся! Все ясней, видней! Можно и отдельных различить коней! Вот и Байчибар, и, рукавом маша, "Курухайт!" — кричит Барчин, едва дыша. До ушей Чибара долетел призыв. Гриву распустив и уши навострив, Голову на нежный голос повернув, Он вперед рванулся, повод натянув, Так что крепкий повод разорвался вмиг: Второпях, как видно, Караджан-калмык Коротко чрезмерно повод подвязал, Сам о том забыл, — да вот и оплошал! Видит лишь теперь проруху Караджан, — Не теряет все же духа Караджан, За высокую он держится луку, Гикает, кричит он грозно на скаку, Небо, содрогаясь, внемлет смельчаку, Кокальдаш отстал, ой, горе калмыку! Караджана конь, как ураган, понес, Кокальдаш вдогон кричит слова угроз: "Брату своему вонзил ты в сердце нож, Со своим конем в могилу попадешь! Для кого жену у брата отобьешь? Маленьким не умер, так теперь помрешь! Лучше, Караджан, послушал бы меня: Не пускай вперед узбекского коня, — Ведь чужак-узбек калмыку неровня! С чужаком сойдясь, калмыку не мешай, Брата своего невесты не лишай, Гибели своей, дурак, не приближай! Ты меня за мой совет благодари, Придержи коня — со мной поговори, Только не хитри, Караджан-бек, смотрю Маленьким не умер, так теперь умри!.. " Не остановясь на всем лихом скаку, Молвит Караджан на это калмыку: "Очень ты обижен, Кокальдаш, мой брат, Очень удручен, но я не виноват, — Сердцем быть с тобой я разве не был рад? Это Байчибар — моя напасть, ака! Знаю, что могу в беду попасть, ака! Сроду не видал такого существа: Видишь сам, что я в седле сижу едва. Но господня воля, видно, такова, А твои обидно слышать мне слова. Знаешь сам — не беден силой Караджан: Ты меня связал, — я развязал аркан. Но Чибара, видно, подгонял шайтан, Или так учил его байсунский хан, — Он понес меня, как буйный ураган. Повод я тянул, насколько было сил, Только прыти я его не укротил. Я ему уздою разрываю рот, — Он несет меня, как бешеный, вперед! Видно, где-нибудь он шею мне свернет! Разве я по доброй воле так скачу? Неужели смерти я своей хочу? Можешь убедиться, Кокальдаш-ака! Стой! — он крикнул вдруг, чтоб обмануть врага. Громко крикнул: "Стой", — шепнув тихонько "чу" — И на Байчибаре вытянул камчу. — Э, мой Байчибар, конь удалой, лети! Скоро отдохнешь, теперь стрелой лети! С дружеского нам нельзя свернуть пути, — Ай-Барчин для друга мы должны спасти!.. " Кокальдаш-батыр от злобы задрожал: Как он так позорно снова оплошал! "Чтоб ты, Караджан, подох!" — он закричал И с проклятьем повод конский придержал. А Чибар вперед далеко убежал, — Торжество победы он предвосхищал, И хотя от долгой скачки отощал, — Чуя близость цели, весело заржал… На байге народу десять тысяч юрт, Все калмыки там, и все узбеки там. Разговоры, споры… время быть коням! Вдруг, как резкий ветер по густым садам, Пронеслось волненье по людским рядам, Кони, кони скачут! Всадники летят!.. Одного коня, однако, видит взгляд. Чей же это конь — все угадать хотят. Ой, какой тулпар, — поистине крылат! "Это Байчибар!" — узбеки говорят, И за Караджана каждый очень рад. "Это Кокдонан!" — калмыки говорят, И за Кокальдаша каждый очень рад. "Нет, не Кокдонан!" — он более поджар. Ясно всем теперь, что это Байчибар…

Байчибар, прискакавший первым, не остановясь, обежал семь раз бархатную юрту Барчин. После этого Караджан придержал поводья и остановил коня. Бросились к нему девушки Барчин, помогли Караджану сойти с коня, усадили на ковер, высоко подняли и внесли в бархатную юрту. Девушки повели коня в проводку, чтобы остыл, и привязали его к колу. Тогда к Байчибару подошла Барчин, протерла коню глаза шелковым платком, вытерла с него пыль и пот.

Измученный болью от гвоздей, забитых калмыками в его копыта, не мог больше Байчибар на ногах устоять — и упал на землю. Осмотрела его Барчин — и, увидя гвозди в копытах, расплакалась:

"Горько плачу я, себя виня во всем, Только б Алпамыш не ведал ни о чем! Где такой другой отыщется тулпар? Мужеству его дивятся млад и стар! Как такую пытку вынес Байчибар? Ни одной здоровой у него ноги! Как еще живым вернулся он с байги? Плачьте, Алпамыша подлые враги!.. " Девичья печаль расплавит лед и сталь. Барчин-ай в слезах — ей Байчибара жаль, Смотрит на его копыта и скорбит, — Как извлечь ей гвозди из его копыт, Если гвоздь иной до самых бабок вбит? Но поменьше гвозди надо ей извлечь! Шелковый платок Барчин снимает с плеч, — Замотав копыта в шелковый платок, Барчин-ай у конских распласталась ног — Вырвала зубами за гвоздком гвоздок!

Тут уже подоспели и отставшие на байге калмыки. Стали готовиться к другим состязаниям. Девяносто без одного собралось богатырей. Богатыри шумят, волнуются; шумят, волнуются узбеки-байсунцы и все калмыки.

Объявлено было, что калмыцкие богатыри будут состязаться с узбекским пахлаваном в натягиванье луков.

Девушки, молодки рядами сидят, О судьбе Барчин, гадая, говорят. Калмыки-батыры мимо них пылят, Едут, избоченясь, щуря лихо взгляд, Удивить красавиц удалью хотят, — Девушки на них насмешливо глядят. А меж тем вдали мишени мастерят. Лучники-батыры выстроились в ряд. Все попасть в мишень желанием горят, Все Барчин в награду получить хотят, Каждый про себя уже заранее рад… Очередь друг другу все передают, Боевые луки в руки все берут, На тетивы стрелы острые кладут, Тетивы тугой натягивают жгут, Боевые луки до отказа гнут, — И свистит стрела, и на лету поет. Молнии быстрей летящих стрел полет, Только ни одна в мишень не попадет. Сердятся батыры, их досада жжет. А иной стрелок так сильно лук согнет, Что сломает лук и со стыдом уйдет. Восемьдесят восемь отстрелялось. Вот — Кокальдашу также подошел черед. Кокальдаш стрелу на лук тугой кладет, На мишень прицел старательно берет, Тянет тетиву — летит его стрела… "Есть! Попал!" — он сразу радостно орет, Но не слышит он, чтоб ликовал народ. Посмотрел батыр, — ой-бой, великий срам: Лук свой боевой сломал он пополам!.. Алпамышу-беку подошел черед. Боевой свой лук спокойно он берет. Этот лук его не деревянный был, — Бронзовым, в четырнадцать батманов был! На чеканный лук рука его легла, Бросил на мишень он зоркий глаз орла, Вынул он стрелу, а та стрела была Длинной, как копье, и острой, как игла. Тянет Алпамыш тугую тетиву, — Вытянет ли он такую тетиву? Вытянул! Летит точеная стрела, — Попадает в цель, — хвала ему, хвала, Беку Алпамышу за его дела! И не сломан лук, и тетива цела, И калмыкам плакать хочется со зла: И стрельба из луков счастья не дала!.. Третье нужно им условье выполнять, — Нужно им из ружей по теньге стрелять, Пулею попасть — был уговор таков — В малую теньгу за тысячу шагов. Боевым своим играючи ружьем, Алпамыш-батыр промолвил: "Хоп! начнем!" С ружьями калмыки стали выступать, Очередь друг другу стали уступать, По теньге-мишени пулями стрелять, Но шагов на сто иль на сто двадцать пять Только и могли их пули доставать. Кокальдаш-батыр судьбу решил пытать — Из ружья теньгу далекую достать. Как он ни старался промаху не дать, Только ничего не вышло у него — На пятьсот шагов он выстрелил всего! Калмыкам удачи не было опять! Сердце Алпамыш обрадовал в тот час: Он берет ружье и боевой припас, Целится в теньгу, сощурив левый глаз. Целится — и пулей бьет в теньгу как раз, В малую теньгу на тысячу шагов, Доказав бессилье всех своих врагов…

Стрельба кончилась, начались приготовления к последнему состязанию — к борьбе. Кто самым сильным окажется, тому и будет принадлежать узбечка Барчин. Все зрители — множество калмыков и десять тысяч юрт байсунцев, собравшихся в Чилбир-чоле, — взялись за руки и расселись на земле вокруг майдана.

Девяносто без одного калмыцких богатырей во главе с Кокальдашем уселись в ряд по одну сторону, Алпамыш с Караджаном — по другую. Середина круга была оставлена свободной, — получился просторный майдан для борьбы. Люди полили пыльные места водой.

Встал со своего места Караджан, скинул верхнюю одежду, одежду для борьбы надел, подпоясался — и вышел на майдан и в честном бою одолел всех своих противников. Утром, переодевшись, вышел на майдан сам Алпамыш и стал вызывать Кокальдаша на бой. Говорит ему Кокальдаш-батыр: "Не гордись, узбек, не надейся получить возлюбленную свою. Смотри, как бы не погиб ты здесь, на чужбине. Лучше сразу уступи мне дочь узбека Байсары… "

Слова эти услыхав, так ему ответил Алпамыш:

"Видан ли подобный бек или тюря, Кто, любовью пылкой к девушке горя, Уступил врагу невесту бы свою, Если не погиб из-за нее в бою? Лучше выходи ты на майдан, дурак!.. " Обозлился, слыша это, Кокальдаш, С головы сорвал и бросил свой колпак: Крикнул: "Если так, ты душу мне отдашь!" Тут же он разделся, подпоясал стан Минарета выше, — вышел на майдан, Машет он руками и, как лев, сердит — Пыль до облаков он на ходу клубит, Алпамыш с тревогой на него глядит: "Ну, а вдруг калмык узбека победит?!" Очень был свирепым Кокальдаш на вид, Из толпы меж тем несутся голоса: "Поскорей бы взяться вам за пояса! Тут бы стало ясно, кто сильней, слабей!.. " И за Алпамыша Кокальдаш взялся, И за Кокальдаша Алпамыш взялся, — Снова шум большой в народе поднялся: "Алпамыш! — кричат узбеки, — не робей!" Калмыки кричат: "Э, Кокальдаш, смелей!" Силы не жалеет Алпамыш своей, Кокальдаш в борьбе становится все злей, Но ни Алпамыш не свалит калмыка, Ни калмык его не одолел пока. Гнут хребты друг другу или мнут бока — Хватка у того и этого крепка! На майдане два соперника-борца Борются, как два шакала-одинца, Только нет упорной их борьбе конца, — И народ не знает, кто же верх берет, И шумит, терпенье потеряв, народ…

Опасаясь за исход единоборства, Ай-Барчин обращается к Хаким-беку, — такое слово говоря:

"Розы куст в саду благоухан весной, Соловей поет, любовью пьян, весной, Вы не евнух ли, сын дяди, милый мой, Если своего соперника, увы, До сих пор в борьбе не одолели вы? Что с тобою стало, милый бек Хаким? Иль не дорога тебе Барчин-аим? Если ты с врагом не справишься своим, Я вместо тебя борьбу продолжу с ним, Мужества не меньше у твоей Барчин, Сил не меньше есть, чем у иных мужчин, Если ты стал слаб, мой бек, мой господин, Я сама сейчас, одевшись по-мужски, Перед всем народом выйду на майдан, Калмыка такого разобью в куски! Э, возлюбленный мой Алпамыш, мой хан! Что же ты молчишь, меня томишь, мой хан! Иль напрасно был ты с детства мне желан? Девушками ты осмеян, Хаким-джан! Евнухом тебя они теперь зовут, — Девушек насмешки сердце мне сожгут, Люди от героев дел геройских ждут, Доблести дела потомки воспоют, Слабости дела навеки осмеют, Соберись же с духом, силу собери, Калмыка-врага, мой милый, побори! Если ж не поборешь — сам себя кори, — О любви ко мне молчи, не говори!.. " Ай-Барчин слова такие говорит; Долго Алпамыша бедного корит, Сердце Алпамыша от стыда горит, Жгучая слеза глаза ему слепит, — От любимой столько слышит он обид! Калмыком ужели будет он побит? Чести он своей ужель не отстоит? Силы неужель не удесятерит? Страстью соколиной Алпамыш кипит, Ярым гневом львиным Алпамыш горит, Силою тигриной Алпамыш налит: Калмыка он жмет — калмык едва стоит, Калмыка он гнет — хребет его трещит; От земли его он отрывает вдруг, В небо высоко его швыряет вдруг! Видя это чудо, весь народ шумит, Головы закинув, в небеса глядит, Как батыр огромный с неба вниз летит, — Альчиком игральным кажется на вид, В землю головой зарылся наш батыр — И погиб злосчастный Кокальдаш-батыр…