"Союзная интервенция в Сибири 1918-1919 гг. Записки начальника английского экспедиционного отряда." - читать интересную книгу автора (Уорд Джон)

ЗА БАЙКАЛОМ

От Байкала до Иркутска-короткий переезд по левому берегу Ангары. Мы прибыли в Иркутск почти в одно время с небольшим отрядом японской армии, который нес службу по охране своих торговцев и складов, обыкновенно путешествующих, вместе с армией. Я был немного удивлен, что японские коммерсанты устроились в Иркутске, хотя их главная квартира находилась в Чите, где пребывал также их агент Семенов. Для чего они прибыли в Иркутск, остается загадкой. Поговаривали, что некоторые из союзников готовы были уступить им лучшую часть Сибири, прилегавшую к озеру Байкалу. Может быть, до их ушей дошли слухи о минеральных богатствах Урала.

Иркутск, расположенный на правом берегу, Ангары, довольно красивый старый город Сибири. Командующую позицию занимает православный собор, который удачно спорит о первенстве с кадетским корпусом и своей выдающейся архитектурой поражает взор. К? городу ведет оригинальный низкий деревянный мост, образующий арку над быстро несущейся рекой. Когда мы увидели город, в нем мрачно собирались разбитые остатки человеческого общества после нескольких месяцев анархии и убийств. Целые улицы превратились просто в ряды почерневших развалин, и затихшая было совсем торговля только-что начала подавать первые признаки жизни. Пуская свои щупальцы, она принуждена была существовать в зависимости от случая, не освободившись еще от опасности.

Был устроен публичный банкрт (первый со времени революции), "повидимому, длд .встречи Вологодского, социалиста

*) Иванов-Ринов-один из генералов сибирской армии, подчиненной

Омскому Сибирскому правительству; делегат от Сибирского правительства

на Уфимском Государственном Совещании, затем главнокомандующий

сибирской армией. (Прим. перев.)

революционера, председателя Сибирского Совета *), но на самом деле для чествования первого британского полка, который когда-либо находился и сражался в Сибири. Это было крупным событием, первым и настоящим проявлением, которое я видел, возможного национального возрождения. Но даже здесь оно отличалось решительным сепаратизмом и носило японский характер: прославление Сибири и сибирских жертв, полное игнорирование усилий остальной России в различных частях Имрерии. Казачий атаман Иванов-Ринов *) произнес панегирик Сибири, а председатель и секретарь по иностранным делам-длинный молодой человек с водянистыми глазами-присоединились к хору. Все они, без сомнения, были довольны собой и вполне наслаждались этим частичным возвращением к старым условиям. Полковник Франк шопотом переводил мне все, что говорилось, так что я мог получить хорошее представление о моральной атмосфере этого в своем роде единственного собрания. Тост за их союзницу Великобританию заставил и меня подняться. Оркестр заиграл: «Rule Britan-nia» вместо «Qod save the King» (Боже, спаси короля) по той простой причине, что публика-в большинстве социалисты-революционеры, и не решались заиграть роялистский гимн, не узнав4 чувств своей аудитории. Это объяснило мне многое. Я смеялся над их опасениями и объявил им, что наш национальный гимн, представляющий в настоящее время единство нашего народа, будет завтра же сыгран на параде, что бы там ни случилось, и что все большевики в России бессильны помешать этому. После этого я перешел к флагу, другой великой эмблеме

единства нации. Я обратил внимание на полное отсутствие русского флага от Владивостока до Иркутска и спросил; «Неужели эти пространства принадлежали некогда великой и мощной России, пространства, проезжая по которым теперь, путешественник даже не знает, что это за страна». Я прибавил, что если бы у нас было 20 революций, то я все-таки не мог бы представить себе, чтобы англичане стали стыдиться английского флага или бояться называть себя англичанами. Перевод моих замечаний вызвал шумную овацию, и я начал думать, что оркестр никогда не будет играть ничего другого, кроме нашего национального гимна, который повторялся им бесконечное число раз.

Список телеграмм и пожеланий разного рода и характера,, полученных мною со всех концов России и вне ее, вместе с постоянным повторением моей речи в печати, ясно указывает на то, что с этого дня началось возрождение русской души. Другим признаком возобновленной силы и жизни был тот факт, что русский флаг (без короны) развевался теперь на каждой большой станции, которую мы проезжали, и над каждым общественным зданием. Русские в высшей степени впечатлительны, и мне удалось на этот раз задеть их чувствительную струнку.

На следующий день мы отправились на четырехугольную площадь, окружающую собор, где я сделал смотр вновь сформированные частям армии. Великолепные люди, хорошо сложенные, но еще неповоротливы и неловки в движениях. Оставшиеся кадеты, избежавшие избиения, представляли удивительно славный подбор красивых мальчиков, которых я издали, смотря на их хорошенькие лица, принял за девушек, что очень не понравилось командовавшему полковнику. Все это вместе представляло выразительную картину на фоне велйчественного собора. Когда заиграли английский гимн, все присутствовавшие обнажили головы, а одна старушка встала на колени, поцеловала руку моего адъютанта, благословляя нас как «спасителей»; командующий провозгласил ура «за единственную страну, пришедшую к нам на помощь без всяких условий». Я подумываю,, чтб из всего этого выйдет.

Мы были на приеме у британского консула, после чего вечером посетили концерт.

Чувства народа менялись буквально через каждые несколько сот миль. Покинув Иркутск, мы скоро заметили, что находимся на враждебной территории; несколько недель, а в некоторых случаях несколько дней господства большевистских комиссаров делали страну жертвой их неистовства. Безошибочно можно сказать, что большевизм существовал по милости старого режима. У мужика была земля, но русский рабочий не имел ничего. Ни один из тысячи человек не мог бы отличить одну букву азбуки от другой. Рабочий был в полном пренебрежении у государства. Во всем своде русских законов не было ни одного существенного закона, регулирующего условия труда или жизни рабочего. Его положение было и остается, несмотря на революцию, таким же бесправным и безнадежным. У него нет сил ни думать, ни действовать самостоятельно за себя самого, и вследствие этого он делается добычей любого бездельника, умеющего ловко связать дюжину слов. У них нет никаких рабочих союзов по той простой причине, что между ними нет ни одного достаточно интеллигентного человека, чтобы организовать их и управлять ими. Все так называемые представители труда, посещавшие время от времени Англию и претендовавшие на представительство русского рабочего, были большей частью обманщиками, игравшими в депутатов. Таких депутатов не может быть по самой сущности вещей, как это выясняется на основании фактов, изученных на месте. Низшие слои средних классов, в особенности же учителя по профессии, изобрели эту фикцию организованных русских рабочих для своих собственных целей.

Положение русского рабочего таково, что он может только заявлять свои жалобы через разных посредников. С тех пор здесь появилось несколько профессиональных союзов, члены которых за вознаграждение посещают рабочих в их домах и везде, где они собираются, записывают их жалобы и претензии. Но члены этих профессиональных союзов постоянно указывают рабочим, что регулирование таких незначительных вопросов, как заработная плата или число рабочих часов, является только тратой времени и сил; по их убеждению, настоящая цель состоит в сохранении тяжелых условий жизни рабочего, чтобы он возмутился, в одну ночь

разрушил капитализм и на следующее же утро достиг полного земного рая.

Бедный, невежественный, необразованный, заброшенный русский рабочий-превосходная и хорошо подготовленная почва для такого рода пропаганды. Он оказался опутанным по рукам и по ногам в сетях этих профессионалов, не принадлежащих к рабочему классу и только по теории знающих об его затруднениях. Когда эти профессионалы обманули, надули и покинули его, рабочий в бешенстве отчаяния решил уничтожить то, что называется образованием, и в уменье читать, писать увидел доказательство враждебного отношения к себе, на том же основании, как наши необразованные рабочие в первой половине XIX века уничтожали машины и другие прогрессивные новшества, назначения которых они не понимали. Было бы у нас меньше болтовни о революции, если бы наша публика могла только понять, что значит пережить ужасы, разрушившие Россию и ее народ более основательно, чем самое энергичное нашествие неприятеля 1).

*) Либеральное прекраснодушие типичного трэд-юниониста Уорда лучше всего сказывается в этой характеристике русского рабочего. Не зная ни слова по-русски, он получал всю «информацию» из тех офицерских кругов, с которыми сотрудничал по насаждению нового строя в Сибири, а последние не хотели, да и не могли, в атмосфере то скрытой, то явной гражданской войны, отзываться о рабочих сколько-нибудь объективно. С другой стороны, Уорд имеет в виду английского читателя, которого старается неоднократно предостеречь от увлечения революционными симпатиями к России. Не нужно забывать, что в это время в самой Англии проявились «некоторые тенденции к большевизму».

(Прим. перев.)

2) Станция Черемховская, Иркутской губ. большой поселок около 3 тысяч жителей.

(Прим. перев.)

Мы остановились на станции вблизи каменноугольных копей, густо населенной китайскими рабочими ? переселенцами 2). Сняв большевистское знамя, мы настояли, чтобы был повешен русский флаг. Одна русская женщина стала уговаривать нас вернуться домой, говоря: «Хорошего ничего не выйдет; придется сложить вам здесь свои косточки». Но другая

1›аба благодарила нас за то, что мы пришли, и надеялась, что еще не поздно спасти страну, находившуюся при смерти.

В эту ночь мы проезжали станцию Зима, где нас вдруг остановили. Я послал адъютанта узнать о причине; он тотчас сообщил мне, что толпа солдат обступила паровоз и грозит убить машиниста, если он двинется с места. Я приказал бить тревогу, и в одну минуту 400 британских солдат высыпало на платформу. Заняв указанные места, они прикрепили к ружьям штыки и стали ожидать дальнейших приказаний. Так как мой вагон находился в хвосте поезда, я прошел вперед, чтобы узнать о причине нашей насильственной остановки, и как раз в это время в темноте увидел толпу вооруженных людей, тюспешно покидающих станцию. Я занял станцию и телеграф и узнал затем от служащих, что в местечко пришли большевистские агенту, убедили рабочих прекратить работу, вооружиться, захватить линию для того, чтобы воспрепятствовать движению союзных эшелонов на запад, и ожидать подхода большевистских сил, отступивших от Байкала. Эти си^ы проложили путь вдоль монгольской границы и теперь нащупывали подход к линии, чтобы разрушить мост через реку Оку, в трех верстах от станции Зима. Я поставил кругом караулы, у железнодорожных мастерских, у депо паровозов, на путях, и, заметив, что большевики продолжают обмениваться с жителями телеграммами, захватил силой также помещение почты и телеграфа в местечке. Был издан приказ, чтобы население местечка поручилось друг за друга не мешать движению поездов и к б часам утра приступить к рабЬте, иначе, указывалось, с ними будет поступлено по законам военного времени. Прошло два часа, в продолжение которых к станции подошли остальные мои поезда с пулеметной командой, так что я мог располагать на случай атаки всеми своими силами.

*) Курсив везде автора.

Войска окружили помещение, где жил предводитель движения, но оказалось, что птичка улетела. Тут я нашел некоторую большевистскую литературу, призывающую к истреблению буржуазии и интеллигенции1) (я забыл кого из них сначала), а также 3.600 рублей деньгами, которые я отдал

его жене, говоря: «Вот вам подарок от меня». Этот поступок: не понравился начальнику местной жандармерии, *который уверял меня, что эти деньги германские и должны быть конфискованы. Потом появился обычный учитель, спросив, может ли он поговорить с «английским полковником». Получив разрешение, он вошел и начал разговор. Он прежде всего наивно признался, что если бы он знал, что идет «английский» поезд, то разрешил бы пройти ему. Они прочли мой приказ относительно обязанности выйти на работу и хотели бы знать, что я собираюсь предпринять, если они не выполнят моего приказа. Я ответил, что, раз подняв оружие, они не могут ожидать никакой пощады, и если они не выполнят моего дриказа, я расстреляю каждого пойманного зачинщика. Учитель осведомился, могу ли я позволить им собраться на совещание по их обычному сигналу на работы. Я согласился, если они придут без оружия.. Скоро послышался ужасный вой огромной фабричной сирены. Была полночь, и воздух разрывался этим воющим звуком, который то рос, то умирал в рыданиях эхо. Каждый британец почувствовал это 1 каким-то особенным образом; а мне этот вой сирены казался не чем иным, как могучим стоном несчастной нации. Полковник Франк, мой гид по России, философ и друг, оторвался от стола, за которым сидел, и начал в тоске шагать взад и вперед по вагону, восклицая под умирающие звуки: «Бедная Россия!»-и я чувствовал, что та же самая мысль мелькала и в моем мозгуп

Моей задачей было как можно скорее двинуться дальше, оставив за собой путь в безрпасности. Небольшого отряда милиции было совершенно недостаточно, чтобы справиться с вооруженным населением; поэтому я приказал жителям выдать мне все оружие и дал на это двенадцать часо^.

Наступило 6 ч. утра, и офицеры сообщили мне, что все люди встали на работу, исключая восьми, да и те пришли и стали просить извинения, второе им было охотно дано.ч Тогда я уведомил управление о своем намерении созвать митинг рабочих и выслушать их жалобы. Управление пробовало разубедить меня в моем намерении, но я приказал устроить митинг в их присутствии в помещении конторы к 10 ч. утра. К этому времени как раз работы кончились, и толпа запрудила указанное

место. По одному британскому солдату с заряженным ружьем встало по обе стороны от меня, когда я сел за стол, а, кроме того, в известных местах находились мои солдаты. Прежде всего я вызвал руководителей и начальников всех цехов и предупредил их, что раз я был принужден столкнуться с беспорядком, то намерен также уладить его, а потому если они вызовут недовольство рабочих благодаря строгим мерам или мстительным преследованиям, то с ними будет поступлено на основании военно-полевого суда, равно как с каждым рабочим, который начнет препятствовать правильной работе на линии. Это заявление произвело настоящей смятение среди рабочих. Затем я предложил людям заявлять свои жалобы. Первый же рабочий сказал, что у него нет никаких экономических претензий, но имеются политические: ему говорили, что союзники были контр-революционерами и как таковые должны быть уничтожены. Напротив, два или три протестовали против этого и сказали, что у них ймеются экономические требования. Я хотел добиться от них указаний на низкую заработную плату, но они не согласились с этим, указывая, что их плата поднялась в пять раз сравнительно ?с 1917 годом.

Я пришел к заключению, что это скорее военное движение под влиянием большевистских вожаков, чем обыкновенная стачка, как мы понимаем это в Англии. Я решил, что вожаки движения йодленрли общему военно-полевому суду. Комитет рабочих тогда заявил, что они вовсе не желают стать врагами английского народа, что если я прекращу дальнейшие репрессивные меры по отношениюк ним, то они согласны продолжать работу до окончания войны. Они слышали о приближении к ним большевиков и знали, что подвергнутся преследованиям с их стороны, если будут помогать союзникам продвигаться к Уралу. Если я обеспечу для них защиту, они готовы подписать •со мной соглашение, что никогда не будут бастовать до окончания войны в России. Я им поверил, и соглашение было подписано; но я настаивал на разоружении.

Как раз в этот вечер истекал срок сдачи оружия. Местная милиция сообщила нам, что некоторые добровольно сдали оружие, но еще много остается на руКах.

На следующее утро подошел поезд с генералом Ноксом. и его штабом. Я рассказал ему о происшедшем, и в ответ он мне сообщил об оскорблении, нанесенном ему японскими офицерами, несмотря на то, что британский флаг развевался на каждом вагоне его поезда.

Обитатели станции Зима уже готовились поздравить себя, что дешево отделались от «английского полковника», как вдруг они увидели, что местечко окружено пулеметами, готовыми начать стрелять при первом же волнении. После этого были обойдены кварталы города, дом за домом, пока груды набранного оружия не потребовали особого транспорта для их увоза.

Отголоски событий на ст. Зима разошлись вдоль и поперек и дали властям предметный урок, как ковать железо, пока горячо. Когда Керенский разрушил старую русскую армию, шестнадцать миллионов невежественных и необразованных солдат разошлись по домам, захватив оружие и амуницию, И в этом заключалась неразрешимая задача для всех попыток восстановить порядок в русских владениях. Миддльсекский полк первый рискнул на это в Зиме, и скоро последовали другие факты по проторенной дорожке. Мы перевооружили местную милицию, а остаток оружия захватили с собой в Омск, где оно бцлр передано русским властям для новой русской армии. Кроме того, я телеграфировал в Иркутск, прося подкреплений для местной милиции, так как не думал, что она достаточно сильна, чтобы справиться в затруднительном положении.' Иркутский комендант отвечал на это указанием, доказывавшим, что там не верили слухам о приближении большевиков; из опыта, полученного в России,, я уже знал, что такой ответ просто свидетельствует о нежелании ослаблять свою собственную охрану.

В полночь я тронулся, наконец, в дальнейший путь. Около двух недель спустя я получил отчаянную телеграмму от начальника милиции на ст. Зима, взывающую о помощи; он оказался со всех сторон окруженным байкальскими большевиками, которые неожиданно появились. Я показал телеграмму в русской ставке в Омске, обратив внимание на свою телеграмму в Иркутск и на полученный отказ. Позже я получил рапорт от командующего русским отрядом, посланным для усмирения;

он сообщал, что большевистские вожаки вошли в Зиму, ожидая получить от населения материал и военную помощь. Население оказалось разоруженным и настроенным недружелюбно, так что они решили воздержаться от дальнейших выступлений против установленного порядка. Один из вожаков обрушился тогда местью на некоторых из своих неверных друзей, но был захвачен правительственными войсками, рассеявшими его силы.

Приближаясь к Красноярску, мы проезжали целыми милями мимо брошенного военного материала всякого рода: тут были и тракторы, и вагоны, и пушки разных систем и калибров; все это лежало в стороне, как ненужное, без всякой попытки исправить или воспользоваться им. Некоторые предметы не имели внешних дефектов, но продолжали лежать бесполезными и ненужными памятниками полного отсутствия какой бы то ни было организации в России.

Я нашел город в большом беспорядке и волнении, а так как необходимо было охранять большой мост (через Енисей), я согласился оставить здесь роту под командой капитана Истмана в превосходных казармах, приготовленных для моей части. Первоначально этот пункт предназначался мебтопребыванием для всего батальона, но в Омске происходили важные события. Наш верховный уполномоченный сэр Чарльз Элиот и глава британской военной миссии генерал" Нокс уже прибыли туда и потребовали охраны, вследствие чего я был вызван с остальной частью моего батальона. Всего мы оставались в Красноярске два дня. Вечером на второй день состоялся обычный банкет в нашу честь, и о нем стоит сказать несколько слов по случаю происшедшего там инцидента, наделавшего не мало шума.

Гости состояли из большого числа офицеров и других должностных лиц в мундирах, гражданских представителей Городской Думы, местного Земства и других общественных организаций. Говорились обычные братские речи, провозглашались тосты, и не менее чем шесть ораторов пытались на перебой друг перед другом?''прочесть свои адреса. Против меня за столом сидело несколько человек штатских с мрачными, но возбужденными чертами лица; весь их внешний вид и угрюмые взгляды не подходили к атмосфере банкета и резко выделялись среди мундиров казачьих атаманов и русских генералов.

Они, казалось, не питали ни малейшего интереса ко всему происходившему, исключая нескольких моментов, когда им были переведены некоторые из моих слов. Социалисты-революционеры*-представители города-выступили с такой бешеной тираже, что мой офицер решился передать ее мне только частичйй, Но и та часть, которую я узнал, свидетельствовала о глубоком разброде мнений среди моих русских хозяев.

Оркестр, составленный из немецких и австрийских военнопленных, в продолжение всего вечера занимал нас приятной музыкой, чередовавшейся с праздничным красноречием казаков и татар. Какой-то казачий офицер, выпив немного водки, встал и приказал оркестру что-то сыграть; но пленные успели взять только две-три ноты. Что было в этих нотах, одно небо знает. Но банкет в ту же минуту превратился в сцеыу невообразимого скандала. Татары и казаки радостно подпевали, старые русские офицеры приказали оркестру замолчать, тщетно стараясь установить тишину и порядок. Штатские с мрачными лицами, отбросив куда то броню непроницаемости, бросали проклятия и потрясали сжатыми кулаками, грозя своим военным соотечественникам. Потом они толпой разом бросились из помещения, со свистом и гвалтом. Все это было похоже на взрыв небольшого порохового погреба. Я не понимал происшедшего, но вполне осознал все значение только что происшедшей сцены, когда узнал, что ноты, оказавшие действие бомбы, принадлежали к мелодии «Боже, Царя храни». За несколько сот миль отсюда подвергся позорной смерти самодержец России, будучй сброшен в опустелую шахту недалеко от линии, разделяющей Европу от Азии 1). Но и по смерти своей, как и при жизни, он не перестал быть предметом разделения и раздора среди своих подданных.

1) В книге полковника Уорда помещены не особенно точные данные насчет событий, сопровождавших гибель бывшего царя. (Прим. перев.)

Наконец мы прибыли в Омск, цель нашего путешествия, сделав зигзагами путь длиною почти в полсвета. Несколько миль к Уралу, и снова Европа-так близко и однако так далеко!