"Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова." - читать интересную книгу автора (Кантор Максим Карлович)

Царство удмурту

Наши беседы с Татарниковым стали со временем походить на учебные занятия. Класс, то есть кухня в квартире у историка, был крохотный, но учеников собиралось достаточно. Сначала ходил только я, потом ко мне присоединился следователь Чухонцев, а потом в нашу компанию вошла и моя ненаглядная Оксана Коваленкова, редактор культурного отдела моей газеты. Мы смирно сидели за кухонным столом, преданно слушали поучения Сергея Ильича, и все это сильно смахивало на урок в школе — с той только разницей, что ученики были великовозрастные, а учитель то и дело прикладывался к бутылке. Татарников вполне вошел в роль учителя, сделался требователен и ворчлив, и если я не являлся за советом в течение двух недель, обижался и делал мне при встрече выговор.

— Что же, — язвительно спрашивал Татарников, — сами до всего додумались?

— Да что вы, Сергей Ильич, — оправдывался я, — где уж нам додуматься! Просто не происходит ничего интересного.

— Неужели никого за две недели не ограбили? — спрашивал придирчиво Татарников.

— Как это не ограбили! Ограбили, конечно! Еще как ограбили! Но это ж весь русский народ в целом ограбили — а персонально никто не жалуется.

— Досадно, — морщился Сергей Ильич. — Могли бы и пожаловаться. Этому вашему следователю пусть жалуются.

Сергей Ильич великолепно знал Гену Чухонцева, однако всякий раз демонстрировал, что род деятельности Гены — сыскная работа — ему несколько претит. Гену он допускал до уроков на кухне только в том случае, если тот являлся со мной.

— И что же, ваш следователь, этот Гена, не может вам подбросить никакого любопытного дела?

Учитель смотрел строго. Моих родителей Татарников в школу еще не вызывал, но к тому шло.

Я оправдывался как мог.

— Ну, например, идет криминальная война. Группировка Лени Буравчика конфликтует с группировкой Вовчика Кислого. За каждой стоят заинтересованные сенаторы. Делят сферы влияния в городе, все как обычно. Точечная застройка, казино, гостиницы, паркинги. Миллиарды крутятся.

— Это скучно, — сказал Татарников про воровские миллиарды. — Вы уж, голубчик, отыщите чтонибудь позанятнее.

Сказал он мне так в то утро, а я ответил:

— Если будет глобальный вопрос, я сразу к вам. — Сказал и пошел на службу. И глобальный вопрос явился ко мне в виде старейшего репортера нашей газеты Палыча.

Палыч сел, ногу хромую вытянул, палку свою положил поперек стола, и в моем кабинете стало тесно. Маленький кабинетик, не комната, а загончик стеклянный с надписью маркером по стеклу «Наша преступность нас бережет», — коллеги постарались. Я и загончик этот еле выбил из родной редакции. Мне архив хранить негде, я главному так и сказал, — и свалил ему на стол пять папок, каждая килограмма на три живого веса; у меня таких папок еще восемьдесят. Оцифровать надо? Так отпуск дайте, тут на месяц работы. Решили кабинетик выделить, дешевле вышло. Архив влез, стол канцелярский, два стула и чайник марки «Поилец-2».

— Палыч, о культуре потом поговорим. Ко мне девушка на чай идет. — Я показал ему на свои чашки, рыжие от чайного налета, я крепкий люблю. — Сам видишь, чай с Оксанкой пить будем. Трое сюда не влезут.

— Еще как влезут, — сказал Палыч, репортер из культурного отдела. — В богатейшем царстве Удмурту в таком помещении царь и четыре его жены со всем обмундированием рядком ложились. Гробницы царства Удмурту — представляешь себе эту роскошь? А помещение меньше, чем твое.

— В каком царстве?

— Ты бы хоть телевизор иногда смотрел. Потрясающая передача «Сокровища царства Удмурту» — что, совсем на культуру наплевать?

— Послушай, — сказал я ему. — Я к тебе со своими вурдалаками не шьюсь? И ты меня не грузи своим Удмурту. Если мне древностей захочется — я к соседу зайду, у меня на лестничной клетке академик живет. Он не только про Удмурту, он про все что хочешь знает. Но мне, Палыч, выспаться надо, а не гробницы разглядывать.

У нас все в редакции на «ты», и хотя Палыч мне годится в отцы, я привык ему тыкать, а он не возражал. Он только посмотрел на меня затравленно.

— Я думал, ты глянешь по дружбе, — бумажки поверх чашек выложил. — Меня в тюрьму хотят посадить.

— Опять в тюрьму? — сказал я. — Тебя сколько раз в этом году сажали в тюрьму?

— Сейчас это серьезно.

Я люблю Палыча — хотя дело, которым он занимается, считаю абсолютной чепухой. Палыч пишет пламенные статьи в защиту московских памятников, входит в общественные советы по спасению исторической застройки и знать не желает, что с течением времени и то и другое потеряло всякий смысл. Бывают долдоны, которые занимаются никому не нужной деятельностью упорно и страстно, — вот и Палыч такой. Я ему сто раз говорил, что проще плюнуть на этот город, — ну что с ним будет в конце концов? Горел наш город не раз, всякие иноземцы его утюжили почем зря, жители сами себя резали и дома свои ломали без остановки — ну что тут прикажете хранить? Что уцелеет, то и уцелеет, и на том спасибо. А Палыч все ходил в свои общественные советы, письма подписывал, за правду воевал. Город жил своей бодрой жизнью, миллионщики строили небоскребы и доходные дома, ломали что хотели, а пожилой архивариус с палкой все дебатировал — а имеют ли миллионщики право рушить город? Потихоньку членов общественных советов купили, ушли в отставку, особо ретивых спровадили с почестями на тот свет (нет-нет, никакого криминала, просто перетрудились немолодые люди, перенервничали: бац, и инфаркт, с раком в придачу), — остался один Палыч. Он хромал по начальственным кабинетам, доставал допотопный диктофон, заклеенный скотчем, жалобно глядел на господ градостроителей, задавал блеющим голосом вопросы, — и выгнать его представлялось решительно невозможным. В сущности, жалкое зрелище: пожилой журналист из вечерней газеты, принадлежащей не какому-нибудь резвому магнату, а властям города. Унылый пенсионер на нищенском окладе, ну какой от него может быть вред? Однако выяснилось, что Палыч опасен, и стук его палки по господским паркетам стал вызывать нервный тик у материально ответственных лиц. Он выяснил, написал и напечатал, кому принадлежит фешенебельный городок «Островок воображения» на Москве-реке, как разрешили сооружать элитную новостройку в Летнем саду, зачем утюжили бульдозерами сладкие полянки Лосиноостровского парка, сколько денег отмыли на реконструкции особняка декабриста Денисова на Остоженке, — и много еще всякого интересного раскопал Палыч. Иногда я завидовал, чаще боялся за него. Палыча пытались выгнать из газеты под разными предлогами — однако он приносил справки об инвалидности и смотрел жалобно; его милостиво прощали; он смиренно благодарил, старательно хромал к дверям и обещал исправиться; через месяц-другой все повторялось. Словом, это была блистательная тактика, и мы делали на очередном увольнении Пал Палыча неплохие деньги: разводили новичков на ставки. В общем, неудивительно, что на него в очередной раз подали в суд. Надо спасать коллегу, это понятно. Посмотрел я бумажки Палыча.

— Ого! — только и сказал.

— Вот это все сперли, а я вышел виноват.

— А в чем, собственно, дело? — Оксанка пришла злая: не иначе, получила взбучку от начальства. Перешагнула через палку Палыча, примостилась на сейфе, ногу на ногу положила. — И где чай?

— Какой чай? Любуйся!

— Ого! — сказала Оксана.

В цвете, с масштабом, фас, профиль, все как положено — каталог ювелирной лавки, альбом Оружейной палаты. Одно слово — сокровища.

— Сколько такая штуковина стоит? — ткнул я наугад.

— Миллиона три, — сказал Палыч.

— И это ты все спер?

— Так говорят.

— Поделился бы ворованным, Палыч.

— Обокрал я царство Удмурту, — сказал Палыч горестно. — Вот ты, Оксана, скажи: ты про сокровища царства Удмурту слышала?

— Все слышали. Столько публикаций было!

— Нет больше сокровищ царства Удмурту! Украли все!

— Один я, значит, такой темный, — сказал я коллегам. — Расскажите, потерплю. Ох, Палыч, все-таки придется про твое дремучее Удмурту слушать.

Палыч рассказывал долго, Оксанка вставляла живописные детали — оказывается, один я не знал про царство Удмурту, а его уже два года обсуждают во всех телепередачах и каждой газете. И куда я смотрел, спрашивается?

История с царством вот какая. Был, оказывается, такой древний народ удмурту, мирные и высококультурные кочевники. Откололся этот народ от киммерийцев (фразу про киммерийцев я выслушал хладнокровно, решив при случае узнать у Татарникова, кто они такие). Ну, словом, откололся этот народ от киммерийцев и странствовал долго по Переднему Востоку, аж до Ирана доходил, потом двинулся на Север и добрался до Урала. Там этот народ открыл залежи полезных ископаемых, золота и драгоценных камней, построил города и зиккураты (слово «зиккураты» меня удивило, но я и бровью не повел, словно каждый день про зиккураты слышу). Народ царства Удмурту на Урале численно возрос, а потом двинулся дальше к Северу — и, видимо, дошел до Северного океана. По одной из гипотез, народ Удмурту дошел аж до Аляски и таким образом честь открытия Америки принадлежит ему. Была у них и письменность, ремесла, потрясающее искусство, только вот столицу их долго не могли найти, много лет искали. Искали и искали — и была это вековая мечта всякого русского человека: открыть царство Удмурту! Помните сказки про молочные реки и кисельные берега? Так вот, это царство Удмурту описывали. Сказки про это древнее царство сказывали, летописи писали, песни пели, — а найти никак не получалось. Но каждый русский в затаенной глубине души хотел найти его, это великое царство Удмурту.

— Послушай, Палыч, — сказал я архивариусу, — насчет каждого русского — это ты загнул. Что касается меня, я царство Удмурту никогда не искал. Не преувеличивай.

— Ты просто не задумывался над тем, чего на самом деле хочешь. Ты ведь хороший человек! Хочешь счастья своим соседям? Хочешь покоя стране и равенства гражданам? Хочешь справедливости, добра, богатства для своей родины, ведь так? А все это было в царстве Удмурту! Люди любили друг друга, не враждовали, много работали, а продукт своего труда делили поровну. Вот такое было царство! Оно древнее Византии, богаче городов средневековой Европы! Иван Василич Грозный воевал Сибирь в расчете напасть на след утерянного царства. Петр Первый хотел возродить царство Удмурту на чухонских болотах: Санкт-Петербург — это попытка нового Удмурту, чтоб ты знал. Коммунисты хотели возродить тысячелетнее царство Удмурту, не получилось у них. Экспедиции посылали на Урал, искали стоянки древнего народа, остатки городища. Не нашли. И теперь новая русская мечта опять-таки связана с возрождением Удмурту. Построим банки, возведем государственные монополии! И будет у нас благостно, как в царстве Удмурту! И вот сегодня наконец повезло!

— Где повезло?

— Недавно нашли.

— Что нашли? Где оно?

— Так вот оно под нами как раз, — сказал Палыч, и хромой ногой постучал по редакционному линолеуму.

— Удмурту?

— Ну конечно! Нашли, нашли! — Палыч разволновался, радостный блеск обнаружился в глазах энтузиаста, даже забыл, бедолага, что он кандидат на нары. — Сбылась вековая мечта русского народа! Вот оно, царство, совсем рядом оказалось! Копать начали на Тверской площади — по всем правилам раскоп сделали, чего там только нет!

— А что там нашли? — оживилась Оксанка.

— Золото, серебро, бриллианты, несметные сокровища!

— Где нашли? — Я ничего не понимал. — В царстве Удмурту нашли?

— Точно. В Москве. В нашем с тобой городе, построенном на месте древней столицы царства Удмурту.

— Это как так?

— На Пушкинской площади, не видел, что ли? Там уже три месяца огорожено. У нас теперь под памятник Пушкина тоннель копают, такого размера вырыли яму, что паркинг на пять уровней строить можно. И столько там ценностей обнаружено — не счесть! Я заходил на раскоп, интересовался. — Палыч растеряно провел рукой по жидким волосам. — Интересовался, а получается, влип в историю.

— Так что случилось?

— Люди видели, как я выносил с раскопа ценности. Сенатор Шубкин — а он работы по сохранению сокровищ Удмурту финансирует — направил запрос в прокуратуру. Вот у тебя в руках полный список украденного.

— Палыч, — спросил я, еще раз глянув на бумажки, — а общий вес ворованного какой?

— Шестьсот килограммов золота.

— Кто ж это поднять сможет?! — ахнула Оксанка. Я вообразил, как Палыч прыгает по раскопу среди развалин древней Москвы с мешком, набитым сокровищами, и хмыкнул. Ох, будет вам статья, господа чиновники! Будет вам тоннель под Пушкиным! Кто-то вычистил раскоп ночью, ежу понятно — а одновременно решили убрать надоевшего всем архивариуса. Я засмеялся — история представилась мне крайне простой. Шерлок Холмс сказал бы: на одну трубку. Татарников сказал бы: на один глоток водки. Надо только понять, кто сейчас способен на госценности замахнуться, у кого рука не дрогнет. Сенатор Шубкин, говорите? А кто за Шубкиным стоит? Любопытно, любопытно. Ну ничего, мы это перетрем с майором Чухонцевым.

— Чего смеешься? — спросила Оксанка. — Украли сокровища!

— Пропали сокровища Удмурту, — сказал Палыч скорбно, — а я не брал, правда. Даже могилу царскую — и ту разрушили. Ничего там больше нет. Одни камни и труха. Все что осталось — эти фотографии.

— Проклятие гробницы Удмурту! — сказала Оксанка. — Хочу посмотреть. Едем, а?

Я взял телефон и набрал номер Гены Чухонцева.

— Чухонцев, — сказал Чухонцев. Он, конечно, знал, кто звонит, но любил выпендриваться. Как всегда, голос у него был сумрачным и звучал словно из глухого подвала: дескать, сижу в своем каземате, делом занят, рапортуйте, и покороче.

— Гена, ты про Удмурту что знаешь?

— Шестьсот кило золота, драгоценных камней еще на полтонны. Один деятель вычистил раскоп, а как сумел сделать все в одиночку — в толк не возьму.

— Знаешь, кто брал? — я посмотрел на Палыча.

— Называют одного журналиста, — Гена хохотнул, — не тебя, не дрейфь! Но я не очень-то верю. Ищу следы, — сказал Чухонцев значительно.

— Где ищешь?

— Я в раскопе. — Голос и впрямь звучал как из погреба. — Тут мне работенки прибавилось, еще и трупы нашли. Три штуки. Можете уносить! — сказал майор кому-то.

— Версии есть? — спросил я Гену.

— Есть. Уй! — похоже, он головой ударился. — Вот первая версия: подпорки хлипкие. Обрушение небрежно установленного оборудования. Типичный несчастный случай.

— А золото?

— А что золото? Может, и не было золота, а кто-то очень хочет компенсацию. Некогда мне. Я при исполнении. Все версии прочтешь в официальных сообщениях для прессы.

Вон оно как! Здорово прижали Гену начальники. Обычно он так со мной не разговаривает.

— Палыч, — сказал я, — там еще и трупы нашли. Всей правды ты товарищам не рассказал. Ты, оказывается, не только шестьсот кило золота уволок, ты еще и троих подельников завалил!

Неудачная получилась шутка, Палыч съежился, совсем погрустнел.

— Прости, Палыч, глупость ляпнул, — сказал я. — Сейчас я туда поеду и во всем разберусь. Фотографии у тебя забираю. Покажу одному спецу. Палыч кивнул значительно: всем нравится словечко «спец», сразу пугаются и вопросов не задают. Палыч не знал про Татарникова, а вот Оксанка знала, я рассказывал.

— Ты к своему Татарникову?

— Естественно.

— Я с тобой, — сказала Оксанка.

— Татарников водку пьет, — предупредил я.

— Вино тоже купим, — отрезала она. — Я испанское люблю! — Отдыхает она летом в Испании, только не со мной. Говорит, с подругой.

— Ну, значит, купим испанское.

Мы доехали до Кутузовского, зашли в буржуйский магазин «Азбука вкуса», там все есть. Обычно я отовариваюсь в переходе метро, но не пойдешь же с дамой в переход бутылку выбирать! Взял дорогое испанское вино, а Оксанка потискала плюшевого мишку, сидящего на винной полке — вот они, прелести рекламной политики больших магазинов. Я зубами скрипел, пока расплачивался, — но вообще-то мне было приятно. Я, если честно, думал иногда, вот, Оксана тоже живет на Кутузовском, недалеко от нас. И почему бы нам с ней не поселиться однажды в моей квартире? У меня дом двадцать четыре, квартира шестьдесят семь, от деда осталась. Дед был подполковник; странное звание, такого больше нигде в мире нет: оно значит, что выслужил себе безбедную старость, а с генералами пить не научился.

Думаю, я бы деда легко перепил: у меня практика, потому что в квартире номер шестьдесят пять живет историк Сергей Ильич Татарников, который знает все на свете, только рассказывает об этом исключительно под нажимом градусов. Я давно пользовался советами Татарникова, и вот мы с Оксанкой шли как раз в шестьдесят пятую квартиру.

— Что-то рано вы сегодня, — сказал Сергей Ильич, открывая дверь.

— Да мы, собственно… Ксения, моя коллега.

— Татарников Сергей Ильич, — представился Татарников и поклонился. Поклон был излишне церемонный, не дружеский, и я обиделся. Ну, с девушкой зашел, да, с девушкой пришел на урок, — и что такого? Мы прошли на кухню, и я сразу выставил на стол «Гжелку» с «Риохой».

— У вас, я вижу, много трудных вопросов, — сказал Сергей Ильич, охватив взглядом обе бутылки. — Прошу, — и он достал три граненых стакана; теперь не делают таких, редкость, коллекционеры ищут. Впрочем, и сам Татарников раритет, таких тоже теперь не делают.

— Вы просили что-нибудь глобальное, Сергей Ильич. Извольте получить.

— Так-так, — Татарников чиркнул спичкой. Как же я любил этот момент, самое начало урока. Затяжка, еще одна, облачко желтого дыма плывет к потолку, горлышко бутылки звякает о стакан — и вот урок начался.

Мы выпили, — я с Татарниковым водки, Оксанка «Риохи», и на коленях у нее образовался черный кот. Кот урчал, сверкал глазами.

— Это Баюн, — представил кота Татарников. — Дочь подкинула на две недели.

— Баюн, — сказала Оксанка. — Имя вашего кота как нельзя лучше подходит для темы сегодняшнего разговора.

— Простите, барышня, что за тема у разговора, который вы намерены вести? — церемонно спросил Татарников.

— Баюн — это ведь русский сказитель, да? — Оксанка положила ногу на ногу. — А мы как раз собрались говорить про русскую древность.

Татарников прищурился, затянулся сигаретой и выпустил желтое кольцо дыма.

— Имя легендарного русского сказителя — Баян, так во всяком случае утверждает автор «Слова о полку Игореве». Что же касается имени Баюн, то оно принадлежит сказочному коту, тоже своего рода летописцу.

Татарников поведал это Оксанке, а та выслушала историка благосклонно и махнула рукой — мол, не обращайте внимания на эти разночтения, пустяки это!

— Баян, Баюн — какая разница! Все равно!

— Вы находите? — осведомился Татарников.

— Абсолютно! — сказала Оксанка. Теперь слово «абсолютно» в моде у москвичей. У нас сегодня все в городе абсолютное, даже власть. — Абсолютно не вижу разницы. Главное, оба имени древние. Возьму у вас сигаретку?

Оксанка закурила, мило выпустила дым из ноздрей, покачала каблучком.

— Вы, голубушка, что именно «древностью» называете? «Древность» — понятие растяжимое.

Слава Богу, он ее называл «голубушкой»! Слово «голубчик» вообще-то в словаре Татарникова заменяет слово «болван», но говорит он его только тем, к кому расположен.

— Студент на экзамене называет «древностью» итальянский двенадцатый век! — продолжал Татарников язвительно. — Неучу, простите великодушно, везде таинственная древность чудится.

— А царство Удмурту вы к древностям относите? Татарников посмотрел на Оксанку с недоумением, поползли вверх брови.

— Удмурту?

— Вековая мечта русского народа, — сказала Оксанка внушительно. — Молочные реки, кисельные берега. Слыхали?

Сергей Ильич смотрел на нее во все глаза, но в конце концов, Оксана девочка видная, можно ею и полюбоваться.

— Что-то слышал.

— Между прочим, царь Иван Грозный напрасно искал следы Удмурту на Урале, — поделилась Оксанка своими соображениями с историком. — Сегодня доказано, что остатки города находятся непосредственно в Москве.

Я достал фотографии и рассказал, как мог, одиссею энтузиаста Палыча, причину раскопа на Пушкинской площади, непростой путь народа Удмурту, подлинную историю открытия Америки и еще про шестьсот кило золота добавил. Про трупы решил пока не говорить, тем более, я и не знаю, что это за трупы.

— Так что, Сергей Ильич? Ценные вещи на фотографиях?

— Вы неправильные вопросы задаете.

— А как правильно?

В глазах Татарникова стояла тоска.

— Правильно, голубчик, — это в школе хорошо учиться! И глупостей не слушать — тоже правильно! А то уши развесили! — Татарников опрокинул в себя водку, прикурил от окурка. Я поглядел на Оксанку — она спокойно сидела, улыбалась, качала ножкой.

— Вы нам расскажите, Сергей Ильич.

— Поздно, — проворчал историк. — Кто у вас раскопками занимается? Сенатор Шубкин, верно? — Именно он, сенатор Шубкин! — раздался из прихожей голос майора Чухонцева. Вот те на, входную дверь-то мы не закрыли! Опоздавший на занятия ученик Гена Чухонцев боком протиснулся на кухню.

— Однако сегодня день визитов! — Сергей Ильич поставил на стол четвертый стакан.

— Шел к тебе, — объяснил Гена, адресуясь ко мне, — а тут дверь открыта. Дай, думаю, зайду. Вы уже в курсе? — Это он Татарникова спросил. — Про сокровища пропавшие? Про древний город Удмурту? Про русскую мечту?

Сергей Ильич кивнул.

— И про трупы в раскопе он вам тоже рассказал? Ага, вижу, не все он рассказал! А вот я теперь даже знаю, чьи это трупы. Сенатора Шубкина грохнули вместе с охраной.

Моя первая реакция была не особенно красивой.

— Слава богу! — сказал я. — Теперь Палыча по судам таскать не будут. Избавился старик от обвинителя.

— Ошибаешься, — сказал Гена, — Палыча я уже арестовал. Он первый подозреваемый.

— Гена, опомнись!

— А что ты думаешь? Сидит тихоня в редакции, охраняет московские памятники. К нему уже все привыкли, всерьез не принимают. А он ночами… Расколю гада! Есть у меня методы! — и Гена потер руки.

— Сокровища вернуть желаете? — спросил Сергей Ильич.

— Очень даже, — сказал Гена.

— И убийц хотите поймать?

— Непременно. Понимаете, Сергей Ильич, это уже дело государственное. И даже не просто государственное, а — как бы это сказать? — народное дело! — В голосе майора Чухонцева появилась торжественная, даже слегка слезливая нота. — Ведь это каждого касается! Веками русский народ шел к своим корням, нашел наконец вековую мечту, а ее из-под носа сперли! Обидно, Сергей Ильич! — А как можно украсть то, чего не было никогда? — Вы загадками не говорите! — Гена попросил.

— Так вот, голубчики, не было никаких сокровищ. Не в Москве это царство находится, и сокровищ в раскопе быть не могло.

— А где ж они находятся? — спросил подозрительный Гена.

— Разрешите небольшой исторический экскурс. — Сергей Ильич пригубил из стакана, оглядел свой класс и продолжил не торопясь. — Когда в шестнадцатом году прошлого века вели раскопки царства, часть раскопок проходила на территории Российской империи. Территория царства нескольким государствам досталась, и везде неспокойно. То в Иране революция, то у курдов восстание. Некоторые крепости до сих пор под блокпосты используются, Россия в не меньшей мере, чем другие, может претендовать на наследство древнего царства. Но где оно именно находится — неизвестно. Богатейшее царство, контролировавшее торговые пути между Месопотамией и Малой Азией с девятого по восьмой век до нашей эры, столь незаметно рассеялось, что даже античные авторы это царство не упоминают, а постройки их ассирийской Семирамиде приписали. Вы следите за моей мыслью?

Гена, Оксана и я слушали смиренно, Оксана даже сделала пометки в блокноте.

— Интересно, а вековая мечта русского человека о царстве Удмурту когда возникла? — спросила она.

— Вековая мечта русского человека состоит в том, чтобы построить паркинг в пять этажей, — сказал Татарников желчно. — Это и есть наше царство Удмурту.

— А Палыч говорил, что жители Удмурту были мирные и высококультурные кочевники, — Оксанка сказала растеряно.

Я видел, что в Татарникове зреет раздражение, но не понимал пока, на что именно.

— Где это вы, голубушка, мирных кочевников видали? И к тому же высококультурных? Культурные люди по домам сидят, на лошадях вдоль по степи не носятся!

Сергей Ильич Татарников переводил взгляд с меня на Гену Чухонцева, с Гены на Оксану. Он курил, щурился от дыма и собирался нечто сказать. Наконец его прорвало.

— Урарту! — завизжал Татарников, никогда не слышал такого тонкого противного голоса. — Урарту, а не Удмурту! Неучи! Двоечники! Не было никогда такого царства Удмурту, понимаете, голубчики! Не существовало! Вас, понятно, обмануть ничего не стоит, вы люди невежественные до последней степени — но ведь и весь русский народ обманули! Боже ты мой, ну и остолопы!

— Вы все-таки полегче, Сергей Ильич! — Гена сказал. — На всех перекрестках плакаты висят «Сокровища царства Удмурту»! Что ж, все дураки, что ли, так у вас выходит?

— Дегенераты!!! — визжал Татарников. — Плакаты висят! А десять лет назад плакаты висели «Хочешь жить в Европе — голосуй за демократов»! А еще десять лет назад висели плакаты «Партия — ум честь и совесть нашей эпохи»! Чего только на плакатах не пишут! И коммунизм, и социализм, и капитализм, — все это наше родное Удмурту! Для таких вот, как вы, второгодников вся русская история и сочиняется.

— Зачем уж так-то…

— Убийцу поймать хотите, золото найти мечтаете? Тогда подумайте, кто мог такую дурь выдумать про царство Удмурту. Кто такой дикий, еще менее образованный, чем вы? Понятно, это непросто: найти человека еще более невежественного, чем вы трое, — но все-таки попытайтесь! Какую преступную группировку покрывал сенатор Шубкин?

— Группировку Буравчика.

— Стало быть, перед нами творчество бандита Буравчика. Он хотел припомнить что-то из общей истории — какое-то имя позаковыристей — и у него почти получилось! Так и все русские политические деятели поступали — Петр Первый, Столыпин, Троцкий, Горбачев — хотели что-то такое придумать исторически фундированное — а получалось всегда царство Удмурту. Вот она, вековая мечта русского человека! Подумайте, что было нужно группировке Буравчика? Произвести раскоп, который завершился бы строительством долгожданного паркинга. Под это дело выдумали городище древнего царства — только он ошибся и вместо Урарту ляпнул Удмурту. Но ведь ему все поверили! И сенатор Шубкин, и вы, и весь народ! А как верили Петру? А Столыпину с Горбачевым? «Построим общеевропейский дом»! Это чем от царства Удмурту отличается? Но у нас же народ тупой, неграмотный. Что-то слышал, что-то где-то читал. Имена путают, — Баян — Баюн, Урарту — Удмурту, социализм — капитализм — какая разница!

Сергей Ильич смотрел на нас, своих учеников, почти с ненавистью.

— Вековая мечта русского народа! Вывалил Буравчик в раскоп награбленное за много лет, легализовал золотишко и, естественно, вывез золото прочь — куда-нибудь, где понадежней. А одновременно освободил тоннель от ценностей — теперь тоннель можно использовать под паркинг! Решена задача! Не обошлось и без крови. Кто там Буравчиков конкурент, говорите? Вовчик? Так вот, видимо этот самый Вовчик и приехал бороться за паркинг, он и застрелил сенатора Шубкина. Вам теперь все ясно?

— Подождите, — сказал ошалевший Гена, — как это вы так быстро разобрались! Надо вызвать свидетелей, посмотреть вещдоки. Нельзя огульно обвинять людей.

— Значит, чтобы поверить в царство Удмурту, вам хватает бездарной телепередачи? Чтобы решить, что лучше финансового капитализма ничего нет, довольно мнения менеджера фирмы «Рога и копыта»? А чтобы понять, что бандит — это бандит, доказательства нужны дополнительные? Перестаньте глупости говорить, Гена! План Буравчика до смешного прост и примитивен — но ведь сработал! А что план Горбачева или Петра или Столыпина — был сложней? Выдумать какуюто дурацкую, простите, цивилизацию — ради вхождения в которую надо развалить собственную страну, — это вам похлеще, чем царство Удмурту придумать. Буравчик боролся за места застройки — вот и придумал теорию, а сенатор Шубкин выдумку поддержал. А три глупых сыщика, — Татарников посмотрел на нас с жалостью, — не смогли даже догадаться, что речь идет о несуществующих вещах. Так ведь Горбачев еще и не такое вытворял!

— Неужели все — выдумка? Вековая мечта русского человека — это фальшивка?

— В окно посмотрите! — сказал Татарников. За окном уже сгущались сумерки, и ничего не было видно. — Что там у нас?

— Муть какая-то за окном, — сказал я.

— Почему, у вас красивый вид, — сказала зоркая Оксана. — Вон там огонек в небе: башенный кран, кажется. Сварка поблескивает, таджики у нас и ночью трудятся. Небоскреб вижу, красиво подсвечен, желтым и сиреневым цветом. Магазин ночной вижу, реклама светится, — перечисляла старательная Оксанка.

— Нравится вам? — спросил Татарников.

— Это же мой город!

— Видите, голубушка, — Татарников затянулся сигаретой. — У каждого есть свое Удмурту. Утраченная волшебная страна, существующая лишь в воображении, — но оттого не менее реальная. Башенный кран, который вы заметили, стоит как раз на месте дома, в котором родилась моя покойная мама. Моего города больше нет, он исчезает, и я наблюдаю его уход. Посижу на кухне, понаблюдаю тихонечко, — да и спать пойду. В конце концов, такова уж судьба: я сам превратился в древность — и шансов, что для сохранения меня построят музей, крайне мало. А вы поживите подольше, поиграйте в свое царство.

— Сергей Ильич, так что же дальше?

— Дальше? — Татарников захмелел и задумался. — Дальше. Про Удмурту. Про нас всех, про вековую мечту.

— В государстве Урарту, мои милые, было развито виноделие, и вино шло на экспорт; скорее всего, именно вином царства Урарту был пьян Ной, когда над ним посмеялись его сыновья. Ну, а от этой истории уже и до Ноева ковчега недалеко. Может быть, вином царства Удмурту Россия и спасется, может, отсидятся на кухнях последние бравые алкоголики.

— Да ну вас! — сказала Оксана и склонилась над котом. — Киса, киса, Баюшка! Страшно на свете, да, Баюн? Кочевники всякие. Буравчики, Бандиты, сенаторы. Урарту.

— Уд-муррр-тууу! — сказал кот.

— Совершенно верно, мой милый Баюн, — Татарников отхлебнул водки, улыбнулся Оксанке и коту. — Ты знаешь, кот, где правда.

— Уд-муррр-ту, — сказал кот снова.